cлово

Волхвы не боятся могучих владык

И княжеский дар им не нужен

Правдив и свободен их вещий язык

И с волей небесною дружен

А.С. Пушкин

Глава 1

Поздним ноябрем оставшиеся в живых ободриты покидали Старгород. Низкое свинцовое небо рваными тучами нависало над головами изгоев, шел мелкий снег и холодный северный ветер хохотал им вслед. Серый пепел от сгоревшего города и множества деревень и сел, разбросанных окрест, словно морок, покрывал все вокруг. Зарево продолжало полыхать там, вдали, где осталась их родная земля, их радости и надежды, их прошлое, настоящее и будущее, там, где осталась их родина. Все было кончено и длинные обозы многих ободритских родов тянулись прочь от некогда одного из богатейших и красивейших городов Европы на восток, в сторону солнца, медленно встававшего из-за черного леса, начинавшегося сразу за косогором.

Франкский король Карл Великий в 790 году после длительной осады взял Старгород, крестоносцы, эти алчные ястребы нового, мертвого бога, разрушили их святилища и храмы, разграбили дома и убили великое множество ободритов. Так закончилось многолетнее противостояние западных славян и германцев, одержимых идеей Нового Рима, порубежье рухнуло и вместе с ним тот хрупкий мир, который удавалось держать им сообща вместе с другими народами западных славян. Тьма запада, подстрекаемая новой верой, медленно потянулась на восход солнца, чтобы, казалось, пожрать и его самого. Ночь Сварога была в самом разгаре.

Обозы шли в финские земли к озеру Ильмень, куда уже около ста лет назад с Карпатской Горы переселились племена славян под предводительством легендарных князей Словена и Руса, основав Словенск Великий, называемый также Новгородом. Русь снова поднималась с Севера, словно птица Феникс, как и положено ей самими Пращурами.

Маленький Ягайло жался к матери, и она кутала его в шубы, крепко прижимала к себе и пела немного хриплым и внезапно простуженным голосом длинные колыбельные, тоскливые и печальные, как хмурое осеннее утро. Небольшое войско, наспех сколоченное из оставшихся в живых воинов княжеской дружины и простых ополченцев, сопровождало обозы. Его отец Ольгерд, также княжеской крови, из древнего рода Ганов, возглавлял их, изредка происходили боестолкновения, и они продолжались пока беженцы не вступили в венедские земли.

Странно было смотреть на беспечных местных жителей, которые продолжали жить как ни в чем не бывало: отмечали праздники, веселились на пышных осенних свадьбах и торжественно молились в храмах.

— Венды хрупкую веру имеют, — хмурил брови отец, — нашей участи им не избежать.

Именно поэтому почти никто из ободритов не остался в Арконе, стоящей на острове Руян, в этом знаменитом храмовом городе западных славян, не уступающем в красоте и величии самому Старгороду. Усмехаясь, они смотрели на огромное четырехликое изваяние Свентовита с длинным мечом, боевым луком и рогом изобилия, стоявшего в главном венедском храме, и оставшемся глухим к их молитвам во время приближающегося черного пламени войны. Перезимовали и двинулись дальше. Наконец спустя год после начала исхода пришли на берег Варяжского моря в Полагену, где жила жмудь. Отец, получивший в последних битвах многочисленные раны, слабел с каждым днем и долгой дороги до новгородских земель не перенес бы, поэтому решили остановиться здесь. Морские воды, богатые рыбой, прозрачные, как слеза ребенка реки и озера, густые леса с дикими зверями, бескрайняя ширь Севера — все это было тем, что воспитывало дух этого народа, свободолюбивый, гордый и независимый.

С самого детства в памяти маленького Ягайлы остались крепостные стены Полагены, сбитые из толстых сосновых бревен и прокопченные черной, как сажа, смолой, деревянные храмы и капища Перкунаса, как жмудь называла Перуна, Велеса и Чернобога. Казалось, сами лики богов, словно древний, сказочный и таинственный лес, поднимавшийся за боевыми рвами, смотрели со всех сторон на людей, осмелившихся поселиться здесь, на их исконном месте, с незапамятных времен принадлежащих только им.

Местные племена и роды приняли своих единоверцев приветливо, воины влились в княжескую дружину, а остальные переселенцы стали жить среди жмуди на равных основаниях. Время побежало дальше по Сварожьему кругу, дорогой, проторенной за много тысячелетий до этого, как великий знак свастики, крутящейся в небе солнечным колесом. Жизнь начиналась заново.

Глава 2

— Держи его изо всех сил своих! И запомни крепко-накрепко: в нем твоя жизнь и смерть.

Отец стоял сзади и немного справа и одной рукой помогал Ягайле сжимать тяжелый меч, который он с большим трудом удерживал на весу. Другой рукой отец поддерживал деревянный щит ярко-красного цвета, обитый железом, с изображением солнечного лика Даждьбога Трисветлого. Мальчику шел уже двенадцатый год, они как и прежде жили в Полагене, там где Варяжское море встречается с северными лесами и белые туманы скрывают по утрам узкую полоску берега.

— Коли не знаешь за собой правды, то никогда не бери меч в десницу свою, а ежели взял, то уже ни в чем не сомневайся и ничего не бойся, ибо страх охраняет чертоги славы.

День за днем опытный воин учил своего сына обращаться с оружием, и в этом была правда, простая как ветер, что приносит дым погребальной крады, зажженной в честь ушедших за виднокрай. Зачарованный, Ягайло повторял за Ольгердом этот таинственный и захватывающий танец и слушал, что говорил отец.

— Удар витязя подобен молнии Перуновой, движение же сродни волне морской.

И снова учил сына бить мечом, защищаться щитом червленным и рубить боевым топором. Ягайло рос и мужал быстро, ибо время не хотело ждать никого и неслось вперед словно боевой конь Стрибога, не касаясь земли своими копытами. Отец подарил ему свой старый меч, с которым он сражался в своей последней битве за Старгород. Рукоятка меча легла в ладонь Ягайлы как рука верного друга. Он беззаботно и совсем еще по-детски рассмеялся:

— Отец, а кто лучшие воины на земле? Кто в силах удержать громовую секиру самого Перуна Златокудрого?

Ольгерд улыбнулся, детский пыл сына радовал и забавлял его одновременно. Тем не менее он немного подумав, ответил:

— Я участвовал в тридцати шести битвах, и скажу тебе так, сын мой, что лучшие воины не стоят под стягами Перуновыми, ибо служат они иному богу. Это волхвы многомудрые, которые славят Велеса и ходят по земле путями, неведомыми простым смертным.

Эти слова сильно удивили Ягайлу, ведь он, как и всякий мальчишка, почти боготворил отца и считал стезю воина единственным призванием, достойным мужчины. С того самого дня какое-то странное внутреннее чувство не покидало его, словно бы некий, давно забытый голос, звал его по имени откуда-то издалека и пел старую и даже как будто знакомую песню, но он никак не мог разобрать в ней слова. Отроку стали сниться какие-то странные и непонятные сны, события вдруг начинали складываться в причудливую мозаику, полную неведомого, тайного смысла. Но что-то всегда ускользало от его взгляда, оставалось недосказанным и недоговоренным, но манящим к себе и завораживающим, как старые сказки, что рассказываются детям на ночь и передаются из уст в уста, из поколения в поколение, из рода в род.

Однажды на праздник Солнцестояния Ягайло вместе со своим отцом пошел на капище, чтобы принести требы Родным богам и вознести молитвы Роду Всевышнему. В круге, окруженном высоким частоколом, стояли священные чуры, горел жертвенный огонь на жертвеннике, стоящем на двенадцати ступенях и волхвы совершали свои таинства. Мальчик внимательно вглядывался в лики богов, вырубленные из дерева: в центре стояли три чура, украшенные позолотой и серебрянной нитью, означающие богов Триглава — Сварога, Перуна и Святовита. Остальные боги располагались полукругом от них, и лишь чур Велеса стоял в стороне, обособленно и в отличие от других чуров, не был украшен, даже наоборот, на первый взгляд казалось, что волхвы вообще за ним не ухаживают. Его лик, потемневший от времени, местами покрывшийся мхом, слегка обоженный жертвенным огнем, смотрел на пришедших из-под густых бровей пристально и в то же время как-то отстраненно. Ягайло долго не мог оторвать свой взгляд от чура и совсем не заметил, как священнодействие закончилось и люди стали медленно расходиться. Вдруг он почувствовал, что за ним кто-то наблюдает и ясно ощутил чье-то присутствие рядом с собой, резко обернувшись, увидел Родосвета, местного жреца. Он внимательно смотрел на мальчика и, казалось, внутренне обдумывал какое-то решение, наконец улыбнулся и словно бы отвечая на вопросы, пролетавшие в голове Ягайлы, сказал:

— Велес бог иной, ему все это ни к чему.

Родосвет собрал обрядовые предметы, положил их в суму, перекинул ее через плечо, и опираясь на посох, потому как после многих битв, в которых довелось ему участвовать, слегка прихрамывал на левую ногу, пошел прочь. Мальчик долго смотрел ему вслед.

— Ягайло! — раздался сзади голос отца, и он встрепенулся, встряхнул головой словно бы отгоняя набежавший морок, оглянулся:

— Я здесь.

Отец подошел к нему и внимательно посмотрел на сына — приближалось время, когда надо было выбирать стезю, ремесло, все то, что определит всю его дальнейшую жизнь. Нужен был знак, которым боги указали бы свой выбор, потому как сам человек не ведает, что сплела ему Макошь при самом его рождении на этот белый свет.

— Потерял я тебя, — задумчиво произнес Ольгерд, на мгновение ему показалось, будто нечто неуловимое появилось вдруг во взгляде сына, то что бывает, когда делаешь первый шаг от родного порога, собираясь в дальний поход, одетый в кольчугу и латы, препоясанный мечом и ведя коня под узцы.

— Нет отец, это не ты меня потерял. Это я себя нашел, — ответил Ягайло и радостно рассмеялся, — Пойдем скорее домой.

После долгой зимы природа просыпалась, снег стремительно таял и весеннее солнце набирало силу. Все вокруг оживало и в этом был великий смысл и воля самого Рода Всевышнего, извечное коловращение: рождение, смерть и новая жизнь, и так без конца, пока не окончится само время. Ольгерд смотрел как его сын перепрыгивает лужи, слушал детскую болтовню ни о чем и в тоже время обо всем сразу и вспоминал свое детство, проведенное в Старгороде, своих отца с матерью, походы и брани, радость побед и тризны по павшим товарищам.

— Свершилось, — подумал он.

Глава 3

На следующий день Родосвет пришел к Ольгерду и долго с ним о чем-то разговаривал. Длинные черные волосы, словно снегом, прибитые ранней сединой, покрывали ворот медвежьей шубы, которая была одной из отличительных черт волхва. Недаром в народе говорили — волхв среди людей что бер. Они с отцом были знакомы давно, еще со времен своей юности, вместе участвовали не в одной битве и были братьями по оружию, что у славян ценится паче даже кровных уз. Наконец Ольгерд позвал сына и спросил его:

— Пойдешь ли в ученичество к Родосвету? Желаешь стать волхвом?

Ягайло посмотрел на гостя, затем на своего отца и тихо сказал:

— Ты знаешь ответ.

С этого дня началось его обучение. Родосвет стал учить мальчика древним преданиям, обычаям и обрядам, волошбе и звездознатству, боевой магии и волховским радениям. В четырнадцать лет он уже мог путешествовать ведогоном, словно черный вран, скользя по самой кромке, и уже не ясно было, где заканчивается этот свет и начинается иномирье.

Однажды, занимаясь техникой работы с мечом, он спросил Родосвета:

— А правда ли говорят, что в бою волхв оборачивается хортом рыскучим, а то и самим могучим бером и тогда никто не может одолеть его?

Родосвет подошел к нему, взял меч из его рук и улыбнулся, глядя на блестящую вороненную сталь, играющую на солнце слепящими глаза яркими бликами. Резко повернул запястье и клинок, описав окружность, снова уперся острием в высокое северное небо.

— Нет. Воин идет в бой, влекомый чувством долга, отвагой и честью ради славы, волхв же вступает в битву чтобы снискать силу Родных богов, обретая ее, он становится непобедимым. Ну а коли одет он был в шкуру хорта, а тем паче в шкуру бера, то cупротивники его и считают, что бились со зверями лесными.

Волхв рассмеялся. C высоты прожитых лет многое кажется не таким уж и важным, как когда-то в молодости, обретаемое теряет свою ценность и жажда утоляется одним глотком воды.

— Молодость ищет силу, Ягайло, мудрый стягает ведание и становится подобен книге, в которой собраны знания многих, живших прежде.

— А в Ведах святых все ли ответы на все вопросы людские писаны?

— Веды не отвечают на вопросы, Ягайло, Веды учат их задавать, ибо у каждого свой путь, Богами Родными уготовленный и все, что я могу — это помочь сделать тебе первый шаг.

И юноша снова с благоговением открывал эти книги и словно бы погружался во времена Буса и Трояновы века, бился вместе с Атиллой в его походах на вечерние земли и уходил из Семиречья с самим Арием Старым. И не рвалась связь времен, натянутая, словно нить, до предела и избранные несли Слово из самой глубины веков потомкам своим и жизнь продолжалась.

Однажды осенью Родосвет велел своему ученику приготовить провизии на три дня пути, соответствующую одежду для небольшого путешествия и следующим утром они покинули Полагену.

— Пойдем к Черной горе, — сказал он.

Солнце вставало огромным ярко-красным исполином со стороны, где лежала далекая Русь, лес полыхал безбрежной погребальной крадой, раскинувшейся, словно крылья могучего Алконоста, почти на всю Вселенную. Еле заметная тропа вела путников через, казалось, бесконечные гиблые болота, сквозь непролазные топи, и дальше, на восход солнца, вглубь дремучих лесов, в земли, где издревле живет чудь белоглазая. Там начиналась земля Велеса.

К вечеру третьего дня были на месте. Лес расступился, и на поляне, окруженной вековыми деревьями, Ягайло увидел капище, такое, какое не видывал он отродясь. Посередине стоял чур, выкрашенный черной краской, изображающий старика с серпом в правой руке, которой он срезал людские головы, и с палкой в левой, которой он ворошил обгоревшие кости, на плече его сидел черный вран с железным клювом. Перед ним стоял жертвенник, забрызганный уже почерневшей кровью, в котором горел огонь, и на столбе, вкопанном позади него, был прибит большой бычий череп. Юноша был в полном замешательстве, мрачная неотвратимость и, казалось, сам дух смерти витал над этим местом, которое было больше похоже на жальник, чем на капище Родных Богов.

— Родосвет, где мы? — тихо спросил юноша.

— Это капище Чернобога, бога смерти, жатвы и разрушения, — волхв повернулся к нему и внимательно посмотрел на него, — Ягайло, чти Родных богов, Светлых и Темных, ибо без тьмы нет света, без смерти нет жизни и без жертвы нет искупления. Семя, пророщенное в земле, умерев, рано или поздно принесет урожай. Истина дается только достойным, от остальных же она скрыта предвечной Тьмой, которая испытует тех, кто дерзнул постичь ее. Там, за этой Тьмой, высоко-высоко в небе, горит вечное солнце и струится сверху неведомый свет, который паче света белого. Там неведомые чертоги Родовы. Ведомо это только лишь радарям Марены Темной, ибо только тот, кто не устрашится самой Смерти, сможет увидеть Ее улыбку.

Через год, в канун своего восемнадцатилетия, Ягайло прошел обряд посвящения и стал волхвом. На следующий день он простился со своими родными и отправился в Новгород.

Глава 4

Ноябрьское солнце светило в открытые окна княжеского терема, по стенам были развешаны звериные шкуры, оружие, червленые щиты и боевые стяги княжеской дружины. Гости, князья многих родов, живущих в Новгороде, по берегам Варяжского моря и в лесах севера: русов, словенов, вендов, ильмеров и ясмуди. Могучие воины, участвовавшие в великом множестве походов и покрывшие себя неувядаемой славой, колебались, задумчиво гладили бороды и хмурили брови, молча слушая молодого новгородского князя Бравлина Второго. Ему шел только двадцать третий год, а юность не всегда добрый советчик, особенно если речь идет о дальнем походе на Причерноморские колонии, принадлежащие ныне Грецколани, как называли на Руси Византию.

Бравлин горячился, ибо не мог понять нерешительность князей, особенно когда речь шла о, пожалуй, древнейшем враге славян — византийской империи. Сурожская Русь, некогда самый южный форпост Великой Руси, снова был захвачен греками, святыни и храмы были разрушены и в городе началась насильственная христианизация. 810 год заканчивался напряженно, император Никифор делал воинственные заявления, воевал с болгарским царем Крумом и грозил войной самой Руси из далекого Константинополя.

— Соберемся вместе, дойдем до Киева, там к нам присоединятся поляне, древляне, северяне с кривичами, из Арконы притекут к нам венды, живущие на закате солнца, силы немалые, с ними мы сможем взять Сурож. В это же время Крум ударит на Византию своими силами и этим отвлечет внимание императора на себя и, если мы хотим вернуть себе наши южные рубежи, то лучшего времени не будет.

Ягайло слушал князя, сидя среди его дружинников и разделял каждое его слово. Они познакомились два года назад, честолюбивый, смелый и не по годам дальновидный Бравлин очень сильно походил на своего знаменитого деда Бравлина Первого. Княжеские чаяния словно бы эхом отзывались в душе юного волхва, ибо молодость не знает ничего выше, чем восстановление справедливости.

И все же князья сомневались, кому не нравилось время начало похода, кто хотел еще подождать, чем закончится война между Византией и Болгарией, а кто сомневался в достаточной численности союзного войска. Момент был критическим, и уже казалось, что ничего не сможет заставить их поверить молодому князю и выступить единым фронтом против императорских легионов, единственный кто был уверен в этом, был молодой волхв. Оставалось главное оружие, которым не владеют даже самые смелые и отважные князья, потаенные знания, скрытые от лишних глаз, но в умелых руках становящихся несокрушимым. Поэтому молодой Ган ждал, как ждет охотник в схроне приближения дикого зверя и как ждет опытный витязь промаха противника. И когда это случилось, он уже точно знал, что задуманный еще год назад князем поход состоится.

— Чернобог уводит солнце с неба! — раздался со двора истошный женский голос.

Ягайло улыбнулся, воистину паника и баба родные сестры. Через мгновение все в тереме пришло в движение, люди высыпали на улицу и задрав голову смотрели высоко вверх, туда где черная тень луны медленно наползала на яркий солнечный диск. Даже князья, повидавшие на своем веку всякого, находились в смятении и не знали что и сказать. Волхв перевел дух, внутренне собираясь с силами, вдруг выступил вперед и громко воскликнул:

— Горе вам, князья! Гнев Перуна на вас! Ибо вы, рожденные воинами с мечами в руках, тщитесь поднять их на врагов Руси да не можете, потому как ослабела длань ваша и притупился дух. Поэтому лежат храмы наши в Суроже в руинах, братьями и сестрами нашими торгуют на базарах в Византии как скотом безсловестным и земля, некогда бывшая нашей, потому как на ней пролита кровь наших предков, уже и не наша вовсе. И наверное не будет уже нашей, потому как видно перевелись на Руси мужи, готовые постоять за нее.

Зло усмехаясь, молодой волхв пристально глядел в глаза князьям и в зрачках его плясали огни неведомого пламени, которое дарят боги лишь избранным. За ним была сила, которая меняет ход истории и слово, которое рождает сам мир. В этот день князья дали наконец свое согласие на участие в походе на Сурож.

В начале зимы сборное войско выступило из Новгорода по направлению к Киеву, с неба срывался первый робкий снег, дул холодный западный ветер и Марена постепенно вступала в свои права. Ощущение чего-то грандиозного, значительного и долгожданного висело в воздухе и бодрило дух. Ягайло в медвежьей шкуре, надетой поверх кольчуги, с притороченными с седлу шитом, мечом и копьем ехал рядом с Бравлином в окружении дружинников.

— Смотри, князь! — вдруг сказал Ягайло, указывая рукой вперед, — лоза зацвела зимой. Добрый знак! Это сам Купала указывает нам на победу над врагами.

И в самом деле, на кустах, в изобилии располагавшихся вдоль дороги, кое-где распустились яркие цветы. Эта новость во мгновение ока разлетелась среди войска, поднимая боевой дух и даря силы и уверенность в собственной правоте, а также в том, что милость богов на стороне славян. Ибо кто знает божескую волю, тот не ведает поражений.

Молодой князь с нескрываемым интересом поглядывал на волхва и вдруг спросил:

— Про затмение знал?

— Ну что ты, княже, никто не знает волю богов заранее, — отшутился Ягайло, — для того знамения и существуют.

— Твоя правда, Ган — отозвался Бравлин и одобрительно рассмеялся.

Глава 5

Зиму провели в Киеве, как и ожидалось, к ним присоединились поляне, древляне, северяне и кривичи, с Арконы пришла многочисленная дружина вендов. В начале весны неожиданно болгарский царь Крум разбил наголову войско Византийского императора Никифора и из его черепа сделал позолоченный кубок. Таким образом причерноморские колонии Византии остались без поддержки метрополии.

В походе на Сурож воинов севера воодушевляли гимны, которые пел им Ягайло. Он рассказывал о битвах прошлых столетий с греками и готами в землях Сурожской Руси и о том, как греки приходили и захватывали Сурож, а русичам не раз приходилось его отвоевывать. Это свершал и Бус Белояр, и Белояр Криворог, и последний раз восстановил древнее богопочитание и вечевую власть дед Бравлина Второго, князь Бравлин Первый.

Боевой поход славян на Сурож и города Причерноморья был сокрушающим, в течении короткого промежутка времени Бравлин пленил все земли от Корсуня до Керчи и в начале лета его рать осадила Сурож. Могучие стены города взмывались, казалось, до самого неба, зубцы городских укреплений и сторожевых башен ощетинились копьями и над некогда русским городом реяли стяги Византии. Мощные городские ворота выглядели несокрушимыми.

Утренний туман рваными клочьями полз со стороны моря, словно бы само небо спустилось в гости к своим славным потомкам. Неторопливо полки выстраивались в боевой порядок и готовились к штурму города, стяги разных родов гордо реяли над шеломами, которые в тумане ярко блестели на солнце. Со стороны городских стен зазвучали трубы и забили в барабаны, там тоже готовились к бою.

Бравлин на гарцующим под ним коне выехал перед полками и громко воскликнул, обращаясь к своим воинам:

— Братия, не посрамим памяти своих Пращуров, но будем же достойны их чести и славы! Ибо идущему стезей Прави не страшна смерть! Пусть же встречают нас в Ирии светлом наши други, ушедшие туда раньше нас! Гой!

Полки славян пошли на приступ Сурожа. Девять дней длилась битва, осаждавшие били в неприступные стены осадными орудиями, лезли вверх при помощи лестниц и веревок, сверху на них лился дождь из стрел, опрокидывались котлы с кипящей смолой и крутым кипятком. Изредка гарнизон, состоявший из наемников, делал вылазки, которые, впрочем, не имели никакого успеха.

Ягайло рубился наравне со всеми, не зная ни сна, ни отдыха. Вспомнились слова Родосвета о волхве, идущем в бой, но только сейчас стал понятен их тайный смысл. Медленно из глубин всего его существа словно бы поднималась неведомая, первобытная сила, идущая от самого истока создания мира, первородная и не знающая предела, словно рычание дикого зверя. Меч словно бы становился продолжением мысли, жизнь и смерть яростно плясали в глазах кровавыми всполохами, как гроза, полыхающая в сумерках вечернего неба.

На десятый день русы подвели к городским стенам таран, силой разбили ворота и вошли в город. В короткой злой сече оставшиеся в живых защитники крепости были полностью перебиты, храм, построенный в честь Триглава и переделанный христианами в церковь Святой Софии снова стал языческим, черноризые священники казнены и византийские торговцы, известные своей хитростью, жадностью и коварством, преданы смерти. В это же время флот Бравлина совершил опустошительный набег на южный берег Черного моря — на малоазийскую Амастриду. Таким образом завершилось объединение славянских земель, раскинувшихся от Варяжского моря до самого Понта.

Ягайло медленно бродил по полуразрушенному храму, в большом зале догорали собранные в кучу христианские кресты, церковная утварь, книги для богослужений и брошенная одежда священников. Черноризые жрецы, которые зверствовали в Суроже, устанавливая свою веру, в бою оказались слабыми и трусливыми воинами, славяне разметали их как овец. Ветер невидимым нетопырем носился от стены к стене и пепел от костра, полыхавшего в храме, словно бы темными перепончатыми крыльями трепетал в воздухе. Урожай был снят и все, что осталось от старой жизни, теперь медленно, но неотвратимо превращалось в пепел. На большой куче, которая все еще тлела едким дымом, Ягайло разглядел какую-то фигуру, некто, одетый в волховское одеяние, с длинными белыми волосами и седой бородой, что-то искал среди полусгоревшего хлама. Это был Богумир, волхв Велеса, некогда хранитель библиотеки Сурожа, один из старейших волхвов Южной Руси.

— Что ты ищешь, старче? — спросил его Ягайло.

Старик обернулся, мгновение всматривался в молодого волхва, близоруко щурясь в полутьме и наконец вздохнув, ответил:

— Жрецы Распятого лютовали, когда византийцы захватили Сурож, ох и лютовали! Все чуры сожгли, волхвов наших поизвели, только я один и остался, книги да свитки про времена стародавние уничтожили. Вот теперь ищу, может что и осталось целым.

— А сказы-то древние тут при чем? — удивился Ган.

— Не знаю, — вздохнул Богумир, — но не спроста это все, чует сердце мое, будут великие беды на Руси от этого чужебесия заморского, будет большой соблазн и страшная смута. Ночь Сварога бушует в мире, входит в силу власть княжеская и уходит она из рук волховских как вода. Новой власти нужна новая вера.

Старик снова погрузился в свои поиски, вздыхая и что-то бормоча себе под нос. Ягайло повернулся и вышел из храма, веселый ветер с размаху ударил его в лицо и яркое летнее солнце заглянуло прямо в глаза, а может и в саму душу. Молодой Ган всряхнул волосами, отгоняя внезапно набежавшие мрачные мысли. Расправил плечи и повертел головой, разминая затекшую шею, закрыл глаза и подставил солнцу лицо. Даже сквозь сомкнутые веки ярилин свет просачивался на дно зрачков и грел сердце паче самого жаркого костра.

— Ну это мы еще поглядим, кто кого, — вслух сказал он и рассмеялся.

Глава 6

Пир стоял горой. Князья со своими дружинами и сурожские ополченцы, вставшие все как один на подмогу воинам Бравлина, праздновали свою победу. Столы, ломящиеся от медовухи да игристых вин, всевозможных явств, солений и прочей снеди, покрытые ярко красными скатертями были расставлены на городской площади Сурожа, словно бы очнувшегося после долгого и мучительного кошмара и впервые за много лет смотревшего на мир широко открытыми глазами. Скоморохи буйные — плясуны да сказители — веселили воинский люд, гнали прочь тоску да печаль и смеялись славные витязи и веселились, пряча в бороды горечь утрат от павших в боях друзей и товарищей.

Ягайло сидел по правую руку от князя, но мыслями своими был совсем в другом месте, из головы никак не выходили слова старого волхва Богумира о новой вере, ползущей на Русь с юга. Какая-то необъяснимая тревога ширилась в сознании, словно длинная ноябрьская ночь, в которую превращаются холодные осенние сумерки.

— Что невесел, Ган? — перекрикивая многоголосицу спросил Бравлин, — почто не радуешься со всеми и не гордишься победой нашего оружия над византийским? Али волхвам неведом смех человеческий?

— Так разным оружие бывает, князь, — Ягайло словно бы вдруг очнулся от невеселых дум, в которые был погружен, сидя посреди всего этого пиршества и веселья, — есть и такое, о каком мы и слыхать не слыхивали, так вот оно посильней и опасней будет, чем наше.

— Что же это за оружие такое? — нахмурился князь, — «Греческий огонь»?

— Нет, это оружие особенное, для постороннего взгляда невидимое и вроде бы и не оружие оно вовсе, но разит врага крепче любого меча и орудия осадного, и бьет в цель без промаха точнее стрелы каленой. И оружие это — вера чужеродная.

— Да кто же в здравом уме поменяет своих Богов Родных на болванов заморских? — Бравлин удивленно поднял брови и посмотрел на волхва, — да и как можно поддаться чужебесию византийскому и от Русских Вед отказаться, ведь христианство есть уродство и для русича посрамление пред Родом Всевышним?

Ягайло с грустной улыбкой посмотрел на князя, все вроде бы было правдой в его словах, но в этом и крылась главная опасность: прямодушие, отвага и честность славян являли собой совершенную беззащитность перед хитростью и изощренным коварством византийских жрецов. Волхв вдруг с потрясающей ясностью понял, что Русь обречена, если все оставить как есть, ибо она, недоступная для врагов внешних, была совсем не готова к войне с врагом внутренним.

— Вот, смотри, княже, что Богумир принес мне вчера, это главная реликвия христиан, — Ган взял суму и достал из нее книгу, которую старый волхв нашел в одном из христианских храмов Сурожа, — Послушай, что написано в их Писании, называемом также Ветхим Заветом: “…придут иноземцы, и будут пасти стада ваши, и сыновья чужестранцев будут вашими земледельцами и вашими виноградарями. А вы будете называться священниками господа, служителями бога вашего будут именовать вас; будете пользоваться достоянием народов и славиться славою их”.

Ягайло глянул на князя и продолжил читать далее:

-… когда господь бог твой предаст город в руки твои, порази в нем весь мужской пол острием меча. Только жен и детей, скот и все, что в городе, всю добычу его возьми себе и пользуйся добычею врагов твоих, которых предал тебе господь бог твой. Так поступай со всеми городами, которые от тебя весьма далеко, которые не из числа городов народов сих. А в городах сих народов, которых господь бог дает тебе во владение, не оставляй в живых ни одной души, но поступите с ними так: жертвенники их разрушьте, столбы их сокрушите, и рощи их вырубите, и истуканы их сожгите огнем и тогда сыновья иноземцев будут строить стены твои и цари их служить тебе, ибо народы и царства, которые не захотят служить тебе, — погибнут, и такие народы совершенно истребятся.

Ган закрыл книгу и спрятал ее обратно в суму. Победный пир был в самом разгаре, буйные песни и пляски продолжались, и казалось, что ничего не сможет одолеть славянскую удаль и самый дух русичей — гордый, свободолюбивый и непобедимый. Все перемешалось в этой веселой круговерти: бубны, гусли звонкие, мелодичные рожки и дудки, затейливые личины скоморохов, медведи да всякое зверье заморское. И никто еще не чуял той опасности, которая притаившись, пробиралась к южным рубежам Руси и уже в открытую наступала с запада, вера предков еще была сильна, руки крепко держали мечи булатные и междуусобица не рвала на части славянские земли.

Бравлин сидел нахмурившись, глядя куда-то перед собой и молчал. Ветер трепал его волосы, вечернее солнце медленно клонилось к виднокраю и, на освобожденный Сурож, словно бы огромные черные крылья, падала тень приближающейся ночи. Князь в задумчивости повернулся к Ягайле и сказал:

— Дам указ, чтобы все книги, что будут найдены, не мешкая несли к тебе. Вы уж с Богумиром подумайте, что с ними делать. А пока давай веселиться, негоже чтобы дружина видела нас с лицами хмурыми да унылыми. Проводим же друзей наших, павших на поле брани, в Ирий Светлый, в дружину самого Перуна Златокудрого!

И пир продолжился, и веселился Великий князь, и сдвигал братины со своими дружинниками, и пел песни с гуслярами, и плясал со скоморохами, встряхивая волосами в такт и вытирая рукавом, расшитой золотой ниткой, белой рубахи капли красного вина с усов и еще не успевшей вырасти как следует, бороды. И таким он навсегда и запомнился Гану, когда уже на склоне лет, он вспоминал тот, уже почти забытый, объединенный поход русичей и славян на Сурож.

Глава 7

Вскоре объединенное войско распалось, дружины, возглавляемые князьями, возвратились в свои вотчины, в самом же Суроже остался лишь мощный гарнизон для защиты крепости. Ягайло остался в городе при главном храме Триглава, восстановленном после пожара, собирал книги, которые приносили ему со всей южной Руси, изучал древние греческие мифы, трактаты по истории стародавнего мира и предания о уже полулегендарной Русколани, некогда бывшей родине славян, антов, скифов и сарматов.

Обстановка на границах Руси менялась с каждым годом, Византия, так и не осмелившаяся в открытую напасть на Киев и Новгород, всячески подстрекала соседние с ней страны и настраивала их против Руси. В первую очередь это относилось к мадьярам, вернее к тому, что осталось от некогда могучего и непобедимого войска Атиллы, и хазарам. К этому времени иудеи покидали Персию, куда они перебрались после бегства из Иудеи после разгрома Иерусалима римскими легионами. Простодушные персы приняли беженцев, за что вскоре и поплатились. Устроив им напоследок жестокую резню, иудеи с награбленным за несколько веков богатством направились в Хазарию и вскоре прибрали и ее к своим рукам. За короткий срок она становится ярко выраженным паразитическим государством, живущим за счет грабежа и разбоя и исповедующей иудаизм. Хазарский каганат подчиняет себе Волжскую Булгарию и в 833 году при помощи византийских инженеров строят на Дону военную крепость Саркел. Так началось многолетнее противостояние Руси с хазарами.

После смерти Бравлина малосвязанная политически объединение славянских земель стало распадаться, в Новгороде княжеская власть переходит к Буревою, а в Киеве к князю Русу. Сурож жил своей жизнью, торговал по всему побережью Русского моря, с северными землями и со странами восточными. Ягайло по-прежнему собирал сведения о более чем тысячелетней истории освоения Причерноморья славянами, о том как в прошлые столетия русичи отбрасывали хазар за Дон, ведомые боярином Скотенем, князем Храбром и воеводой Гордыней, об исходе из Семиречья и о Богумиле Великом, и конечно же о Священной Северной Прародине древних ариев, называемой также Гипербореей. Обо всем этом он рассказывал в храме Триглава и на праздниках Радогоста в честь поминовения предков. В этом Ган и видел свое призвание, в том чтобы каждый славянин знал свою историю и чтил своих предков, дабы не прервалась Золотая цепь, связующая воедино многие поколения рода русского.

Тем временем Ягайло женился, вскоре у него родились две дочери и, наконец, долгожданный сын. И волхв также учил его владеть мечом, как когда-то учил его отец, все возвращалось на круги своя как великое коловращение мироздания, изображаемое двеннадцатилучевым коловоротом Сварога. Осенние дожди сменялись белыми хлопьями снега, солнечные Боги по очереди вели солнце по небосводу и Ягайло с улыбкой смотрел как маленький Ратибор учится владеть оружием. Жизнь словно бы замерла, будто течение в глубоком озере, и волхв будто сквозь толщу воды видел саму сущность времени, и единственное, что продолжало его тревожить, так это осознание того, что все это не вечно.

Старый Богумир стал совсем седым и уже почти не выходил из дома, и Ягайло часто навещал старика, справлялся о его здоровье, помогал чем мог, да и просто сидел с ним долгими осенними вечерами, слушая его рассказы о временах стародавних. Ган не раз ловил себя на мысли, что хотел бы стареть так, как встречал старость мудрый волхв — убеленный сединами, в твердой памяти и в той ясности разума, которая свойственна людям, прожившим долгую и трудную жизнь, но при этом ни разу не пожалевшим ни о чем. От Богумира исходила какая-то сила и, наверное, тепло и рядом с ним было уютно и спокойно, как бывает только в детстве рядом с родителями. Однажды поздним ноябрем, когда Ягайло в очередной раз зашел к нему в гости, Богумир вдруг сказал:

— Время мое подходит к концу, Ягайло, и я хотел бы тебе сказать напоследок нечто очень важное.

Где-то в глубине Ган ждал этого разговора, знал что рано или поздно он произойдет, но все равно эти слова прозвучали для него как гром среди ясного неба.

— Да что ты, Богумир! Рано тебе еще говорить о смерти, — попытался отшутиться он, но старик лишь слабо улыбнулся в ответ.

— Нет, друг мой, Макошь уже сплела узор моей жизни, остались лишь последние узелки на память. Я хочу сказать тебе то, о чем думал в последнее время. Сказано в Ведах, что люди суть дети Богов, но я скажу тебе, что даже и сами Боги не могут жить людей, их исповедующих, и время от времени рождает Мать Сыра Земля людей, способных их породить заново. Старые Боги уходят, Ягайло, на их место приходят новые, лютые, жестокие и лживые, наступает время испытаний, и ничего уже не исправишь. Но когда-нибудь, через много-много лет, люди вспомнят о своих Богах, о которых забыли они во время наваждения своего и попытаются снова воскресить их. Друг мой, надо сохранить память о Родных Богах, ибо в этом залог жизни нашего рода и наше с тобой призвание.

Богумир умер во сне в первый день зимы. На обряд погребения старого волхва собрался почти весь Сурож, Ягайло сам сложил краду и поджег дрова, провожая друга в Светлый Ирий. Дым от костра рвался в высокое декабрьское небо, словно бы сама душа Богумира стремилась ввысь, радостно сознавая, что пришло время вернуться домой. Пошел первый снег, укрывая землю ослепительно белым пухом, словно рассыпавшимся из разорванной перины, и она становилась похожа на чистый лист бересты, на который еще никто не поставил заглавную букву.

Глава 8

Время неумолимо шло вперед и мир менялся прямо на глазах. Предвестники новых времен наполняли сам воздух вокруг ощущением тревоги и началом чего-то неминуемого, того что рано или поздно неизбежно приведет к концу этого мира, но было неизвестно, родится ли после этого мир новый. Христианство, поддерживаемое Византией, крепло с каждым днем. Щедрые посулы счастливой загробной жизни на том свете для черни, и обещание власти и денег на этом для знати и духовенства, переплетаясь друг с другом как клубок ядовитых змей, превращали новую религию в абсолютное оружие. Христиане, которыми в основном было греческое население Сурожа, постепенно прямо или косвенно стали противоставлять себя славянам. Купцы города, завязанные по роду своей деятельности на греческие и римские сферы влияния, тайно исповедуя христианство византийского толка, вели настоящую подпольную борьбу против русичей, которые к такой борьбе оказались совершенно не готовы. Чуждая, а зачастую и откровенно враждебная идеология проникала во все сферы жизни города — в быт, в торговлю, в светскую власть и даже в воинское сословие, которое к тому времени в значительной своей части состояло из наемников-инородцев.

Сын Ягайло Ратибор выбрал себе воинскую стезю, как и его дед, и служил в воинской дружине Сурожа. Однажды, отражая очередной вражеский набег, в бою он одолел вражеского тысячника и стал витязем, а затем и городским воеводой. И все чаще и чаще в его разговорах с отцом поднималась тема христианства.

— Отец, воины женятся на христианках и начинают терять боевой дух, как известно «ночная кукушка всех перекукует», Родина земная подменяется неведомой родиной небесной и вот уже вооруженная толпа безродных разбойников по чужим наущениям готова разрушать все вокруг. Мыслю, что христианский крест отлит из ромейского золота и все так просто не закончится. Русичи постепенно покидают город, боюсь что участь Сурожской Руси предрешена.

Ягайло качал уже седой головой в знак согласия и продолжал думать о своем. Он никак не мог понять, почему Родные Боги допустили подобное, и все чаще и чаще приходили на ум слова Богумира о людях, которые сами могут рождать Богов.

В 839 году Киев, сотрясаемый междоусобицами, взял приступом мадьярский князь Олом и наложил на него дань, однако вскоре варяг Дир при поддержке Византии изгоняет его и становится правителем киевской Руси. А в новгородской Руси тем временем в битве на реке Кумене с германцами погибает князь Буревой и новгородцы избирают посадником его сына Гостомысла, который продолжил поддерживать борьбу своих родичей вендов-ободритов против натиска немецких рыцарей. Он возглавил поход на Людовика Немецкого в полабских землях. Дочь его Умила, будучи при нем в том походе, вышла замуж за князя бодричей Годлава, и вскоре у них родился сын Рюрик. В киевской же Руси Дир так же не стал разрушать традиционный уклад славян и уже в 860 году совершает триумфальный поход морем на Константинополь в отместку за преследования и обращения русских купцов в рабство.

В результате этих событий византийцы, императорский двор и патриарх Фотий, обеспокоенные усилением славян, посылают к славянам двух миссионеров братьев, Кирилла и Мефодия. Кирилл же, тем временем тайно изучавший русскую письменность, проводит реформу письменности и переводит христианские богослужебные книги на русский язык. После миссионерской деятельности "солунских братьев" в 862 году Византия предприняла поход в славянские земли, воспользовавшись чудовищной засухой и голодом. Византийцы захватили Болгарию, и патриарх Фотий болгар и самого князя Бориса крестил по византийскому обряду. Объединенное греко-римское войско двинулось вдоль по черноморскому побережью до самого Сурожа, который и был конечной целью этого похода.

В городе стояла невообразимая суматоха. Греческое население в открытую радовалось приближающимся византийским легионам, гарнизон, состоявший более чем наполовину из наемников-инородцев уже не представлял из себя грозную силу, способную противостоять внешней угрозе. Храм Триглава несколько раз пытались поджечь и Ягайло часто слышал в свой адрес угрозы и проклятия. Славяне покидали Сурож, и дети оставшихся в городе греков и римлян, чернявые и смуглые, долго бежали вслед за их повозками и кричали вслед:

— Не уходите! Нам еще нужны будут рабы!

Их родители деловито и уже по-хозяйски заходили в дома, брошенные русичами, и делили промеж себя оставшееся имущество. Все было кончено, шансов отразить нашествие вражеских легионов не было никаких. Ягайло собрал всю свою семью, к тому времени уже весьма многочисленную, и велел всем собираться в дорогу. Путь на север еще был открыт, и беженцы собирались в небольшие вооруженные отряды и продвигались в направлении Киевской Руси, как когда-то бодричи покидали Старгород. Все повторялось снова. Из рода Ганов остался в Суроже лишь Ратибор. Волхв не противился решению сына, ибо знал, что для витязя честь и долг превыше всего. Обнял его напоследок, немного отстранился и взглянул на сына снизу вверх:

— Береги себя, насколько это возможно. Да хранит тебя сам Род Всевышний. Я всегда буду ждать тебя.

— Я знаю, отец, — ответил Ратибор.

Вот так на семьдесят третьем году жизни в 862 году Ягайло вместе с семьей вынужден был возвратиться из Сурожа в Новгород Великий. Через некоторое время с остатками дружины возвратился и его сын.

Глава 9

Господин Великий Новгород встречал беженцев из Сурожа равнодушно, а зачастую и откровенно недоброжелательно, никому совершенно не было дела до своих соплеменников, чудом избежавших смерти, до падения Сурожской Руси и до новой угрозы, исходящей из Византии. Новгород делил власть, и различные его силы сошлись в непримиримой схватке, пытаясь одолеть друг друга. После гибели Гостомысла в 860 году, который не оставил после себя наследника, княжеская власть в городе ослабла. Новгородцы потерпели ряд поражений от варягов и даже выплачивали в ту пору им дань.

Одна часть новгородцев, в основном простолюдины, ремесленники, некоторые бояре и дружина, поддерживала Вадима Храброго, внука Гостомысла, сына его младщей дочери, вышедшей замуж за изборского князя, купеческое же сословие и большая часть боярства не желало иметь над собой вообще никакой власти, более того, купцам было невыгодно портить отношения с варягами, так как это могло помешать их торговым делам.

Так продолжалось два года, пока вече, подкупленное купцами, не решило послать послов к варягу Рюрику, также внуку Гостомысла, сыну его средней дочери Умилы, вышедшей замуж за варяга Годслава, и призвать его на княжение. Рюрик пришел со своей варяжской дружиной, состоящей из наемников руси, балтов, скандинавов и западных славян, братьями Синеусом и Трувором, и Олегом, также внуком Гостомысла, сыном его старшей дочери, и воеводой Аскольдом. Варяги, проводившие свою жизнь в разбойничьих и грабительских походах, к тому же не особо чтили традиции и обычаи новгородцев и, поощряемые местными купцами, вели себя вызывающе и неуважительно к горожанам.

Ягайло не мог поверить в происходящее. Здесь, далеко от Византии и от Рима, в отсутствии явной внешней угрозы от государств, издревле бывших врагами Руси, даже здесь по не понятным для него причинам славяне и родственные им народы не могли спокойно ужиться между собой. Он жил недалеко от Новгорода, на Ладоге, в городе Волхове, но как ни пытался старый волхв найти покой на склоне лет, волны народного волнения дошли и до него. Ратибор, поддерживающий Вадима Храброго, часто приезжал к отцу за советами и рассказывал ему о происходящих событиях, да Ягайло и сам видел, что вокруг происходит что-то неладное.

— Земля наша уходит из-под ног, — горячился Ратибор, — иноземцы да купцы безчестные правят Новгородом не по праву, за монету звонкую продадут нас кому угодно!

— Что же народ молчит? Разве вече уже утратило силу свою? — спрашивал Ягайло уже заранее зная ответ.

— Что вече, отец? Горлопаны велеречивые за мзду купеческую убедят любого в своей правоте! Вот если бы ты сам выступил на городской площади, то тогда новгородцы послушали бы тебя.

Ягайло долго не соглашался, сказывался уже возраст, но все же он внял уговорам сына и отправился в Новгород. В том году воевода Аскольд со значительными силами отправился в Киев к князю Диру и далее на болгар, поэтому в городе осталась небольшая варяжская дружина под предводительством самого Рюрика. И все же волхв никак не мог отделаться от ощущения беды, еще незримой, но неотвратимой как само время. Высоко в небе летели лебеди, словно души тех, кто плывет на Ладье мертвых в иномирье на убывающей луне.

Под вечевым колоколом при огромном стечении народа Ягайло обратился к Вадиму Храброму:

— Доколе же нам терпеть власть иноземную? Когда же случилось так, новгородцы, что звон монеты купеческой стал звонче звона мечей наших? Рюрик — не русич, отвадьте варяга от земель наших, гоните его назад — туда, откуда пришел!

Ган напомнил горожанам о роде Гостомысла, который брал свое начало от легендарных князей Словена и Руса, о том, как уже сам Гостомысл победил варягов и отказал им в дани, и как Новгород стал свободным городом. Громкий голос, еще сохранившаяся стать воина, длинные белые волосы, развивающиеся на ветру, и непоколебимая уверенность в своей правоте, помогли волхву убедить собравшихся на площади сделать правильный выбор.

В тот же день новгородское вече решило изгнать Рюрика и его дружину из города. Воины, верные Вадиму, многие знатные горожане, простолюдины, вооружившись, собрались на главной площади снова уже на следующий день. Подбадривая себя воинственными криками сводное войско направилось к княжескому терему, где уже стояли в боевом строю варяги. Новгородцы не мешкая кинулись в бой, тесня противника из города. После непродолжительной схватки наемники вынуждены были отступить. Затаив обиду, они поклялись отомстить новгородцам и долго кричали с ладей, отходящих от берега, проклятия в их адрес.

Рюрик не обманул, уже через два года он вернулся с огромным войском, набранным в северо-западных землях и вскоре осадил Новгород. Вадим Храбрый со своей гораздо менее многочисленной дружиной и местные ополченцы, поддерживающие своего князя, приготовились к битве. Высокие городские стены, опытные воины, прошедшие вместе не одну битву и гордый дух самих новгородцев представляли собой грозную силу и почти непреодолимое препятствие. Однако на третий день осады, ночью, купеческая знать города открыла ворота варягам и они вошли в крепость.

— Держать строй! — кричал, харкая кровью, в темноту Ратибор, и черные тени от пылающих во тьме факелов бесновались вокруг него.

При свете горящих домов битва продолжалась до самого утра, повстанцы во главе с Вадимом Храбрым и Ратибором медленно отступали к центру города и здесь, на главной площади, где всегда проходило вечевое собрание, все и закончилось.

Новгородцы построились кругом, спинами друг к другу, выставили вперед щиты и длинные копья. Варяги пошли на них клиньями с трех сторон, рубя противника через щиты боевыми топорами и кистенями, те в ответ били их мечами и резали в рукопашной схватке ножами и глушили палицами. Предсмертные крики и хрипы раненных, глухие удары оружия о щиты и звон мечей наполняли ночной воздух. Бой продолжался еще не более часа.

Утреннее багровое солнце залило, словно кровью, ярким красным светом городскую площадь, на которой лежали вповалку павшие вперемешку новгородцы и их враги, кое-где еще были слышны затихающие стоны раненных. Дома, подожженные во время боя, понемногу догорали, и искры от тлеющих костров летали по ветру как пылающие снежинки. Варяги грабили город.

Глава 10

Страшная весть докатилась до Ладоги во мгновение ока. Снова беженцы, как и было уже не раз в жизни Ягайло, и в Старгороде, и в Суроже, но теперь уже на своей собственной земле, бежали прочь от насиженных мест в никуда. Большинство направлялось в Киев, где еще не появились варяги Рюрика и правил князь Дир. Странное чувство, словно бы морок или наваждение окутали весь мир, снова охватило старого Гана и снова ощущение чего-то неотвратимого и неизбежного преследовало его. Почему-то вдруг вспомнились слова из одной христианской книги, которую прочитал еще в Суроже: «…пробудитесь, ибо дух Антихриста уже здесь». Волхв подолгу сидел возле чура Велеса и смотрел как опадают листья с деревьев и на капли дождя, которые косыми линиями мельтешили перед подслеповатыми глазами, осень сгорала дотла, как костер, в который больше некому подбросить дров.

В лютую зиму 864 года Ягайло Ган с остатками своей семьи отправился в Киев. В то самое время, когда прошлое умирает, но не навсегда, и живет лишь в человеческой памяти, и там, словно во сне, зарождается новая жизнь, которая родится немного позже, ранней весной. И снова белый снег напомнил чистый лист бересты, ждущий своего летописца, и, как мелкие снежинки, что носит ветер в чистом поле, кружились мысли в его голове. Память уносила его в Полагену, в детство, когда вместе с ним, казалось, рос и сам мир, рожденный с Ягайло в один и тот же день. Тогда он спросил у своего учителя:

— Откуда дует ветер, Радосвет? Из Ирия ли Светлого либо из Темного Пекла?

Родосвет только покачал головой и ответил:

— Ветер дует из самой Сварги Златой, приносит нам вести от Богов Светлых и уносит к Ним наши мысли и чаяния. Ветра суть дети Стрибожьи и дух самого Рода Небесного, поэтому никогда не думай ничего плохого и недостойного, дабы не нарушилась связь земли и небес.

Снова и снова эти думы не давали ему покоя, думы о том, что когда-нибудь все-же родятся на Светлой Руси люди, которые напомнят людям, как все было скроено изначально и как должно быть. И как им будет тяжело в то время, когда новая вера пожрет весь мир и даже саму память объявит вне закона. Ягайло теперь жил один, недалеко от Киева, при святилище Велеса, которое стояло на берегу Днепра посреди высоких деревьев. Он сильно постарел, появилась какая-то отрешенность от самой жизни и в то же время ясность рассудка, который властвует над сознанием безраздельно.

Однажды приснился старому Гану сон, и увидел он посреди безбрежного море-окияна большой остров, на котором рос огромной величины дуб, упиравшийся своей кроной в самое синее небо. На листьях его горели ясные звезды, Солнце Красное и Месяц Младой, а в ветвях его жили Боги. И как-то раз грянул гром, налетел ветер яростный и тучи серые заволокли белый свет, и подломился дуб и упал на землю, и был великий трепет и страх на земле и Боги были повержены в прах. И не осталось ничего, лишь один желудь с Великого дуба упал в воду, и отнесло его за тридевять земель в тридесятое царство и выбросило на берег. И шел мимо Велес Вещий в облике странника, калика перехожего, и подобрал он желудь, посадил его в землю и прошептал слова заветные. И начал расти молодой побег Великого дуба, и появились на листьях его звезды ясные, Солнце Красное и Месяц Младой. И родились Новые Боги, и так было уже не раз, и так еще будет впредь, пока не кончится само Время, ибо так устроен Белый Свет.

Ягайло долго думал над этим сном и так не смог разгадать его до конца, что-то неуловимое крутилось в голове, и казалось, нужен всего лишь один маленький шаг, чтобы все понять и осмыслить. Лихорадочное возбуждение временами накатывало на него, словно теплый ветер с моря из уже давно забытого детства. Ган тихо улыбался себе в бороду и погружался в воспоминания.

Между тем Аскольд после неудачного похода на Царьград вел тайные переговоры с императором Византии Василием Македонянином и тот убедил его принять христианство. По своему же возвращению в Киев Аскольд убил Дира, став таким образом князем Киевским, и начал разрушать ведические храмы и святилища, запретил обряды и праздники поминовения предков. То, что волхв ждал со страхом и внутренним трепетом, свершилось. Но он уже ничего не боялся, то что зрело в нем все эти долгие годы, наконец проросло твердым убеждением того, что он должен сделать. Ранней весной Ягайло стал стругать из березовых досок прямоугольные таблицы одинакового размера, старательно зачищал их войлоком и аккуратно складывал в стопочки. Все это он делал долго, со скрупулезностью, свойственной, пожалуй, всем старикам, с какой-то странной внутренней силой, которую уже было не переломить. И вот однажды в начале лета Ган достал все приготовленные дощечки, резцы, краску, сел за стол, который стоял возле самого окна, зажег свечу и начал выводить первые буквы:

— Велеса книгу сию посвящаем Богу нашему, который есть наше прибежище и сила…