НЕ ГЛУПЕЕ ЛАСКИ.

Сергей Декопольцев

Не глупее ласки.

Рассказ.

Сначала я подумал, что это какая-то глупая шутка.

Человек, который, по-стариковски сгорбив плечи, сидел на кровати Лехи Саратова, никак не мог быть им. Я в недоумении оглянулся назад. Нина Сергеевна, лешкина мама — крупная, полноватая, с едва заметной сединой в иссиня-черных волосах — тихо стояла в дверях, прислонившись к косяку, и по щекам ее текли быстрые слезы.

И тут за моей спиной раздался едва слышный шепот:

— Что, Снегирь, не узнал?

Я вздрогнул, услышав свою старую школьную кличку, повернулся и вновь пристально посмотрел на человека, сидящего на кровати. Лешка был моим ровесником, ему сейчас должно было быть около тридцати трех, а этому можно было дать и пятьдесят и шестьдесят. За какие-то полгода, что мы не виделись, его черные, как у матери, волосы стали совершенно седыми, лицо покрылось сетью моршин, появились мешки под глазами, щека стала подергиваться от нервного тика.

Но главное… но главное — рука! Левая рука! Сейчас Лешка ( я с трудом заставлял себя верить, что передо мной сидит все тот же самый Лешка Саратов ) был одет в рубашку с короткими рукавами, и обе руки были открыты. Правая выглядела совершенно нормально, левая тоже — от плеча до локтя. А дальше…а дальше шел протез.

— Где это тебя так?.. — вопрос, конечно, был не самым удачным.

Лешка криво усмехнулся.

— Чуть-чуть попозже, ладно? — все так же шепотом попросил он. Я в тот момент вспомнил, какой у него был красивый голос — гордость нашего школьного ВИА.

Нина Сергеевна тем временем накрывала на стол. Вареная картошка,

тушеная капуста, огурцы, хлеб — ничего мясного на столе так и не появилось. Лешка нагнулся и достал правой( «нормальной», невольно отметил я ) рукой откуда-то из-под кровати бутылку «Столичной». Это тоже меня поразило — в нашей компании он был самым непьющим. Мог, конечно, изредка выпить рюмку коньяка или фужер шампанского, но водку не признавал. «Водка из человека делает скота.» — его выражение между прочим.

Но уж, видно, здорово его жизнь ударила, раз своим принципам изменил. И мясо перестал есть, впрочем, если он сейчас на инвалидности…

Словно прочитав мои мысли, он опять усмехнулся:

— Ты, Сань, не подумай, что я так обеднел. Просто я сейчас не ем ничего мясного…и не могу смотреть, когда другие едят, так что кушай капустку. Но чего это мы? Давай за встречу!

Он поднял левую руку с черной клешней протеза( я смотрел на нее заворожено ), крепко ухватился за горлышко бутылки, а правой с помощью ножа ( здорового такого, охотничьего, с наборной рукояткой ), ловко открыл пробку.

— Ребята-таежники с лесопункта подарили, — объяснил он, наливая. — Теперь все время при себе держу. — Кто знает — может, опять понадобиться?

У меня в голове потревоженными пчелами в улье роились самые дичайшие предположения. Мерещилось что-то кроваво-детективное, но мог ли я тогда предположить!..

…Он рассказал мне все. Рассказал, когда мы, покончив с первой бутылкой, принялись за вторую. Это произошло совсем не так, как я думал. Но лучше бы он не рассказывал, а я не слушал! Он говорил довольно спокойно, а я мучительно боролся с приступом тошноты, который вот-вот должен был скрутить меня за столом. После этой встречи я часто просыпаюсь в холодном поту — мне снится, что это происходит со мной. И я, наверное, тоже теперь никогда не смогу есть мясо…

В то время он работал начальником мехмастерских в небольшом леспромхозовском поселке на речке Малая Тойма, куда он попал по распределению с Архангельского лесотехнического. Кум королю, сват министру — Лешка всегда выделялся своим твердым, пробивным характером, железной волей и острым умом. Он всегда добивался чего хотел и, как я понял, не собирался вечно торчать там — пошел бы взбираться наверх, но тут случилось то, что случилось…

А произошло все ясным январским вечером, когда шкала термометра показывала минус сорок, и из-за мороза все работы на лесосеке были прекращены. Кончился день, закрылись и мастерские.Они стояли на отшибе от поселка, отделенные от него пилорамой, складами и линией узкоколейки.Он собственноручно закрыл их, когда разошлись рабочие, и только придя домой, обнаружил, что забыл в сейфе кошелек с только что полученной зарплатой.

( Здесь, я, признаться, ему не поверил — не похоже это было на Саратова, но промолчал. Возможно, была у него и другая, не менее веская причина вернуться вечером в пустые мастерские — но чужая жизнь для нас темна и загадочна, да и какое мне до этого дело? Главное — что случилось потом.)

Он спокойно оделся, вышел и пошел обратно. Солнце еще не село — на снегу, на белых крышах домов, на лапах вековых елей, сплошной стеной обступивших поселок со всех сторон еще лежал оранжевый прощальный отсвет, а над головой небо уже потеряло голубую прозрачность, стало синим и упругим, и в нем уже зажглись первые звезды…

Дорожка была утоптанной, ветра не было, шагалось легко, вот только холод…Несмотря на полушубок, огромную собачью шапку и пимы на оленьем меху, дойдя до мастерских, он вдруг понял, что замерз. Для того чтобы зайти, нужно было открыть ворота, ключ от маленькой боковой двери, где был его кабинет, кладовые, красный уголок и раздевалки на ночь оставался в том же сейфе. Такой порядок существовал и до его прихода, но какой дурак все это выдумал, Алексей не знал, и до сегодняшнего дня такое положение вещей его вполне устраивало. Открыв висячий замок, он взялся за скобу на правой половине ворот и принялся что есть силы тянуть ее на себя. Однако, петли, наверное, успели примерзнуть, и дверь еле-еле сдвинулась. Чертыхнувшись, он взялся за нее обеими руками.( В шубницах это было сделать довольно трудно, и Лешка едва не скинул их, но вовремя сообразил, что произойдет с кожей рук, если она соприкоснется с металлом, охлажденным до минус сорока.) Затем уперся в левую половину ворот ногой и рванул изо всех сил. Правая половина при скрипе петель вдруг легко пошла вперед, и он чуть не упал.

— Че-о-орт!

Внутри было темно и довольно тепло, натапливали здесь на совесть. Он шагнул в темноту, и в это время левая половина ворот вдруг резко пошла обратно ( видимо, петли перекосило) и довольно чувствительно долбанула его по кобчику. Выругавшись еще раз, он, наощупь, как лунатик, с вытянутыми руками прошел до стены и, найдя выключатель, зажег свет.

Здесь было все по-прежнему. Стоял в боксе над ямой полуразобранный трелевочный трактор со снятым двигателем. Поблескивала рукоятками пара древних токарных станков, высились тиски на верстаках. Все было донельзя знакомое и уже осточертевшее за день. Привычный запах соляра, машинного масла и металлической окалины забил ноздри. Непревычной была только тишина. Не задерживаясь, он прошел в дальний конец мастерских, поднялся по лестнице к двери своего кабинета, отпер ее, открыл сейф и взял кошелек.

Теперь все надо было проделать в обратном порядке. Из окна кабинета открывался вид на пилораму и поселок за ней. Глянув в окно, он поразился как быстро стемнело. Правда, когда в комнате горит свет, всегда кажется, что на улице темнее, чем на самом деле. Так или иначе, ничего кроме огней он не увидел. В любом случае пора было собираться домой. Заперев сейф, выключив свет и закрыв кабинет, он спустился по лестнице. Оглянувшись кругом на прощанье, шагнул к выходу.

Очень не хотелось сначала выключать свет, а потом наощупь открывать ворота, но делать было нечего. Пришлось опять на несколько минут стать слепым. Створка, заскрипев, отворилась, теперь вроде даже легче, чем в прошлый раз. Он сделал шаг наружу и огляделся. Солнце уже исчезло за горизонтом, темная синь неба усеялась звездами, а на месте пламенеющей зари теперь светилась лишь узкая изумрудная полоска. Поселок вдалеке сверкал огнями как новогодняя елка. Тело сразу почувствовало холод, наверное, мороз еще усилился.

Он сделал еще шаг, доставая из кармана ключ, и тут почувствовал, что зацепился рукавом за торчащий со внутренней стороны ворот болт или штырь.Развернувшись к воротам, Он сунул вовнутрь левую руку и отцепил рукав. Затем, освободив правую, левой попытался нащупать непонятный выступ.

« Если это просто рваный кусок железа, я завтра этим мерзавцам покажу, где раки зимуют! — зло подумал он про своих рабочих. — Ворота в порядок привести не могут!»

В тот же миг, словно в наказание за черную мысль, правая воротина со скрипом вернувшись на прежнее место, зажала его руку повыше кисти словно в тисках! Было что-то хищное, живое в этом жадном торопливом движении — точно железные челюсти захлопнулись!

Он вскрикнул от дикой и неожиданной боли: «Наверное, рука сломана…Только этого еще не хватало!»

Словно ломом ударили! На глаза навернулись слезы. Вцепившись правой рукой в створку ворот, не почувствовав боли от прилипшей кожи пальцев, он рванул ее на себя. Она даже не шелохнулась. Тогда он попытался выдернуть зажатую руку. Это было страшным мучением, а главное: совершенно напрасным!

Сцепив зубы, он постоял некоторое время неподвижно, ожидая, пока боль утихнет. Она действительно, пусть не полностью, но отошла, затаилась.Отодвинулась боль — пришел холод. Пар дыхания, вырываясь изо рта, оседал на усах и воротнике. Склеивал ресницы, мешая смотреть. Мороз забрался под полушубок, проник под толстый овечьей шерсти свитер и меховую безрукавку.

«Если я здесь простою хотя бы час — мне каюк,» — подумалось ему совершенно отрешенно.

Он торопливо сунул правую руку в карман полушубка. Пальцы уже онемели и плохо слушались. Самые чувствительные места на них были там, где он сорвал кожу. Правая рука «обута», а как быть с левой? Ладно, сейчас главное — освободиться, иначе он замерзнет насмерть в двух километрах от собственного дома.

«Елки-палки! Хоть бы прошел кто!»

В дикой надежде он обернулся. Но дорога и тропинка ведущие от поселка были пусты. Кричать? Много ли накричишь на сорокоградусном морозе? Только голос потеряешь, а то и воспаление легких получишь.

Но инстинкт сильнее разума, и он заорал во всю глотку:

— Эй! Кто-нибудь! Помогите!!!

Заорал, и тут же закашлялся от ледяного воздуха.

Никакого результата. В такую погоду все стараются сидеть по домам. Никто так и не появился на околице. Значит, надеяться на постороннюю помощь не приходиться.

Он лихорадочно перебирал в уме все возможные варианты спасения. Развести костер? Ни сходя с места, да с одной-то рукой? А где набрать дров, бересты? И самое главное — где взять спички? Он не курил и теперь пожалел об этом. Закопаться в снег? Под ногами тщательно выметенная и утрамбованная площадка, ближайший сугроб метрах в пяти, а он и шага в сторону сделать не может. Нет, надо попробовать сдвинуть все-таки эту проклятую воротину — это единственный выход.

Уже предусмотрительно надев шубницу, он вцепился правой рукой в створку ворот, а левой ногой попытался упереться в другую половину. Это оказалось ужасно неудобно.

Для хорошего упора ногой нужно было бы большее расстояние. После нескольких безуспешных попыток, он понял, что все это бесполезно.

«Эх, рычаг бы сюда — прут стальной или обрезок трубы!»

Он с надеждой оглядел плошадку. Но она, освещенная тусклой лампочкой над входом, была безнадежно стерильно пуста. Он всегда требовал от своих подчиненных порядка, но сейчас бы небольшой беспорядок пришелся бы весьма кстати. Оставалась одна надежда, что его заметят из поселка и придут на помощь. Он был цельной, энергичной натурой, и даже в мыслях не мог допустить, что его жизнь оборвется таким глупым образом.

«Нет, это было бы смешно,» — повторял он себе снова и снова.

Пока шла борьба с непокорными воротами, ему некогда было обращать внимание на холод. И только теперь, оставив безнадежные попытки, он почувствовал, как он замерз. Тело била крупная дрожь. Иней от дыхания холодил кожу лица — ни носа, ни щек он уже не чувствовал. Он стал растирать их правой рукой, и на это ушло довольно много времени, пока легкое жжение и боль не подсказали ему, что опасность обморожения миновала.

Между тем совсем стемнело. Небо над головой распахнулось черной пропастью с рассеянной в глубине ее пылью далеких звезд. Дыхание этой бездны заполнило все вокруг — она дышала лютым холодом. Это было дыхание смерти.

На свою беду он был реалистом. Человек менее трезвомыслящий так бы и остался замерзать в надежде, что его заметит кто-нибудь, или что проклятая дверь все-таки поддастся его усилиям. Но Алексей Саратов был не из таких. Он прекрасно отдавал себе отсчет в том, что чудес не бывает: не примчится никто сюда искать его, и не пройдет здесь поблизости случайный охотник. Он хорошо знал основной жизненный закон: если все с самого начала пошло наперекосяк, то и дальше надо ждать только неприятных сюрпризов. Его Величество Счастливый Случай ушел спать. Значит — приходится надеяться только на себя. Продолжать бессмысленные попытки сдвинуть с места упрямую воротину — пустая трата времени. Тут бы помог ломик или другой рычаг, но под руками( «под рукой» — поправил он себя) как назло нет ничего подходящего. Он и так уже окоченел, силы убывают, и с каждым разом он будет дергать эту проклятую дверь все слабее. В снег не зароешься, костер не разведешь.»

« Как куница в капкан попал,» — мрачно подумал он, и тут на ум пришло решение. Простенькое и страшное, но если нет другого выхода…Он вспомнил рассказы охотников о том, что делает ласка, если попадает лапой в капкан…Она просто перегрызает ее и уходит на трех. Неужели, он глупее ласки?

Нет, будь на его месте другой человек, менее решительный — тот о таком побоялся бы и думать. Но он был Лешкой Саратовым, парнем с железной волей и очень хотел жить. Никогда еще ему не хотелось жить, как сейчас, на краю гибели.

В правом кармане полушубка у него лежал перочинный нож. Им он точил карандаши, вскрывал консервные банки, резал хлеб. Лезвие, конечно, было туповато, но выбирать не приходилось. Оно было длиной всего с указательный палец, в качестве рычага его было не использовать, зато теперь оно могло помочь в качестве скальпеля.

«Сейчас будет очень больно и будет много крови, — сказал он себе. — Если ты начнешь это делать, то не вздумай останавливаться — истечешь кровью как баран. Подумай: может, стоит подождать, кто-нибудь заметит тебя и спасет?»

Но выжидать и колебаться было не в его характере. Он решительно сунул руку в карман ( сташив предварительно рукавицу и оставив ее за воротом полушубка), достал нож и раскрыл его. ( Это оказалось не так то просто сделать одной рукой, но он все-таки справился.) Здесь ему на ум пришло еще одно соображение. Правда, под рукой не было резинового жгута, но сойдет и брючный ремень. Решительным движением он разрезал левый рукав полушубка по окружности у локтя, а потом вдоль — до зажатой кисти. После этого он просто сдернул часть рукава как голенище не желающего слезать сапога. Отрезанный кусок упал вниз.

Прежде, чем приняться за свитер и фланелевую рубашку, он, расстегнув пару пуговиц на полушубке, щелкнул пряжкой ремня и, кряхтя, вытащил его из петель. Слава Богу: пряжка была обычная, без выкрутасов: всего-навсего квадратная рамка, а на ней шпенек для дырочек. Зажав пряжку в зубах, он быстро разрезал свитер и рубашку — холод ожог голую руку, но он не обратил внимание на это — надо было осмотреть место операщии.

Рука у запястья посинела и распухла, но боли не было: она онемела от мороза, и это было даже хорошо.

Потом правой рукой взяв ремень, он перекинул его через локоть, продел свободный конец через пряжку зажатую в зубах и накрепко перетянул. Теперь хоть была надежда, что крови при «операции» выльется меньше. Нож он перед этим положил в карман, и, чтобы достать его, потребовалось немало усилий для разогрева онемевших пальцев.

«Ну что ж, приступим!»

Резать надо было не сразу после кисти — там( и это он помнил точно по урокам анатомии ) кости самые толстые, они там расширяются переходя в сустав. Да и не добраться было туда — мешала кромка створки ворот. Одна из костей была наверняка сломана, и он очень на это надеялся — это значительно упрощало задачу.

Он приподнял нож.

«Я не глупее ласки.»

Боли не было, да и крови поначалу не было тоже — мороз был надежным помошником. Была лишь белая полоса на посиневшей коже. Но ему некогда было ждать, когда она начнет розоветь, а потом изнутри бешено высверкнет багрово-красным; углубляя надрез, он сделал ножом круговое движение ( как перед этим — срезая рукав ) и тут уже почувствовал подступающую боль. Она пришла волнами, как прибой накатывающийся на берег. Уже первая волна была мучительно-ужасна: он зажмурил глаза — брызнули слезы, на ресницах начал таять иней. Но мороз — недавний враг, а теперь невольный союзник притупил боль, и он заставил себя раскрыть глаза и снова поднять нож, лезвие которого было уже темным и липким. Дальнейшее происходило как во сне. Он заставил правую руку с ножом двигаться с размеренностью автомата, действуя отдельно от сознания, которое было сжато до ослепительной точки в черном океане боли…

Несколько раз у него вырывался стон через сомкнутые губы и парком поднимался вверх. Снег под ногами сделался ярко-красным; он таял, дымясь, под падающим сверху водопадом темных капель.

( Наверное, я очень плохо выглядел, когда Лешка описывал этот момент, потому что он, посмотрев на меня с сочувствующей усмешкой, налил мне еще рюмку — я выпил ее залпом — и сказал шепотом: «Никому не пожелаю…» )

…Наконец, он добрался до костей. Та, что потольше, действительно была сломана, но вторая…вторая была цела. Он к этому моменту шатался как пьяный, в каком-то отупении повторяя:

— Я не глупее ласки…я не глупее ласки…

Он заставил себя внимательно посмотреть на эту кость — если бы не она — все было бы уже кончено. Надо было снова поднять правую руку с ножом ( пальцы стали липкими — только бы не выронить! ) и опустить ее — вот так!!!

Новая боль заставила его взвыть, но ничего не случилось! Этот проклятый нож лишь скользнул по кости, он был слишком тупым, а удар слишком слабым!

Началось головокружение: потеря крови дала о себе знать. Если приступ слабости не пройдет, то он потеряет сознание, а это — смерть! И все из-за этой проклятой кости и дурацкого ножа !

Вдруг мутная волна злобы, поднявшаяся откуда-то снизу, от сердца, затопила разом все его сознание. Злость на этот тупой нож, на эту боль, на этот лютый мороз, на проклятые ворота, на себя самого, на весь этот жестокий мир… Отчаяние молнией пронзило его, дикое отчаяние…

И тогда, сам еще толком не отдавая себе отчет в своих действиях, он, оскалив рот, упал на свою искалеченную руку, и вонзил зубы в эту упрямую кость…Хруст…Яркая вспышка черного пламени в глазах…Нет, только теперь узнал настоящую боль!!!

Он издал волчий вой вмиг пересохшим горлом. Перед глазами все сразу вдруг бешено закружилось и, понимая, что сейчас потеряет сознание ( а тогда все пропало! ) он, зажмурив глаза, еще раз сомкнул челюсти…

— А — у — а — а !!!

( Э т о т вопль слышали в поселке, но никто и не подумал выйти и узнать в чем дело: самых смелых мужиков взял страх — крик, который, как казалось, шел от опушки леса не мог принадлежать ни зверю, ни человеку. Все тогда, не сговариваясь, подумали об оборотнях.)

При этом последнем отчаянном усилии кость, наверное, переломилась, и он почувствовал, что падает в темноту… Но мороз и боль в о б р у б к е вернули его в сознание. Он очнулся в кровавом снегу, перевернулся и сел. Посмотрел вверх, увидел темнеющий обрубок в створе ворот, осознал вкус во рту, и его согнуло в приступе мучительной рвоты. Но ясное понимание того, что еще немного, и он замерзнет тут, заставило его подняться на ноги и, покачиваясь, пойти навстречу огням поселка…

К О Н Е Ц