Еленин день

Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви?

Да отрежут лгуну его гнусный язык!

М. Булгаков, «Мастер и Маргарита»

Затих к ночи шумный лагерь, только разносится вдали бессонная перекличка караульных, сливается с голосами весенних перепелов. Ветер трогает стенки палатки, шевелит фонарь на цепочке, раскачивает пятна света и тени. Цепь поскрипывает, и поскрипывает виселица в середине лагеря. Двадцать пятая казнь за неделю… Двадцать пятая — и вряд ли она будет последней.

Кажется, годы минули с января, когда все начиналось. Но на дворе по-прежнему тысяча восемьсот двадцать первый, и недавно их армия входила в Бухарест, где бояре в ужасе прижали хвосты длинных шуб, когда уже не от повстанцев — от людей на улицах загремели крики: «Слава господарю Тудору!»

Слава! Вместо пандурской шапки с заломом — высокий смушковый колпак. Вместо мундира — долгополый боярский кафтан. А ведь ему едва за сорок, и в темных волосах до плеч еще нет седины, разве что бешеный нрав поугас, сменился вдумчивым расчетом. Зато уж вспышки гнева теперь — не в мордах разбитых, а в виселицах...

Пандурская вольница, иррегулярная пехота, не признавала дисциплины — скажут потом историки. На деле, в войске Тудора местных пандуров — меньше половины, и это народ обстрелянный, успевший повоевать в русской армии, где мародерства не поощряли. Остальные — пришлые. Перебежчики-арнауты, сербы, македонцы, искатели приключений со всех Балкан. Даже лучшие и самые убежденные из них — в Валахии чужие, а многие — вовсе сброд, и никакая угроза веревки не отучит их тащить все, что не прибито.

Завтра двадцать первое мая, Еленин день. Качается фонарь на цепочке, гуляют тени по палатке. Молчат капитаны, свои и чужие. Поутру их собрали здесь же, потребовали подписаться клятвенно, что не допустят они солдат до грабежа и насилия. Капитан Урдэряну посмеялся, мол, стоит ли тратить бумагу, когда командир и так вешает, кого захочет? Поскрипывает в середине лагеря виселица — в остроумии Тудора яда больше, чем в клубке весенних гадюк.

И многим оно — поперек горла. Шмыгнул между караульных гонец с письмом за пазухой, во весь опор гонит коня в соседний лагерь, к фанариотам Ипсиланти. Вот и молчат капитаны. Знают — и молчат, или не знают — и тоже молчат, собираясь с духом.

— Свободны, — говорит наконец Тудор, но самые близкие остаются. — В чем дело?

— Похоронить бы Урдэряну, слуджере. Лихой гайдук был…

Разговор не впервые, и волноваться друзьям надоело. Выпаливают прямо:

— С огнем играешь! Остерегись!

В ответ — ладонью по сабле:

— Когда я восстание начинал, я смертную рубаху надел сразу!

Друзья переглядываются — это совсем не похоже на Тудора…

***

Смерть могла явиться откуда угодно — времена были тяжелые. Ни армии, ни своих правителей Валахия не имела. На города походили лишь Бухарест да Крайова, и те — пропылены и истоптаны козами. За трон господаря знатные греки платили султану вперед, а потом рассылали по селам своих арнаутов в надежде отбить затраченное. Налоги росли, а защиты и порядка не прибавлялось. Помрешь с голоду в неурожай, рухнешь под ударом турецкой сабли, закачаешься на веревке, не угодив властям, или сдохнешь от чумы в карантинной яме — на все воля Господа Бога, господаря-фанариота и султана Оттоманской Порты.

Тудору везло, как немногим. Сметливого крестьянского мальчишку приметил в Крайове местный исправник, поселил в своем доме и выучил вместе с собственным сыном. Его Николае рос болезненным, учился с ленцой, и Тудор для благодетеля стал первым помощником в большом хозяйстве. К двадцати пяти годам он вел дела в двух имениях, торговал скотом за границей и успел, не без выгоды для себя, прослыть ловким комиссионером.

Год тысяча восьмисотый принес большое несчастье — набег Пазвантоглу, паши Видина. Его янычары вихрем пронеслись по Олтении и с ходу взяли Крайову. Город сгорел, над предместьями много дней висел ядовитый дым, но богатые особняки среди парков уцелели, и в том же году старый боярин женил Николае на княжне Елене Гика.

На трон ее семейству метить не приходилось — фамилия пошла от албанцев, не от фанариотов, однако сидели князья Гика высоко — в Диване, при господарях. Они носили шубы и холили смоляные бороды, но охотно тратились на учителей и книги, и европейские революции занимали их не меньше, чем интриги при дворе султана.

Елена от обычаев семьи не отступала. Она прекрасно музицировала, обожала Руссо и Вольтера, недолюбливала Гольдбаха, поднималась к ранней заутрене и посещала ввечеру собрания мистиков. Угловатым лицом и повадкой, разрезом сливово-черных глаз она напоминала шуструю скальную ящерку и пользовалась всеобщей заботой — у нее были слабые легкие. Белое платье ампир, томик Гёте в руках, затуманенный взгляд, устремленный на свежие пепелища…

Вскоре после свадьбы домосед Николае упросил Тудора проводить Елену в далекий Петербург — для развлечения и по делам, хотя какие дела у юной княжны в сопредельной империи? Елена блистала в музыкальных и философских кружках, изумляла русских своими уборами — тюрбаны а-ля тюрк еще не вошли в моду, — и огрызалась на Тудора, будто что-то скрывала. Домой засобиралась не сразу, хотя новости из дома не радовали. В Диване вспыхивали склоки, в Крайове бунтовал народ, и даже господарь со страхом ожидал нового нашествия Пазвантоглу — вздумай паша Видина двинуться через Крайову до Бухареста, останавливать его было некому.

Олтения взялась за оружие сама. Тудора знали и уважали — он возглавил местное ополчение. Крестьяне и мелкие торговцы встали прочным заслоном на пути янычар и отбросили их.

Крайова была спасена.

Елена Крайову любила. Николае предпочитал усадьбы, и она частенько оставалась без него в городском особняке. Флиртовала и музицировала, иногда уходила по вечерам, скрывая лицо под вуалью. Тудор сказался больным, заночевал в городе. На пороге дома изловил камеристку Елены. К госпоже она примчалась в слезах:

— Княжна, беда! Тудор силой письмо ваше отнял!

Но он уже мчался к Николае, нахлестывая коня. В письме Елена назначала свидание одному из знакомых.

Семейство Гика вспыхнуло, будто порох, а власть у них была немалая.

— На тот берег Олта сбежал, мерзавец! Разыскать и схватить! За урон чести княжны Елены доставить Тудора Владимиреску на суд в Букурешти живым или мертвым!

Николае, убитый скандалом, растерянно вертел в руках письмо.

— Что же с тобой теперь будет?

— Обо мне не тревожься, — утешил его Тудор. — Подумай лучше о себе!

В ночь переплыл Дунай, добрался до турецкого паши, давнего противника Пазвантоглу. Отрекомендовался командиром обороны Крайовы и рассказал все как было. Правоверный мусульманин посетовал на веру гяуров, мешавшую опозоренному мужу наказать изменницу, и отослал Тудора в Бухарест с охранной грамотой и советом оценить его преданность господину.

В Диване как раз грянула очередная склока, трон перешел к Ипсиланти, образованному фанариоту, мечтавшему развернуть Валахию в сторону Европы. Однако добрый совет османского паши новый господарь учел. С Тудора сняли все обвинения, дали боярский чин и приказ набирать пандуров — войско из местных крестьян, а не из пришлых, как арнауты. Скандал в обществе понемногу затих сам собой.

В обществе — но не в доме. Николае объяснился с женой, Елена стряхнула позор, сохранила прежние повадки и со всеми была печально-приветлива. Со всеми, кроме Тудора. Она наконец-то собралась подарить мужу наследника, здоровье ее пошатнулось, и в редкие дни, когда ей удавалось встать, проходила мимо, гордо вскинув чернокудрую головку с пятнами румянца на щеках. Когда Елена родила сына, доктора уже вовсю говорили о чахотке.

В том же году умер старый боярин, напоследок взяв с Тудора клятву и впредь во всем по-братски помогать Николае. Лишь много позже Тудор узнал, что стоило ему отойти от смертного ложа, как благодетель приказал сыну любым путем от него избавиться.

После смерти отца Николае занял место исправника, наслаждался свободой, вводил в хозяйстве разные новшества и, хотя по-прежнему пекся о собственном здоровье, даже не замечал, как рядом стремительно угасает Елена. Тудор не выдержал. Знал, что гордая княжна оскорбления не забудет, но все-таки пришел. Ждал чего угодно — отравы в кофе, упреков в разбитой жизни, пощечин или слез…

Елена смяла в пальцах кромку пашминовой шали.

— Я не нуждаюсь в помощи турецких прихлебателей.

Петербург и Ипсиланти! К переменам на троне приложило руку семейство Гика, в Крайове в доме их приятеля собиралась масонская ложа. Скандал, развязанный злосчастным письмом, окончательно скрыл следы заговора.

Елена хохотала, ящеричьи глаза блестели прозеленью. Над чернокудрой головкой неотвратимо нависал турецкий топор.

С этого дня в Олтении у Гика появился сторонник более значительный, чем жена местного исправника. Тудор набирал пандуров, охранял порядок, переправлял за границу письма и устраивал побеги боярам, схваченным турками. Вскоре он был назначен управляющим волостью в приграничье. Елена передавала ему приказы, снабжала книгами и спокойно носила второго ребенка.

Новый приказчик Николае, родом из венгров, оказался не слишком хватким. Продавая за границей боярский скот, Тудор сумел выручить лишних триста серебряных флоринов. Взял с венгра клятву под страхом смерти молчать о разговоре и предложил поделить деньги. Венгр на боярское добро не позарился, и Тудор от всей души похвалил его честность. Однако вскоре Николае гневно налетел на него, обвиняя в недоверии и вмешательстве в чужое хозяйство.

Елена перепугалась насмерть, но Тудор звонкую оплеуху от Николае перенес спокойно и обернулся к венгру:

— Выдал меня, Иуда? Жизнью ты клялся, жизнью и заплатишь!

Венгру долго везло: для личных счетов у Тудора времени не было. Господарь Ипсиланти лишился доверия султана и бежал в Россию, в Валахию пришли турки, в Бухаресте начались казни. В Олтению тоже направился турецкий корпус, но пандуры остановили и вырезали карателей до последнего человека. Когда в Валахию вошла русская армия, Тудор получил в награду две тысячи рублей серебром — деньги немалые.

Лишь зимой в компании приятелей-казаков он добрался до венгра. Боевое оружие марать о клятвопреступника не стал — зашиб насмерть голыми руками.

Взбешенный Николае подал жалобу русским. Безобразное убийство, да еще с участием казаков — Тудора схватили мгновенно.

Замаячила виселица. Тудор подкупил стражу мелкой монетой и обещанием далеко не бегать, бросился в ноги возлюбленной генерала Милорадовича, боярышне Филипеску, и подарил ей те самые две тысячи наградных рублей…

Милорадович хохотал над лихой историей и внимательно слушал про пандурские отряды. Задумчиво подергал галстук.

— Бог мой, две тысячи сабель! Но как бы не осерчал на меня твой боярин!

— Скоро Рождество, — заметил Тудор. — Разве откажешь в подарке, который ничего не стоит?

Текло вино в бокалы, чиркал мелок по зеленому сукну, в бальной зале русские офицеры танцевали с местными красавицами. За карточным столом генерал попросил у Николае подарок — оставить Тудору жизнь…

Николае отказать не смог. Но не отказал и своему самолюбию: при всем офицерском собрании назвал Тудора вором и вновь отхлестал по щекам, громко сожалея, что не послушался мудрых отцовских советов.

Глаза Елены пылали гневом: поведение мужа казалось ей вздорным. Боярышня Филипеску тихо хихикала в уголке — не верила, что беспокойство подруги происходит от одного желания справедливости. Вместе с русской армией в Валахию пришла Европа, дамы танцевали на балах, играли в театре и на супружеские узы смотрели с изрядной легкостью. Тудор числился корпусным командиром, Елена принадлежала к высшему свету — было даже удобно, что их встречи в чужих глазах напоминают свидания.

С началом кампании пандуры заняли оборону в горах над Дунаем. Необстрелянным новобранцам визг янычар резал уши, конные мавры казались порождениями ада, но они стояли насмерть и выстояли — почти год турки не могли обойти русскую армию с фланга, и в победных реляциях зазвучало имя Тудора Владимиреску.

Балы по случаю перемирия, венские вальсы, благосклонные взгляды дам…

Он гнал надежды, убеждал себя, что сошел с ума, но все-таки однажды, когда Николае был в отъезде, добрался до знакомого городского особняка с высокими окнами и балконом. Сжимая в ладонях тонкие пальцы Елены, умолял вернуть ему рассудок, ответить хоть единым словом.

Елена осторожно высвободила руку. Погладила его по лицу, по стойке воротника, будто убеждалась, что он жив и вправду стоит перед ней в полушаге. Опустила глаза и тихо качнулась вперед, лицом в мундир, пропахший порохом и кровью.

— Твоя!

Ночная Крайова, белый дом среди темной зелени, нежные руки вокруг шеи, в распахнутых окнах — свежий ветер с гор...

Отдыхая на плече Тудора, Елена рассуждала о валашских боярах и фанариотах — она их хорошо знала! Тудор был уверен — от местного уроженца на троне пользы больше. В близких сливовых глазах сверкала насмешка:

— По себе судишь?

Он серьезно возражал — вряд ли султан одобрит его назначение теперь, когда он сражается на стороне русских. Елена моргала, фыркала и прятала лицо в подушке, скрывая внезапные слезы. Боялась она за него отчаянно.

Война возобновилась. Вместе с русскими пандуры ушли за Дунай. Голод, чума, неразбериха в штабе… Гавкали пушки, над головами заунывно стонали ядра, вышибали камни из стен. Русские ходили в штыковую. Пандуры старались дорваться на длину сабли. После штурмов не досчитывались порой девятерых из десятка.

Взяли Видин.

Старый враг, паша Пазвантоглу, попытался удрать по Дунаю, но в Олтении попал в лапы гайдуков и очень пожалел перед смертью, что не сдался кадровой армии. Впрочем, в расправах над врагами пандурский корпус от разбойников ушел недалеко. Мстили за вековое бесправие, за грабежи и набеги. Резались насмерть, пленных не брали, пощады не было даже раненым — правда, турки и не просили пощады.

В девятом году на Дунае поймали шпионов. Случившийся рядом боярин, посланец Дивана, не выдержал, взмолился о милосердии — его и слушать не стали. Тогда он схватил Тудора за руку…

Поднимался тяжело, сплевывал кровь пополам с зубами. Тудор смотрел на него без раскаяния, покачивал в руке саблю из дамасской стали.

— Если б я не вспомнил, кто тебя послал, поделил бы натрое.

Боярина прошиб запоздалый озноб.

В лунном свете холодно поблескивала гладь Дуная, на клинках мешалась с кровью предрассветная роса…

У Елены родилась дочь.

Перед наступлением Тудор развлекал товарищей шутками, в бой пандуров выводил с песней. Он получил офицерский чин и орден — полковничий! За дело под Фетисланом русский император наградил поручика Владимиреску перстнем со своим именем.

Над Крайовой рассыпались огни победных салютов, гремели балы. В Европе и Петербурге в моду вошли трофейные шали. Валашские дамы кутались в них привычно и зябко — зимы в Олтении суровы…

Под притененной экраном лампой лихорадочно блестели с подушки сливово-черные глаза Елены, тонкие руки комкали окровавленную салфетку. Камеристка меняла грелки, наполненные колотым льдом. По одеялу на кровати ползала малышка, обводила пальчиком узоры на рукояти пистолета.

Все ждали.

В двенадцатом году русские наспех заключили мир и ушли — их границам угрожали войска Наполеона. Трон откупил Иоан Караджа, его свита принесла бубонную чуму, скосившую Бухарест и окрестности. Пандуров распустили, оставив немногих для охраны границ. Открыто расправиться с Тудором Порта не могла — Россия защищала своих офицеров, но вернувшимся османам с жаром бросился служить Николае. По его приказу в Тудора стреляли на горной тропе у перевала. Промахнулись — ему опять повезло.

Со свистом чертили ласточки над водами Олта, гудели церковные колокола — отходила обедня. У губ Елены — платок из батиста, на белом — багровые пятна.

— Нет, Тудоре. Ты клялся его не убивать, а что до развода — у меня еще двое детей…

Вскоре она уехала в Вену — лечиться.

Обомлевшей родне пригрозила: если с Тудором что-то случится, над боярскими рогами будет в голос хохотать вся Олтения… Его больше не трогали.

В Европе гремела война. Елена писала родичам жизнерадостные письма, хвалила докторов, вытребовала к себе младшую дочь — здесь все говорят на нескольких языках, ребенку будет полезно.

В марте четырнадцатого года союзники взяли Париж. Вместе с Наполеоном проиграла Порта, впереди был передел мира. Поручик русской армии Владимиреску мог рассчитывать на протекцию, чтобы представить победителям просьбы Валахии. Он выехал в Вену в начале июня, спешно, вплавь переправляясь через ночной Дунай…

В начале мая чахотка унесла жизнь Елены.

В праздничной Вене рыдали по доброй хозяйке слуги, печалился неудаче знаменитый доктор. Вокруг шеи Тудора обвились детские ручонки, и он крепко прижал сиротку к груди.

— Ангел ты мой…

В сентябре начался Венский конгресс. Тудор добился высочайшей аудиенции, но будущий Священный союз больше интересовал французский трон, чем судьба валашских православных. Тудор долго курил на балконе вместе с Александром Ипсиланти, сыном бывшего господаря — греки со своей свободой тоже оказались не у дел.

Из Валахии летели письма — семейство Гика волновалось за осиротевшую малышку. Полгода Тудор тянул время, не в силах расстаться с девочкой, но скандал мог погубить ее жизнь. Он сдался: устроил дела с наследством и вернул младшую дочь Елены в дом Николае.

Свое жилище он нашел в руинах: в Олтении снова порезвились турки. Имениям Николае тоже досталось, старая вражда со смертью Елены угасла, новая беда была общей — Тудор предложил Николае выступить вместе. Но тот уже не боялся скандала: рассмеялся в лицо и отправил слуг спалить в усадьбе Тудора все, что осталось. В ответ Тудор поехал в Бухарест и подал в суд. Пока исправник Крайовы метался, раздавая взятки и уклоняясь от объяснений, Тудор купил другую усадьбу и занялся разведением виноградников. Жил богато, угощал друзей отменным кофе, в гости выезжал редко.

С масонами он знался по-прежнему, но семейство Гика больше не имело над ним власти.

В шестнадцатом году раскрылся боярский заговор, полетели головы. Тудор остался вне подозрений. Господарь даже порой советовался с ним по делам Олтении.

Бояре, скрипя зубами, продвигали дерзкого выскочку наверх — с крестьянами он ладил отлично.

Во дворе новой усадьбы по-прежнему толклись пандуры, травили байки о его былых подвигах.

Господарь Караджа ограбил страну на небывалую сумму и сбежал. Взамен пришел новый фанариот. Семейство Гика продолжало плести интриги, в Греции всерьез планировали восстание против Порты. Ипсиланти предложил поднять Валахию, чтобы связать силы турок, обещал на помощь всю русскую армию.

Деловая хватка Тудора была прежней — от предложений он не отказывался.

Раз крестьяне насмелились — отправили к нему двух почтенных старцев для серьезного разговора.

— Боеруле, — хитро начал один, щурясь из-под седых бровей. — Ты прости меня, я хотел спросить кое-что. Почему бы тебе не жениться? Живешь ты хорошо и богато, мы здесь все тебя любим по закону и в страхе Божием, и ни предателей, ни перебежчиков среди нас не сыщешь. Самое время жизнь устраивать!

Тудор долго молчал. Ответил с тяжелым вздохом:

— Эх, Таламане! Я ничего не сделал в жизни, ни чтобы добиться богатства, ни чтобы добиться женщины. Я совсем о другом мечтал…

В двадцать первом году отлились эти мечты чеканными строчками Падешской прокламации: «Братья, жители Цара Романешти, какой бы вы ни были нации! Ни один закон не запрещает человеку ответить злом на зло. Встретив на дороге змею, вы убиваете ее дубиной, потому что укус ее опасен для вашей жизни…»

Армия собиралась в Падеше, рядом с имением Николае. Бывший муж Елены перепугался, запросил пощады. В ответ прилетела издевка:

— Я веду пандуров против захватчиков. У своих мы и травинки не тронем.

Повстанцы играючи взяли Крайову. Диван собрал золота на подкуп — Тудор взял деньги, поблагодарил и двинул армию на Бухарест. Против него выставили арнаутов — те перешли на сторону повстанцев.

— Безобразие! — стонали высокородные бородачи. — Какой-то третьеразрядный боярин, слуджер, затевает реформы политические и социальные? Оружием угрожает? Может, он еще и в господари метит?

Тудор ответил им искренне и не без яда:

— Даже если бояре всего мира и самый суд истории выступят против меня, я не откажусь от возможности освободить родную землю от власти иноземцев.

И гремело тогда по всей Валахии: «Слава господарю Тудору!»

А потом русский император отказал грекам в поддержке. Ипсиланти привел четыре сотни студентов и толпу оборванцев с вилами. Бояре хотели пустить его в Бухарест — Тудор запретил. Ипсиланти просил провиант и оружие — Тудор велел заплатить за постой и фураж.

Взбешенный Ипсиланти потребовал объяснений. И получил:

— Ваше поле в Греции — идите за Дунай, а наше дело спровадить греческих господарей туда же. Что мы за ферма для вас! У вас есть свои земли и рабы — дерите с них хоть три кожи!

Когда в Валахию вошла турецкая армия, Тудор Владимиреску начал мирные переговоры с султаном, обещая покой в княжестве в обмен на самоуправление. Бухарест ему пришлось оставить, в войске его местных пандуров было меньше половины, перебежчики-арнауты приуныли, начались грабежи — и казни…

***

Затих военный лагерь к ночи, ночи на двадцать первое мая, именины святой равноапостольной Елены. Суд истории еще не свершился.

Еще явятся завтра от Ипсиланти защитники мародеров, вспыхнет бунт, и Тудор сдастся — молча. Друзья предложат бежать — он коротко откажется:

— Нива засеяна, ждите всходов.

Еще будут приветствия народа по пути к армии фанариотов, тайный суд с истерическими упреками в предательстве, смущенные взгляды неопытных палачей, предрассветная роса на клинках и последняя ядовитая усмешка:

— Хоть бы пистолет захватить догадались!

Будет кровь, будет боль, и даже воды Дымбовицы не скроют всего, что случилось — ужаснувшись содеянному, среди путаных оправданий убийцы расскажут все сами…

И вспыхнет Валахия! Пандуры развернут знамена и без командира пойдут в бой за свободу. Через день после гибели Тудора они одержат победу над турками при Дрэгэшани, где неделю спустя Ипсиланти будет разбит.

Содрогнется Европа, полетит ко двору султана единая возмущенная нота России и Пруссии. Фанариотов обвинят в убийстве народного избранника! Австрия перекроет границу и сгноит по казематам Ипсиланти и его людей. А пандуры не станут бегать по сопредельным державам — засядут накрепко в монастырях Олтении и продержатся против турок четырнадцать месяцев.

Под всеобщим давлением Порта впервые назначит господарем Валахии местного уроженца, и станет им князь Гика. Потом будет война и русский протекторат, выборы господаря и парламент, и новые восстания.

Младшая дочь Елены вырастет и счастливо выйдет замуж.

Через полвека после гибели Тудора Владимиреску возникнет на карте новое государство — Румыния.

Все это будет, но начнется лишь завтра. Поскрипывает фонарь на цепочке, качает по палатке смутные тени. Предательство свершилось, хоть Тудор о нем еще не знает. И все-таки, отпуская товарищей, он приказывает снять тело Урдэряну и похоронить с воинскими почестями — в память прошлых заслуг. Добавляет вполголоса, глядя мимо фонаря в сливово-черную темноту:

— Если завтра что-то случится, уходите. В долину Олта — там можно долго держаться.

Долина Олта. Родная, милая Олтения — любовь вечная. Чистая, как речные струи, как весенний цвет яблонь, как кисея на окне Елены, отодвинутая нежной рукою… Как белый разворот страницы, на котором завтра совсем другие руки выпишут его имя.

Кровью.