Апостол Павел. Ч. 1. Первая проповедь. Глава 12.

Глава 12.

В первую же субботу отправился Саул в бет-ха-кнессет. В ту самую, в которой впервые увидел он Йаакова, брата Йешуа. «Ибо закон Моисеев от древних родов по всем городам имеет проповедующих его и читается в синагогах каждую субботу»…

Трещало масло в лампадах, сияла огоньками менора[1]. Звенели колокольчики на свитках Торы, которые несли к биме.[2] Касались свитков осторожно кистями своих молитвенных покрывал мужчины…

Все как всегда. Но страшно волновался Саул. Он знал, что сегодня придется говорить. Он сделал все для этого. Письмо Анании было им передано габаю[3]. И по тем взглядам, которые уловил он со стороны скамьи старейшин, он понимал, что оно прочтено. Он вернулся с дороги в Иерусалим; а дорога длиною в три года не пустяк, да к тому же, он счастливо избежал опасности. Он имеет сегодня преимущество и перед женихом, и перед мальчиком в возрасте возмужания, и тем, кто отмечает годовщину смерти родственника, и перед тем, у которого родился сын…

Он представлен этому обществу. Они ждут возможности выслушать его.

«Судей и исполнителей закона назначь в каждом месте, которое Всевышний определит каждому колену…», — читал хазан[4] до боли знакомое Саулу. Из «Судей»[5]. Общественное и государственное устройство Израиля определялось в главе этой. Важная глава, очень важная, если предположить, что в Торе есть что-либо менее важное и более…

«По учению, которое они укажут тебе, и по закону, который они скажут тебе, поступай. Не уклоняйся от того, что они скажут тебе, ни вправо, ни влево». Это о тех, которые поставлены Законом следить за безукоризненным его исполнением.

В то время, что хазан читал эти строки, Саул почувствовал на себе взгляд. Пристальный, настойчивый. Не принято говорить в собрании во время чтения и молитвы. Но что такое этот взгляд старца Йаакова, если не разговор? Если не прямое указание Саулу, что ему делать?

Горят глаза офли недобрым светом. Знает, знает старейшина собрания, кто перед ним. Трудно поверить Йаакову, что перед ним не волк, подозревает он, что волк это, только в овечьей шкуре. Даже если предположить, что Саул поистине обратился ко всему, что зовут эти люди своим делом, так все равно его слава гонителя куда более долгая и звучная, чем обращенного. А судя по письму Анании, и в том, что принял Саул для себя верою, есть многое, не имеющее отношения к этим людям, к их взглядам. Есть многое, что совершенно чуждо им. Они этого не примут…

Что же, Саул и сам не ребенок в Законе. Он тоже умеет говорить Торой, как умеет говорить глазами. Он позволил себе маленькую месть. Он также впился взором, зрачки в зрачки, в глаза старца Иакова, когда читали о нераскрытом убийстве, о нераскрытом убийстве одинокого странника. Расположив закон о защите одинокого странника между законами войны и сражений, разве не хотел подчеркнуть Шмуэль[6] святость отдельно взятой человеческой жизни? И не возложил ли он, вернее тот, кто дал Закон, и который много выше самого Моше, на старейшин — заботу о каждом?

Он был рад отметить, что смутился Йааков…

Вот! Никто, как бы велик он не был, не выше Торы! Тем более, брат, но брат по плоти, не по Духу, Машиаху…

Недельная глава Шофтим[7]. Сегодня читается именно она, книга Шмуэля…

А ведь, пожалуй, небольшая победа Саула над Йааковом, мала она. Вот то, что сейчас читается, оно идет вразрез с тем, о чем хотел бы говорить Саул.

«И совершили сыны Израиля зло в глазах Господа… и предал Он их в руки...». Или так: «… и продолжали сыны Израиля делать злое в глазах Господа, и отдал их в руки...». Спасение же приходило только после того, как «… возопили сыны Израиля к Господу, и поставил Господь спасителя сынам Израиля и тот спас их… и был на нем Дух Господа, и судил он Израиль». Судьи-спасители — это те, кого посылает Всевышний, чтобы еще раз дать своему народу возможность вернуться на пути истины. Пророк Шмуэль описывает события давнего времени в книге Судей. Он обвиняет народ в утрате связи с Творцом и предупреждает, что это неминуемо ведет к снижению его духовности, а это — прямая дорога к идолопоклонству.

«Вот народ, живущий обособленно и среди других народов не числящийся». Так сказано в Торе, и так должно быть?! Или нет?

Получается, что если отступить от этого, то в среде детей Израиля увеличатся люди, идущие по стопам языческих народов, потому что народы эти оказались более удачливыми, а жизнь язычников более легкая и приятная. И снова будет наказана страна за безверие и отступничество… Новой войной, порабощением, смертями…

«Человек — дерево полевое»[8]. Связано оно корнями с почвой, вырви его оттуда: погибнет. И если считать, что Эрец-Исраэль почва, Тора почва, вырви оттуда, так человек погибнет…

И тут Саула осенила мысль, простая до невозможности, но такая счастливая!

Если, отворачиваясь от Торы, губит себя Израиль, то почему бы не сделать напротив: привлечь к Торе остальные народы? Зачем растворяться в иных народах, пусть станут все народы детьми Торы…

И если верно, что Йешуа — Машиах, что именно он, сын Божий, был встречен Саулом на пути в Дамаск… А какие сомнения в этом могут быть у Саула?! Он это видел и слышал! И потом имел подтверждения в своих видениях!

Если верно это, то пусть идут к Йешуа, к посланнику и Сыну Божьему, все! Будучи сыном Божьим, не сын ли Он Торы? Он выше Торы самой, вот кто ее выше…

Что идет гафтарой[9] к «Судьям?»? Если не успел Саул забыть, а ученику Гамлиэля такое не пристало, то, вероятно, гафтара утешения Исайи[10]; так бывает чаще всего. Говорят, из Исайи читал Йешуа, когда чуть было не убили его в собрании люди. А он прошел сквозь них, пылающих гневом, как протекает вода в щели. Как течет песок из разведенных ладоней. Уйдет ли Саул? Потому что, несомненно, то, о чем он скажет, не понравится им.

И был он приглашен на возвышение для чтения, и был приглашен последним, мафтиром.[11] И повторил он последние строки недельной главы, чтобы перейти к чтению пророка. Ибо не должна гафтарот быть выше Торы, и следовало отдать дань уважения Торе.

Место старейшин прямо перед ним, и смотрят в лицо они говорящему. Жгут глаза Йакова Саула. С интересом глядит на него и тот, кого зовут учеником Йешуа, Шимон[12]. К утреннему чтению Торы пришел он в собрание, туда, где Йааков числит себя Учителем. Говорят, не слишком ладят эти двое. Офли гордится родством с Машиахом. Шимон — близостью духовной, тем, что был он рядом с Йешуа в годы его земного служения. Трудно делить им славу. Но примиряются, поскольку и без того много врагов вокруг. Много тех, кто имя Плотниково ненавидит, кто прямо преследует его. Когда бы были времена благоденствия и покоя, быть может, и столкнулись бы они, как сшибаются на узком мосту бараны, и искры летят в стороны от рогов их. А теперь нужна поддержка взаимная, нужно согласие, и согласны они, эти двое. По духу Машиаха, перед которым благоговеют, надо бы, чтоб любили друг друга, а они только терпят….

Мысли не мешали Саулу говорить. Увы, не было в нем великого дара Гамлиэля, умевшего говорить так, как течет река: просто и свободно. Но знания было в нем много, и не преминул Саул воспользоваться им. Когда знаешь, что следует говорить, как надо поступать, все же легче.

Он сказал два славословия, отметив великую миссию пророков, благоволение Бога к их речам, сказал то, что следовало, об избранности Торы.

Свернул свиток на «дереве жизни»[13]. Стал читать гафтарот…

— Пробудись, пробудись! Облачись в могущество свое, Сион! Облачись в одежды великолепия своего, Иерусалим, Город святой! Ибо более не войдут в тебя необрезанный и нечистый.[14] Отряхнись от праха, поднимись, воссядь, Иерусалим! Развяжи узду на шее твоей, пленная дочь Сиона…

Красивая речь. У какого из детей Израиля не вызовет она слезы на глазах, дрожь в теле? Кто же не хотел бы свободы своей стране…

А вот дальше то, что породило улыбку на губах Йаакова, оживление того, кого зовут Шимоном. Вообще, интересное у этого последнего лицо. Не потому, что красиво, нет. Живое, переменчивое. Темные как вино глаза, волосы и борода совершенно седые, нос большой, сросшиеся брови. Очень простое лицо, почти детское. По-видимому, природная вспыльчивость часто отражается на нем, чаще, чем остальные чувства. Гневлив Шимон, это очевидно…

Но не может же Саул пропустить этих слов из чтения, даже если в следующее мгновение начнет спорить с истиной, в них заключенной. Гафтарот, она вторична по отношению к Торе. Но тоже требует уважения.

— Уйдите, уйдите, выходите оттуда, из стран изгнания, нечистого не касайтесь. Выходите из среды его, очиститесь, носящие сосуды Бога! Ибо не в спешке выйдете Вы, и не обратитесь в бегство, но пойдет перед вами Бог, и стражем позади вас — всесильный Бог Израиля…

Торжество Йаакова. Улыбка, весьма довольная, на лице Шимона.

Кажется, все сказано о язычниках и о детях Израиля. Это ведь ответ на то, о чем хочет говорить Саул. Ответ на письмо Анании.

Саул оставался спокоен внешне. Никто бы не сказал, глядя на него, какая буря чувств его одолела.

Он прочел три славословия, полагающиеся после чтения гафтары, из четырех полагающихся. Он указал на верность Господа своему обещанию. Просил о восстановлении Сиона. Благодарил за дарование Торы, пророков и субботы.

А потом сказал им, удивленным нарушением порядка чтения, им, на лицах которых читалось возмущение[15].

— Ныне исполнилось уже, и великой благодарности достойно. Йешуа из Назарета — Машиах Божий. Йешуа — сын земной женщины Мариам лишь по плоти, а по духу — Отца нашего Небесного, сын Божий. Тора, закон Божий, свят и незыблем. Но одной только Торой спастись уже нельзя. Спасаются не через дела Закона сегодня. Он искупил наши грехи, повиснув на дереве на Голгофе. Он испросил нам прощения. И, отныне, будучи с Ним, будучи Его, спастись только можно. Любовью к Нему жить только можно. И не только детям Израиля. Всем, и Эдому, и Ишмаэлю, всем. Через Него придут и нечистый, и необрезанный, в Царство Небесное, и каждый будет чист. Ныне исполнилось уже, и великой благодарности достойно…

Чтение гафтары завершает молитвенное служение в собрании. Офли Йааков, пусть, по мнению Саула, в братья Машиаху и Сыну Божьему не годится, но человек, несомненно, властный. Не в первый день руководит он теми, кто зовет себя «учениками», «братьями», «верующими», и кого зовет остальной Иерусалим «ноцрим», по месту рождения Йешуа Плотника. Но, как бы не назывались эти люди, повторимся еще раз, Йааков привык руководить ими. По мановению руки его потупили люди взоры, сдержали неуместные в собрании возгласы. Перестали глазеть на Саула, пытающегося все еще что-то сказать, доказать, быть может…

Он остался один. Порывался пройти к нему Шимон. Но Йааков был на страже. Он пригласил пройти своего гостя с ним, с офли, дабы побеседовать по ряду совершенно неотложных для общины вопросов. Шимон не мог быть невежлив настолько, он пошел рядом с Йааковом, согласно кивая головой. Ушли все. Ушел и Саул. Он мог бы, в конце концов, схватить кого-то за рукав, сказать: «остановись, послушай меня, это важно!». Он мог бы говорить и на улице. Если бы хоть один из тех, кто был в собрании, проявил малейший интерес. Если бы хоть кто-то замедлил свой спешный шаг. Но от Саула бежали все. И ему пришлось смириться со своим одиночеством. Усмиренный, погасший, жалкий побрел он в жилище Авигдора. Он ощущал пустоту в душе. Ненужность, никчемность свою. Он не знал, куда еще можно было бы пойти. Что еще можно сделать. Он упал на ложе в клетушке, выделенной ему, как всегда, Авигдором, и уснул.

Еще день, еще. Два дня прошли в отупении каком-то, душевной глухоте. Он не искал даже выхода. Он даже и не думал по-настоящему. Лежал, глядя в потолок. Паук полз по стене; серебряная нить, на которой он спускался, то меркла, то появлялась. Казалось, паук повисал в воздухе, неведомо как держался, раскачивался, потом вновь скользил по стене. Муха жужжала, запутавшись в сети. Чем больше она билась, тем сильнее увязала, по-видимому, в липком. Где-то есть паутина у паука, ее не видно Саулу, но в ней муха. И нить есть, хоть ее не всегда видно. Нить, на которой повис паук. Путеводная нить. Кажется, грек-учитель говорил о нити Ариадны[16]. А есть ли такая нить у Саула? Или прервалась она? А коли прервалась, то, значит, ему не жить. Может, и впрямь не жить? Умереть, исчезнуть. Раствориться…

А может, нити просто не видно? Нет солнца, нет света, она исчезла. Но при этом есть она. Господь найдет еще и света, и огня для Саула. Блеснет на солнце тонкая нить. И откроется дорога для него. Но когда же?!

Приходил Авигдор. Пытался говорить, пытался накормить Саула. Саул отворачивался к стене. Говорить не хотелось. Сам вид Авигдора, старца, нашедшего себя в этом непонятном мире, пусть и не самым для Саула приемлемым путем, тем не менее, вызывал зависть и возмущение. Саул понимал, что ему-то и такого места нет!

Авигдор вздыхал. Авигдор наставлял. Потом пугался, упрашивал. Вспоминал отца, злоупотреблял именем матери, по мнению Авигдора, несчастной женщины, вырастившей странного и непутевого сына. Саул упрямо отмалчивался. А что тут скажешь, и впрямь такого, как Авигдор говорит; теперь он это знал, как уж давно знали и поняли другие. Он опоздал понять, но теперь-то все встало на место свое.

На третий день пришли от Шимона. И позвали его, Саула. Он пошел. Все в том же отупении чувств, и лишь на самом-самом глубоком дне души теплилась надежда. Надежда на то, что если не признают своим окончательно, так хоть оставят с собою рядом жить. А он потом сумеет им объяснить. Объяснить, как он нужен, как важен им. Потому что один только Саул знает то, что им неведомо. А надо, чтоб узнали все. Все, кто слышит, должны услышать весть о Сыне Божьем. Независимо от того, каких народов они дети. И община должна быть выстроена одна, большая. Вселенское собрание. Спасены все Его жертвою, и теперь надо, чтоб приняли спасение свое. Все!

Привели Саула в дом Клеопы в Иерусалиме. Он аскетизмом не отличался; если Йааков был назореем по обету своему, да и по духу добровольно страдал, Клеопа, брат Иосифа и родной дядя Учителя всех братьев-ноцрим по отцу, жил если не богато, то весьма достойно. В доме его собирались часто братья. Обычно те, кто считал себя родственниками и свойственниками Йешуа. Так уж принято на Востоке: семейственность процветает. Даже в таком явлении, как вера.

В довольно просторной комнате стояли лежанки со спинками и высокими изголовьями вокруг низких столов, коих было четыре. Мужчины разного возраста, от убеленных сединами до молодых, возлежали вокруг столов, вкушая угощение щедрого хозяина.

Сам хозяин, Клеопа, расположился у центрального стола, вместе с самыми почетными гостями. То были Йааков, возлежавший справа, и Шимон, возлежавший слева от хозяина. Они обмакивали хлеб свой в одно блюдо; то было мясо молодого барашка с травами. Саул вдруг почувствовал, что голоден страшно. Он смотрел на этих людей, которые ели, пили, говорили друг с другом, и остро ощущал всю свою ненужность, одиночество свое.

При появлении Саула в комнате они смолкли, пусть не сразу; он почувствовал, что находится под прицелом множества глаз. Саула не пригласили возлечь со всеми за стол, не сочли нужным. Он остался стоять перед всеми, словно ученик, призванный ответить. Не по себе ему было, стоять вот так перед всеми, непривычно; даже Гамлиэль не заставлял их учить Тору стоя, как принято было повсеместно в школах. Учитель говорил, чтоб свободно мыслить, следует быть свободным самому, покойным и расслабленным телесно. И, вот теперь, переминаясь с ноги на ногу, он чувствовал себя впервые в жизни то ли муравьем, которого норовят то и дело раздавить ногою спешащие прохожие, то ли вещью, которую подняли с прилавка, чтоб рассмотреть…

— Расскажи, — попросил его весьма кротко Йааков, — расскажи нам, кто ты. — Почему говоришь, что ты из нас, из братьев, учеников Его, когда ведомо всем, что не так это. Не так давно, пылая гневом и местью, замышляя казни и убийство, преследовал ты нас. Тебя знают многие. И ты сам себя знаешь. К чему же лукавство твое? Чтобы снова предать нас, к нам подобравшись ближе?

Саул залился краской. Старец Йааков говорил о том, что хотелось забыть навсегда. Кто, как не люди общины Йаакова, знали Саула в прошлом? Не к ним ли подобрался он изначально, не их ли преследовал? И если Йааков избежал бичевания, то лишь потому, что боялись возмущения кохены[17]. Йааков и впрямь был известен в Иерусалиме. Образ жизни его был безукоризненным. Он слыл человеком редкой святости, уважавшим Закон. И в Храме он соблюдал установленное. И не могли пожаловаться на него левиты и священники. Он помнил, что не имеют они земли и надела, не пашут и не сеют, и не разводят стада, и не знают ремесел. И нуждаются они в средствах на существование. Щедрой бывала его десятина в Храм. А каждый третий год давал он еще и третью десятину, и съедалась она в обществе левитов с бедными, престарелыми и нищими…

Но не для того пережил Саул перерождение в пустыне, в золотом пламени Шхины, не для того три года бродил по пустыне, страдая от зноя и жажды, чтобы сейчас отступать, молчаливо снося упреки. Он знал свою вину; но знал и другое: Йешуа умел прощать. И учил этому вот этих, тех, кто перед ним.

— Дыша угрозами и гневом, преследовал я тех, кого называли ноцрим, и правда это. Но до того дня, когда явился Он мне во славе своей и величии своем, но и в милосердии своем тоже. В золоте огня, в том самом облаке, которое окружало скинию, плавился я. Не стало гнева и угроз. Я спросил Его, что надобно мне делать. Он сказал, что в Дамаске среди Его людей узнаю я, что надобно мне делать. Там рассказали мне о Нем. Остальное узнавал я от Него самого. Он приходил ко мне в пустыне. Но о том не буду говорить с вами.

Ах, как взвился Шимон при словах этих! Не в первый раз отставляли его, отодвигали, отталкивали в сторону! Ведь и Учитель сам тоже мог…

— Что это такое? Поучать нас пришел?! «Паси овец моих», — вот как сказал Он мне, прощаясь! А тут приходят, гонители бывшие, из перушим, пусть и ученики из лучшей школы, да только не те вас люди учили! А нас — сам Учитель! Кто тебя слушать станет? Кто был с тобою, когда застиг тебя огонь Его? Кто свидетельствовать может?

Он бы еще покричал, и побрызгал слюной, только Йааков не дал. Коснулся руки Шимона, а может, и сжал больно, потому что вскрикнул Шимон от неожиданности. И замолк.

Глядя сурово из-под сведенных бровей, задал Саулу вопрос Йааков, его интересовавший.

— Зачем ходил ты в Аравию? Когда признаешь все, что сказано и сделано Им, почему не пришел к тем, кого посланниками Его зовут люди, коих сам Он назначил блюсти народ свой?

— А зачем строить мне дом свой на чужом основании? Нужно ли советоваться с кровью и плотью, когда у тебя такой Учитель? От Него получил я крещение, с Ним говорил я в пустыне Аравии. С ним и с Моше, который пророк вам. Зачем бы мне говорить с вами?

— Так зачем пришел к нам сейчас? Мы Его знали. Нам Он оставил наставление свое. Мы — Его люди. А ты говоришь то, что не было сказано Им никогда. Не приглашал он в наши дома язычников. Не призывал нас учить их. Мы не любим тех, кто, не являясь детьми Израиля, хочет носить имя Его.

— Не говорил Он вам многого. Слишком многое надо было сказать. И быть уверенным, что выслушают. Вы же не слушали. А вот припомните слова его, за которые чуть было не убили его. «Истинно говорю вам: никакой пророк не принимается в своем отечестве. Поистине говорю вам: много было в Израиле во дни Илии, когда заключено было небо три года и шесть месяцев, так что сделался большой голод по всей земле; и ни ко одной из них не был послан Илия, а только ко вдове в Сарепту Сидонскую. Много также было прокаженных в Израиле при пророке Елисее; и ни один из них не очистился, кроме Неемана Сириянина». Так сказал мне Анания, а он был при Нем, когда и вы были. И вам это ведомо.

Снова эти финикиянка и сириец! Единственные, кому Господь помог во дни бедствий народных, бедствий Израиля.

И не оспоришь наглеца. То Его слова…

Если Йешуа и был когда-то чуть не убит за слова эти, то и сейчас негодование присутствующих превысило всякую меру. Во всяком случае, желания уничтожить хватало. У Шимона на лице было написано убийство. Вспомнил себя Саул. В те времена, когда дышал убийством и гневом…

— От себя добавлю вам, хоть и знаю, что не поверите, только истинно это. Меня послал он говорить язычникам. Меня, а не вас. Потому что знаю я, что говорить. И на каком языке. Вы же не знаете…

Произнося эти слова, свято верил Саул в то, что говорил. Вплоть до этого мгновения он и сам не ведал, что таково его назначение. Но сказал, и вдруг понял: знал всегда!

Шимон, сын Клеопы, еще достаточно молодой человек, повсюду следовавший за Йааковом, как тень, заглядывавший в рот ему, вдруг захохотал, громко и невпопад. Бросил отец на него недовольный взгляд. И Йааков не преминул головой покачать. Дескать, что же тут смешного? Зарвавшийся перед нами человек, едва ли понимающий, какова степень его наглости.

Тут же замявшись, перестав смеяться, объяснил Шимон:

— Не в первый раз же уже. Был тут у вас посланник Его один. Тоже из ученых. Так брат Шимон нашел ему место…

Шимон-старший довольно улыбнулся в ответ. Чувствовалось, что польщен, принимает слова эти как похвалу. Он даже счел нужным объяснить:

— Да, был у нас такой. Дидим[18] мы его звали, потому как похож на Учителя. Но только что внешне; а так человек неприятный. Ученость свою показать хотел. Я его и спрашиваю: а что, Иуда (так его зовут на самом деле), вот где ты был ночью той, как взяли Учителя нашего и повели? Он на меня смотрит, глазами сверкает, а ответа не дает точного. Я-то где был, все знают. Я за Учителем пошел, рядом был. А он, Дидим? Говорит, не надо тебе того знать, Шимон. Говорит, я, может, рядом был, за самою стеной, где Он томился. А как вырвался? Почему ушел? Как случилось, что выпустили, когда я, например, еле ушел. Когда бы ни отрекся…

Тут Шимон замолчал, смутился. И зря: историю с его тройным отречением[19] знали давно, сам вот также проговорился когда-то. Никого уж она не трогала. Стала частью рассказов об Учителе. Шимону как-то прощалось многое: простоват был. Все, что бы ни делалось, делалось им как-то так, открыто, что ли, от души. Даже в трусости своей или подлости был он откровенен. «Вот, таков я, смотрите!» — читалось в его лице; люди вздыхали, говорили о том, что таков он, действительно, что уж тут поделаешь…

Йааков смотрел на Шимона внимательно.

— Кажется, знаю, о ком речь, — заметил он невесело. — Немало забот было у меня с учеником этим. Отец его, человек заметный, из перушим, учитель и книжник. Что только не делал он, чтобы ушел сын от нас…

Вздохнул Йааков. Потер лоб рукою.

— В самом деле, а что с ним сталось? Не дал я ответа отцу; как стал бы уговаривать, чтоб оставил он нас? Какими словами, когда сам я тут…

На лице Шимона написалась сама собою зловредная ухмылка. И говорила она Йаакову: «Ой, и ты-то недавно среди нас. При жизни Учителя тебя с нами не было!».

Йааков взглянул неприязненно. Шимон поспешил исправить оплошность. Как бы ни был он простоват, только и он не дурак. А Йааков — противник грозный. Лучше его не трогать.

— Еще при Учителе нашем приходили люди издалека. Из Эдессы [20], от Абгара[21], правителя их. Тот болен был, а слышал про славные дела наши. И просил он прийти; хоть кого-нибудь из нас, если не придет сам Учитель. Хотел познать учение наше и дела наши. А кому, как не Дидиму, это по силам? Наш Дидим, он таков, учен сверх всякой меры. И, что ни говори, только он и исцелял почти как Учитель. Удавалось это ему. Ну, Учитель не успел его отослать…уж после всего, что случилось, мы и отослали.

Самодовольство Шимона сквозило в каждом слове. Йааков поморщился даже. «Славные дела наши!» «Учение наше и дела наши!». «Мы отослали»!

— Он теперь песни пишет, уподобляясь царю царей,[22]— продолжал насмехаться Шимон, не замечая мимики Йаакова. — Подождите, не упомню я сам.

И он оборотился к молодому помощнику своему. — Как там оно, прочти нам начало.

Тот задумался, но лишь на мгновение.

— Когда я был ребенком и проживал в царстве моем, в доме отца моего, и богатством и роскошью кормильцев моих удовольствовался, от Востока, родины нашей, снарядили меня родители мои и послали меня прочь со двора. И от богатства дома сокровищ наших прибавив, завязали мне поклажу большую, но легкую, которую я только мог унести[23]…

Йааков, к большому сожалению насторожившегося Саула, почуявшего, пожалуй, впервые в этом обществе, созвучную душу (впрочем, пребывал автор песни довольно далеко нынче, в Эдессе!), прервал чтение. Хмуря брови, явно недовольный, сказал:

— Не надо ничего этого мне, да и вам не надо. Опять о странах языческих, о народах иных и чужих землях…

Но эхом отозвался Саул:

— Слово Божье и детям Израиля, и язычникам дано. Во всем, в чем вы не могли оправдаться законом Моше, оправдывается Им всякий верующий в Него.

Йаакову надоели высказывания Саула, да, очевидно, надоел и он сам. Он не понимал Саула. Просто не понимал того, что говорит этот человек; понятно, за плечами его школа Гамлиэля, он привык говорить языком Торы и мудрецов. Но неужели там учат именно этому: языку, на котором никто никогда тебя не поймет?! И это выдается за плод учености? Чего хочет этот Саул?

Сам того не замечая, он поступил с Саулом примерно также, как и Саул с ним. Отбросив непонятные слова Саула, как лишние, он заговорил совсем о другом, о чем еще и речи не было между ними; но так, словно и было им произносимое прямым продолжением разговора. При этом гневался так, будто вот только и было сказано Саулом нечто неприемлемое, чему нельзя не воспротивиться.

Решительно вскричал он:

— Когда бы говорил ты с Ним, то не услышали бы мы от тебя, что Он — истинный сын Божий. Братья мы с ним[24], и знаю я от матери, что брат он мне. Матерью была нам Мариам, отцом Иосиф. Про себя знаю точно, что если я и сын Божий, то так же, как и вы все: по милости Его безграничной. Все мы Его сыны, но Пророком и Машиахом был мой брат. И не больше этого; только и этого довольно…

Саул смотрел на человека, рушившего его чудесные построения и умозаключения, с тоской. Саул строил целый мир в воображении; Йааков, человек решительно земной и приземленный, воображением обделенный, разрушать умел не хуже, чем Саул строить…

— Почему я должен верить тебе? — спросил он у Иакова. — Отец ваш был человеком преклонного возраста; вдовец, были у него до Нее дети. У Нее детей до Него не могло быть, и не было…

Ййаков онемел от изумления.

Высокое положение брата Господня и оплота народа, офли, далось ему непросто. Он действительно был тем человеком, который не одобрял деятельность Йешуа, его проповеди; именно тем человеком, который приходил за братом, когда тот проповедовал, полагая, что он не в себе. При жизни брата он порицал его; все, что тот ни делал, не одобрялось Йааковом. Но, когда Йешуа повис на дереве, когда пошли слухи о воскресении Его, когда оказалось, что число сторонников Его растет…

Так случается, что какой бы ни была слава при жизни, посмертная слава, особенно если жизнь была пожертвована во имя чего-либо, становится поистине много больше. Пролитая кровь, отброшенная, отринутая жизнь, столь ценимая каждым, возвышают. И когда стали оборачиваться вслед Йаакову люди, указывая пальцем: «Смотрите, идет брат Машиаха!»…

Йааков, несмотря на всю свою праведность, никогда не удостаивался прежде внимания такого. Поучать, если уж не учить, он начинал давно. Теперь, когда Йешуа не стало, а слава Его ложилась на Йаакова в значительной мере, почему бы и нет?

Он оставил Назарет и семью. Он ушел в Иерусалим, в город, который любит говорить о святости. И в Храме видели его теперь каждый день, и в собрании по дням положенным. Он жил среди тех, кого звали ноцрим. Он разделял с ними ежедневную жизнь, оплакивал горе и праздновал победы. Он вел жизнь почти отшельническую. Он прослыл святым и непорочным. Он наставлял, он разделял общее добро по справедливости и получал лично на руки то, что должно было быть разделено. Вот, недавно, жена Хузы, домоправителя Иродова, навещала его; была у него и Саломия, мать Иоанна и Иакова Заведеевых. Грусть одной женщины, лишившейся близких, и материнскую тревогу другой утешал Йааков, как мог. Они же поделились с общиной имением своим.

Но при этом как-то так получалось, что не будь он братом Машиаха, не быть ему никем. И непорочные были, и святые почти в Иерусалиме, городе святости. И те, к чьим рукам не прилипало чужое добро, тоже встречались. И поучающие, и учительствующие. Ни в чем этом не был он первым и единственным. А вот родство с Йешуа, это да!

Ученики Йешуа, помнившие еще о том, каковы были отношения между членами семьи Учителя, поначалу никак не принимали Йаакова. Они себя ощущали восприемниками Его славы, и лишь на них ложился отсвет ее. Пришлось продираться. Он рассказывал о посмертном явлении Йешуа ему, и о том, что наделил Его брат особыми полномочиями. Никто не хотел считать Йаакова посланником Учителя, как учеников его считали, из числа двенадцати. Как ни просился, его не впустили и в число семидесяти позднее. Все говорили: тебя рядом с Ним не было. Мы были, а тебя не было…

Каково же теперь было ему встретиться в лице Саула с самим собой? С собственной выдумкой своей, он-то знал, что встречи с братом не было! Он сам назначил себя, если не братом Машиаха, он им итак был, что-что, а тут-то сомнений у него не было. Так Его преемником.

И вот, стоял перед ним человек, который говорил, что от Него он призван, как говорил это Йааков! И отрицал право Йаакова на самое главное, на родство с Йешуа!

Чтобы осознать, что Саул действительно видел и говорил с Йешуа, что он в это верит сам, нужен был ум куда более гибкий и проницательный, чем был дан Йаакову. Он мерил той мерой, которую применялась к нему самому; другой он не знал. И потому разбухал от злости, кипел ею. Как сказать Саулу, что посмертная встреча с братом не более чем выдумка? Чтоб услышать в ответ: « А ты? Ты тоже ее придумал?».

Цвет лица брата Машиаха напоминал зрелую сливу. На высоком лбу, высоком вследствие того, что значительно облысел уже офли, раздувались жилы. Губы его трепетали. Руки сами собой сложились в кулаки.

— Брат Шимон, — начал было он, едва сдерживаясь, но сохраняя лицо, — не довольно ли слушали мы человека этого? Не довольно ли того, что многие из наших учеников и братьев были поносимы им, преданы на суд и бичевание? А теперь он приходит, чтоб сказать нам, как должны мы верить Ему, кем должны считать Его, и кто кому приходится братом! Следует ли слушать нам того, кто не в себе и безумствует? Выгоним с порога этого безумца; забудем о нем навсегда! Объявим его вне общины повсюду, куда ступит нога его, если в силах мы это сделать!

Со стороны забавно было смотреть на присутствующих. Большинство предпочло отразить на лице гнев в угоду Йаакову, негодование. Лицо Шимона было откровенно испуганным. Чувствовалось, что нет у него желания выгнать Саула с порога; не разобрался еще Шимон в том, что за человек это. То ли посланник первосвященника, пытающийся собрать сведения о братьях, и тогда стоило бы его задобрить. То ли некто, что-либо знающий более, чем Шимону дано знать: Анания слыл среди своих мудрым, глубоким человеком, последователем Йешуа истинным, и если он представил Саула, как бы не вышло, что они, иерусалимская община, оказались глупцами и невеждами в деле, требующем как раз ума. Шимон же знал свои недостатки; даны были ему сметка, пронырливость и хитрость, но не высокий ум. Учитель, конечно, видел и знал его сущность; но Он был человеком милосердным, ласковым, кротким. Иное дело другие, особенно те, кто жителем Иерусалима был коренным. Они подвергнут насмешке, ошибись тут хоть немного…

И тут раздался голос, от которого сердце Саула заколотилось-забилось, понеслось вскачь, как сумасшедшее; голос, от звуков которого закружилась голова. Он почувствовал, что абсолютно и совершенно счастлив; Иосия, конечно же, Иосия, сказал за его спиною:

— Все как всегда, мой Саул. Воюешь?!

Саул повернулся и оказался в крепких объятиях того, кто был другом и братом. Кто был самой юностью его, потерянной и ушедшей, казалось, навсегда!

Высока была радость их. Настолько высока, что у людей, настроенных плохо по отношению к Саулу, гневающихся и раздраженных, не хватило духа прервать все эти восклицания, хлопки по плечам, поцелуи…

Однако закончилось это. Разглядев друг друга, порадовавшись всласть, оглянулись они на тех, кто окружал их. И сказал Иосия, которого следовало звать теперь Варнавой, сыном утешения, каковым он был всегда для ближних и дальних:

— Это мой друг, Саул из рода Вениаминова. Он лучший из тех, кого когда-либо вырастил Гамлиэль. Он пришел к Йешуа; и Йешуа его принял; не врет вам Саул, я его знаю, я ему верю. Примите его и вы. Потому что не было и нет в числе наших братьев такого, как он. Он станет нашею славой. Вот увидите, так оно и будет…

[1] Менора (מְנוֹרָה; буквально `светильник`), восходящее к Библии обозначение семиствольного светильника (семисвечника), одного из культовых атрибутов скинии, затем — Храма. Изготовление меноры (как и всей священной утвари в скинии, а также ее устройство) было предписано Богом Моисею на горе Синай (Исх. 25:9). состояла из центрального ствола с основанием (согласно Талмуду, Мен. 28б, — в виде ножек высотой в три ладони при общей высоте меноры в 18 ладоней, то есть около 1,5 м; Раши в комментарии к Исх. 25:31 утверждает, что ножек было три) и шести отходящих от ствола ветвей (по три справа и слева). Каждая из ветвей членилась двумя и завершалась третьим «бокальчиками» (гви‘им), состоявшими из скульптурных изображений завязи миндалевидного плода и цветка, а на стволе «бокальчики» помещались под тремя разветвлениями и наверху. Горелки были съемными. Первосвященник зажигал менору в сумерки и очищал ее горелки утром (Исх. 30:7-8), она горела всю ночь (ср. Сам. 3:3), и в книге Исход (27:20; также Лев. 24:2-4) ее пламя названо нер тамид (буквально `постоянный светильник`).

[2] Бима (בִּימָה, `возвышенное место`, другое название אַלְמֵימָר, алмемар) — возвышение в синагоге, на котором стоит стол (или особого рода пюпитр) для чтения свитка Торы. С бимы обычно произносится проповедь раввина и на ней трубят в шофар во время утренней службы месяца элул (начиная со второго дня; см. Календарь), в Рош ха-Шана и в конце службы Иом-Киппур. Использование бимы для публичного чтения Торы известно уже со времен возвращения из пленения вавилонского (Нех. 8:4) и с периода Второго храма (Сота 7:8). В Талмуде упоминается деревянное возвышение в центре александрийской синагоги в Египте (Сук. 51б).

[3] Габай, габбай (גַּבַאי от גבה, `взимать платежи`) — должностное лицо в еврейской общине или синагоге, ведающее организационными и денежными делами. Источники того же периода именуют человека, занятого сбором внутриобщинных взносов и распределением средств между нуждающимися, габбай-цдака (габбай, ведающий благотворительностью; Дм. 3:1; Тосеф., Пеа 4:15; Тосеф., БМ. 3:9). В период римского владычества габбаями называли, очевидно так же, евреев-мытарей (сборщиков налогов) на службе имперского фиска. Поведение некоторых габбаев такого рода трактуется в источниках как тяжкий грех, они становятся носителями ритуальной нечистоты (Тох. 7:6), и их покаяние представляется делом чрезвычайной трудности (Тосеф., БМ. 8:26).

[4] Слово "хаззан" часто встречается в талмудических источниках, где оно относится к различным должностным лицам. Хаззан исполнял обязанности служителя (Шаммаш) и надсмотрщика в Храме, заведовал храмовыми сосудами и помогал священникам снимать облачение (Иома 7:1). Хаззан синагоги (хаззан hа-кнесет, см. Сота 7:7,8; Сук. 4:4) извлекал свиток Торы (Сефер-Тора) из синагогального ковчега ("Ковчег Завета&quot, разворачивал его для недельного чтения Парашат hа-шавуа и вновь укладывал в ковчег (ТИ., Сота 7:21д; ТИ., Мег. 4:75б); возвещал звуком трубы о наступлении субботы и праздников (Тос., Сук. 4), сопровождал паломников, приносивших в Храм биккурим (Тос. Бик. 2:101). В синагоге хаззан стоял на деревянном возвышении (Бима) и наблюдал за порядком богослужения, особенно за порядком чтения Торы (Тос., Мег. 4:21) и молитвы, а также призывал коhенов занять место для биркат-коhаним. Хаззан hа-каhал (хаззан общины) исполнял обязанности учителя (Шаб. 1:3), судебного исполнителя (ТИ., Санх. 5:23а) и распорядителя в судебных заседаниях (ТИ., Бр. 4:7д). Он также увеселял жениха и невесту на свадьбе, утешал скорбящих в дни траура. Хаззан hа-‘ир (хаззан города) занимался погребением умерших, участвовал в охране города по ночам.

[5] Судей Израилевых Книга (שׁוֹפְטִים, шофти́м — `судьи`) — вторая книга второго раздела (Пророки книги) Библии. Книга описывает период от смерти Иехошуа бин Нуна (Иисуса Навина) и до установления монархии в древнем Израиле; в центре исторических событий этого периода — племенные вожди, на которых «покоился дух Господень», так называемые судьи, откуда и происходит название книги. Выдающиеся Судьи: Варак (Барак) и Дебора (Двора), Гедеон (Гидон), Самсон (Шимшон), Илий (Эли) и пророк Самуил (Шмуэль).

[6] Талмуд однозначно говорит, что "Книгу Шофтим" написал пророк Шмуэль. Самуи́л (ивр. שְׁמוּאֵל‎, Шмуэ́ль, «услышанный Господом») — библейский пророк, последний и знаменитейший из судей израильских (XI век до н. э.). Самуил воспитывался при Скинии в самое тяжёлое и смутное время в жизни израильтян. Он явился преобразователем своего народа. При слабом первосвященнике и Судье И́лии (Эли) моральное состояние до крайности пало; народу пришлось перенести жесточайшее поражение со стороны филистимлян, которые в результате захватили величайшую святыню — Ковчег Завета. Созвав народ в Массифе на торжественное покаяние, Самуил настолько поднял его дух, что филистимское иго было свергнуто; началось всеобщее и быстрое возрождение, которому особенно много содействовали основанные Самуилом «пророческие сонмы» или «пророческие школы» — своего рода религиозно-нравственные братства или общества, имевшие задачей пробуждать в народе дух патриотизма и распространять просвещение.

[7] Недельный раздел Шофтим (Шойфтим) (ивр. שֹׁפְטִים‎ — "судьи&quot — 48-ый раздел Торы и пятый раздел книги Дварим. Имя своё получил по первому слову текста, содержит стихи с 16:18 по 21:9. Недельный раздел Торы ("недельная глава Торы", Параша́т hа-шаву́а (ивр. פָּרָשַׁת הַשָּׁבוּעַ‎, множ. паршийот hа-шавуа; у ашкеназов также סִדְרָה, сидра) — отрывок из Торы, читаемый во время синагогальной литургии каждый Шабат. В понедельник и четверг прошедшей недели также читают небольшая часть раздела наступающей недели.

[8]Второзаконие, 20:19.

[9] Гафтара́, Хафтара, Афтара или Гафто́ра (ивр. הַפְטָרָה‎ — "освобождение", "заключение&quot — название отрывка из книг Пророков, завершающего публичное чтение недельной главы из Торы в Субботу, праздники и посты. Слово гафтара указывает на то, что после прочтения отрывка присутствующие в синагоге свободны и могут идти по домам. В праздники и субботы хафтара читается после чтения Торы в утренней службе; в посты и траурные дни — в полуденной молитве минха; девятого ава и в Йом-Киппур хафтара читается как в утренней, так и в полуденной молитве. Между содержанием Гафтары и читаемой перед ней главою Пятикнижия обычно существует некоторая связь, но в большинстве случаев лишь один стих во всей Гафтаре упоминает ο событии, которое составляет содержание читаемой главы из Торы. Зачастую между содержанием обеих глав замечается лишь общее сходство в рассказываемых событиях; сюда относятся большинство Гафтарот на праздники, на 4 субботы перед Песахом и т. д. Гафтара читается последним лицом, вызываемым к Торе (мафтир). Перед Гафтарой «мафтир» читает два благословения, указывающие на великую миссию пророков, благоволение Бога к их речам и на избранность Торы, а после неё 4 славословия.

[10] Исайя (יְשַׁעְיָהוּ, Иеша‘яху) — библейский пророк, по имени которого названа первая книга так называемых Поздних пророков. В современной библеистике утвердилась точка зрения, что книга Исайи включает пророчества двух пророков — собственно Исайи (главы 1-39), деятельность которого протекала в Иерусалиме между 733 и 700 гг. до н. э., и анонимного пророка 6 в. до н. э., условно называемого Второисайей или Девтероисайей (главы 40-66), в пророчествах которого отразились события периода вавилонского пленения и царствования Кира. Пророк Исайя упоминается в II Ц. 19-20 и II Хр. 26:22; 32:20, 32.

[11] Мафтир (מַפְטִיר) — тот, кто читает "hафтара" (Гавтара). В ходе синагогальной службы мафтир — это тот, кто вызывается к чтению hафтары. Для того, чтобы это не было вызовом только к чтению отрывка из пророков, мафтир читает также также заключительные стихи недельной глаы Торы. Ввиду этого, эти стихи также носят название "мафтир". В некоторые особые субботы, а также в праздники, "мафтир" читает отрывок из дополнительного места Торы (для чего обычно вынимают из Ковчега второй свиток).

[12] Апостол Петр. Родился в Вифсаиде в семье простого рыбака Ионы. Первоначальное имя апостола было Симон (ивр. שמעון‎ — Шимон). Имя Пётр (Petrus, от греч. πέτρος — камень) возникло от прозвища Кифа (арам. — камень), которое ему дал Иисус. Он был женат и работал рыбаком вместе со своим братом Андреем. Встретив Петра и Андрея, Иисус сказал: «Идите за Мной, и Я сделаю вас ловцами человеков» (Мф. 4:19).

[13] После того, как копия Торы выполнена, пергаментные страницы сшивают специальными нитями, изготовляемыми из сухожилий ног кошерных животных. Каждые четыре страницы сшиваются вместе, образуя `раздел`. Разделы затем сшивают в свиток, концы которого прикрепляются к круглым деревянным валикам, называемым ацей хаим (букв. «Древа Жизни»), с рукоятками по обеим сторонам; между рукоятками и самим валиком надеваются деревянные диски, поддерживающие свиток, когда он находится в вертикальном положении. С помощью ацей хаим священный свиток перематывают, не прикасаясь к нему руками.

[14] В гафтаре — Эдом и Ишмаэль.

[15] Мишна устанавливает следующий порядок чтения парашат hа-шавуа: три человека читают на исходе субботы, в понедельник и в четверг, четыре — в промежуточные дни праздников (хол hа-моэд) и в новолуние, пять — в праздники, шесть — в Иом-Киппур и семь — во время утренней субботней литургии (Мег. 4:1-2). Первоначально каждый читал свой отрывок сам, однако впоследствии чтение стали, как правило, поручать особому синагогальному служителю (баал-криа, или баал-коре), знающему на память огласовку и кантилляцию текста и умеющему читать его с выражением; вызванный к чтению член конгрегации лишь произносит соответствующие бенедикции.

[16] Ариа́дна (др. — греч. Ἀριάδνη) — в древнегреческой мифологии дочь критского царя Миноса и Пасифаи. Упомянута уже в «Илиаде» (XVIII 592), ее историю рассказывал Нестор в «Киприях». Когда Тесей решился убить Минотавра, (единоутробного брата Ариадны), которому афиняне по требованию отца Ариадны посылали ежегодно позорную дань из семи юношей и семи девушек, и таким образом избавляли отечество от чудовища, он получил от любившей его Ариадны клубок ниток, выведший его из лабиринта, где обитал Минотавр (применять нить научил её Дедал). Иносказательно: способ выйти из затруднительного положения, ключ к решению трудной проблемы и т. п.

[17] Кохен (כֹּהֵן; мн. число כֹּהֲנִים, коханим), лицо мужского пола из рода Ааронидов (потомок Аарона); в скинии и Храме — жрец Яхве. В Библии звание кохен применяется также к жрецам языческих культов (Быт. 41:50; II Ц. 11:18 и в других местах). Согласно Библии, появление коханим связано с сооружением скинии (через год после Исхода; Исх. 40:17), призванной играть важную роль в осуществлении возложенной на Моисея миссии, включавшей установление форм служения единому Богу. Аарон и его сыновья становятся первыми священниками израильтян, основателями замкнутого сословия, для которого священство является «уставом вечным» (Исх. 29:9; 40:15 и другие). Библейское повествование выделяет колено Леви как первых поборников культа Яхве, провозглашенных Моисеем воинством веры, которое карает мечом отступников (Исх. 32:26-29).

[18] Фома́ (греч. Θωμάς, лат. Thomas) — один из апостолов (учеников) Иисуса Христа. Имя Фома имеет еврейское происхождение и означает «близнец» (греческий вариант его имени: др. — греч. Δίδυμος — Дидим). Эта «расшифровка» его имени указана и в Евангелии (см. Ин. 11:16), так он и называется в церковных песнопениях. Толкование этого второго названия дает историк Никифор Каллист Ксанфопул в Синаксаре в Фомину Неделю, помещенного в Цветной Триоди.

[19] Отречение апостола Петра — новозаветный эпизод, рассказывающий о том, как апостол Пётр отрёкся от Иисуса Христа после его ареста, что было предсказано Иисусом еще во время Тайной Вечери. Пётр отрекся трижды в страхе, что его тоже арестуют, а услышав, как пропел петух, он вспомнил слова своего Учителя и горько раскаялся. Этот сюжет встречается во всех четырех Евангелиях (Мф. 26:69-75; Мк. 14:66-72; Лк. 22:55-62; Ин. 18:15-18, 18:25-27). Эпизод относится к Страстям Христовым и следует за арестом Иисуса в Гефсиманском саду после поцелуя Иуды. По хронологии евангельских событий это произошло в ночь с четверга на пятницу.

[20] Эдесса (греч. Έδεσσα, арм. Եդեսիա, Едесия) — древний город, предшественник современного города Шанлыурфа (тур. Şanlıurfa) на юго-востоке Турции. Столица Осроены, важный центр раннего христианства.

[21] Абгар Ухомо («Чёрный») основал здесь в 137 г. (или 132) до н. э. Эдесское царство, называвшееся также Орроенским или Осроенским. Его потомки носили почётное имя Абгар («могущественный»). Один из потомков вследствие парфянских войн неоднократно приходили в сношения с римлянами, в основном враждебные. Этот правитель состоял, по преданию, в переписке с Иисусом Христом; по его просьбе Христос послал ему свой собственный «нерукотворный» образ. По тому же преданию при Абгаре V апостол Фома начал в Эдесском царстве проповедовать христианское учение; правда, это предание не имеет исторических подтверждений.

[22] Песнь Соломона, Песнь (всех) песней (ивр. שִׁיר הַשִּׁירִים‎, шир ha-ширим, греч. ᾆσμα ᾀσμάτων, ὃ ἐστι Σαλώμων, лат. Canticum Canticorum Salomonis), Книга Песни Песней Соломона — 30-я часть Танаха, 4-я книга Ктувим, каноническая книга Ветхого Завета, приписываемая царю Соломону. В настоящее время обычно толкуется как сборник свадебных песен без единого сюжета (возможно, воспроизводящий структуру свадебных обрядов), но может интерпретироваться как история любви царя Соломона и девушки Суламиты либо как противопоставление чистой любви Суламиты к пастуху и участи его женщины.

[23] «Жемчужная Песнь» апостола Фомы.

[24] Иа́ков, «брат Господень», Иаков Младший, Иаков Праведный — один из 70 апостолов Христа, почитается как первый епископ Иерусалима. Казнён около 62 года в Иерусалиме иудеями. Существовала точка зрения, в древности принятая сектой эбионитов, которые отрицали непорочное зачатие Иисуса Христа (Iren. Adv. haer. I 26. 2; Orig. Contr. Cels. 2. 1; Idem. De princip. 4. 3. 8; Epiph. Adv. haer. 30. 16. 7-9) и соответственно полагали, что Иаков является сыном Девы Марии и родным братом Спасителя. Эбиониты были прямыми последователями Христа, были и современниками его. Точка зрения тех, кто начинал рядом с Иисусом и видел его при жизни, т.е. первых христиан, заслуживает внимания.