Они пришли за своим.

Узнать его было невозможно — лицо, обожжённое, обмороженное и порезанное, было забинтовано, виднелся лишь рот, тонкие трубки, уходившие в скрытый под повязками нос (или то, что от него осталось), и правый глаз. Глаз был открыт, но выглядел не более осмысленно, чем у плюшевого мишки.

— Андрюшенька! — Нина Викторовна наклонилась над этим глазом, уставленным в белый потолок. — Сынок!

С помощью оптики можно было бы заметить, что зрачок чуть расширился, уловив изменение количества света. Но это было всё.

— Вот, посмотри, и Лиза к тебе пришла, — Сулакшина ухватила девушку за локоть и чуть не силой подтащила её к кровати.

— Андрей, — сказала Лиза. Собственный голос показался ей чужим. Впрочем, она уже понимала, что это бесполезно. Она больше не смотрела на страшный своей бессмысленностью глаз и забинтованное лицо; её взгляд скользнул ниже, на одеяло и потом на руки Андрея, пристёгнутые широкими лентами к кушетке.

Многочисленные бинты не могли скрыть, насколько изуродованы эти руки (на правой пришлось отнять четыре пальца, на левой три), но внимание Лизы привлекло не это. Руки чуть заметно двигались. Вот левая делает движение вперед, насколько позволяет лента, на какой-то момент застывает, потом медленно отодвигается назад и останавливается. Потом те же движения совершает правая рука. Потом снова левая...

Он всё ещё полз.

Лиза поняла, что самая долгая ночь для Андрея не кончилась. И не кончится никогда.

Нестеренко Юрий Леонидович. Самая долгая ночь в году.

Чернота, которой нельзя подобрать имя, которую нельзя назвать никак, господствовала на этих безвидных просторах, в сравнении с которыми любые «астрономические» расстояния в миллиарды световых лет — ничто. Чернота эта не было мёртвой, нет. Она была куда глубже и этим создавала ощущение сна, глубже любой смерти и небытия. Так, словно бы небытие — лишь один уровень, один из самых поверхностных, а этот сон на очень-очень-очень много уровней глубже. Когда исчезает не только весь свет и движение, но и любая память, форма.

Правда, в этой черноте не было естественной формы, которая как-то отличалась от того хладного пустого мрака, в сравнении с которым бездонная чернота безвоздушного космоса в местечках без звёзд — ослепительно-белая, до невозможности раскалённая земля. Само наличие формы и материи было здесь неуместно, неправильно, как неуместен мыльный пузырь с газом внутри — в космосе.

И эта бездна без формы не могла быть освещена: сам свет в любой форме терял из-за пустоты всю энергию и не пролетал даже миллионную долю процента от диаметра такой вот области мироздания. Не было тут и вещества в любой форме, ведь падение общего уровня энергии по той же причине, что рассеивался свет, существование стабильных частиц также не было вообще возможно. Так что космос в областях между галактиками в сравнении с этим местом покажется твёрдым телом, прямо сплошным камнем.

Передача информации без носителя невозможна, а его отсутствие целиком блокировало этот процесс. Безвидная пустота хранила свои тайны надёжнее любого другого места. И времени тоже.

Вечный покой и сон, вот весь удел этого участка бытия. Или небытия, ведь там ничего нет.

Хотя не совсем ничего, это тоже оказалось правдой не до конца. Где-то в глубине такого «леса небытия» находилось необычное тело. Состоящее из многочисленных угловатых блоков и окружённое тёмно-серыми сгустками вроде тумана, оно было чёрным и казалось цельным. Как скульптура абстрактная, вырезанная кем-то давно и забытая им тут. Навсегда.

Впрочем, эти временные промежутки для кого-то коротки, а для кого-то велики. Для этого тела прошло не так уж и много времени. Оно оказалось механизмом, созданным для этого места.

Туман чуть потемнел до угольной черноты и начал двигаться, образуя вокруг «скульптуры» как бы оболочку, по форме её повторяющую. На ней время от времени появлялись и исчезали узоры, не похожие ни на что другое. И так длилось… сколько? Вряд ли кто-то даст точный ответ на этот вопрос.

Но вскоре туман посветлел, насколько это возможно в этом случае, и застыл снова. Он выполнил свою работу и снова уснул. Вместо него проснулся другой механизм: от одного угла всей конструкции вылетел бывший ранее его частью угловатый многогранник в тёмно-сером же тумане и вскоре скрылся в вечной тьме этих мест.

Красные узоры на бездонном буро-чёрном фоне, уходившие вдаль целыми «слоями», снова вспыхнули и начали пульсировать в ведомом лишь им одним ритме, меняющемся без всякой, казалось, системы. Но сон, длина которому велика для одних и коротка для других, снова завершился.

Машина, а это была именно машина, находившаяся с краю этого «леса небытия», начала сканировать окружающий мир. Получив нужные сведения, она снова погрузилась в сон.