Концы в воду

Долгий день подходил к концу. Но здесь всё было иначе. Солнце опустилось за далеким-далеким таежным берегом. Но тьма не пришла. Вместо мглы, которая приходит вслед за сумерками, всё лишь посерело, как это бывает ранним пасмурным утром. Да разве еще берега отодвинулись еще дальше. На палубе можно было даже читать книжку. Или делать какую-нибудь работу. Илья Семенович так и сделал. Но и книга была читана и перечитана на сто рядов. Он прочитал несколько страниц и захлопнул ее с раздражением. Всё о нуждах и бедствиях народа. Как голодно жили. Но ведь не отбирали же последнее у мужика, не бросали в трюм поганой баржи и не гнали куда-то на север. Эх! Сейчас бы закурить. Но самосад кончился. Елдаков приторговывал табачком. В последние дни он цену на него резко поднял. Запасы у всех кончились или же подходили к концу. И Илье Семеновичу уже отдавать было нечего. Разве что с себя снять последнюю рубаху. Он поглядел на далекую береговую полоску. Что там? Тайга, болота, тучи гнуса, медведи. Уже третий день не было видно ни одного селения. И остяки не подплывали к барже на своих узких обласках, заваленных крупной рыбой. Ведро, с горкой заваленное рыбой, они отдавали за платочек, ложку, металлическую тарелку, молоток. Особенно остячкам нравились украшения: за простенькие бусы из поддельного камня могли отвалить целый мешок рыбы. Но вот уже несколько дней и остяков не видно. Утром видел, как лось переплывал Обь. Красотища! Это же какая силища в звере!

Ледяная вода. А Обь здесь разлилась, как море. Берег вдали, как ниточка. Долго ли их еще будут гнать? Вообще за Полярный круг к Ледовитому океану, чтобы они быстрей повздыхали от холода и голода? За что же такая любовь у власти к народу?

— Ну, что, Илья Семенович, не спится?

Это был его новый знакомый из Колыванской комендатуры Виктор Шерстнев. Он попал по глупости. Написал своему брату, который работает в Томске учителем, письмо. И рассказал всю правду, что в деревне делается. Вот его со всей семьей и загребли. Грешил на брата. Да Илья Семенович разуверил его. «У нас же всё читается там, где нужно. Разве ты об этом не знал?» Шерстнев сперва не верил. На советскую власть молился, как на икону. Считал, что это все местные дуболомы творят. Не повезло им с начальниками. А потом, как понаслушался рассказов со всех сторон, так его детская вера и улетучилась. Начал часто задумываться.

— В трюме задохнешься, — говорил Шерстнев. — Крики, стоны, вошканье, храп. И мочатся там же.

— Это так, — кивнул Илья Семенович. — Скот возят лучше.

— Видите, кто спит здесь наверху. Не выдерживают в трюме. А ночи здесь холодные. А то и дождик заморосит. И от воды тянет холодом. Куда же нас хотят угнать? Никто не знает.

— Потешьтесь табачком, Илья Семенович!

Илья Семенович обрадовался, широко улыбнулся. Свернули тонкие цигарки.

— Где же ты разжился, Витя? Я уже несколько дней не курил. Да и ты сам из бедняков. Я же вижу, что у вас ничего нет.

— Заработал, Илья Семенович. А как еще? Подошвы на сапогах подшил нашему продавцы. Меня ведь в детстве в город отдавали родители. Поучился немножко на сапожника у дяденьки.

— А что немножко-то? Профессия хорошая!

— Отец осенью уже приехал. Забрал. Уборка началась. Рук не хватает. Потом, говорит, снова отвезем в город. А знаете, какие у меня планы были! Школу закончить, потом на рабфак и в институт поступить. Да и брат, думал, поможет. Он у меня ученый.

— К себе брат звал?

— Да нет! Сам-то брат в Томске. Я же вам говорил, что учителем работает. Думаю, что помог бы… Что же с нами будет, Илья Семенович? Куда же нас? Как вы думаете?

— Что, спрашиваешь, будет? Высадят на пустой берег, помашут ручкой и живите, как хотите. Точнее, сдыхайте.

— Да как же на пустой берег? Говорили, что в Салехард. А там, кого на лесопилку, кого в колхозы, кого куда.

— И кто тебе такое говорил?

— Там в Колывани… И многие так говорят.

— Да мы для них, Витя, социально вредный элемент. Враги! Чего же с врагами чикаться? Еще спасибо скажи, что сразу не расстреляли.

— Эх! Думал же еще в Колывани письмо Сталину написать.

— Чего же не написал? Бумаги не было?

— Всё обдумывал. А тут и забрали. Ну, ладно меня. А Аннушку-то за что, детишек за что? Чем они успели провиниться перед советской властью? И какие мы кулаки? Смешно ведь!

— Что там за шум?

Илья Семенович поднялся. И Витя следом. Окурок уже обжигал пальцы, Илья Семенович затянулся последний раз, опалил губы и швырнул окурок в воду. В нем уже не оставалось ни табачинки. С парохода на баржу спрыгивали охранники и милиционеры. Что это у них за оказия на ночь глядя? Охранники, звякая винтовками становились на одинаковом расстоянии друг от друга по периметру баржи. Как будто боялись, что люди начнут прыгать за борт.

— Граждане трудпоселенцы и ссыльные! — разнесся усиленный рупором властный голос. — Все выбираемся из трюма на верхнюю палубу! Вечерняя поверка! Поторапливаемся!

— Какого ляду! — выругался Шерстнев. — Сейчас же ночь! Многие спят! Нельзя было завтра?

— Не надо, Витя! Не шебурши! А то прикладом быстро по зубам получишь, — предостерег его Илья Семенович.

Несколько охранников спустилось вниз. Из трюма доносились всё более громкие крики. Там началось движение. Плакали детишки. Причитали бабы. Люди один за другим выбирались наверх с серыми хмурыми лицами, как эта северная ночь. Даже ночью не хотят их оставить в покое.

— В кучу! В кучу! В центр! Садитесь! — командовал капитан Андреев, который здесь был самым старшим.

— Днем что ли нельзя было, гражданин начальник?

— Нам поступило сообщение, что несколько трудпоселенцев совершили побег. А ну, прекратить крики!

— И куда отсюда можно сбежать? На дно рыб кормить?

Шерстнев бросился искать своих. Несмотря на молодость, у него было трое детей. Илье Семеновичу было проще: его арестовали, когда он уже работал на руднике. «Всё же я хорошо сделал, что ушел тогда из деревни», — подумал он.

Палуба уже была заполнена, а люди всё вылазили на верх. Солдаты подгоняли последних. Тех, кто мешкался, могли и прикладом ткнуть.

«Боже! — поразился Илья Семенович. — Как селедки в бочке! Тут и яблоку негде упасть! Да и где ему взяться яблоку в этих таежных краях? Тут и картошка, наверняка, не растет».

— Сели! Сели! Нечего разгуливать! Здесь вам не парк культуры и отдыха! Пройдет перекличка и отправитесь спать. Сами себя не задерживайте!»

Люди открыто возмущались.

— Твоя перекличка до утра будет. Знаем!

— Жрать нечего, начальник! Разрешили взять лишь на трое суток с собой, а уже вторую неделю в пути.

— Решим! Всё будет! — уверял капитан. — Астафьев! Давай начинай перекличку! Чего ворон считаешь?

Астафьев, мордатый красноармеец, начал вычитывать фамилии. Читал он медленно. Прошел почти час. Многие фамилии он выкрикивал несколько раз, потому что было шумно. И не всякий мог услышать свою фамилию.

Немало было одинаковых фамилий. И тогда приходилось выяснять, какой это Иванов Павел Степанович: поспеловский или тархановский. Обнаружились и отсутствующие в списках.

В это время в трюм спустились охранники. Чего им там было нужно, если все на палубе? Всех же выгнали наверх! Но вскоре стало ясно, когда наружу стали вытаскивать один узел за другим. Узлы развязывали и разбирали. Всё, что представляло ценность: хорошая одежда, обувь, посуда, украшения, деньги — откладывали в сторону. Остальное завязывали и бросали узел в трюм. То, что оставляли, тоже завязывали в узлы и относили на пароход.

— Да что же это? Это же грабеж!

— Перестаньте! Мало того, что в тундру на голое место везете, так еще и последнее отбираете! Подлецы!

Люди вскочили на ноги. Охрана стала оттеснять толпу снова в центр баржи. Наиболее ретивых успокаивали прикладами.

Капитан Андреев выхватил из кобуры наган и выстрелил несколько раз в воздух.

— Граждане трудпоселенцы и ссыльные! Это приказ свыше изъять драгоценности, поскольку вы представляете враждебный советской власти элемент, вы враги народа. И предметы роскоши у вас подлежат изъятию. Только предметы роскоши, которые на новом месте вам совершенно ни к чему. Всё необходимое остается у вас! Одежда, обувь, посуда…

— Да с каких же пор, гражданин начальник, сапоги стали предметом роскоши?

— За неповиновение и сопротивление властям мы имеем приказ открывать огонь на поражение. Что… бирюльки дороже вам жизни?

— Да я буду жаловаться! Я напишу в центральный комитет! Это самодурство! — закричал Шерстнев.

Илья Семенович узнал его голос. «Да что же он делает? Мало ему дураку! Себя не жалко, о семье бы подумал!»

— Кто это у нас такой грамотный? Ну-ка выйди! Обосрался? Кричать только мастера! Трусы поганые!

Витя вышел из толпы. Андреев, так и не убрав наган в кобуру, ткнул ему стволом в живот.

— Твоя фамилия?

— Шерстнев Виктор Игнатьевич.

— С семьей или один?

— С семьей, гражданин начальник.

— Что же ты семью решил оставить без кормильца? Не жалко? Вот я сейчас прикажу расстрелять тебя за подстрекательство и антисоветские речи! Есть у меня такое право.

— Нет у вас такого права.

— А у меня тут все права, Шерстнев. Я тут и царь и бог. Ладно, Шерстнев. Я добрый! Но больше не вякай! Держи свой рот поганый на замке!

Андреев с той же ухмылочкой вложил наган в кобуру и медленно застегнул ее. И совершенно неожиданно с полуоборота нанес резкий удар Шерстневу в лицо. Шерстнев упал на стоявших сзади него людей. У него текла кровь из носа и изо рта.

— На гражданской бы ты мне попался, сопляк! Собственноручно изрубил бы в капусту! Морда кулацкая! Всё! Свертывай, Астафьев, свою перекличку!

— Тут еще много, товарищ капитан! Почти половина осталась!

Илья Семенович услышал глухие удары, которые доносились снизу, из трюма. «Что же это такое? Или мне чудится? Да нет! удары! Как будто что-то разбивают… Эх, Витя! Витя! Что же ты всё время лезешь на рожон? А ведь мог и застрелить!»

Последние узлы были уже утащены на пароход. Охранники, один за другим уходили с баржи, продолжая держать под прицелом ее обитателей. Что-то тут было не так! И всё это очень странно! Почему на барже не осталось ни одного охранника?

— Сволочи! Пришли, ограбили! Чтоб вам пусто было!

— Вот она какая перекличка!

— Ничего! Отольются им наши слезы! Бог-то всё видит!

«Конечно, отольются, — грустно подумал Илья Семенович. — Только тогда нам, наверно, будет всё равно. Долго мы здесь не протянем. Да что же там такое? Какой-то странный звук, похожий на то, когда громко втягиваешь воздух в себя… Или отхлебываешь горячий чай». Внезапно ужасная догадка поразила его. Но уж слишком она была невероятной. Он побежал вперед, расталкивая людей.

— Да пустите же! Пустите! Да что вы стоите, как бараны?

Он спустился в трюм. И хотя в дальнем углу было темно, ему показалось, что там блеснула вода. Не может быть! Он быстро прошел вперед, остановился и стал слушать. Теперь до него явственно доносился клекот воды. Никаких сомнений уже не оставалось. Но для верности еще прошагал вперед. Под ногами захлюпала вода. Он опустил ладонь. Это была ледяная обская вода. Илья Семенович бросился к выходу:

— Люди! Люди! Там вода! Да слушайте же меня!

Но его не слышали. А кто слышал, не понимал, какая и где вода. И тут предательски осел голос. Враз!

— Там вода! Они пробили днище!

Не доходило до людей. Да как же докричаться до них? «Они с ума что ли посходили? Почему никто не слышит меня? Почему никто еще, кроме меня, об этом не знает?» Он стал хватать людей и шипеть им прямо в уши, что в трюме вода, что там пробоина, что надо немедленно что-то делать.

— Люди! Тонем! Вода в трюме!

Видно, еще кто-то успел после него побывать в трюме. Крик был такой яростный, что и самый тугоухий услышал бы. Теперь услышали все. завизжали, завопили, стали толкаться, побежали в разные стороны.

— Стойте же! Стойте! Спокойно! — говорил Илья Семенович, расставив широко руки. — Слышь, мужики! Кто-нибудь из плотников, из моряков в трюм за мной! Будем задраивать пробоину!

— Что же вы делаете, сволочи! Убийцы!

Пароход, набирая скорость, пятился задом от баржи.

— Христопродавцы! Будьте вы прокляты!

Вслед удалявшемуся пароходу неслись угрозы и проклятия. На носу среди разбросанных узлов стоял капитан Андреев и несколько охранников. Андреев показывал на баржу и что-то говорил. Илья Семенович погрозил им кулаком и спустился в трюм. Нельзя было терять ни минуты.

— Эй, наверху! Пусть ведрами, котелками, чем угодно откачивают воду! — приказал он. — Быстро!

— За мной, мужики! Вперед! Инструмент взяли? Доски? Молодцы!

При свете факелов в носу баржи увидели пузыри. Значит, пробоина здесь. Кинулись вперед.

— Ё! а вода-то ледяная! Как в проруби!

— Руки окоченели!

— Пусти я!

— Да что ты? Я уже подвожу!

Стучали молотки и топоры. Подносились новые доски.

— Ну, что там? — спрашивали сзади. — Большая пробоина?

— Вы воду откачивайте! А то ко дну — к рыбам. А тут, знаете, глубина какая! Море же рядом. Тут глубина немереная.

Звенели ведра. Выстроилось несколько цепочек. Кажется, вода перестала прибывать. То есть ее тут же откачивали. Илья Семенович уже не ощущал ни рук, ни ног. И он понимал, что только движение в такой ледяной воде может спасти. Как можно больше двигаться! В конце концов над пробоиной удалось завести щит. Но напор был настолько силен, что в первый раз не смогли удержать щит. И щит, и тех, кто его прижимал, отбросило в сторону. Кто-то закричал, больно ударившись. С еще большим остервенением, еще громче матерясь, стали снова подводить щит. Теперь и помощников добавилось. Подвели, и на щит навалилось с десяток человек, чертыхаясь в ледяной воде. Еще несколько человек навалились сверху.

— Да закрепляйте же, мать-перемать!

Щит закрепили. Застучали топоря. Сверху еще добавили доски.

— Кажется, всё! Заткнули дырищу!

Многие крестились.

— Всё! Спасены! Бабы! Веселее откачивайте воду! Теперь будем жить! Радуйтесь, бабы!

— Теперь бы водки для сугрева! — сказал Илья Семенович мужикам. Он крупно дрожал.

— Это верно! И никакая хворь бы ни пристала!

— Вы вот что, мужики, — сказал самый старший. — Бегом наверх, раздевайтесь и грейтесь у костров. Сейчас болеть никак нельзя!

— Правильно! И хозяйство может отвалиться.

Когда люди узнали, что опасность миновала, то пришли в неописуемый восторг. Многие женщины плакали. Без устали шутили, тут и там раздавался смех. И охранников перестали ругать. Доставали последние припасы и делились с теми, у кого уже ничего не было. Особенно потчевали мужиков, заделавших пробоину. Илья Семенович пошел искать Шерстнева. Он лежал на полушубке. Рядом сидела жена и время от времени вытирала ручеек крови, выбегавший из уголка рта. Тут же на полушубке пристроились детишки.

— Сильно зашиб? — спросил Илья Семенович.

Шерстнев подмигнул и попытался скривить улыбку.

— Нишаво, Илья Шеменович! — сильно шепелявя, прошептал он. — Хорошо бьет! Жубы мне выбил!

— Из носа только кровь перестала бежать, — сказала жена. — Целая крынка выбежала. Я так напугалась!

— Илья Шеменович, доштань кишетик. У меня еше там на жакрутку ошталось. Пражник отметим. Шпашлишь, шлава Богу!

Илья Семенович закрутил цигарку. Курили по очереди.

— Хорошо! — сказал Шерстнев. — Был бы табачок да еда и живи не хочу! Что же дальше-то будет, Илья Шеменович? Как ты мышлишь?

— Витя! Зачем ты меня спрашиваешь? Я наперед заглядывать еще не научился. То, что спаслись, конечно, хорошо! Только вот я сейчас подумал, что, может быть, мы зря пробоину заделывали? Отмучились бы за раз. А теперь…

Он вздохнул и замолчал.

— Да что же теперь, Илья Шеменович?

— А что теперь? Жратва на исходе. А впереди Ледовитый океан.

— Но ведь будет же еще Салехард. Нас там заметят с берега. Нас спасут.

— До Салехарда, Витя, мы все тут околеем. Если еще раньше нас не утопит штормом.

Он снова надолго замолчал.

— Надо к берегу как-то, — сказал Витя. — На землю надо!

— Это так! Хотя и там ничего хорошего! Но всё же земля, тайга. Пойду переговорю с мужиками. Может, что-нибудь укумекаем.

— Я ш тобой, Илья Шеменович!

— Да лежи! Чего ты?

— Да ждоров я! Жубов только нет. Они шейчаш шильно и ни к чему!

— Идем, коли так!

Двое суток ушло на то, чтобы соорудить руль и огромные весла и приладить их к барже. Каждым веслом гребли не менее пяти мужиков. Еще через двое суток приблизились к берегу. Уже хорошо был виден серый обрывистый берег с кустарником и бескрайней тайгой. Стали грести еще веселее.

— Еще полдня и к вечеру будем уже собирать грибы и ягоды. Еще б ружьишко!

Народ ликовал. Через несколько часов заметили к югу на горизонте дымок. Значит, идет какой-то пароход. Вот только не знали: радоваться или огорчаться. Но всё же в глубине души надеялись на лучшее. Хотя кто они для власти — трудпоселенцы, враги! А пароход, само собой не частный, государственный. А может, и просто пройти мимо.

— Да это же «Пугачев»!

«Пугачев» и был тем пароходом, который буксировал их. К чему же он возвращался? Через час «Пугачев» уже догнал баржу. Он шел на нее, не сбавляя скорости. На палубе никого не было видно.

— Держись, братцы!

Кто падал на палубу, цепляясь за всё, что могло убежать, кто бежал на самый нос. Последовал сильный удар. Баржу резко бросило вперед. Противно заскрипели бревна. «Пугачев» замер, потом сработал назад и кинулся снова на баржу, как стервятник на добычу. После второго удара многие полетели за борт. Корма была разворочена и в нее хлынула вода. Баржа кормой стала погружаться в воду. «Пугачев» развернулся и третий удар нанес в борт. После чего отошел назад и остановился. Многие поплыли к «Пугачеву», надеясь там найти спасение. Они хватались за холодную обшивку парохода и кричали о помощи. Сверху на них равнодушно смотрели.

Илья Семенович смог доплыть до берега. С ним спаслось еще десятка четыре мужиков, несколько молодых женщин и ребятишек постарше. Отдышавшись, Илья Семенович побрел по берегу, надеясь отыскать Шерстнева. Его нигде не было. И семьи его тоже.