О любви.

Родителей своих я не помню. Я был еще совсем маленьким, когда меня привезли в приют. В тот день ярко светило солнце, а в помещении было прохладно и не было окон, это сразу же отрезало меня от улицы. Нас было около восьми, старых и молодых, всех тех, кого или подобрали, или поймали тогда в городе. Комната, где нас выгрузили, была очень большая и ярко освещена электрическим светом. Отовсюду доносились жалобные голоса.

После беглого осмотра каждого из нас посадили в отдельную клетку, дали воды, что-то поесть и оставили одних. Мне было очень страшно, я забился в угол и боялся даже обследовать свое новое жилище. Хотя обследовать-то было нечего, повертев головой, я понял, что у меня есть несколько шагов в длину и столько же в ширину. Клеток было много, голоса новеньких сливались с жалобами старожилов. Каждый говорил свое и никто никого не слушал. Через 3 дня пришел доктор и нас начали сортировать. Юных и привлекательных оставили здесь же, надеясь продать кому-нибудь в семью, а больных и старых куда-то увели. Позже я узнал, что их увели, чтобы усыпить.

Поначалу я не догадывался, что мне придется прожить в этом месте долгие месяцы. Каждое утро, когда приходили люди, я подбегал к двери и умолял выпустить меня. Точто так же просили и другие обитатели приюта. Кому-то везло, их забирали из клеток и уносили на свободу. Меня никто не брал. Дни шли за днями, одинаковые, без солнца, без жизни, и я перестал просить. Я молча лежал и смотрел.

В тот день, как и во все другие дни, я не обратил внимания на пришедших, я был уверен, что никому не нужен. Среди десятка посетителей была одна дама с ребенком. Вдруг я услышал их необычное желание — найти друга, юного и неоперированного, и у меня сжалось сердце. Но я не сдвинулся с места, только глаза выдавали мою мольбу. Вот они подошли к моему соседу, маленькому и жалкому. Он прыгал, кричал и бился об дверь. Подержав его недолго на руках, они вернули беднягу на место. Затем посмотрели на меня. Я ждал. Мальчик открыл дверь и взял меня. Я не проронил ни звука, а прижался к нему и замер. Это было начало счастья. Когда я очутился у дамы, я осмелился обнять ее за шею и положить свою голову ей на плечо. Дальше все было, как в тумане. Улица оглушила меня звуками, светом и запахами. Мы сели в машину и поехали домой. Это отныне был и мой дом.

Меня назвали Д'Артаньяном и я на самом деле оправдывал свое имя. Каждый вечер я рвался на улицу. Хоть я и любил этот дом, но никто не мог заставить меня сидеть перед закрытой дверью, когда я хотел гулять. Я достаточно насиделся в приюте. Моя семья все понимала. Они хорошо ко мне относились, мужчина, женщина и их сын. Я же страшно полюбил женщину. На улице у меня было много подружек, но мои отношения с ними были ничто в сравнении с тем чувством, что я испытывал к ней. Я любил лежать у нее в ногах, тихонько напевая и согревая ее своим теплом. Когда она гладила меня, то блаженство наполняло мою душу и я почти растворялся. Она часто говорила своим знакомым, что никто не может ее так ласково обнять за шею, как я. Мне казалось, что она тоже любит меня. Я много дрался, а она всегда очень переживала за меня, промывала мои раны, уговаривала не ссориться и не воевать. Когда я долго не возвращался домой, она плакала и искала меня повсюду, пока я, нагулявшись, не приходил сам.

Однажды после очередной драки я вернулся с глубокими ранами на щеке. Она потащила меня к врачу, начала лечить и уговаривала остаться дома, пока не поправлюсь. Я же не мог допустить, чтобы мой противник торжествовал.

Прошел день. Я выл около закрытой двери. Она полулежала на диване, я подошел и долго смотрел ей в глаза, потом придвинулся ближе и лизнул ее в губы. Это был мой прощальный поцелуй. Когда дверь отворилась, я пулей выскочил. Домой я не вернулся. Она не знает, что со мной стало, забили ли меня мои враги или усыпили в приюте. А может я, как независимый и свободный кот, живу где-нибудь один и вспоминаю свои мушкетерские годы, что прошли на улице де Лоримье в добром и душевном доме, где меня очень любили.