Слово об Учителе. Биографический очерк

От автора

Очерк посвящён моему университетскому учителю, Свирежеву Юрию Михайловичу, крупному русскому учёному-математику, специалисту в области математической генетики, биологии и экологии, скоропостижно скончавшемуся в 2007 году в Германии. Человеку, которого я до сих пор люблю, чту и помню; по заветам которого живу, стараюсь жить…

«Защити меня, влага нежная!

Май мой синий! Июнь голубой!

Одолели нас люди заезжие,

А своих не пускают домой».

Сергей ЕСЕНИН. Черновой вариант стихотворения «Страна негодяев», бережно сохранённый Галиной Бениславской.

«Русь! Русь!.. Какая непостижимая, тайная сила влечёт к тебе? Почему слышится и раздаётся неумолчно в ушах твоя тоскливая, несущаяся по всей длине и ширине твоей, от моря до моря, песня? Что в ней, в этой песне? Что зовёт, и рыдает, и хватает за сердце? — Русь! Чего же ты хочешь от меня? Какая непостижимая связь таится между нами?...»

Н.В. Гоголь

« <Россия! Русь!>, любимая страна,

Раскинутая у закатов,

Всего себя тебе отдам сполна,

Всего себя, ни капельки не спрятав.

Пусть жизнь глядит холодною порой,

Пусть жизнь глядит порой такою злою,

Огонь во мне, затепленный тобой,

Не затушу и от людей не скрою…»

Павел Васильев

Юрия Михайловича Свирежева, моего университетского наставника и учителя, я впервые увидел и узнал о его существовании осенью 1977 года. Как сейчас помню, как нас, новоиспечённых третьекурсников мехмата, только-только вернувшихся тогда с сельхоз-работ, собрали после занятий в аудитории 13-08 Главного здания МГУ имени Ломоносова на Ленинских (ныне Воробьёвых) горах, на пяти этажах которого (с 12 по 16 включительно) располагался наш факультет. В этот солнечный октябрьский день было первое собрание кафедры Общих проблем управления (ОПУ), где я решил продолжать учёбу. И мы, парни и девушки 301 группы, должны были выбрать себе научного руководителя на последующие три года (для аспирантов и вовсе на шесть) — то есть совершить исключительно-важный для каждого шаг, существенно влиявший на судьбу и научную карьеру студента.

На встречу пришли все работники кафедры, весь профессорско-преподавательский состав. Не было только заведующего, академика Вадима Александровича Трапезникова, который занимал в ту пору очень высокий государственный пост и работал на мехмате внештатно.

В назначенное время преподаватели гурьбой вошли в аудиторию, выстроились рядком вдоль доски, поздоровались и огляделись; после чего стали зорко и заинтересованно всматриваться в лица притихших парней и девчат, изучать своих новых учеников, вероятных коллег и соратников по ремеслу в недалёком будущем. Было их, преподавателей, человек 8-10. Были среди них и взрослые (но не старые), умудрённые жизнью люди, и совсем ещё молодые, ассистенты кафедры, которая была молодой…

Часть первая: История создания кафедры

1

И здесь непременно надо нам с вами, дорогие мои читатели и друзья, остановиться на истории возникновения нашей кафедры, которая была непростой, и это мягко сказано, и имела самое непосредственное отношение к истории развития математики в СССР в целом. Так вот, основал кафедру ОПУ академик Трапезников. Была она десятой по счёту на Отделении математики механико-математического факультета МГУ. Цель её создания — сугубо-прикладная, народно-хозяйственная: ориентировать студентов и аспирантов мехмата, будущих профессиональных учёных, на приложение математики к широко-понимаемым проблемам управления жизненно-важными процессами, происходившими и протекавшими в стране. Это и математическое моделирование в биологии и медицине, и разработка способов и методов управления сложными динамическими системами как сугубо-военного, так и гражданского характера, и создание искусственного интеллекта, роботизация и автоматизация промышленности и сельского хозяйства, ну и так далее. Перечислять тут можно много и долго, и с удовольствием. Ибо математические знания в современном технологическом, машинном и компьютеризированном мiре везде нужны — фундаментальные прочные знания.

Поясним, почему вдруг возникла такая острая необходимость в Советской России: с 3-го курса начать “приземлять” часть студентов мехмата, готовить из них прикладников. Дело здесь было в том, как показывал опыт, что математика (“точное знание”), зародившаяся несколько тысячелетий назад как служанка жизни и естествознания, обслуживавшая торговлю, инженерию, землемерие и строительство, навигацию, лекарское дело или знахарство, астрологию, астрономию (предсказание затмений, прежде всего) и алхимию, оптикуи даже музыку, — так вот, математика со временем всё больше и дальше удалялась от почвы и от корней, от своего прямого предназначения. Раз за разом она “показывала зубки” что называется, характер, “щетинилась” и “огрызалась”, вставала в позу. И, как следствие, из тихой “девушки-труженицы” превращалась в некую привилегированную светскую “кралю”, или же барыню-госпожу, чванливую, кичливую и высокомерную, а главное — неприкасаемую, от которой уже было мало проку обществу, если он вообще был. К четырём первоначальным базовым дисциплинам — арифметикеи геометрии, простейшей алгебре и тригонометрии— начали прибавляться дифференциальное и интегральное исчисление, комбинаторика, высшая алгебра, аналитическая геометрия, обыкновенные дифференциальные и интегральные уравнения и уравнения в частных производных. А XIX-й и XX-й века стали и вовсе временем бурного развития современной классической математики. В это время, помимо доведения до совершенства логического и вычислительного аппарата математического анализа и классической алгебры, зарождаются и быстро оформляются в самостоятельные научные дисциплины и даже целые направления математическая физика и математическая логика, теория чисел, теория множеств, теория групп и алгебр Ли, алгебраическая геометрия, дифференциальная геометрия, гомологическая алгебра, алгебраическая и дифференциальная топология, вариационное и тензорное исчисление, теория функций и функциональный анализ (Анализ III), теория динамических систем, теория бифуркаций и автоморфных функций, теория оптимального управления, теория вероятностей и математическая статистика, наконец. Современная математика, таким образом, всё больше и больше поднималась к вершинам научных абстракций, и при этом всё дальше отрывалась от жизни и от земли, от насущных проблем стремительно растущего населения планеты. А учёные-математики, носители диковинных знаний, возвели сами себя в ранг тибетских жрецов-небожителей, этаких “покорителей интеллектуального Эвереста”, или тех же гуру. Людей, понимай, которых все просто обязаны были без-прекословно слушать, носить на руках, кормить и поить до отвала и без-престанно славить: «вы, парни, гении и красавцы, и большие-пребольшие молодцы»! — всякий раз говорить восторженно и с придыханием. Именно так, пусть и не гласно, не в открытом виде, уже вопрос ставился, к этому дело шло.

Не удивительно, что они, математики, стали смотреть на людей свысока и уже не желали, брезговали касаться запросов, нужд и задач, что перед инженерами и учёными-естествоиспытателями выдвигали потребности общества и государства. И это при том состоянии, заметьте себе, что все они получали деньги из Гос. — казны в виде заоблачных академических зарплат и гонораров, почётные звания, премии и ордена от правительства, дачи, машины и квартиры элитные. А государству взамен не давали ничего — кроме научного гонора, спеси, чванства и трескотни, пустопорожних статей и книжек…

2

Конец такому математическому отшельничеству и иждивенчеству, граничившему с паразитизмом, в СССР — а мы про нашу Родину в данном случае говорим, до других нам дела нет! — положила Великая Отечественная война. Почему? — понятно. Денег в стране катастрофически не хватало: всё уходило на оборону. И люди четыре года вынуждены были работать за хлебные карточки и скудный продуктовый паёк. Паразитизм, небо-жительство и самолюбование были тогда не в почёте, как и звания высокие, титулы и привилегированный довоенный статус. Чтобы элементарно выжить, с голоду не умереть, гражданам надо было засучить рукава и строго и неукоснительно выполнять то, что им прикажут “сверху”, а не что захочется.

Разумеется, всё это касалось и чванливой и кичливой научной элиты — столичных академиков и профессоров, приват-доцентов. Тем паче, что большую их часть, пожилых профессиональных математиков Москвы, осенью 1941 года отправили в эвакуацию в Среднюю Азию, на Волгу и на Урал — в глубокий тыл понимай, и, наконец, заставили там спуститься с небес и поработать на Оборонку и Космос, на ту же Атомную программу. На отрасли, от которых напрямую зависела судьба окружённой врагами страны — настоящая и будущая. Правительству, повторим, тогда это было легко и просто сделать — заставить. Из-за войны оно перестало финансировать пустопорожние гражданские идеи и проекты — и всё. Кормило и поило, и заботилось только о тех учёных, от кого были конкретные толк и польза, кто был завязан на производство и давал практический результат. До остальных — иждивенцев и фантазёров-мечтателей — никому тогда дела не было: пусть-де выживают самостоятельно; и пусть умерять свой гонор и менторский пыл...

Но уже летом и осенью 1943 года, после победоносного Курского сражения, определившего, в целом, положительный исход войны, большинство академических и образовательных институтов, и МГУ имени Ломоносова — в их числе, вернули опять в Москву, на привычное место. Контроль над их деятельностью со стороны партии и правительства стал потихоньку слабнуть по мере приближения советских войск к логовищу нацизма и нарастания всеобщего праздника. Да и у руководства страны были дела поважней, чем следить за строптивыми и хитро-мудрыми учёными-теоретиками: чем все они там у себя занимаются, сколько вообще их численно, и надобно ли стране столько.

И чего удивляться поэтому, что по окончании ВОВ большинство математиков МИАНа (Математический институт имени В.А.Стеклова АН СССР) и МГУ опять пожелали запрыгнуть на облака — переквалифицироваться в ранг жрецов-небожителей. Что было им во всех отношениях здорово, выгодно и престижно — в гениях всю жизнь ходить и самих себя превозносить, славить и холить. И при этом в ус не дуть, на всех свысока посматривать — и посмеиваться.

Они дружно начали придумывать опять головоломные задачи, чем занимались и до войны, и потом, не торопясь никуда, чопорно и солидно их решать в тиши кабинетной. И потом обсуждать те решения на конгрессах, симпозиумах и конференциях — зарубежных, республиканских и общесоюзных, — регулярных сборищах по обмену опытом, понимай, или тусовках, которые им, представителям научного сообщества, интеллектуальной элите, богеме, с лихвой оплачивало государство, включая сюда проезд, питание и комфортную жизнь в гостиницах; да ещё и карманное бабло государство выделяло всенепременно, чтобы в ресторанах с шиком сидеть и шлюшек по вечерам водить — для полного раскрепощения, отдохновения и комфорта… Поди плохо, да! Кучеряво, масляно и шоколадно! А уж привольно-то как! Ни планов тебе, ни отчётов, ни строгих комиссий из министерств и парткомов, и выговоров за плохую работу, ни многочасового рабочего графика и жёсткой дисциплины труда, наконец, — чем рафинированных столичных учёных прямо-таки задрали-задёргали в эвакуации. В фундаментальной науке, или теоретической, “чистой”, академической, ничего этого и в помине нет. Там ты сам себе назначаешь планы и выбираешь цели — именно так! — больше-то всё равно некому! А потом хочешь работать — работаешь. Не хочешь — так сидишь: медитируешь и в носу ковыряешься, умника из себя корчишь, набираешься мыслей и сил. Денежки каждый месяц тебе ведь всё равно капают 5-го и 20-го. Неплохие, надо признаться, деньги, а по тем голодным и холодным временам они и вовсе были огромные. Оклад профессора МГУ, для справки, в лихое послевоенное время был в 10-15 раз больше оклада квалифицированного рабочего. И это не считая доходов от публикаций статей, монографий и книг, регулярного совместительства и огромных Сталинских премий.

Так вот, сначала советские высоколобые и яйце-головые математики-чистоплюи, вслед за мiровыми, азартно решали проблему Ферма (ныне, слава Богу, уже решённую Уайлсом, что оставило современных молодых математиков без куска хлеба и без забав) и теорему Абеля (о неразрешимости общего уравнения пятой степени в радикалах). Следом шли гипотеза Кеплера, “задача о четырёх кубах”, “проблема четырёх красок” и “проблема близнецов” (среди множества простых чисел, как известно, существуют соседние, разность которых равна 2: например 5 и 7, 11 и 13, 17 и 19, 29 и 31, и т.д.; так вот, суть проблемы: конечно ли число таких “пар-близнецов”, или же без-конечно?).

В 1900 году математикам-лежебокам подкинули новую большую забаву: были опубликованы знаменитые проблемы Гильберта. А их 23-и, напомним, и одна хлеще другой, одна другой головоломнее, забавнее и коварнее. С какой жадностью и страстью набросились на них учёные — ну прямо как дети малые на игрушки! — и принялись головы ломать, мозги кипятить и плавить, спорить, доказывать, горячиться… Ломают, спорят и кипятятся и до сих пор: 5 проблем ещё вроде как стоят не решённые (2 проблемы вообще никак не решены, а 3 решены не до конца, в частном виде). Десятки, если не сотни тысяч кандидатских и докторских диссертаций по всему мiру было защищено на гильбертовом интеллектуальном наследии, сотни везунчиков и счастливчиков (о попросту прохиндеев в мантиях и ловкачей) стали известными на весь мiр светилами, лауреатами и академиками — обладателями славы и почестей, и миллионов денег! — портретами которых, по-видимому, теперь забиты многочисленные учебники и монографии, увешаны коридоры средних и высших школ.

Спустя 100 лет после оглашения известного списка немца Давида Гильберта уже американский математик Стивен Смейл (лауреат престижной премии Филдса за 1966 год) подсуетился и предложил новый список из 18-ти современных нерешённых проблем. А следом и свой же похожий список в виде 7-ми задач тысячелетия (куда вошла и одна из нерешённых ещё проблем Гильберта — гипотеза Римана) обнародовал Математический институт Клэя.

— -------------------------------------------------------------

(*) Для любителей и ценителей математики, которые, слава Богу, не перевелись ещё, и по счастью не переведутся, заметим вскользь, что первые три проблемы из списка Смейла (Гипотеза Римана, Гипотеза Пуанкаре (вроде как уже решена) и Равенство классов Р и NР) входят также и в список задач тысячелетия, за решение каждой из которых, между прочим, математикам обещан солидный приз — 1 млн. американских долларов. Так что дерзайте, юноши, напрягайте мозги, показывайте мiру, что и вы все чего-то стоите…

— -------------------------------------------------------------

Ну а потом… потом замаячила-запалила души учёных известная “задача трёх тел”, четырёх, пяти… десяти (шутка!). И так далее — до без-конечности. Задач — их много на свете. И каждая решённая задача-проблема порождала и порождает десятки новых. Этот ПРОЦЕСС невозможно остановить. Он — без-конечен, как в целом и сама наша ЖИЗНЬ, частью которой является царица наук математика. Что, собственно, и доказала в первой половине ХХ века теорема Гёделя о неполноте: что математический мiр, как и мiр физический, пределов и границ не имеет. По этой причине полностью формализовать и подогнать под общий фундамент-базу всю современную математику невозможно, чего так страстно добивался любитель логики и порядка Д.Гильберт, чему посвятил жизнь.

А вот есть ли от него, от означенного ПРОЦЕССА, польза? — это уже другой вопрос. Нравственный — в первую очередь. Учёный-математик должен был, есть и будет сам решать: правильно ли это — сидеть на шее у государства и заниматься Бог знает чем? Задачами совершенно абстрактными и сомнительными в плане практической выгоды, в плане нужности человечеству. Теми же проблемами Гильберта, например, или Смейла; или без-конечно-мерными искривлёнными и скрученными в жгут пространствами и причудливыми объектами в них, которые и представить-то невозможно: не хватает ума и воображения, — в реальной жизни которых попросту нет, а только в фантазиях и головах учёных…

3

Вопрос о том, какие математические задачи заслуживают того, чтобы их пытаться решить (не частным порядком, особо отметим это, не в свободное от основной работы время, а за счёт общества, за счёт простых людей), и зачем они вообще ставятся и решаются? — весьма непрост и непразден. Во всех смыслах! А можно спросить и шире: что есть такое вообще — современная математика, и к какой категории её отнести?! Является ли она простой забавой, игрой разгорячённого воображения — “перечислением следствий из произвольных аксиом”,то естьсамодостаточной и самоценной реальностью, вещью в себе, как и музыка?! — или же всё-таки ветвью естествознания и теоретической физики?! И законы математики, как ни крути, составляют своего рода «идейный скелет» мiроздания, дают научному мiру необходимый разговорный язык («книга природы написана на языке математики» — Г.Галилей)— единственный и уникальный.

Над этим начали думать и говорить ещё со времён “неевклидовой ереси”, то есть со времён открытия и обоснования неевклидовой геометрии как полноценной альтернативы евклидовой; но глубже, напористее и жарче всего, безусловно, — со времён Гильберта и Пуанкаре, то есть с конца ХIХ — начала ХХ века. С тех пор учёные спорщики разделились как бы на два непримиримых и враждебных друг другу лагеря — на аксиомофилов (сторонников Фреге, Рассела, Уайтхеда и Гильберта) и естествоиспытателей(сторонников Декарта, Кронекера, Пуанкаре). Одни яростно дуют в свою дуду, доказывая правильность своей позиции: чистоты, самодостаточности и независимости математики от других дисциплин, — другие — в свою: утверждают, что математика, прежде всего, это служанка-помощница естествознания; следствие, а не первопричина. И конца и края этим интеллектуальным околонаучным баталиям и склокам пока что не видно…

4

Сколь остро, злободневно и яростно до сих пор нешуточное противостояние между аксиомофилами и естествоиспытателями, породившее глобальный кризис современной точной науки, 4-ый по счёту (об этом читайте мою работу «Современная математика. Исток. Проблемы. Перспективы»), свидетельствует такой, например, красноречивый факт. В конце ХХ века Международный математический союз выпустил невероятно ценную, на скромный авторский взгляд, книгу «Математика, её границы и перспективы». Так вот, в этой книге содиректор Боннского математического института Ю.И.Манин (бывший профессор мехмата МГУ, член-корреспондент АН СССР и ученик гениального И.Р.Шафаревича) дал свои новые определения математики, математического образования и новую оценку стоящих перед математической дисциплиной задач — с высоты всех накопленных знаний, прошлых жарких дискуссий и споров.

«Математика, — согласно Манину, — это отрасль лингвистики или филологии, занимающаяся преобразованием конечных цепочек символов некоторого конечного алфавита в другие такие цепочки при помощи конечного числа “грамматических” правил»…

Расшифровывая свою мысль, Манин далее осознанно и ничтоже сумняся пишет, что никакое разумное правительство или сообщество не станет-де кормить людей, занимающихся тем переливанием из пустого в порожнее, к которому он, доктор физико-математических наук и без пяти минут академик, приравнивает все занятия математикой. Не слабо сказано, да?! «Ведь если в результате игры с символами и получается что-либо полезное, — язвительно заключает он, — то это просто означает, что оно содержалось уже в исходных предпосылках». И это, напомним, пишется в конце ХХ века!

«Поэтому, — итожит Юрий Иванович главную мысль своей статьи, — математикам пришлось изобрести свой метод, как получать гранты, стипендии и тому подобное субсидирование своей науки: этот метод состоит в том, чтобы претендовать на открытия, которых не совершал (и к которым жонглирование цепочками символов и не может привести по самой своей природе).

Но это претендование — не простое искусство, и чтобы обучать ему не испорченную ещё им молодёжь, служат… колледжи, университеты и факультеты, где именно и обучают искусству саморекламы и претенциозности. Это(по Манину) и составляет суть математического образования».

Одним словом, занятие теоретической или чистой математикой, — на закате лет был уже твёрдо убеждён бывший профессор МГУ, — не только не способствует ускорению какого-либо прогресса человечества, а наоборот, этот прогресс тормозит… И, может это и хорошо — как знать?! «Ведь, — с иронией замечает профессор-скептик в конце, — если бы умники, занимавшиеся проблемой Ферма, усовершенствовали вместо этого самолёты и автомобили, то вреда для человечества было бы куда больше!...» А так математические задачи (по Ю.И.Манину, опять-таки) служат именно этой цели торможения: «они-де отвлекают умных людей от более опасных занятий»…

5

Да, согласен, это, безусловно, крайняя сторона проблемы — заострённо-критическая и подчёркнуто-радикальная так сказать, подчёркнуто-скептическая. Но вот что пишет по тому же самому поводу (роль и значение математики в современном мiре) менее радикальный В.И.Арнольд, дружок и коллега манинский. Владимир Игоревич тоже был многолетним профессором математики в МГУ, действительным членом АН СССР (автор имел честь слушать его лекции на мехмате по обыкновенным дифференциальным уравнениям во второй половине 1970-х годов, неоднократно беседовать с ним, сдавать экзамены). Но в лихие 1990-е годы Владимир Игоревич укатил во Францию и работал там в Международном математическом союзе вице-президентом сначала, а потом — членом Исполнительного комитета (до августа 2002 года). Так вот, рассматривая работы, присылаемые на различные конкурсы, он с удивлением замечал (о чём и написал потом в книге «Что такое математика?») «что… огромное большинство опубликованных работ не заслуживало публикаций. В разных случаях у меня получались, в зависимости от критериев, немного разные статистики, но в среднем число напрасных публикаций оказывается большим 90% (возможно, мировое среднее — 99. Статьи были нужны прежде всего их авторам для трудоустройства и карьеры»…

Приведённая В.И.Арнольдом цифра 99% пустопорожних журнальных статей современных молодых учёных, которые-де «были нужны прежде всего их авторам для трудоустройства и карьеры»,ужасает и говорит о глубочайшем кризисе современной академической науки №1, из которого не просматривается скорого выхода. Математика и раньше испытывала трудные времена. Но, извините, не в таком масштабе…

6

К счастью, не все советские математики после войны опять “полезли на небеса”, в желанную научную стратосферу, где их никто не увидит и не услышит, понятное дело, за задницу не возьмёт и по ней не нахлопает, не накажет. Были и такие — славные академики М.В.Келдыш, И.М.Виноградов, С.Л.Соболев, Л.С.Понтрягин, М.А.Лаврентьев, В.А.Трапезников и их даровитые и плодовитые ученики, доктора и кандидаты наук, — кто пожелали остаться на земле, применять немалые знания, энергию и талант на пользу и благо народа, а не на своё собственное прославление и благополучие, не на гешефт. Все их многочисленные работы с тех пор, за которые они получали зарплату, гос-награды и премии, носили ярко-выраженный прикладной характер, и относились к предметам реальным и материальным, земным; предметам исключительно-полезным и нужным в народно-хозяйственном плане, которые можно было увидеть в заводских и лабораторных изделиях сначала, а потом — в быту, измерить и почувствовать, перевести в рубли.

В Институте прикладной математики (ныне ИПМ имени М.В.Келдыша РАН), например, сотрудникам было категорически запрещено в рабочее время заниматься абстрактными теоретическими проблемами, как в том же МИАНе. Только прикладными и вычислительными, утилитарными, от которых был толк и выгода, которые можно было со временем пустить в производство, в Дело, в народ. И шло это всё, безусловно, от самого основателя института Мстислава Всеволодовича, мир праху его, и его твёрдой жизненной позиции: приносить пользу родной стране, а не быть мечтателем-чистоплюем, дармоедом, хапугой и иждивенцем…

Напомним, что при его непосредственном участии, помимо ИПМ, были созданы ещё и Институт космических исследований (ИКИ), и Институт медико-биологических проблем (ИМБП) АН СССР (ныне РАН). А его личный интеллектуальный вклад в становление Космоса и советского Атомного проекта невозможно измерить и переоценить: он был огромен…

7

Московский государственный Университет, и механико-математический факультет — в том числе, после успешного возвращения в столицу летом и осенью 1943 года, помимо чопорных профессоров-небожителей, приобрёл себе и ещё одну головную боль: обилие на факультете студентов-евреев, которых набралось в Ашхабаде (Туркмения) и Свердловске (местах временного базирования МГУ) тьма-тьмущая. И секретом это не было ни тогда, ни сейчас для людей знающих и думающих. Про то, что основная масса евреев Западных, Центральных и Южных районов СССР во время войны спешно эвакуировалась вглубь страны, чтобы отсидеться там, переждать лихолетье, писали и пишут теперь не только русские, но и наиболее объективные и порядочные еврейские историки, которым за это — честь и хвала. Г.В.Костырченко в первую очередь, который в известной и весьма поучительной книге «Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм»утверждал, что в разгар боёв за Москву и Сталинград в городах Средней Азии раз за разом вспыхивали массовые волнения местного населения из-за чрезмерного количества евреев, переселившихся туда из европейской части России. Переселенцы, к тому же, жили на широкую ногу — это во время войны-то, когда все вокруг бедствовали и голодали! — вели себя нагло и вызывающе с аборигенами, занимали их рабочие места и жилища. Чем вызывали жгучую ненависть и отторжение, и нескончаемые волнения коренных жителей-азиатов, совсем потерявших сон и покой из-за незваных и ловких гостей. Как, к слову, и регулярные антисемитские выступления вызывали в знак протеста, вплоть до погромов, которые руководителям республик и местным генералам-силовикам с трудом удавалось гасить.

Есть у Костырченко в упомянутой книге и другие интересные свидетельства. Телеграммы в Москву секретаря ЦК КП Белоруссии П.К.Пономаренко (1902-1984), например, где тот, докладывая Сталину в начале июля о том, что вся агитация вторгшегося врага «идет под флагом борьбы с жидами и коммунистами, что трактуется как синонимы», не очень-то лестно отзывался о евреях, утверждая, что, дескать, они и только они одни — виновники сложившихся в первые дни неразберихи и паники в республике; что панический исход беженцев на Восток «объясняется в известной степени большой еврейской прослойкой в городах: их объял животный страх перед Гитлером, и вместо борьбы — бегство»…

— ------------------------------------------------------------

(*) У Константина Симонова есть прекрасное четверостишье про то, как воевали евреи в Великую Отечественную. Хотя он напрямую и не называет их по понятным причинам, но… имеющий уши, да услышит, имеющий разум, да поймёт. Вот оно:

«Хоть шоры на память наденьте!

А всё же поделишь порой

Друзей — на залёгших в Ташкенте

И в снежных полях под Москвой».

К.Симонов

В своих воспоминаниях «Мои печальные победы» (откуда и была взята эта симоновская строфа) замечательный русский поэт и писатель, и очень мужественный человек С.Ю.Куняев, главный редактор «Нашего современника», описывает такой, например, характерный эпизод из жизни Сталина. Осенью 1941 года Вождю доложили, что эвакуированные на Восток евреи оперативно и делово, едва-едва успев распаковать вещи, создают в местах временного проживания закрытые элитные школы для своих изнеженных барчуков по образцу столичных — чтобы не смешиваться с русскими учениками, не видеть и не слышать их. Так вот, Станислав Юрьевич описывает сталинскую реакцию так:

«…Когда Сталин узнал, что осенью 1941 года в “запасной столице” СССР — Куйбышеве для эвакуированных школьников из семей столичного бомонда организуются такие же особые школы, как в Москве, он в сердцах произнёс: «Каста проклятая!»…»

— ------------------------------------------------------------

Это всё вещи известные, повторимся, хотя и скрываемые по понятным причинам: господа-товарищи-граждане евреи не любят про то говорить — на свой хвостик какать. Говорят же и пишут они теперь, задним числом, как раз об обратном. Что вроде как все они, поголовно, были тогда на фронте или в тылу врага, и даже и партизанили будто бы, и ту войну выиграли подчистую: показали Фрицам и Ганцам кузькину мать, намылили им, стервятникам и упырям, шею. Что и в концлагерях будто бы только одни евреи и маялись, бедолаги, а не славяне-русы, фронтовые потери которых, напомним, были вдвое меньше потерь лагерных и оккупационных: 8,5 миллионов против 16-ти! Понимай: в оккупации и в лагерях русских насельников в основном и уничтожали!!! Русских, а не евреев или ещё кого!!!...

Но мы, арии-славяне-русы, не станем с евреями спорить и переубеждать: без-полезно это!!! Так что пусть это всё останется на их совести. Зададимся лишь простым риторическим вопросом, рассчитанным на думающих читателей, на молодёжь: а из каких-таких евреев было создано 2-миллионное государство Израиль сразу же после войны? И это, между прочим, — официальная, значительно заниженная цифра. В действительности, как представляется, евреев там было вдвое, а то и втрое больше (сейчас там около 9 млн. человек)… Подумайте, люди добрые, напрягите мозги: то не было ни одного в Палестине, или почти не было, а то вдруг бац — и целые миллионы-тучи правоверных иудеев свалились на головы бедных арабов, оставляя тех без жилья и земли! Откуда такая прорва, спрашивается, из каких-таких злачных мест?! Ни из Европы ли? Ни из мифических ли гитлеровских печей, где якобы 6-ть миллионов евреев сгорело заживо, и по кому теперь по всему мiру ожидовевшая и продажная “прогрессивная и передовая общественность” обильные крокодильи слёзы льёт, народ честной “холокостит”?!!!...

8

Итак, пока простые русские парни и девушки воевали с фашистами на фронтах Великой Отечественной, грудью защищая страну, возвращавшиеся в Москву из эвакуации изнеженные еврейские барчуки заполняли собой все хлебные и престижные места в столице: консерваторию, киностудии и театры (ГАБТ — в первую очередь), театральные школы, вузы и конечно же Московский государственный Университет. Их засилье в МГУ было вообще тотальным. Что заставило уже осенью 1943 года секретаря парткома Университета Василия Фёдоровича Ноздрёва (1913-1995) направить в ЦК партии тревожное письмо, сообщавшее, что евреи-де буквально заполонили собой физфак Университета, где Василий Фёдорович работал тогда доцентом на кафедре молекулярной физики. В письме он привёл и цифру — 98%!!! И чего удивляться, что вся теоретическая и прикладная физика в СССР в послевоенное время была чисто-еврейской вотчиной… Такие же приблизительно цифры при желании могли бы привести деканы и всех остальных факультетов — будь они духом покрепче и посмелей. Про то же самое писал в своих воспоминаниях и выдающийся советский математик Лев Семёнович Понтрягин — про переживания одной своей аспирантки-еврейки по поводу того, что после войны в Московском Университете, по её словам, стало-де много появляться не-евреев!!! Она, бедняжка, от этого уже отвыкла!!!

Так вот, Василий Фёдорович Ноздрёв (боевой офицер и отчуга, участник боёв на Халхин-Голе и в битве за Москву, где он получил тяжёлое ранение и был комиссован из Армии, участник знаменитого парада 7 ноября 1941 года на Красной площади) предупреждал партийное руководство страны, что добром-де такое иудейское образовательное засилье не кончится. Хотя бы потому уже, что евреи традиционно хорошо организованны и сплочённы, и чужаков в свои ряды не пускают — категорически. Русским парням и девчатам после войны просто некуда будет идти: все командные должности и места в науке будут плотно заняты. А как поведут себя господа-евреи на командных должностях? — одному Богу известно. Ведь евреи — особая нация: так сами они все считают и так живут. Из Мiровой Истории можно наглядно прочесть и понять, что управлять ими и понукать, заставлять на кого-то чужого работать мало кому удавалось.

И так оно всё и случилось, как честный русский партиец предупреждал: в 1950-60 годы молодые русские учёные были у евреев-докторов, академиков и профессоров на побегушках, фактически, в рабах. И надо было обладать гениальностью И.Р.Шафаревича или А.Д.Сахарова, чтобы пробить этот плотный еврейский научный железобетон и пробиться наверх, к профессорским и академическим должностям и званиям поближе, к Большой науке. Или получить образование в 1920-е и 1930-е годы, как это успели сделать И.М.Виноградов, П.С.Александров, Н.Н.Боголюбов, М.В.Келдыш, П.Л.Капица, М.А.Лаврентьев, И.Г.Петровский, Л.С.Понтрягин, С.Л.Соболев, Н.В.Курчатов и другие. Иного пути у русских парней и девчат в своём собственном государстве не было…

9

Как бы то ни было, но по окончании войны “русская партия” в окружении Сталина, которую возглавлял А.А.Жданов (1896-1948), и которая тогда была ещё достаточно сильна, всю войну на себе вытащившая, — “русская партия” попробовала всё-таки столичных учёных-теоретиков “приземлить”, попытаться заставить их думать о земном и тленном, о хлебе насущном, а не о проблемах Пуанкаре и Гильберта. Толку-то от них!!! 25 ноября 1946 года Постановлением Совета Министров СССР в Московском Университете создаётся новый физико-технический факультет. И это помимо “фундаментальных” и “чистых” мехмата и физфака, которым физтех, по задумке, должен был составить ощутимую конкуренцию, оттянув на себя добрую часть талантливых преподавателей и студентов. Молодых людей, понимай, граждан своей страны, которые изначально должны будут учиться ходить по земле, а не летать в облаках и абстракциях.

И тут, справедливости ради, надо сказать, что мысль о создании в Москве нового образовательного научного Центра прикладного физико-технического направления принадлежала академику П.Л.Капице (1894-1984). Он долго носился с этой идеей, со второй половины 1930-х годов, почитай, когда его силком вернули из Англии в Москву. Вернувшись на Родину из-под палки, Капица вознамерился создать институт под себя, аналогичный Кембриджу, где Пётр Леонидович долго работал, сформировался как учёный, и порядки которого считал образцовыми. Он вроде бы убедил в этом Сталина, и тот уже был готов согласиться на уговоры мэтра, выделить деньги. Но в 1946 году отношения Вождя и академика резко испортились из-за категорического отказа Петра Леонидовича заниматься Атомным проектом. Строптивый Капица оказался в опале и даже был подвергнут домашнему аресту на какое-то время. А вместо планируемого института правительство решило создать лишь новый факультет в МГУ: сделать это было гораздо быстрей и дешевле…

10

И здесь весьма интересна и поучительна судьба нового факультета, и обстановка в нём, созданная евреями-профессорами, которые быстренько туда перебежали-трудоустроились, почуяв выгоду. 1 августа 1950 года (то есть ровно через 4 года со дня основания) зам-декана физического факультета МГУ профессор Ф.А.Королёв направил секретарю ЦК ВКП(б) Г.М.Маленкову исполненное глубокой тревоги и боли письмо, в котором говорилось, в частности:

«Несколько слов о физико-техническом факультете МГУ. Работники этого факультета в практике своей работы основываются на порочных идеях академика Капицы, который ставил целью факультета подготовку кадров особого сорта, из числа каких-то “сверх-гениальных” людей (а по сути всё тех небожителей и мечтателей-чистоплюев, от которых практической и народно-хозяйственной пользы ноль — авт.)… Решающим критерием для приёма на этот факультет является “беседа поступающего с академиком”. Именно мнение академика является решающим для отбора на этот факультет. Легко себе представить, какие кадры подбирают работающие там и задающие тон академики Ландау, Ландсберг, Леонтович(все сплошь чистокровные евреи — авт.)и другие. Это положение является совершенно нетерпимым»…

Летом 1951 года, ввиду сложившейся ненормальной ситуации и многочисленных жалоб русских преподавателей, физико-технический факультет МГУ был расформирован. Но евреи-профессора, успевшие свить там гнёзда, так просто сдаваться не собирались — терять в доходном научном деле свои господствующие позиции и барыши: не того они были характера и воспитания люди. Они каким-то хитрым манером сумели убедить профессора-совместителя физтеха и, одновременно, начальника отдела МИАНа русского учёного А.А.Дородницына (1910-1994) (лауреата Ленинской и 3-х Сталинских премий, между прочим) помочь им сохранить факультет. Вероятно, что-то крупное ему взамен пообещали, на что тот и клюнул (и действительно, 23 октября 1953 года, сразу же после смерти Сталина, Дородницын, минуя звание члена-корреспондента, то есть перескочив важнейшую иерархическую ступеньку, был избран академиком АН СССР; и произошло сие чудо, как представляется, не без участия еврейского академического лобби).

Итак, Анатолий Алексеевич принял предложение “помочь”, и подключил к этому делу своего товарища и бывшего сослуживца по ЦАГИ генерала от авиации Ивана Фёдоровича Петрова (1897-1994). А тот, как теперь представляется, через своего непосредственного начальника Василия Иосифовича, вышел на его всесильного отца. Ему-то он и озвучил при личной встрече мысль в необходимости сохранения факультета как учреждения, архиважного и архи-нужного для страны и народа...

72-летний Сталин, переживший несколько инсультов, начал тогда уже сильно сдавать — и всё больше и больше выпускать из рук бразды правления. Вокруг него, стареющего и слабеющего, закипели нешуточные под’ковёрные страсти и битвы, в которых, как хорошо известно, всегда и везде побеждают бездари и негодяи, мерзавцы, подонки и подлецы, ведущие схватки по законам подлости. Они-то окончательно и убедили Вождя не только сохранить факультет, но и преобразовать его, ввиду его особой важности, в отдельное образовательное заведение. Деньги, мол, на это имеются: страна успешно поднимается на ноги и богатеет после войны.

И Сталин сдался, послушался “доброхотов”, отправивших его в марте 1953 года на тот свет. 17 сентября 1951 года Приказом Совета Министров СССР в Москве был воссоздан Физтех, но уже как независимое от МГУ высшее учебное заведение. И первым его ректором, в награду за хлопоты, стал генерал-лейтенант Иван Фёдорович Петров, который оставался в этой должности до 1962 года, но был лишь ширмой и попкой по сути. А всем учебным процессом и всеми деньгами там заправляли евреи-профессора во главе с Ландау. Таким образом, Московский физико-технический институт со дня своего основания стал чисто еврейским высшим учебным заведением, куда еврейских юношей и девушек брали почти без экзаменов (если они только полными кретинами и идиотами не были, не умеющими умножить два на два). А русских студентов и преподавателей там было мало традиционно. И все они были там вплоть до крушения СССР на вторых, а то и третьих ролях — в качестве пустой массовки… {1}

11

Далее дело с развитием прикладной математики в СССР продвигалось так, коль уж была затронута эта наиважнейшая тема. В 1948 году выдающийся советский математик и механик академик М.А.Лаврентьев (1900-1980) создаёт в Москве (а с 1950 года становится его директором) Институт точной механики и вычислительной техники, где под его руководством и в кратчайшие сроки были разработаны первые образцы советских электронных счётных машин.

А в 1949 году, в разгар борьбы с безродными космополитами, уже на самом мехмате, святая святых всех математиков-теоретиков (которых от гордецов-небожителей не отличить), их главном форпосте и цитадели, была предпринята первая попытка руководством страны разбавить чопорных мехматовских профессоров прагматиками-прикладниками. На факультете указом правительства организуется кафедра вычислительной математики, первым заведующим которой (1949-1952 годы) стал профессор Б.М.Щиголев, и которая была встречена старыми преподавателями во главе с академиком А.Н.Колмогоровым в штыки, в течение 3-х лет подвергалась травле и бойкоту и практически не работала. По Москве ими, преподавателями-колмогоровцами, даже начали распространяться слухи, которые раздули до невероятных размеров в хрущёвские подлые времена, а в перестройку это уже стало “твёрдо-установленным фактом”, что в 1949 году теоретическую математику в СССР хотели-де уничтожить “враги” вследствие распространённого мнения, будто бы основным достоинством математики является её “полная без-полезность”. И люди тем слухам верили, как верят и до сих пор.

И только после того, как новую кафедру в 1952 году возглавил математик-вундеркинд С.Л.Соболев (1908-1989) — ученик легендарного Григория Михайловича Фихтенгольца и любимец Сталина, Герой Социалистического труда, кавалер семи орденов Ленина и лауреат 3-х Сталинских премий, — только тогда дело сдвинулось с мёртвой точки и быстро пошло вперёд, отвоёвывая для себя пространство и коллектив, отпугивая недоброжелателей и завистников.

Надо прямо сказать, не боясь ошибиться и перегнуть палку, что Сергей Львович был одним из самых крупных мiровых математиков ХХ-го столетия, по фантастическому таланту, глубине и новизне знаний, качеству научных работ равный А.М.Ляпунову, Д.Ф.Егорову и Н.Н.Лузину, И.М.Виноградову, Л.С.Понтрягину и М.В.Келдышу, Гильберту, Расселу и Цермело. Он внёс решающий вклад в бурное развитие современной точной науки и положил начало ряду новых направлений и дисциплин, от математической физики и до функционального анализа. А его ценнейший и поистине уникальный труд «Некоторые применения функционального анализа в математической физике» выдержал уже несколько изданий в России и США. И, надеемся, ещё не раз выдержит: потому что является фундаментальным и излучает СВЕТ! И по этой причине труд играл и до сих пор играет исключительно важную роль в формировании взглядов и навыков современных первоклассных математиков, как русских, так и мiровых, является у них настольной книгой, из которой они, как из волшебной шкатулки, черпают уже много лет без-ценные сведения и которую крайне тяжело достать.

За всё это 1 февраля 1933 года, когда Соболеву только-только исполнилось 24 года, он был избран членом-корреспондентом АН СССР (за решение знаменитой задачи Лэмба и построение строгой теории поверхностных волн Релея, главным образом). Уникальный случай в Истории науки! А 29 января 1939 года — в возрасте 30 лет!!! — он становится действительным членом АН СССР по Отделению математических и естественных наук (математика). И этот его академический рекорд, если так можно выразиться, впоследствии так никто и не смог превзойти; даже и А.Д.Сахаров, один из творцов водородной бомбы, ставший академиком в 32 года.

Сергей Львович, помимо природной гениальности, исключительной душевной щедрости и порядочности, обладал и ещё одним замечательным качеством для учёного: он был БОЙЦОМ, и всегда придерживался активной жизненной позиции. Так, во второй половине 1950-х годов, во времена хрущёвской оттепели, когда еврейское окружение Никиты Сергеевича, в угоду заокеанским хозяевам, принялось громить советскую кибернетику, объявив её “лженаукой”, сосущей-де напрасно деньги из казны, академик Соболев смело встал на её защиту, не опасаясь последствий и мести. Его знаменитая статья “Основные черты кибернетики”, написанная в соавторстве с А.И.Китовым и А.А.Ляпуновым и опубликованная в журнале “Вопросы философии” (1955 год, №4) сыграла определяющую роль в изменении отношения партии и правительства к данной наиважнейшей дисциплине.

Решительный и без-компромиссный характер Соболева проявился и в отношении академика-бузотёра А.Д.Сахарова, к которому он на первых порах (период создания термоядерного оружия) испытывал самые добрые и приязненные чувства. Но потом, когда Андрей Дмитриевич попал под мощнейшее сионистское влияние через вторую супругу Е.Боннэр, когда ополоумел, скурвился и пошёл в разнос: возжелав прославиться и войти в Историю ещё и как великий миротворец и правозащитник, начал поносить устно и письменно свою страну и строй советский, — Сергей Львович решительно порвал с ним всякую связь и встал к нему в оппозицию. Так, он был одним из инициаторов в АН СССР сообща выступить с резкой критикой зарвавшегося политикана, для чего одним из первых подписал в 1973 году коллективное письмо учёных в газету «Правда» с осуждением “поведения академика А.Д.Сахарова”. В том письме Сахаров справедливо обвинялся в том, что он “выступил с рядом заявлений, порочащих государственный строй, внешнюю и внутреннюю политику Советского Союза”, а его проплаченную Западом шумливую правозащитную деятельность советские академики-подписанты единодушно оценивали как “порочащую честь и достоинство советского учёного”…

12

Понятно, что такого человека запугать, приручить и приструнить было нельзя, заставить свернуть с намеченной стёжки-дорожки. И мехматовские чопорные профессора-колмогоровцы по-собачьи поджали хвосты и отступили. А Сергей Львович, наоборот, активно приступил к действиям на новом посту. И уже в 1952 году, через несколько месяцев после своего назначения, он пригласил на кафедру вычислительной математики в качестве профессора Алексея Андреевича Ляпунова (1911-1973) — основоположника советской кибернетики, крупного специалиста в области теории функций действительного переменного, а также математических вопросов кибернетики и лингвистики. Новый профессор начал читать на мехмате курс “Программирование”, который пользовался большой популярностью среди студентов, быстро завоёвывал их сердца.

Видя это, какой прямо-таки бешеной популярностью пользуется у молодых мехматовцев вычислительная математика, в 1955 году Соболев выступил инициатором создания при кафедре вычислительного центра, позднее выросшего в Вычислительный центр МГУ. Директором центра стал молодой профессор кафедры И.С.Березин (1920-1982), с деятельностью которого были связаны многие важные достижения советской вычислительной техники и информатики. Так, уже в 1956 году в руководимом им центре была введена в эксплуатацию электронно-вычислительная машина «Стрела», а в 1960 году начался серийный выпуск созданной учёными кафедры малой универсальной машины «Сетунь» (руководители Н.П.Брусенцови Е.А.Жоголев), основанной на троичной арифметике. Центр за короткое время вошёл в число самых мощных в стране. «Вычислительная мощность центра в первые годы существования составляла свыше 10% суммарной вычислительной мощности всех имевшихся тогда в СССР компьютеров», — так теперь сообщают об этом современные энциклопедии, которым можно верить...

В конце 1957 года С.Л.Соболев оставляет кафедру и переключается на другое архиважное и крайне-нужное дело, целиком и полностью захватившее его, — создание Сибирского отделения Академии наук СССР, которое началось со строительства Новосибирского Академгородка, куда он и переехал на временное местожительство. Руководство кафедрой вычислительной математики он передаёт академику А.Н.Тихонову (1906-1993), при котором и сама кафедра, и Вычислительный центр разрослись до таких огромных размеров и значения, что в 1970 году получили возможность выйти из состава мехмата, став основой, или фундаментом нового университетского факультета вычислительной математики и кибернетики — ВМК…

(Конец ознакомительного фрагмента. Продолжение читайте на сайте МОЁТВОРЧЕСТВО.RU)