Брошенный карандаш

Так случилось, милая.

Так случилось, что деньги перестали быть для нее проблемой. Так случилось, что ей было не к кому и некуда пойти.

— У вас есть багаж?

— Нет. Только ручная кладь.

Темно-зеленая сумка с парой молний скрылась за резиновыми зубами рентгеновской камеры. Она рассеянно посмотрела ей вслед. Мерцающий монитор с забитыми черной пылью углами высветил сквозь грубую ткань сумки толстую тетрадь и странноватый карандаш, катавшийся на дне. Больше ничего не было.

Работница аэропорта удивленно вскинула брови:

— У вас есть багаж?

Девушка в длинном грязно-синем плаще перевела взгляд, и женщине — крашеной блондинке с ядовито-розовыми губами — стало не по себе. Очень даже не по себе. Потому что глаза девушки, устало и ровно выглядывающие из-под копны темных растрепанных волос, были настолько глубоки и темны, что пробирала дрожь. Вокруг них легла несмываемая тень трагедии, отчего глаза казались еще глубже, еще темнее. Впрочем, они не были черными. Это-то и заставило блондинку вздрогнуть. Они были синие. И работница аэропорта не могла понять, как такие глаза могли тревожить и пугать, хуже того — отталкивать.

— Я же сказала — нет, — глухой голос. — Только сумка.

Синие глаза с расширившимися зрачками смотрели на блондинку, и та вновь уставилась на монитор. Стала усиленно вглядываться в изображение, лишь бы не встретиться вновь с этими глазами. Боже, ведь сегодня был такой хороший день! Ну что ей нужно? Стоит, пялится…

Ничего нового в сумке не обнаружилось. Даже бумажника.

— Это что, все ваши вещи? — спросила женщина, не глядя на девушку.

— Да.

На даму нахлынул непонятно откуда взявшийся ужас и внезапно проснулась злоба. Эта девчонка стоит тут и всех задерживает! Откуда такие берутся? И заладила свое «только ручная кладь, да только ручная кладь»!

— Что, это весь твой багаж, да? — женщина больше не могла скрывать агрессию. — Что, сумка, книга и карандаш? И это все? И с этим ты собралась лететь через океан?!

— Да, — снова этот голос с хрипотцой, снова эта невозмутимость и снова эти глаза.

— Проходите, — буркнула работница аэропорта и протянула посадочный талон.

Девушка забрала документы и подхватила лежащую на резиновой дорожке сумку. Не сказала ни слова. Ее синий плащ пролетел по залу и скрылся за дверью зала ожидания.

В воздухе запахло полынью — так показалось блондинке. Она вдруг качнулась, вздохнула и упала без чувств. Два охранника в светло-голубых рубашках кинулись к ней, третий недоверчиво посмотрел по сторонам. Несколько человек приостановили свой бег, мальчик лет десяти рассмеялся: низ коротенькой бледно-голубой юбки блондинки расплывался темным влажным пятном. Из носа женщины хлестала кровь. На полу четко проступили все царапины и щербинки — красное заливало их и высвечивало.

Один из охранников побежал за врачом; мальчик лет десяти получил подзатыльник и замолчал. По залу еще витал запах полыни — так кому-то показалось.

***

— Джин-тоник, пожалуйста.

Она опустила на барную стойку несколько монет. Молодой человек в белой рубашке и синем фартуке сгреб их в руку, подозрительно взвесил и, усмехнувшись, протянул:

— Ну-у, даже не знаю. У нас алкоголь вроде как только с восемнадцати лет. А ты… вы, девушка…

Она поняла, что он сидел на наркоте. С богемных таблеток перепрыгнул на уличную дрянь, и понеслась. Она поняла, что как-то раз он резал вены. Она поняла, что это из-за девушки в красной юбке и ее удаляющихся шагов.

— Дело дрянь, — сказала она и продемонстрировала развернутый паспорт. — Ноль-пять джина с тоником. Ледяного. Не задерживайте очередь. Не следует тратить мое время. И свое — его у вас не так много.

Бармен застыл, вздрогнул и потянулся к холодильнику. В ее ладонь легла ледяная банка, моментально покрывшаяся влажной пленкой.

Было жарко.

Она поплелась между рядами пластиковых кресел. Люди изредка поднимали на нее взгляд, но она на них не смотрела. Синие глаза остановились на темном уголке — туда еле-еле дотекал мертвенный свет электрических ламп.

Смеркалось. Большие окна — настоящие стеклянные стены — подернулись синеватой дымкой.

Она стояла, прислонившись плечом к стене, и пила холодный шипучий джин-тоник. Вот и мысли у нее такие же: шипят и колются.

Черт. Тупой аэропорт. Тупая жизнь. Тупой мир.

Ты так думаешь?

Да, я так думаю.

Она смотрела вглубь зала ожидания, сквозь людей, томящихся там, коротающих — кто как умеет — бесконечно долгое время. Иногда они отрывались от своих газет, кроссвордов и дешевых детективов и напарывались на застывшее в дальнем углу изваяние — на бледную девушку, на ее синий взгляд. И тут же отворачивались. Но она не обращала на это никакого внимания. Она пила джин с тоником большими медленными глотками.

Банка опустела. Она постояла секунду без движенья, а потом, даже не моргнув, не переводя глаз с невидимой точки в зале, стала сжимать руку. Сильнее, больше. Жесть хрустела и трещала, привлекая людей с их удивленными и недовольными взглядами. Банка сминалась под напором тонких пальцев. На пол упала капля крови, и еще одна — поменьше.

Люди смотрели на нее. Некоторые — с недоумением, другие — почти с гневом. А кто-то — с жуткой смесью восхищения и панического ужаса.

Банка скрежетала и сминалась, как бумага. Кровь капала. Она задумчиво глядела вглубь зала. Ни одна черта бледного лица не дрогнула. Жесть взвизгнула в последний раз и прорвалась в нескольких местах. На руке осталось несколько глубоких порезов.

Кажется, все люди в зале зло посмотрели на нее. Но тут объявили посадку, и они стали в беспорядке сгребать свои бессчетные сумки, чемоданы, кульки из дьюти-фри. Все понеслись к гейту. За стеклом стоял большой белый самолет с четырьмя турбинами.

Вдруг электронный голос сказал:

— Ты же знаешь, что будет дальше. Глупая. Не противься. И не надо никакого геройства. Увидишь, что станет с этим чертовым самолетом, если только ты подумаешь о том, чтобы…

Она с недоверием глянула на динамики.

— Отстань. На самом деле ты всего лишь…

Слушаю и повинуюсь.

Она отошла от стены и не глядя бросила бесформенный ком жести в мусорный бак. Он попал точно в цель. На пол упали несколько капель крови. Она посмотрела на них, а потом на ладонь — ран не было.

Только попробуй — увидишь, что будет. Милая.

Она нырнула в свежесть вечера и последней вошла в самолет. Кровь на полу выкипела с шипением и легким дымком.

***

Капли дождя лениво садились на стекло иллюминатора. Сонное небо начало хмуриться. Сизые облака затянули весь небосвод. На юго-западе они громоздились фиолетово-бурыми воронками, пожирающими темно-синее небо. Иногда по этим фантастическим гроздьям пробегали нитки молний, но грома слышно не было — слишком далеко. Казалось, вечерний воздух утратил легкость и превратился в тяжелое липкое марево.

В салоне работал кондиционер, но все равно было душно. Она не обращала на это внимания; задумчиво водила тонким пальцем по стеклу. Капель с другой стороны становилось все больше. Она вздохнула.

Ненавижу дождь.

Люди шумели и толкались, искали что-то, пытались распихать свою так называемую ручную кладь по верхним полкам и под креслами. Кто-то громко звал кого-то — наверное, сбежал непоседа-ребенок.

А на улице стремительно мрачнело. Сиренево-серые тучки насупились, выросли, превратились в большие мутно-багровые тучи.

Ее место располагалось слева по ходу движения, и если прижаться щекой к иллюминатору и посмотреть назад, то увидишь белое крыло. Так и делали дети, заполонившие чуть ли не половину салона: тыкались носами в стекло, щебетали, выглядывая разные интересности.

Ненавижу.

Кого ненавидишь?

Ненавижу дождь.

Один из сорванцов улизнул из-под присмотра. Он подумал, что неплохо бы пробраться в кабину пилота. Желая исполнить свой хитроумный план, парнишка шмыгнул в проход. И был почти у цели! Но путь ему преградила тележка с напитками. Стюардесса отвернулась буквально на секунду. Мальчик выдохнул — чтобы сделаться тоньше — и предпринял смелую попытку протиснуться. Зря. Бутылка газировки качнулась и спланировала вниз. Тонкое горлышко откололось, красная шипучка вмиг была повсюду — на коврике, на сорванце и на белых брюках одного из пассажиров. На то, чтобы успокоить раскричавшегося обрызганного бизнесмена и замять произошедшее, понадобилось время. Маленький хулиган отделался тумаком и выслушиванием нотации. «В другой раз», — решил он.

Небо наклонялось все ближе к самолету, и хмурилось, хмурилось.

Наконец люди расселись по своим местам и угомонились, капитан по громкой связи поприветствовал всех и начал читать обычные данные — о погоде, о самолете и о предстоящем полете. Потом три стюардессы синхронно продемонстрировали спасательные жилеты.

— На всякий случай, — с улыбкой сказала одна из них. — Они вам не потребуются! Счастливого пути!

— Хочется верить, — буркнули сзади.

Самолет въехал на взлетную полосу и покатил по ней, минуя метры бетона, кажущегося коричневым в этих странных сумерках. Быстро набрав обороты, он легким толчком оставил землю внизу. Капли на стекле стали косыми — почти параллельными накренившейся линии горизонта.

По правде сказать, даже в современном мире еще остались те, кто задается вопросом: как такая куча железа вообще летает? Ладно какой-нибудь крейсер или даже бронированная подводная лодка — то все-таки плавать… Но летать? Она начала размышлять об этом и быстро оборвала свои мысли. Ни к чему это.

Остались позади и внизу мелкие огоньки, они быстро пропали в мутном воздухе.

— Мама, мама! Почему лампочек больше не видно, мы в космосе, да? Я не хочу в космос! Там холодно и при… при… при-шлель-цы! — раздался плач, и женщина начала успокаивать крошку.

Она горько прищурилась. Теперь ее ничто не связывает с тем, что было. Ничего и не было.

Ты опять врешь сама себе.

Заткнись!

Лампочка «Пристегните ремни» погасла, и дети устроили бедлам. Только короткий момент взлета заставил их примолкнуть, и то не всех. Взрослый громко рассказывал что-то из географии, но чихали они на него. Такие глупости — не для их семи-восьми лет! Пацаны, конечно же, уже швырялись скомканными салфетками, девочки обсуждали наряды и любимые мультики. Одна девочка достала из кармана зеркальце и стала пускать солнечных зайчиков (ну, электрических). Один мальчик пробежал по салону и дернул понравившуюся девочку за косу. Другой проверял, насколько прочны иллюминаторы.

Взрослые пытались, как водится, урезонить детишек, но куда уж там. Два пассажира — один в идеально выглаженной футболке-поло, другой в мятом костюме — принялись изливать возмущение по поводу шума. «Дурдом!» — сказала девушка в пестром жакете и, откинувшись на сиденье, сделала погромче музыку в плеере.

А она глядела в сумеречную синь — там, за стеклом. Темно-зеленая сумка лежала у нее на коленях. Она вздохнула. Длинные ресницы дрогнули. У нее нет прошлого. Больше нет.

***

Тогда был обычный серый день. Дождь лил стеной, капли плясали по лужам. Весь народ попрятался под козырьками подъездов, на автобусных остановках, в подземных переходах и магазинах. Но никто — под зонтом. Потому что завеса дождя рухнула совершенно неожиданно прямо с ясного неба, которое моментально превратилось в кипящий тучами котел.

Она не любила толчею, поэтому предпочла людскому скопищу на остановке общество длинных капель воды, падавших отвесно вниз. Синий плащ промок вдрызг, вода пропитала всю одежду, и она кожей чувствовала холодные прикосновения дождя.

Люди бранились на непогоду и брезгливо морщились, но она подставляла дождю лицо и улыбалась. Она любила дождь, он всегда поднимал ей настроение. Скоро она будет дома — вот только дождется маршрутку. Скоро, скоро она будет дома, а там — теплый плед и горячий чай. Она вздохнула в предвкушении.

По дороге неслись машины, маршрутки все не было. Ее взгляд упал вниз и наткнулся на белый карандаш. Он лежал в грязи, потерянный или выброшенный кем-то — художником? студентом?.. Она вдруг наклонилась и подняла его, удивившись своему поступку. Стерла грязь.

Обычный чертежный карандаш.

Нет, совсем даже не обычный. А какой-то странный, как будто фальшивый. Он казался нереальным. Она удивленно вскинула брови.

Брошенный карандаш.

Подъехала маршрутка, и она, сжав странную находку в руке и перепрыгнув через лужу, открыла дверь. Улыбнулась водителю, протянула деньги и устроилась у окна.

Брошенный карандаш.

Она покрутила карандаш в руках, усмехнулась и сунула его в карман плаща. Стала глядеть на мелькающие мимо дома, деревья, автомобили.

Зачем я его подобрала?

***

Самолет разрезал сизые тучи.

Серо-серебряный грифель карандаша замер в нескольких миллиметрах над чистым листом. Рука немного подрагивала, карандаш отбрасывал причудливую тень на бумагу. На листе лишь отпечатки нечитаемых фраз от прошлых записей. Но это — первая страница. У корешка видны клочки вырванных предыдущих первых страниц.

Она сидела, наклонившись над раскрытой толстой тетрадью. Сумка и колени служили ей столом. Можно было воспользоваться откидным столиком, но она решила по старинке.

Перед ней белела пресловутая первая чистая страница.

Она сидела, сидела нагнувшись, и, казалось, напряженно думала, с чего начать. Глупости! На самом деле, в ее голове не было ни одной связной мысли. Все они рассыпались в прах, сталкиваясь друг с другом — и с реальностью.

Все рассыпалось.

Грифель мелко-мелко дрожал.

За иллюминатором сверкнула голубая молния — да так близко, что многие пассажиры вздрогнули, кто-то даже вскрикнул. Дети выдали новую порцию шума. Спать они явно не собирались.

Почти сразу грянул гром. Удар прошел по пространству, заглянул во все уголки и смолк. Все притихли. Слишком громко — слишком близко.

Ближе.

Она оторвала взгляд от тетради и посмотрела на кроваво-фиолетовое густое небо. Молнии пропарывали мглу, их становилось все больше и больше. Вокруг самолета носился неприятный гул грома. Она вскинула брови. Тотчас же полыхнула молния, и не стих еще возглас нервной дамы, как ударил гром.

Еще ближе.

— Мы летим прямо в грозу! — провозгласил мальчик в очках, дернув за рукав сидящего рядом взрослого. В уголках его глаз блестели слезы, он прочел в одной книжке, что может случиться с самолетом, попавшим в грозу. — Мы влетели в грозовую тучу, мы разобьемся! — всхлипнул он.

Маленькая девочка заревела в голос, заплакал сидящий рядом с ней парнишка. Сверкнула еще одна близкая молния — очень яркая. Гром зазвучал тут же.

Она вздохнула.

Посмотри, что теперь будет.

Молнии вспыхивали постоянно, из-за грома было трудно что-либо расслышать. Она огляделась вокруг. Все напуганы. По детским лицам размазаны слезы. Вот какой-то пожилой мужчина шепчет своей спутнице слова ободрения, а та кивает головой и пытается улыбнуться. Вот девушка в пестром жакете — она вцепилась в подлокотники, костяшки пальцев побелели, наушники перекосились, цепляясь пластиковой перемычкой за волосы. Рядом с ней — брюнетка в деловом костюме, она прикусила дрожащую губу, макияж начал подтекать. Вот льноволосая девочка прижала большого плюшевого зайца к груди.

— Я не хочу на каникулы! Я не хочу на дурацкие каникулы! — кричал мальчик, разбивший в начале полета бутылку с газировкой.

Удар молнии. Гром.

Посмотри, что теперь будет — с ними.

Она вздохнула. И вновь наклонилась над чистой тетрадью. Лист ходил ходуном, но не потому, что дрожали ее руки — нет, это затрясло весь самолет. Молнии сыпались с неба, посылаемые чьей-то невидимой рукой.

Несчастья — я приношу несчастья? Разве я приношу несчастья?

Она вспомнила, что эта мысль уже мучила ее. Давно. Нет, совсем недавно.

Грянула тройная, как трезубец Посейдона, молния. Она обняла маленький беленький крестик-самолет, затерявшийся в хаосе фиолетово-багровых туч. Схватила своими электрическими щупальцами и тряхнула — зло, жестоко забавляясь.

***

Я приношу несчастья? Разве я приношу несчастья?!

Она ждала своей очереди на почте, чтобы купить конверт. Больше ничего не смогла придумать, кроме как написать подруге. Она далеко, они давно не общались… Но ведь подруга всегда так хорошо понимала ее, так что, может быть, возможно…

Рядом девушка пыталась справиться с банкоматом. Тот зажевал карточку и явно не собирался ее отдавать.

Все будто с ума посходили! Двери заклинивает. В супермаркетах падают полки. Парень прыгнул на роликах и сломал руку — открытый перелом, крови было море. Автомобили сталкиваются. Все не так. Все не так!

Да, но я выполняю желания.

Девушка у банкомата вскрикнула. Дернула рукой, но пальцы будто попали в капкан. Она попыталась освободиться, взвизгнула, стала звать на помощь. К ней бросились работники почты. Банкомат взбесился: он выдавал бессвязный поток цифр, мерзко пищал и все глубже засасывал пальцы плачущей девушки. Показалась кровь.

Ты выполняешь не-желания!

Она выбежала на улицу. Солнце и легкие облачка не радовали ее. Что-то происходило — что-то нехорошее. И еще этот голос в голове! Он говорит с ней. Он дразнит ее. А разве не так сходят с ума?

Твои желания?

Нет, не хочу!

Как пожелаешь.

Не хочу с тобой говорить!

Разве не так начинается шизофрения? Со слуховых галлюцинаций? Как бы она хотела, чтобы все это действительно оказалось только выдумкой, наваждением.

Ты не знаешь, чего хочешь. И чего не хочешь — не знаешь. Это не шизофрения, если тебе интересно. Милая.

Ты просто…

С того злополучного дня, как она подобрала брошенный карандаш, все пошло кувырком. Сначала она получала из ниоткуда все, что только пожелает. Цветы, крутые наряды, редкие книги, еду из дорогих ресторанов, билеты в кино и самый модный телефон. Весь этот мелкий, ничего не значащий мусор. Она была счастлива. Собственная волшебная палочка с неограниченным количеством желаний! Вау!

Но потом стали происходить странные вещи, плохие вещи. Она стала получать все, чего не хочет, совсем не хочет. А вернее то, что хочет карандаш. Это звучит как бред. Это и есть бред.

Ты просто дурацкая деревяшка! Кусок дерева, покрытый белой краской!

— Ты просто карандаш! — крикнула она. Прохожие смерили ее неодобрительным взглядом.

Это ты просто…

— ОТСТАНЬ!

Люди на улице снова оглянулись на нее. И подумали: что за сумасшедшая? И она поняла, как устала. Эти мысли, этот голос, эти несчастья… Она пошла быстрым шагом — почти побежала — вдоль проспекта.

Надо домой, надо… что-то придумать. Избавиться… Избавиться от него.

Ты что, все забыла?

Она почувствовала, что сейчас упадет. Села на лавку напротив пешеходного перехода. Может, это от голода? Она весь день ничего не ела — настолько завертелось все в ее жизни.

И сейчас же на асфальте слева и справа от нее выстроились две очереди ее любимых блюд: картошка фри, бутерброды с сыром, овощной салат, лазанья, пицца. И все это на издевательски красивых тарелках. Рядом хрустальные бокалы с газировкой, тончайшие фарфоровые чашечки с кофе… Кружевные салфетки чуть ли не ручной работы дополняли этот диковинный уличный парад еды. Блюда так и манили, чуть ли не придвигаясь к ней ближе.

Прохожие с удивлением поглядывали на нее. Да, чего только не бывает! Один мужичок с портфелем отпустил колкость по поводу того, что у кое-кого денег куры не клюют, а мозгов-то нет. Она подняла на него глаза, вынырнув из своих мыслей. Ручка портфеля оторвалась, будто кто-то вытащил из нее все нитки за раз. Портфель шлепнулся на асфальт, раскрылся, ветер зашевелил выпавшие бумаги.

Я… Разве я приношу несчастья?

Она не знала, что делать, чтобы ничего не случалось. Устало закрыла глаза.

Сама посмотри.

Она открыла глаза. Только потом поняла, что это было страшной ошибкой.

Светофор горел зеленым, машин не было — и женщина с коляской, в которой забавлялся погремушкой малыш, переходила дорогу. Она уже прошла большую часть «зебры», когда колесо коляски непостижимым образом застряло в выемке. Женщина дернула коляску, наклонилась, снова дернула, пытаясь высвободить колесо. Но оно как будто еще глубже запало в асфальт.

Она не сразу поняла, что к чему. Услышала глухой рев мотора, посмотрела вбок. Вторая роковая ошибка. Оттуда несся грузовик, у которого — она знала — отказали тормоза.

Что ты творишь? Нет! Останови это!

Водитель грузовика — бледный и весь в поту — не мог свернуть в сторону, руль заклинило. Он зажмурился.

— Останови это! — крикнула она, вскочив с лавки.

Женщина с коляской обернулась. Ребенок хихикнул и потряс погремушкой. Глаза у женщины стали огромными, она приоткрыла рот. И закричала. Нет, это не она. Закричала девушка на противоположной стороне улицы. Парень, который шел с ней рядом, успел прижать ее к себе — чтобы она ничего не видела и не слышала. Мужчина в красной бейсболке бросился к женщине с коляской, но не успел. Старушка с овчаркой охнула и схватилась за сердце.

А она просто остолбенела. К ее ногам прикатилась желтенькая погремушка с красными брызгами и прилипшей прядкой светлых волос, и она не могла оторвать от нее взгляд. Но потом она посмотрела на то, что сейчас было на дороге.

Я не хотела этого… Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет!

Ямка, в которой застряла коляска, наполнилась кровью, из нее торчал кривой обломок колеса. Мужчину, собиравшего разлетевшиеся бумаги, вырвало. Девушка на противоположной стороне улицы сорвалась на хриплый крик, ее парень дрожал и набирал на мобильном номер «скорой».

А мне показалось, ты сказала ДА.

Прибежало еще несколько людей. Старушка с овчаркой выла. Собака рвалась прочь и задыхалась в ошейнике. Лапой она задела кровавую погремушку и та отлетела с перезвоном. Где-то завыла сирена.

Хуже всего была ее реакция.

Ты сама это придумала.

Господи. Я же сама это придумала.

***

Она не хотела ничего вспоминать. Ни тот день, ни все последующие. Ни произошедшее дома — когда она все рассказала, искала помощи, совета, а ее не поняли. И где-то у нее в голове родилась злая мысль. Всего одна незаконченная, случайная, ничего не значащая злая мысль...

Молния обняла потерявшийся в небе крестик-самолет. Гром захохотал. Несколько пассажиров вскрикнули, завизжали дети. Замигал, забился в истерике свет в салоне, на секунду он выключился совсем. Самолет еще раз тряхнуло, он выровнялся, снова дернулся.

Раздался еще один крик — но это уже не внезапный испуг, а осознанный крик осознанного ужаса. Кричала стюардесса. Из кабины пилотов. Запахло горелым.

— Мы горим! — неслось по салону. — Мы разобьемся! Мы горим!

— Успокойтесь! Сохраняйте спокойствие! Мы не горим, все будет в порядке, — громко сказал мужчина в темно-зеленой клетчатой рубашке, встав со своего места и крепко держась за кресла. Несколько человек согласились с ним и постарались успокоить соседей.

Действительно, это не был запах горящей пластмассы или проводки. Горело что-то другое. Что-то… живое?

— Здесь есть врач?! — крикнула стюардесса, пробираясь между рядами. — Пожалуйста! У нас несчастный случай!

Врач нашелся. Он прошел в кабину, мужчина в клетчатой рубашке поспешил следом. Через минуту они бережно вынесли и положили в проход дымящееся тело пилота. Сквозь возгласы тех, кто увидел черные клочья одежды и прикипевшую кровь, были слышны путаные объяснения второго пилота — он поддерживал голову своего коллеги.

— Она выскочила прямо из приборной доски! Эта молния! Монитор радара вдребезги… Он и вскрикнуть не успел — а будь я на его месте…

Сидящие рядом с жадным ужасом рассматривали тело. Одно хорошо — дети сидели достаточно далеко, чтобы ничего не видеть. Но настырные шепотки уже поползли по всему салону.

Она сидела дальше и ничего видеть не могла. Но она видела, не глазами, но видела. Она все знала.

Что ты опять натворил?

Я? Я — ничего. Это ты.

Кажется, пилот был жив. По крайней мере, он дышал.

— Вы сдурели?! Идите в кабину и ведите этот чертов самолет! — крикнул лысый мужчина второму пилоту, который переминался в дверях, пока врач занимался пострадавшим. — Мы падаем!

— Немедленно успокойтесь! — одернул его мужчина в темно-зеленой рубашке, поднимаясь с колен.

— Самолетом никто не управляет! — закричал лысый. Люди подхватили эту мысль и понесли ее дальше, раззадоривая панику.

— Самолет на автопилоте, перестаньте пугать пассажиров, — громко сказал мужчина в рубашке. Он снова склонился над раненым и спросил у врача, чем помочь. Тот дал ему нехитрые указания. Второй пилот взял себя в руки и вернулся в кабину.

Стюардесса — та, что демонстрировала спасжилет и с улыбкой говорила «Он вам не потребуется» — прошла к микрофону и попросила всех сохранять спокойствие.

Но короткое затишье вдруг закончилось.

Голос стюардессы по громкой связи исказился, поплыл и сменился треском. Свет на мгновенье загорелся ярче и погас. Самолет начал трястись, как лист на ветру, а пассажиры — ясно, что было с пассажирами. Две новых молнии — одна за другой — ударили в корпус. Кажется, заискрила турбина.

Паника с плотоядной ухмылкой вылезла из складок длинной юбки одной истерички в огромных очках и, злобно хихикая, поползла по сидениям, раскинула свои рваные крылья, обвилась вокруг каждого дрожащего человека, подступаясь к тем, кто еще держал себя в руках.

Она не двигалась. Перед ней был чистый лист бумаги. В руке — карандаш. Грифель мелко-мелко дрожал.

Вздохнула, шарахнула молния, свет включился и выключился. Кажется, весь разумный мир рухнул в небытие. Ужас висел на каждом бледном лице. Вопли, всхлипы людей и визги детей витали вокруг, бились в стекла, катались по полу. Нет, это кто-то просыпал орехи в шоколаде… Салон будто пульсировал в голубых вспышках, врывающихся сквозь иллюминаторы. А все звуки подъедал хор грома.

Она сидела без движения над тетрадью, отблески ложились на бумагу. Молнии высвечивали ее белое лицо, завешанное растрепанными темными волосами, и они казались седыми. Нахмуренные брови, тяжелая складка между ними… И молнии падали в ее огромные глаза, застревали там. Она не двигалась.

Ты погибнешь. Ты ведь погибнешь, милая.

Паника смеялась и глумилась над беззащитным страхом людей. Когда самолет дернуло и понесло вниз и влево, она посмотрела затуманенным взглядом на панику. Прямо ей в глаза. В облаках распахнулся гибельный зев — как раз для самолета со странной девушкой на борту, девушкой, у которой в руке зажат странный карандаш.

Пусть.

Пусть? Как это так, пусть?

Дети плачут, кто-то из взрослых читает молитвы, а самолет рушится в пропасть. В этом небе нет Бога.

В этом небе я — Бог!

Нет. Ты просто-напросто глупый карандаш. И я тогда сказала НЕТ!

Она закрыла глаза и написала строчку. Ее будто током ударило. Тетрадь захлопнулась и завалилась в щель между сидениями, сумка упала с колен. Она отпихнула ее ногой, рывком освободилась от ремня безопасности, перебралась через потерявшую сознание соседку и оказалась в проходе — прямо посреди царства хаоса и криков.

Молния, грохот, новый рывок, но она устояла на ногах. Подняла голову. Глаза горят, из губы — то ли прокушенной, то ли разбитой — сочится кровь.

Ну и посмотрим, кто кого!

Вот она стоит, подняв руки, и в одной из них зажат белый карандаш.

Этим ты ничего не добьешься, ничего не исправишь. А я исполню твое желание! Любое твое желание!

Вспышки молний осветили ее лицо и отступили, напугавшись глаз.

Конечно, исполнишь.

Нет, ты не можешь! Ты не сможешь! Ты не имеешь права!

Ослепительная вспышка, гром, рывок. Самолет тряхнуло. Она упала на колени, больно ударившись о подлокотник, вскрикнула и вдруг вспомнила, как впервые захотела это сделать.

***

Теперь я — твой лучший друг. Ты молодец, что пошла на это. Совсем забыл: не пытайся меня уничтожить. Даже попытка избавиться от меня приведет тебя к гибели. Как того беднягу, который бросил меня в грязь у остановки. Я не желаю быть брошенным карандашом.

Ты лжешь.

Тебе — никогда, милая! Помнишь, шел дождь? Ты подобрала меня, очистила от грязи. Ты мне нравишься. Мне нравится, что ты ненавидишь людей. Мне нравится, что ты ненавидишь меня. И при этом миришься со мной, используешь — ты слабенькая. Я люблю таких. С ними хорошо.

Ты лжешь!

Теперь я — часть тебя. Ты можешь ненавидеть меня. Но уничтожить — нет. Еще никто не смог. Мы поняли друг друга? Вот и славно. Добро пожаловать в мой мир, милая.

***

Она поднялась с колен и взялась за карандаш второй рукой.

Ты не можешь! Я приказываю тебе! Я...

Она переломила карандаш пополам: щелк.

Время остановились и снова пошло. В салоне зажегся свет и больше не мигал.

— Это я приказываю тебе, — хрипло сказала она, отбросила обломки и стерла кровь с губы. Пробралась к своему креслу, села, прислонилась пылающим лбом к иллюминатору. Холодное стекло показалось ей обжигающим. Посмотрела на свои ладони: в кожу впились деревянные щепки, вокруг которых наливались алые капля.

Гром гремел все дальше, самолет миновал грозовую тучу. Почти не трясло. На лица пассажиров возвращалась краска. Они перестали напоминать жертв монстров из старых черно-белых ужастиков. Страх сменился возбуждением, люди начали переговариваться, обсуждать произошедшее. Кое-кто нервно причитал, еще не все дети успокоились, но паника отступила.

Самолет восстановил высоту, лег на правильный курс. Стюардесса объявила, что чрезвычайное положение снято, что сейчас все в порядке. Она пожелала всем спокойной ночи и пошла к загоревшейся лампочке вызова. Пострадавший пилот пришел в сознание. Врач и мужчина в клетчатой рубашке сидели рядом с ним на освобожденных креслах.

Половинки белого карандаша подрагивали на полу. Казалось, они кровоточили. Разве такое бывает? Но никому не было дела до двух странных деревяшек.

Она смотрела на свои ладони и улыбалась. Все было хорошо.

Хорошо и правильно.

Дети опять загалдели. Еще бы: такие приключения! Кто-то из взрослых начал рассказывать им сказку. Она слушала вполуха о том, как жила-была в бедной семье девочка, и у нее совсем не было игрушек, а платье — только одно. И однажды добрая фея подарила ей волшебную палочку...

Какая чушь. Волшебных палочек не бывает.

Самолет плыл по спокойному небу. Ночь вышивала звездами причудливые узоры. Далеко внизу вздыхал океан. По салону разливалось умиротворение. Успокоившиеся пассажиры готовились ко сну, несколько детишек уже сопели под монотонную сказочку.

Я посплю...

***

Потом выяснится, что один человек все-таки погиб во время бедствия — девушка в синем плаще. Вроде как сердце не выдержало, умерла от испуга, бедняжка. Ужасно, просто ужасно! Только почему на ее губах застыла такая счастливая улыбка?

Мужчина в темно-зеленой клетчатой рубашке так и не сможет объяснить — ни окружающим, ни себе — что же все-таки произошло. Это он первым подойдет к странной девушке — ведь он видел, как в самый отчаянный момент катастрофы она что-то делала в проходе… что-то держала в руках. Он задумается над этим. Он поймет, что она погибла не от страха. Он найдет половинки карандаша и толстую тетрадь с выдранными листами. И прочтет на первой странице: «Я желаю, чтобы этот чертов самолет спасся».

КОНЕЦ

(июль 2004 — август 2006 — июнь 2014)