Иисус. Нет уже ни иудея, ни язычника. Серия "ДоАпостол".

Гордость и предрассудки воздвигают невидимые, но странно крепкие стены, разделяющие людей. Кто из нас хотя бы раз в жизни не стоял перед такой невидимой стеной, построенной из непробиваемых камней национальной обособленности, богатства, званий, религиозных предпочтений? Кто может сказать, что сам напрочь лишён преклонения перед этими столь важными в нашей жизни категориями? И остаться при этом правдивым и искренним?

Но ни люди, ни сам Сатана, которому приписываются все греховные человеческие помыслы, не могут устоять перед истинной верой. Стена разделения разрушается, преграды устраняются, и истина, сокрытая веками, выходит на свет. А истина в том, что все мы — люди, "того и другого создал Господь"[1]. И каждый достоин уважения. При том, что готов уважать других...

Он был окружен врагами не только могущественными, но и крайне ожесточенными против него теперь. Он был преследуем открытой ненавистью фарисеев и их тайными кознями. К творимым им чудесам народ приникал с жадностью, словно то была чистая вода из колодца Иакова. Но тот же народ не хотел видеть в нём Мессию, а фарисеев привык уважать и слушаться. Вожди и наставники народа уже готовили для него приговор осуждения и смерти.

Иисус оставил на время свою страну и отправился в чужие языческие города, чтобы найти в них отдых и мир, в котором ему было отказано на родине. "И вышедши оттуда, Иисус удалился в страны Тирские и Сидонские "[2].

Тир и Сидон — древние финикийские города-государства. Издревле боролись они друг с другом за господство в Финикии. Их языческие храмы, величественные дворцы, базары, пристани соперничали друг с другом в красоте и роскоши. За ними простирались голубые просторы Средиземного моря. И вся эта земля, всё это море для иудеев были дважды, трижды языческими. Язычниками были сами финикийцы. Будучи подданными Рима, они подчинялись ненавистным римлянам — тоже язычникам. И, наконец, образование и язык финикийцев были греческими — и вновь ненавистными языческими. А море связывало эту страну со всем чужеродным в мире, противным иудейской вере. Так чего искал в этих городах Мессия из иудеев?

Иуда, называемый учениками Дидим — близнец, жаждал ответа на этот вопрос для себя. Быть может, он единственный из всех учеников, ведомых Иисусом, приближался к правильным ответам на подобные загадки Учителя. Он не был из числа детей земли, увлекаемых Иисусом в надежде на чудеса, на место рядом с Учителем в будущем царстве. Образование в этом смысле никогда не даётся даром, а у него оно было явно в излишнем для других учеников количестве — он знал языки, изучал философию, прошёл религиозные школы фарисейства, а затем и ессейства. У человека столь широко образованного возникает привычка думать, думать всегда. Даже тогда, когда твою жизнь определяет искренне любимый Учитель, предмет поклонения и уважения. Дидим стремился понять его и, в отличие от остальных учеников, иногда понимал.

Так было и в последнем случае. Конечно, видимая всем, лежащая на поверхности причина их ухода из Иудеи была та, что они на время покидали ставшую опасной для них страну. Была и другая причина, тоже понятная всем. Среди финикийцев жило немало иудеев. Часть из них перенимала язык, обычаи, религию народа-язычника. Иисус хотел говорить с ними, хотел нести им свой свет. Он называл их в разговорах с учениками "погибшими овцами дома Израилева", и сожалел о них, и сокрушался. Вести о деятельности Иисуса проникли уже в эти далекие области, и многие шли к Нему, пророку из Иудеи, и возвращались к Отцу Небесному, и прославляли имя Господа, от которого отвернулись, живя в чужой стране. Да, это было поистине немаловажно.

Но была и третья причина, и Дидим прозревал её. Вначале с удивлением и недоверием, потом с просветлением и радостью. И те два случая, что дали толчок его мысли, достойны отдельного рассказа...

Иисус любил проповедовать на берегу моря. Быть может, сине-зелёная гладь Средиземного моря напоминала ему родные воды Галилейского? Но здесь всё было иным: и соленая вода, и светло-жёлтый песок берегов, в котором утопали по щиколотку ноги. А может, волны и неумолчный шум моря просто настраивали на особый, задумчивый лад, приближали Его к величию и простоте, присущим нерукотворной природе? Иначе чем объяснить Его стремление к зелёным горам, к морю, к синеве небес, к этим извечным краскам, на фоне которых протекают, сменяясь, человеческие драмы? Так или иначе, но и в тот день они расположились на берегу моря, на песке возле воды. То были ранние часы, любимые Учителем, рассветные, тихие. Ещё было мало народа на берегу, и ещё Учитель не отверзал уст для разговора с ними и с теми из иудеев, что шли на берег в надежде на чудо. Они согревались в тёплых лучах восходящего солнца, радуясь медленной смене тишины ночи на хлопотливый шум дня. Отчаливали от пристани последние, уже опаздывающие на ловлю рыбаки из нерадивых сонь, что встречаются на всех берегах. В деревне неподалёку кричали петухи, соперничая друг с другом в громкости и высоте издаваемых криков. Время от времени обрадованно клохтала какая-нибудь из подчиненных им кур, и снова раздавался победный клич исполнившего свой мужской долг петуха. И, несмотря на эти звуки, окружающий мир всё ещё был очень тих и покоен.

"И вот, женщина Хананеянка, выйдя из тех мест, кричала ему: помилуй меня, Господи, Сын Давидов! Дочь моя жестоко беснуется"[3]. Упав на колени перед сидящим на песке Учителем, обняв Его ноги, какая-то женщина лобызала края Его одежд, и плакала, и умоляла о спасении дочери своей. Она нарушила рассветный покой, что царил в их сердцах. Она билась о стену разделения, воздвигнутую иудейской гордыней. Эта гордыня не позволяла им сострадать какой-то язычнице, и первым движением Симона-Кифы, и Симона-Зилота было оттащить от Учителя несчастную. Но Учитель остановил их жестом. Вознегодовали и остальные ученики, и что-то злобно кричали ей. Кроме двух, одним из которых был Дидим. Его сердце когда-то уже разрывалось между любовью к собственной матери и требованием ессев считать её нечистой и чужой. Он эту дорогу прошёл однажды, а дважды в таком не ошибёшься.

Но что было этой матери до людей, в чём-то её укоряющих?! Разве они могли остановить её, когда она была уверена — Он может исцелить её дитя! Она не могла потерять последнюю надежду, ибо её боги отказали ей в помощи.

— Разве не исцеляешь ты богатых и бедных?! — спрашивала она у Иисуса, заливаясь слезами. — Кто ни просил тебя о помощи, того коснулась благодать Твоя… Дай же и мне твоей силы, не пожалей её для несчастной матери… У тебя ведь тоже есть мать, посмотри на меня так, словно я — это она… Не может сын отказать матери в горе, если в силах помочь!

Но Иисус не отвечал на просьбу женщины. В удивлении смотрел Дидим на лицо Учителя. Он не помнил такого холодного выражения лица у Иисуса. Учитель принял эту просительницу так, как в былые времена всеобщего непрощения в их семье принял бы её собственный отец Иуды — с равнодушием, граничащим с презрением, чуть ли не с отвращением. Это лицо было отражением лиц обоих Симонов, которых Дидим считал людьми недалёкими и простоватыми, а посему — ещё и злыми, отражением лица Иуды-казначея, с его непримиримой враждой ко всему неиудейскому. Это было лицо Ханана, и Каиафы, его зятя, и фарисеев, когда они говорили либо думали о римлянах, своих недругах… На эти несколько мгновений Дидим потерял Учителя. Сердце его разрывалось от противоречивых чувств отчаяния и надежды, ибо не мог Дидим поверить окончательно в то, что это лицо — настоящее. Те же чувства испытывал ещё один ученик Иисуса, с удивительно нежным овалом лица и изящной фигурой. Как и Дидим, последний с выражением отчаяния взирал на Учителя, и даже требовательно теребил Его за рукав одежды, и пытался даже что-то укоряюще шептать Учителю, который словно и не слышал этого, любимого им, ученика на сей раз.

Но мать не теряла веры. И когда Иисус встал, и прошёл мимо, словно не слыша её мольбы, она последовала за ним.

— Остановись, Господи, не уходи! Любовью твоей заклинаю тебя! — вне себя кричала она тому, кто был видимо холоден к её горю. Даже и твоё сердце болит о ком-то, сжалься надо мной во имя тех, кого любишь!

Раздражённые её настойчивостью ученики попытались оторвать цепляющиеся руки от одежд Иисуса, но тщётно. Горе придало ей сил, которых не было у них. И тут даже они стали просить Его отпустить её. Подарив то, о чём она неотступно молила. Обернувшись к женщине, что проползла эти несколько шагов за ним на коленях, он со странным выражением, обращаясь скорее к ученикам, и ища в них какого-то отклика, сказал:

— Я послан к погибшим овцам дома Израилева.[4]

И в этих словах Дидим услышал упрёк. Скрытый упрёк ученикам. Разве не говорил Он им множество раз: "Я пришел в мир, чтобы спасти всех, принимающих Меня"? Дидим первым из всех понял урок, который пытался преподнести им Иисус. Он испытывал их, одержимых исключительностью иудейского духа. Он знал, что большинство не подготовлено к любым благодеяниям Его по отношению к потомкам проклятого рода. Никто из них и не думал помочь душам, находящимся во мраке.

Пройдясь своим пронзительным взглядом по лицам учеников, Иисус продолжил мысль:

— Нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам.[5]

Такой ответ обескуражил бы любого менее искреннего просителя. Он означал: благословения, дарованные избранному народу Божьему, не могут быть отданы другим, презренным чужестранцам. Он был оскорбителен по сути своей. Но что-то в голосе говорящего было иным, отличным от самих слов. Иисус не смог на сей раз сохранить холодность и равнодушие. Он чувствовал сострадание. И этого сострадания не мог скрыть — дрогнувший голос выдал его.

Никогда ещё эти уста не отвечали на мольбу просящего чем-нибудь иным, кроме милосердия, и на сей раз они просили того же. И труден был им этот холодный ответ, невыносимо труден, — вот что понял Дидим.

И не он один. Душа матери была полна редкостной надежды. И, как эхо, последовал её ответ, ответ, в котором была уверенность в успехе:

— Так, Господи! Но и псы едят крохи, которые падают со стола их!

Быть может, Он испытывал не только их, своих учеников. И её любовь и вера были подвергнуты испытанию. И на века он ободрял своих последователей, учил не ослабевать и надеяться, даже когда слух Всевышнего, кажется, закрыт нам. Мало ли какие могли быть мысли у одного из величайших Учителей человечества?

Но в это мгновение он не сумел продлить пытку. Никогда не забыть Дидиму улыбку, озарившую любимое им лицо. Словно прощение всех грехов. Облегчение, радость, любовь выразили эти черты. Иисус сказал:

— О, женщина! Велика вера твоя; да будет тебе по желанию твоему...

Стоит ли удивляться тому, что было потом! Они шли по городам Десятиградия[6], на восток от Иордана, и Он исцелял слепых, хромых, немых, увечных, уже не спрашивая о их вере. А ведь это была область, которую иудеи по возвращении из плена уже не могли никогда вернуть себе, и занята была она главным образом язычниками, и была римской провинцией… И эти язычники и полуязычники "прославляли Бога Израилева", и не отрывали изумлённых глаз от Иисуса. А они, ученики, в полной мере постигали истину — любовь не ограничивается одним народом, в любви нет места предубеждениям. Трудно давалась эта истина всем ученикам, кроме Иуды-Дидима и того, кого называли любимым учеником. Лишь эти двое несли в душах своих искры человеческого понимания, что даны немногим. Но они и были избранными, другими. Даже до встречи с Иисусом.

[1] Притчи.22-6.

[2] Евангелие от Матфея. 15-21.

[3] Евангелие от Матфея. 15:22.

[4] Евангелие от Матфея.15:24.

[5] Евангелие от Матфея. 15:26.

[6] К югу от Голана и к западу от Аврана был расположен ряд городов, известных в Евангелиях под общим названием Десятиградия или, по-гречески, Декаполис.