Излом души

Мне хочется отвлечься. Вырваться из привычного круга рефлексии, рутины, самобичевания и безумия — и просто отвлечься. Не писать то, что "надо", то, что запланировала. А зарисовать один вечер, один миг, один излом души, который ни спеть, ни сфотографировать — такое ощущается всеми шестью чувствами или не ощущается вообще. Но последнее время это большая роскошь для меня: бесцельные зарисовки — роскошь. Потому что я пишу либо сцены из незаконченного романа "по плану", — по моему собственному личному плану, чтобы поставить эту проклятую последнюю точку, чтобы "доиграть" больной сюжет, чтобы что-то там самой себе доказать — либо я пишу то, что болит в душе и рвется наружу с одной единственной целью — отравить человека, который так дорог мне. Нет, я вовсе не хочу его травить, но так получается, и я делаю это снова и снова. Чертова рефлексия. Но сейчас не об этом. Сейчас мне хочется позволить себе эту роскошь — ценой очередной сцены из недописанного романа.

Итак, это случилось в пятницу. Я шла с работы. И я не хотела домой. Душный ветер пах дождем. Влажный, тяжелый, упругий и сильный. Он пробирался под платье — легкое х/б-шное платье — и щекотал где-то в горле. И мне хотелось гулять. Бесцельно. И не одной. Мне хотелось крепко-крепко сжимать руку — и хохотать. Мне хотелось сойти с ума. И я тихонько сходила — и улыбалась. Кожей слушая музыку. Заглядывая за кучевые по синему облака. Покрываясь мурашками. Стирая в кровь пятки. И не думая, совсем не думая о том, что должно быть и чего не должно. Предопределенное мной же будущее вдруг стало зыбким и совершенно необязательным. Окаменевшее прошлое как будто больше не могло его удерживать. И возможным казалось все — абсолютно все. И я была свободна, ни с кем не связана, ничего никому не должна. Кроме одного желания — идти не одной и крепко-крепко сжимать руку. И теплый сырой ветер под платьем.

А потом был тот самый вечер, тот самый излом души. Я сидела на крыше, где-то выше семнадцатого этажа — не считала. И короткое платье не спасало от совсем уже не теплого ветра. Мурашки стягивали кожу до невесомой боли. Шершавый тальк — или это совсем не тальк, но я не знаю, как называется эта наждачка — шершавый тальк впивался в голые щиколотки и ладони. А под ногами мерцал город. Такой родной и такой незнакомый город. Желтые дыни фонарей, пиксели окон, гирлянда проспекта — он светился россыпью очень земных огоньков и уже не был моим городом. Если бы в тот миг у меня в руках был билет, а не бутылка пива — я бы уехала. Без сожалений и страхов. Потому что мир в тот миг был текучим, податливым и упругим. И любой город с крыши "выше семнадцатого этажа" был бы просто россыпью слишком земных огней. И пусть у этой россыпи был бы немного другой узор. Какая разница? Разве в этом узоре дело? И все-таки это было чертовски красиво. И зябко. И тревожно. И просто чудесно.

И казалось, что в следующий миг возможно все — даже самое невозможное.

Что не сбудется даже самое предопределенное, если очень не хочется.

Что завтра все зависит от нас — и только от нас.

Что если уж разгорелась душа до безумия — это не просто так. И не может — не может! — от этого плохо быть целому миру внутри отдельно взятой судьбы.

Не может так сильно хотеться того, чего быть не должно.

Не может!

И под пальцами расползался упругий ветер.

И такой родной и чужой город мерцал под ногами.

А где-то внутри одного огненного пикселя-окошка был ты. И ты был там счастлив. Ты не покрывался мурашками. И наверняка уже допил свое пиво. И рядом были дорогие тебе люди. И не было этого дурацкого ветра. И этот город тебе, может, и не был сильно родным, но он был твоим — ты принимал и его, и предопределенное "завтра", и то, что правильно и необходимо. Ты был Человеком. Сильным и настоящим, живым, теплым и реальным. И даже не думал обо мне.

А мне было холодно — мне было холодно на крыше среди друзей. И я была почти свободна. Свободна от обещаний и обязательств, от ожиданий и благодарностей, от людей, от дома и от города. Но единственное, от чего я не могла отказаться в тот странный миг, единственное, чего я не могла забыть и к чему я была действительно привязана — это ты.

Ты.

У жизни странное чувство юмора.

Или это не у жизни — или это я все же сама каждый день устраиваю себе апокалипсис?

Потом было утро. Вполне предопределенное грузом прошлого утро. И все было неплохо. Все было в пределах нормы. И я вновь упала в мир рефлексии, рутины, самобичевания и скрытого безумия. В мир несмелых решений, полулюбви и полуизмены, полужизни и полубезжизненности. В мой мир. На который нужно просто иначе взглянуть — под другим углом. За который нужно отблагодарить небо. В который нужно нырнуть с головой. И сделать действительно своим.

Чтобы город был родным.

Чтобы люди были дорогими.

Чтобы улыбки были настоящими.

И чтобы ветер не шалил под платьем.

И чтобы не искать твое окно. И твою руку. И самого тебя — целиком.

Не искать.

Это же так просто. Особенно когда я больше ни к чему не привязана.