Уютные застенки (со-автор - Владислава Ристори)

Вот говорят же, мол дурное дело не хитрое.

Эх, дать бы в рожу тому законченному идеалисту или очевидному лжецу, который это выдумал. Воистину, вы представляете, как трудно отрезать кусочек за кусочком, аккуратно обирая мясо с костей, стараясь как можно дольше не повреждать крупных сосудов, чтобы жертва подольше оставалась в живых.

Такая вот у меня сволочная работа. В самом что ни на есть реальном садистском интернациональном клубе. Или организации? Черт, постоянно забываю, как величается наше милое сообщество по криминально-девиантным интересам.

Клиентура у нас — элита всея человечества. Бизнесмены, финансисты, светила современной науки, видные государственные и военные деятели и даже священники. Ох, знали бы прихожане, на какие непотребства расходуют пожертвования Их Толстозадые Святейшества.

Как ни странно, но деятельность нашего закрытого общества оказывает весьма благоприятное влияние на всемирный экономический и политический климат: бывали случаи, когда после, а то и во время, разделывания жертвы под номером сто лохматым заключались международные дипломатические соглашения, перемирия, важнейшие финансовые сделки. Работаем во благо, товарищи, во благо нынешнего и будущих поколений. Вот только подопытным крысам плевать на это.

Надоело скрывать свои садистские наклонности? Тогда вам к нам. Каннибалистические? Тем более. Принцип добровольности в БДСМ кажется злой шуткой излишне цивилизованного общества? Тоже к нам, хотя за дополнительную плату. А вот запытать до смерти какого-нибудь знакомого ублюдка — только для проверенных клиентов и по возможности.

Для проверенных клиентов работаю и я. В перечне оказываемых услуг моя должность помечена как малопопулярная, зовется «Профессиональный мучитель». Специально для ленивых, бестолковых, неуравновешенных из-за острого диссонанса между личными и общественными интересами, а также для попросту малодушных клиентов.

К последним можно отнести моего сегодняшнего нанимателя, мистера Пайко. Прежде мне доводилось работать на него пару раз, но этот заказ — что-то действительно гадкое. Долговременная пытка, не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой — будто допрос собираюсь вести, ей-богу. Страшно представить, сколько заплатил за такой сервис этот азиатский толстосум-извращенец, из-за которого я сейчас прусь по бездорожью под проливным дождем, утопая в грязи, к нашему многофункциональному штабу, располагающемуся на территории одной из стран, некогда состоявшей в ОВД. Сие мрачное здание в свое время было домом скорби, так что внешний вид — только фильмы ужасов снимать, зато внутри — большинство помещений хорошо отремонтированы, за исключением нескольких пыточных камер (для клиентов, любящих соответствующий антураж).

На КПП суровые мужики из охраны вновь требуют документы. Можно подумать, я тут в первый раз.

Вообще иногда, как правило, в состоянии подпития уже почти неприличного я задаюсь вопросом, на кой черт мне такая работа. Вроде бы кроме высокого заработка и причин-то нет. Хотя порой я понимаю наших клиентов — это восхитительное чувство свободы и власти, когда стоишь выше религии, морали и закона: что может быть лучше? Впрочем, возможно, мне просто не хочется, чтобы жизнь напоминала французское кино, где большую часть времени ничего не происходит.

На входе меня встречает охранник, который будет сегодня меня страховать. Обычно и клиенты, и мои коллеги обходятся без этого, но сопутствующий риск у нынешнего заказа мистера Пайко крайне высок. Сам он прибудет только через два часа — тем лучше для нас. Жертва пока в отрубе в подвале.

Вместе с охранником, Иваном, идем на склад. Там нас уже ждут завхоз Алеш и доктор Ляшчук — он сегодня также будет мне помогать, чтобы товарищ будущий покойный не окочурился раньше времени.

— Здравствуй! — говорит доктор. — Аптечку со всем необходимым я собрал, — передает мне белый чемоданчик с красным крестом. Внутри него стандартный набор медикаментов, большинство препаратов пронумерованы — для удобства использования в экстренных ситуациях — все же мало кто из клиентов и сотрудников смыслит в фармацевтике. — Сейчас же вынужден вас покинуть — надо глянуть крематорий, а то совсем эти "алкоголіки" распустились.

Наш добрый доктор когда-то был патологоанатом и коронером. Не мудрено, что здесь он в первую очередь стал завморгом, а из-за недостатка кадров еще и врачом. Как он появился в нашем дружном коллективе, никому не известно. Поговаривают, что он приходится родственником директора. У Седого Колобка (так мы его зовем за глаза) есть особенность — всех тунеядцев, лентяев (а в его представлении это все, кроме него) он называет не иначе как "алкоголіками", что, впрочем, не мешает ему пить больше всех и не по разу в день наведываться в здешний бар.

— Чтоб был через два часа как штык. Трезвый, — говорю я "Айболиту", на что тот машет рукой и скрывается за дверью. Иван и Алеш только ухмыляются — все знают, что понятие «трезвый» у Седого Колобка сильно отличается от общепринятого.

Хмуро гляжу на охранника, и тот удаляется в оружейной.

На складе хранится все, чем богата наша тайная организация: арсенал, техника, медикаменты, шмотье для мучителей и жертв и, конечно, пыточный инвентарь, разнообразие которого поражает самое смелое воображение. Тут и вполне безобидные вещи, что сразу и не поймешь, как их применить в пытках, и вполне очевидные инструменты. Есть даже отдельная секция с инквизиторскими орудиями — и это не какая-нибудь музейная рухлядь, а качественно работающие механизмы, сделанные на заказ современными мастерами.

Алеш берет лист с описью и мы идем к секции вспомогательного оборудования. Там находится все, что не предназначено для экзекуции, но помогает в ее проведении: от приспособлений фиксации до столовых приборов (каннибалы поймут). Киваю на подсобный металлический стол на колесиках, номер которого завхоз помечает у себя в бланке. Ставлю на стол небольшой проигрыватель. Внутри, на диске, исключительно кантри начала второй половины прошлого века — на мой взгляд, разделывание людей под такую музыку добавляет процессу цинизма. Для фиксации выбираю стандартное кресло, легко становящееся разделочным столом, отдаленно напоминающим гладильную доску.

Беру с собой железную двухъярусную тележку и качу ее в сторону стеллажей с колюще-режущими. Там нахожу набор игл и специальные к ним металлические прищепки. Перехожу к бритвам: стальной открытый клинок куда эффективней любого ножа или скальпеля, хотя его тоже придется взять: одно дело резать без разбора, другое — снимать кожу. Все эти орудия попадают на тележку, а вскоре к ним добавляются изогнутые шипы.

Переходим в отдел с бытовыми и медицинскими инструментами. Первым делом — хирургический пинцет и стоматологические щипцы. Мало кто знает, что их целых четыре вида. Далее — бытовуха, наследие 90-х… Паяльник (святое дело), газовая зажигалка (маяться еще со свечами), тонкий надфиль, пассатижи — авось и пригодятся. Какой оказывается у нас богатый выбор напильников. Вот только как их использовать — зубы разве что шлифовать. Ладно, может когда-нибудь попробую. Разные кислоты и щелочи — нет, сегодня обойдемся без лишней химии. А вот банка соли сгодится.

На дальней полке сиротливо лежат неизменные спутники офисного планктона — дыроколы и степлеры. Рядом с ними — спицы для вязания (одну стоит взять), утюги и кипятильники.

Почти демонстративно обхожу стенд с бензопилами. Может в кино они и хорошо смотрятся, но столь однозначные орудия больше подходят для массовой резни, использовать подобное в пытках — разве что для запугивания. Только шуму от них столько, что оно и даром не нужно.

Направляюсь к инквизиторской секции.

— Особо не шикуй, — говорит мне Алеш.

— Почему?

— Говорят, сегодня к нам пожалует Его Святейшество.

— Какое из? — ухмыляюсь.

— А, черт разберет этих служителей культа.

Сия новость меня ничуть не расстраивает: здесь меня интересуют только две вещи: зубчатые щипцы (а попросту яйцедробилка) и одна из модификаций испанского сапога (костолом).

Следую далее в хранилище спецодежды. Вообще, для клиентов есть стандартное одеяние, но, как по мне, это просто моветон — разделывать человека в шмотье а-ля мясник или радужный хирург, поэтому надеваю черный костюм, напоминающий пасторское облачение, естественно, без колоратки, хотя это было бы забавно. Вместо одной из верхних пуговиц широкоугольный объектив: доктору так будет проще контролировать мои действия.

Выхожу к Алешу, он мне сообщает, что Иван уже отвез в камеру подсобное оборудование и сейчас проверяет следящие устройства. Расписываюсь в листе описи одолженного имущества; как полагается, накрываю безобразие на тележке брезентом и иду прочь со склада.

По пути захожу в пищеблок. Тут и буфет, и кабак. Рядом располагается комната отдыха для сотрудников и клиентов в состоянии уже полного "катарсиса" — что поделать, работа с людьми всегда сопутствует моральному напряжению, которое надо как-нибудь снимать. Возле барной стойки нахожу Седого Колобка, тот делает большие глаза, будто говоря: «Я только что сюда зашел», и покидает столовую. Киваю официанту, тот выдает мне бутылку коньяка. Вот, еще один плюс моей работы: можно пить прямо во время исполнения служебных обязанностей.

Иду к уже ставшей привычной камере. Мой «рабочий кабинет» состоит из трех помещений: аппаратная — технический пункт, который приходится делить с коллегами, пыточная и комната наблюдения для клиента. Последние два разделены зеркалом Гезелла. Помню, в студенческие годы на дверях главного входа института было такое вот зеркало, и всякий раз, когда мне доводилось подходить к этой клятой двери, складывалось ощущение, что кто-то за ней, возможно, уже осведомлен о моем приходе, но мне это неизвестно. Как меня раздражал и даже страшил этот момент мнимого неравенства.

Захожу в аппаратную. Камеры настроены, жертву уже принесли и привели в сознание, окатив ведром холодной воды. Гляжу в окно, мистера Пайко у входа встречает шеф. Доктор Ляшчук выдает мне наушник, и я выхожу в коридор.

Подходит Пайко. Отдаем дань вежливости: пожимаем руки, говорим, что рады встрече, сопровождаем слова сдержанной улыбкой. По дороге к наблюдательной говорю толстосуму, что в самом начале придется сделать перерыв по техническим причинам. Он соглашается, уверяет, что не сомневается в моем профессионализме, а специалистам он склонен доверять. Киваю в знак признательности, а в голову приходят крамольные мысли. Интересно, во время экзекуции с кем он себя ассоциирует: с палачом или жертвой? И не догадалась ли еще миссис Пайк, от чего ее муж после командировок в Восточную Европу устраивает ей секс-марафон? Хренов импотент.

Наконец азиатская рожа этого ублюдка скрывается за дверью обсервации. Пора начинать.

Вхожу в камеру. К креслу прикован парень лет двадцати с лишним. Обнаженный (по личному пожеланию мистера Пайко). Пытается вырваться, в глазах смесь непонимания, испуга и зарождающейся ярости, мычит что-то сквозь кляп, который я срываю. Требования не заставляют себя ждать.

— Выпустите меня отсюда, — говорит по-английски, акцент выдает в нем жителя южных штатов. То ли и вправду в Америке сплошные дегенераты, то ли в загребущие лапы нашего филиала ада попадают только такие экземпляры. Смотрю на него, как на идиота, и надеваю хирургические перчатки. Видимо, это незатейливое действо производит отрезвляющий эффект, и в его бедную головушку приходит понимание его незавидного положения. Он пытается успокоиться: с маньяками и террористами принято налаживать контакт. Выходит плохо, потому что следующие слова до жути банальны:

— Кто вы?

Хороший вопрос. Как там говорит моя племянница… «Пикассо с бритвой». И где понабралась такого?

Дальше все как всегда: «Где я?», «Меня будут искать» и т.д. Хоть бы кто-то спросил о погоде или ценах на нефть: это, по крайней мере, ввело бы меня в ступор, что куда продуктивней всяких там контактов.

— Для чего я здесь?

— Ни для чего, — лгать человеку, которого в скором времени убью — до такой низости мне еще далеко. — Считай, тебе не повезло, — добавляю я и открываю аптечку. Препарат с номером ноль — военная разработка, под таким умереть даже в случае большой кровопотери или, скажем, от болевого шока практически невозможно, по крайней мере, в течение ближайших часов. Создал эту чудодейственную сыворотку один из наших клиентов: ученый и врач. За жертв расплачивается он именно ею. Даже неудивительно, что личность, профессия которой обязывает к человеколюбию, имеет столь эксцентричное хобби. Это же как нужно было достать человека с этими современными принципами: демократии, гуманности, толерантности, космополитизма… Пардон, патриотизма. Не доросли еще до космополитизма. Не осознали всю суть.

— Что вы собираетесь делать? — опять этот хмырь. Еще и возмущается. И чего так дергаться? Светлое завтра ты не увидишь, равно как и я, и как все остальное человечество.

— Собираюсь подарить тебе вечную жизнь.

А что? Последующие часы вполне сойдут за вечность. Вкалываю сыворотку и удаляюсь. Полчаса. Всего лишь полчаса, чтобы подействовал препарат, и придется давиться главным блюдом.

Это время я провожу в компании коньяка и Ляшчука. Все равно, при всем желании напиться сейчас не получится. На сердце тяжело, и нет, это не совесть, это отчаяние. И чего мне не сиделось в киллерах? Убить человека просто, но убивать так…

Минуты истекают пугающе быстро, и вот, я вновь в камере, качу перед собой тележку. Иван запирает дверь и становится у входа так, чтобы не попадать в объективы камер. Убираю брезент и включаю проигрыватель, после этого громогласные мольбы о помощи стихают.

— Пожалуйста, я хороший человек, я ничего плохого вам не сделал, — говорит он, глядя то на меня, то на охранника. Зря, Иван, как никто другой, может много часов подряд стоять как изваянье Церетели, даже если начнется конец света.

— Я никому ничего не скажу.

Вот заладил. Вообще, я предпочитаю работать без лишнего шума. Крики, вопли и мольбы раздражают до безобразия. Для этого даже пришлось освоить такую трудоемкую операцию, как перерезание голосовых связок, естественно, под чутким руководством Колобка и на трупах. И все бы хорошо, но удод Пайк категорически против. Это реально задалбывает, но, что поделать; желание клиента, как известно, закон, поэтому приходится изворачиваться.

Подключаю паяльник к сети, раскладываю стоматологические щипцы на столе, рядом кладу зажигалку. Все манипуляции провожу с самым равнодушным выражением лица. Пытать человека можно с самым разным настроем: воодушевлением, радостью, интересом, презрением, злорадством, ненавистью; но самое страшное для жертвы — это не чувствовать отклика на свои боль, страх и страдания, лишь пустое безмолвное безразличие. Порой, сейчас уже реже, во снах я вижу лица замученных мною людей. Их так много, что они сливаются в одно — единое и безобразное, а глаза вовсе не мертвые, но ужасающе бесчувственные. И черт меня подери, если это не самый худший кошмар.

Надавливаю на подбородок, ему приходится открыть рот, и начинается поистине зубодробительное шоу «Убойный и самый эффективный дантист». Пара различных щипцов для верхней челюсти и пара для нижней — какие именно использовать, меня консультирует Ляшчук. Да, не зря я ненавижу стоматологов, не дай бог, попадешь еще к такому вот зубодеру. И… все, сделано. Отхожу чуть в сторону: даю полюбоваться мистеру Пайко. Парень наклоняет голову и сплевывает кровь. Возвращаюсь вместе с зажигалкой. В его глазах отражается настоящий ужас, он пытается вырваться, поэтому приходится использовать подлый прием — кулак в морду, если не убеждает, то уж дезориентирует точно, хотя бы на мгновение, которого мне хватает, чтобы начать прижигать открытые раны, а дальше этот засранец сам не затыкается: орет так, что закладывает уши. Неженка. Впрочем, и в этом есть светлая сторона: такими темпами он скоро сорвет к чертям голос. Все, теперь, случайно или намеренно, у него не выйдет откусить себе язык и сдохнуть. Вот оно — величайшее свинство и величайшая власть — отобрать у человека не только право на жизнь, но и право на смерть. И кто там из выдающихся умов говорил, что это невозможно?

Тяжело дышит, пытается что-то сказать беззубым ртом, но я не настолько хорошо знаю английский, чтобы понять что именно. Во взгляде мука и ненависть. Теперь не трудно догадаться. Впрочем, это ненадолго. Беру надфиль, вожу им перед его глазами, будто примериваюсь, хотя на самом деле даю знак доктору.

— Не глубоко, — раздается в наушнике. — Около двух сантиметров.

Так и делаю: резко вырываю сначала левый, через секундную паузу правый глаз. Вновь прижигаю раны направленным огнем. Запах паленого мяса и волос становится столь отчетливым, что тянет блевать.

Какой же нужно быть сволочью, чтобы лишить человека зрения, главного поставщика информации? Но я на этом не останавливаюсь, беру спицу, и через пять минут он лишается еще и слуха.

Уф, теперь можно немного расслабиться и не изображать из себя воплощение полнейшей невозмутимости. Лишь чуть отпустить контроль: Пайко никуда не делся. Вхожу в раж, не обращаю внимания на вопли и хрипы: сейчас передо мной ни человек, ни личность, даже ни индивид, а лишь биологическая масса.

Перехожу к пытке, прославленной фашистами, — иголки под ногти. Двадцать игл и небольшой молоток — это будет долго. Возможно, я говорю это вслух, не знаю, ведь для меня чувство времени уже потеряно. Это так просто, будто забиваешь гвозди. Закончив, креплю прищепки и резко поднимаю их на девяносто градусов, за два подхода: сначала ноги, потом руки. В таком же порядке и также резко вырываю эти незатейливые конструкции. Посыпаю раны солью.

Далее — железные шипы. Штук пяток на каждое плечо. Металл врезается в плоть, как нож в масло. Кровь льется аккуратными струйками по коже, и черт меня возьми, если в этом нет ни капли красоты. Такое не привидится даже в самом гротескном наркотическом бреду. Ставлю пламя зажигалки на максимум и нагреваю выступающие части шипов. Краем сознания замечаю, что улыбаюсь.

Во мне играет азарт, поэтому вскоре это почти бездействие мне надоедает. Шипы отправляются в утиль, я небрежно обрабатываю раны медицинским спиртом и берусь за бритву. Острая и опасная. Придется немного сбавить обороты, ведь стоит надавить чуть больше нужного, и будет преждевременный труп. Хренов Пайко будет недоволен, а мне урежут гонорар. Эта мысль немного отрезвляет. Наношу кровавые полосы — плечи, голени, грудь, живот — так быстро, что могу поклясться, я слышу свист. Откладываю бритву на стол: она мне еще сегодня пригодится, и берусь за паяльник. Прижигаю наиболее чувствительные части тела: соски, внутреннюю сторону бедер, головку члена и колечко ануса. Так, надо завязывать с термическими пытками.

Перевожу дух и сосредотачиваюсь: сейчас предстоит самый трудоемкий этап — снятие кожи с предплечий. Под руководством Ляшчука делаю неглубокие надрезы скальпелем по отмеченной черным маркером линии, подцепляю кожу пинцетом и срываю — оказывается, это куда проще, чем кажется. Сыплю соль на сочащуюся трубчатую плоть, не скуплюсь, ту же процедуру проделываю с другой рукой.

Неиспользованными остались инквизиторские орудия. Испанский сапог, точнее его русская модификация времен тайной полиции Бенкендорфа. Обхватываю железными обручами колени, голени и ступни и начинаю вбивать деревянные клинья между ног, каждый последующий клин толще предыдущего. На шестом останавливаюсь: вместо ног уже мешок с костями и ошметками плоти. Далее в ход идет яйцедробилка.

Одно нажатие, сосущий треск, и вместо двух "шариков" между ног болтается рваная багровая масса, обильно расцвеченная желто-белыми потоками. Липкое зрелище...

Войдя во вкус, я хочу напоследок засунуть в прямую кишку жертвы раскаленный бур или же в месиво растерзать ее уретру специальными крючками, но хриплый голос из наушника велит мне остановить сию макабру. Эх...

Шумно выдыхаю, вновь в руке оказывается бритва. Все, финальный аккорд.

Становлюсь позади кресла, запрокидываю голову этого…человека и, не давая себе больше задуматься, молниеносным движением перерезаю горло. Пестрый фонтан льется, долго, забрызгивая стены, клятое зеркало, всю комнату, несколько капель попадает на мое лицо.

Прощай.

Снимаю измазанные перчатки и выхожу из камеры. В коридоре меня уже ждет мистер Пайко, чтобы выразить свою признательность. Взбудораженный он покидает нашу мрачную обитель, и мне прекрасно известно, что он в скором времени вернется.

Смыв с себя кровь и переодевшись, иду к крематорию. По пути встречаю священника, направляющегося в сторону «инквизиторской» камеры. Как жаль, что о Божьем прощении я могу просить только такого вот духовного пастыря. Ни дать ни взять демон в рясе.

Рабочие уже загрузили тело моей сегодняшней жертвы. Ляшчук молча сует мне в руки стопку водки. Хлопнув залпом, чуть оборачиваюсь и вижу шефа, проходящего по коридору. Киваю ему в знак приветствия и отворачиваюсь к печи. Смотрю на огонь и понимаю, что как бы мне не хотелось себя обмануть, на самом деле я отлично знаю, почему работаю здесь — отсюда не уходят навсегда. Даже вперед ногами.