Урок

Учился я тогда в восьмом классе, был пионером: сдавал макулатуру, помогал бабушкам красить забор, добросовестно выполнял все поручения и задания. В начале мая каждый год в школе проводился Урок мужества, приглашались ветераны войны, выслушивались истории о горестях и невзгодах работников тыла и подвигах участников боевых действий. Мы плакали вместе с седыми бабушками и дедушками, с трепетом вспоминавшими те страшные времена. Но не в тот раз. Гришка, троешник и задира нашего класса, пригласил на Урок, как он сказал, «особого» ветерана, а по секрету, на перемене перед встречей с гостем, поведал нам, что старикан этот заядлый чекист был, и что родители не разрешают даже близко к нему подходить. Нам было жутко интересно увидеть живого чекиста так близко. Знали мы о них только то, что люди эти носили кожаные черные куртки и ловили врагов народа. И что их все боялись.

Старику было уже лет восемьдесят наверно, но вошел в класс он без какой-либо помощи, лишь слегка ссутулившись, крепко прошагал к стулу, расстегнул верхнюю пуговицу коричневого потертого пиджака и присел. Поздоровавшись, сели и мы. Похоже, все, кроме Светланы Степановны, нашей классной, были в курсе его прошлой профессии, но никто даже не догадывался и представить себе не мог в тот момент: кем же был человек, вот так запросто посетивший нас.

Урок начался уже не по плану: гость протянул классной исписанный листочек. Та, немного смутившись, приняла его и зачитала нам о наградах и званиях. Перед нами сидел Трофимов Павел Егорович, генерал-лейтенант НКВД (МГБ), получивший Орден Ленина, два ордена Красного Знамени, Орден Красной Звезды и еще какие-то ордена. Светлана Степановна искоса, неуверенно посмотрела на старика, а из класса уже послышался первый и самый очевидный вопрос.

— А почему вы не в орденах? — Женя Семипалова поправила очки и подкашлянула для убедительности (сейчас она работает учительницей в начальных классах, и вот уже второй год моя дочь зевает на ее уроках).

Генерал сжал подлокотник стула и процедил сквозь зубы:

— Лишили всех орденов и звания в пятьдесят четвертом.

— За что? — ахнула Женя.

— Семипалова! — попыталась осадить настырную ученицу Светлана Степановна.

Старик дал отмашку: мол, пусть спрашивает, что с нее взять, ребенок же.

— Никита Сергеевич подсуетился. Сказали: дискредитировал себя на службе и не достоин таких высоких наград и звания. Они любят ходить по чистенькой дорожке, но не жалуют тех, кто убирает перед ними мусор.

Примерно так и сказал, но конечно никто из нас тогда не понял этой фразы, лишь классная, было видно, еще более напряглась. Она постаралась отвлечь и ребят, и гостя от неудобной темы:

— А где вы воевали? Может быть были знакомы с героями и расскажете нам об их подвигах?

Старик жестикулировал при рассказе плавно, уверенно, без резких движений, выделяя интонацией и громкостью сильные слова:

— Ребята уже наверно знают, что война — это не только поле битвы с танками, самолетами и тысячами бойцов, идущих на смерть? Враг всегда бьет по всем фронтам одновременно! И в тылу, там, где люди, не покладая рук, трудятся на фабриках и заводах, руководят строительством и укрепляют оборону наших городов, противник активно действует через своих агентов, сея в умы и сердца простых тружеников семена сомнения и недоверия к товарищу Сталину и к нашей общей победе. Кому-то нужно было выявлять таких агентов, а также тех людей, которые поддались их влиянию и переметнулись на сторону противника. Этим и занимались в НКВД.

— И вы тоже? — с неподдельным интересом, заворожено, почти шепотом спросила Юленька Верещагина.

— Нет, я занимался другой работой.

— А кем вы работали? — Антон Костин, кстати будущий следователь, уже тогда говорил твердо и безэмоционально.

— Начальником комендатуры, — быстро ответил старый чекист, прекрасно понимая, что такой ответ не удовлетворит ребят, и собирался уже продолжить какую-то другую мысль, но был прерван все тем же Антохой:

— А что вы делали у себя в комендатуре?

И тут возникла первая пауза. Гость посмотрел на Светлану Степановну, как бы спрашивая разрешения соврать детям, та вроде как одобрительно кивнула, но он вдруг в нерешительности запнулся. О чем он думал в этот момент, знал ли, что согласившись придти, сознательно шел на возможный и нужный обман, или его душу тяготили годы недосказанности, лжи и обид, и это посещение было ему более нужным, чем любопытным и впечатлительным детям?

И все же он решил проверить нас на детскую мягкотелость и бесхребетность, состорожничав:

— Выполнял приказы.

И Антон отстал. Я даже чуть не захлебнулся в немом внутреннем возмущении, мне показалось, что я вслух спросил: «Какие приказы?», но нет, это только про себя.

— А когда не было войны, вы кого ловили? — вопрошала святая невинность Анастасии Пироговой (после школы я ее больше не видел, не удивлюсь если она в какой-нибудь деревни доит коров с мужем-алкашом или подалась в монашки). — Врагов народа?

— Точно, деточка, — широко улыбнувшись, кивнул дед, — именно их.

Это нельзя было так оставлять, и я не выдержал:

— Какие приказы?!

Полкласса обернулись, и мое тело стало медленно сползать по стулу, прячась за спиной впередисидящего Антона Костина. Скрылось из вида и морщинистое лицо старика с зачесанной назад проседью. Только его голос — холодный, бесстрастный голос — отчеканил смертоносные слова:

— Я исполнял наказания.

Палач. Он медленно натягивал на себя коричневую кожаную униформу — фартук, перчатки с крагами выше локтей, картуз и кепку, замахивался огромным наточенным до блеска топором и… хрясть! Я читал о палачах средневековья, жутко становилось о количестве убиенных ими людей: кто-то за время службы отправил на тот свет около сотни, а некоторые и поболее. Но мне и в голову не приходило, что и в наше время есть такая профессия… начальник комендатуры…

Все затаили дыхание. Кто же спросит следующий и о чем? И вдруг Сонечка Медолазова вспомнила о заготовленном заранее списке вопросов, быстренько вскользь пробежалась глазами по разделу «О работе» и… не знаю почему она выбрала именно этот, среди прочих безобидных вопросов, но прозвучало совершенно необдуманное:

— Вы любили свою работу?

Главный комендант НКВД даже не посмотрел на нее, чему она была безусловно рада, когда поняла, что ляпнула лишнее, быстро ответил:

— Да. Меня ценили.

«Ценили» же он протянул, особо сладостно, словно прожевывал это слово, вспоминая об давно исчезнувшем, своем личном идеальном мире.

— Когда зачищали команду Ежова, лично товарищ Сталин приказал Берии не трогать меня. Он высоко ценил мою работу и исполнительность.

Поднятый к потолку палец подтверждал насколько высоко его ценили.

— Думаете легко найти хороших, исполнительных людей себе в команду? Душонки у всех заячьи, без ста грамм никто не шел на работу, а уж дома напивались по-черному. Да, работка не для всех, но кто-то должен был ее делать. И делать ответственно, а не спустя рукава. Если заранее не подготовится и все не продумать: из чего лучше, куда отвозить, как распределить по подчиненным…

Его заносило все дольше. Глаза Светланы Степановны округлялись и кричали: «Это же дети! Остановитесь!» Она, медленно переминаясь, стала продвигаться по направлению к двери, а боец невидимого фронта продолжал:

— В сороковом был приказ, около семи тысяч имен, а нам дали всего четыре недели! Нужно было работать только ночью, в совершенной тайне, в специальных бункерах. Мы несколько дней только комнаты готовили, а это очень важно! Наклон полов, слив, покраска стен. Каждый должен быть точно на своем, строго определенном месте… Стоять!

Все вздрогнули. Светлана Степановна замерла у выхода.

— Я тут, — еле слышно протрепетала учительница. — Постою тут.

Витька Спицин уже посчитал:

— Так это ведь по двести пятьдесят человек в день приходилось?

— В ночь, — поправил комендант. — Ответственных было очень мало. Максимально я лично отрабатывал двести восемь, помогали лишь двое, но их на долго не хватало.

У меня перехватило дыхание и сердце медленно сжалось, похолодев. А старик, словно поймав волну понимания от долгожданного слушателя, продолжал:

— Если все четко не рассчитать… выходило по три минуты на исполнение, не считая регистрацию в Ленинской комнате и перекуры. И помимо этого приходилось ездить в командировки, умелых кадров катастрофически не хватало: то сопьются, то в психушку угодят. И вот, да… спрашивали о героях… Тухачевского знал. Застал врасплох моих ребят своим «Слава товарищу Сталину!», те и растерялись, вроде как его же приказ исполняем, пришлось все самому делать.

Бывший генерал задумался на несколько секунд, покачиваясь на стуле:

— Кто же еще из известных… Бабель, Мейерхольд…

— И вам их не жалко? — Настенька Пирогова явно расчувствовалась.

— Невиновных к смерти не приговаривают. Значит где-то прокололся, раз пришли за тобой люди из НКВД. Значит не по тому пути пошел. Лучше перестраховаться, чем недоглядеть, смалодушничав. При товарище Сталине был идеальный порядок! И порядку этого нельзя было достигнуть без жертв. Да при любом сильном лидере процветающей нации было также, но Никита Сергеевич из личных побуждений решил открыть глаза на то, что вам знать не надо! А Горбачевы ваши с Ельцинами и прочие дерьмократы развалят этот порядок да так, что уже не вернешь прежней жизни. Помяните мое слово: вы еще будете не раз вспоминать о том, что при Сталине был светлый, прекрасный и доступный мир для трудолюбивой, стремящейся к идеалам социализма, молодежи. А сорнякам типо Якира и Уборевича не было места в бережно удобренных и ухоженных грядках, где мы растили светлое будущее для вас. А Мейерхольда вот, я считаю, жена под монастырь подвела, нечего было брать ее, на двадцать лет себя старше да с двумя есенинскими отпрысками, подумал бы сначала, а они — люд творческий — предпочитают не думать, а творить, — вот и натворил! Я никогда чувства вины не испытывал! Вину чувствуют только те, кто живет неправедно, а моя жизнь была посвящена Родине и защите ее от врагов! Их всех похоронили у Донского монастыря в могиле невостребованных прахов, а у меня будет отдельная могила, рядом с ними, — там мое место.

Повисла свинцовая тишина, мы боялись даже дышать, ведь если затаиться, попавшись в паутину, то возможно паук и не обратит на жертву своего смертоносного внимания, все ученики чувствовали себя единой целой…мухой, и выбраться из этой сети не представлялось возможным. Казалось, что вот-вот и он достанет свой...

Да, меня страшно интересовал «топор» палача, и я набрался смелости спросить:

— А какое оружие у вас было любимое?

Паук смягчился, снова эта улыбка-возвращение в идеальное прошлое к старому другу и теплые слова:

— Вальтер немецкий, самозарядный… Не нагревался, как наши, и не подводил, да и всегда можно было свалить на врага.

— Как же так? — выговорила Светлана Степановна дрожащим голосом, прикрыв рот ладонью. — Мейерхольд…Мамин любимый режиссер...

— Как-как? — передразнил палач и показал пальцем резкий жест. — А вот так: чуть снизу в затылок, чтоб пуля изо рта вышла, ну или из глаза — так крови меньше.

Кто-то смотрел на него с восхищением, кто-то с ужасом. Кто-то стал следователем, а кто-то спивающейся дояркой.