ОБОРОТЕНЬ

1

1812 год. Зима.

Всюду снег, белый и холодный, будто лицо мертвеца. Куда хватает взгляда, везде он. И ничего с этим не сделать.

Среди белой бескрайней пустыни, тонкой полоской чернеет дорога. Она черна от изорванных в лохмотья мундиров его солдат и от трупов. Ледяными изваяниями застыли они, воткнутые в снег среди брошенных подвод, знамён, стволов и лафетов орудий — нагие и страшные — страшные своим спокойствием. Одежда с их заледенелых тел сорвана живыми. У многих срублены руки. Они смотрят зияющими дырами выклеванных воронами глаз. А те, ещё идущие и проходящие мимо, прячут от них свои взгляды, стыдясь и, в то же самое время, страшась того, что сами ещё живы.

Он тоже опускает голову, стыдливо отводит взгляд. Но им, в какой-то степени, легче, чем ему. Для них уже всё кончилось. Они уже свободны. Их уже ничего не тревожит.

А он?

Он разбит и раздавлен. Сможет ли он оправиться после такого поражения. Тут впору сойти с ума. В окно кареты он видит свою отступающую армию и ужасается тому, что стало с лучшими солдатами Европы. Всего за один день они захватывали целые государства, они несли на своих штыках славу империи — его империи. А теперь они отступают, и он отступает вместе с ними.

Он снова опустил голову и сжал губы.

Нет. Отступают только они. Он же бежит. Бежит в страхе, перед этой громадиной, как гном, который понял, что по ошибке попал в жилище великана и разбудил его. Он спасается от того необъятного и непостижимого, что раньше казалось простым и доступным, но вдруг, потревоженное, поднялось необозримой, не возможной для постижения, непреодолимой сущностью. И только теперь в сравнении с ней он понял, насколько мал и тщедушен он сам, возомнивший себя всемогущим, считавший себя властителем мира. Как ничтожно мелко и никчёмно мало всё то, что он делал, что совсем недавно считал великими свершениями. Он думал, что потрясает землю, а на самом деле не смог раскачать даже ветку.

Он понял это слишком поздно.

Он уезжает и не видит глаза солдат, впивающихся взглядами в зашторенные окна его саней. Глаза тех, кого он привёл сюда и бросил погибать, среди жестокой русской зимы. Он не слышит проклятий, несущихся ему вслед.

Он — их побеждённый император.

2

Меня зовут Жирар де Мён. Мне шестьдесят восемь лет. До сих пор я крепко сижу в седле и люблю свою милую Элен. Наши дети выросли. Они подарили нам много внуков, и мы часто принимаем их у себя, в нашем старом поместье. В такие моменты счастье переполняет наши с Элен сердца, и мы готовы на всё ради этих маленьких эгоистов. Но речь сейчас пойдёт не о них.

То, о чём я хочу рассказать, случилось очень давно, когда мы с Элен были ещё молоды. Прошло почти сорок лет, а я до сих пор не могу вспоминать о произошедших тогда событиях без содрогания и трепета. Мы с Элен никогда не говорим об этом, но я знаю — она испытывает те же чувства, что и я.

Большинство участников этих событий давно уже покинули этот мир. Остались только мы, с моей милой Элен да Жиль, мой верный и преданный слуга. Сейчас ему чуть больше сорока. Из проворного и отважного мальчишки он превратился в тучного мужчину, отца большого семейства. Он любит поесть и выпить вина, и я частенько встречаю его в трактире в компании таких же, как и он завсегдатаев и гуляк. Но в каком бы состоянии ни был, Жиль никогда, ни единым словом не обмолвится о том, что произошло с нами всеми тогда, в дни нашей далёкой молодости.

Я не знаю, когда придёт мой час, и я успокоюсь на веки. По тому спешу сейчас же поведать обо всём, что произошло с нами тогда. Может быть, это неуверенность и сомнения в собственной правоте гложут меня, или вина за содеянное до сих пор тревожит моё сердце? — я не знаю. Но, так это или нет, я не хочу, что бы история, рассказанная мной, выглядела, как исповедь. Нет. Я не жалею ни о чём, и не считаю себя обязанным оправдываться за всё, что сделал тогда, ибо я действовал под давлением обстоятельств. Прав я был или нет — судить не мне.

И так, с вашего позволения я начну.

Мы были молоды и сердца наши пылали отвагой. Ветер свободы бил в наши лица, горячил наши сердца и развевал наши волосы. Мы летели навстречу славе на взмыленных конях с криками: «Да здравствует свобода и республика! Да здравствует революция! Слава императору!». Мы были солдатами великой и непобедимой армии. Мы славили императора и несли эту славу на кончиках наших сабель и штыков. Мы освободили Европу от гнёта монархии и были счастливы этим. Мы несли свободу.

Я был тогда храбрым драгуном его императорского величества Наполеон Бонапарта Первого.

Но русский поход оказался для нас, тем самым ведром холодной воды, который отрезвляет опьяневшего от нахлынувшего вдруг чувства свободы гуляку. Здесь мы познали позор поражения. Император бросил нас и бежал в Париж, а мы, вынужденные пробиваться с боями к Березине, умирали от голода и стужи среди заснеженных полей России. Не многие тогда вернулись домой, а на мою долю выпало познать позор и унижения плена.

Три долгих года я прожил в имении русского графа, и от смерти меня спасло лишь то, что граф был большим поклонником Наполеона. Я учил его сына французскому и фехтованию на саблях. Я жил среди них и многое понял. Граф оказался столь благородным человеком, что отпустил меня, как только всё утихло. Он снабдил меня всем, что было нужно в дороге, и проводил с богом.

Утром шестнадцатого июля тысяча восемьсот пятнадцатого года, миновав Шампань, я въехал в Париж.

Подрагивая кожей на крупе, серая в яблоках кобыла шла подо мной умеренной рысью. С левого бока позвякивала сабля. За широким поясом затаились пистолеты. На мне был серый дорожный сюртук, белые лосины, треуголка и кожаные до колен сапоги, на толстой подошве. Я крепко сидел в седле и уверенно правил лошадью, сжимая узду узловатыми коричневыми от загара пальцами.

Любой встречный понял бы с первого взгляда, что в дороге я провёл не один день.

Моё лицо не утратило благородные черты. Мне было двадцать семь лет. Чёрными, как ночь глазами, я смело смотрел в глаза каждому, кто встречался мне на пути. Это говорило о том, как безудержно отважен, смел и решителен я был тогда. Война и плен закалили мою волю. Упрямо сомкнутые губы. Прямой нос. Широкий с ямочкой подбородок и запавшие, обтянутые коричневой, как и пальцы, кожей скулы. Мою левую щёку пересекал косой узкий шрам, оставленный мне на память под Бородином русской саблей.

Спустя три долгих‑долгих года я возвращался домой и желал только одного — покоя.

Подковы звонко били о мостовую. По сторонам проплывали знакомые кварталы. Вот за тем поворотом улица разделится надвое. Потом будет небольшая площадь. Ещё четыре квартала и я дома. Что ждёт меня там? Мама, как всегда нарежет хлеб с сыром и холодное мясо. Отец поставит вино. Мы усядемся за стол, поедим и выпьем вина, будто ничего и не было. Не было войны, горя и крови. Не было трёх лет плена. А потом я, как в детстве, соберу пальцем сырные крошки с широкого блюда и уйду к себе. Я лягу в постель, полной грудью вдохну родной моему сердцу аромат хрустящих наволочек и усну. И буду спать долго‑долго, целую вечность. Спать, пока не забудется этот ад, под названием «Русский поход».

Третий, четвёртый квартал. Показался угол дома. Моё сердце стучало, как во время кавалерийской атаки. К лицу прихлынула кровь. У подъезда, как всегда, должна стоять карета, с вензелем на дверцах. Но нет. Кареты нет. Наверное …. Может быть …. Распахнулась дверь. Цилиндр, трость. Нет, это не отец. Но кто это? Снова распахивается дверь. Ещё раз и ещё. Кто эти люди? Почему они входят в мой дом, покидают его и снова входят? А за ними приходят другие.

Я остановил лошадь.

— Мсье, простите. — Человек прошёл мимо, даже не подняв головы. Парижане всегда парижане. Они спешат по делам, не замечая ничего вокруг.

Я спешился и с минуту стоял с тревогой в сердце, пытаясь унять дрожь в коленях. Сердце ухало в груди кузнечным молотом. Еле сдерживая участившееся дыхание, я оставил лошадь у привязи, и дрожащей рукой коснулся дверной рукояти. В этот момент дверь распахнулась, выпуская очередного посетителя. Мы едва не столкнулись. Он был незнаком мне. «Что происходит?»

— Простите мсье.

— И вы простите.

Я вошёл внутрь. Всё не так. Те же стены, но они не пахнут домом, как раньше. Всюду шум, беготня и разговоры. Снуют люди. По одному, парами, группами. Затаив дыхание я медленно поднялся по ступеням вверх. Дверь в гостиную. Вхожу. И здесь полно народа. В дальнем конце особенное движение и толчея. Я направляюсь туда, ничего не понимая. Впереди длинный стол, накрытый зелёным сукном. Бумаги. Стол окружён людьми. Я протискиваюсь вперёд и встаю у края стола. Я хочу знать, что происходит в моём доме. Над столом нависает фигура в чёрном сюртуке — знакомая мне с детства фигура пожилого человека. Седые волосы разбросаны. На полном лице румянец. Он сосредоточенно перебирает бумаги, в поисках необходимой. Быстро мелькают короткие пожелтевшие пальцы. Наконец бумага найдена. Человек выпрямляет спину. Наши глаза встречаются.

— Ах, мальчик мой, ты жив?! — Лист тихо падает на сукно.

В трактире пахло луком, жареными курами и растопленным на огне сыром. Звенела посуда. Люди говорили громко и не обращали внимания друг на друга. Между столами сновал мальчик, разнося заказанную еду и холодное вино. Кто‑то пьяным голосом тянул старую солдатскую песню.

— Ах, мальчик, мой. Как же так? Как же так случилось? Твои родители получили весть о твоей смерти, с первыми полками, возвращающимися из России. Отец держался дольше. Он дожил до отречения императора. Но начались гонения. Его сердце не выдержало. Ах, боже мой, боже мой. Всё ваше имущество: дом, поместье, винные погреба ушло с молотка. Бурбоны вернулись, но дворянство теперь уже не то. Революция сделала своё дело, и всё поменялось бесповоротно. Сейчас мелкие буржуа лихорадочно скупают земли у крестьян, у разорившихся дворян и помещиков. Вонючий торговец мнит себя графом. Проходимцы покупают титулы, за которые раньше проливали кровь. Всё вверх дном. Всё не так. Боже, боже. Бедная Франция.

— Что же мне делать? — Я смотрел в пламя очага потускневшим взором. — У меня не осталось ничего и никого, только имя.

— Ах, не знаю, не знаю мон шер. Ты, конечно, можешь первое время остановиться у меня, но…. О боже, я не знаю, что сказать. Такое время. Всюду уши. Все теперь считают своим долгом отмежеваться от всего, что было связано с императором, и если узнают, что я… Что ты…

Я не хотел больше слушать этого человека, когда‑то считавшегося другом отца. Я встал и покинул трактир, оставив вино не допитым.

Июньский вечер опускался на Монмартр. Лёгкая карета с гербом на двери, запряжённая парой лошадей, пересекла Риволи и двигалась в направлении Сены. В свете уличных фонарей сверкали кирасы, сопровождающих её улан. Их четверо — двое впереди, двое сзади. Лошади мерно отбивали ритм стальными подковами. Позвякивали оружие и упряжь. Вскоре лошади замедлили ход, и карета свернула в узкий проулок. Миновав его, она должна была выкатиться к Сен‑Жермен‑де‑Пре и, минуя Латинский квартал, следовать дальше до самого дворца.

Я наблюдал за движением кареты, скрытый листвой деревьев, окружающих дорогу. Как только уланы замыкающие эскорт, скрылись в темноте проулка, я ударил лошадь шпорами.

Я выстрелил поверх головы кучера одновременно из двух пистолетов и убил уланов, двигавшихся во главе эскорта. Не сбавляя скорости, я бросил пистолеты и выхватил саблю. Уланы, замыкавшие эскорт, не успевали развернуться. В узком тесном проходе, их лошади только мешали друг другу. Я же налетел на них как ветер и завершил дело несколькими ударами сабли. Карета остановилась. Бросив поводья, кучер устремился проч. Но меня его побег нисколько не волновал. Моё лицо было скрыто чёрным шарфом, а на плечи я набросил широкий плащ.

Я соскочил с лошади и поспешил к карете. Когда дверь кареты распахнулась, перед собой я увидел испуганное лицо седого старца. Мсье, доверенный казначей его величества, в испуге жался в подушки, горой покрывающие сидение кареты. Рядом с ним я разглядел кожаную сумку, опечатанную печатью с гербом Бурбонов. От сумки к запястью старика тянулась стальная цепочка.

— Мсье, — вскричал я весело. — Отстегните, пожалуйста, цепочку, и не вынуждайте меня отрубать вам кисть.

Спустя несколько секунд сумка оказалась в моих руках. Я сорвал печать и раскрыл её. Сумка до верха была набита деньгами. Удовлетворённый, я кивнул головой и, попрощавшись с мсье доверенным казначеем, удалился. Я только вернул себе то, что у меня отняли, но всё равно моё сердце пылало от стыда.

Я намеревался покинуть Париж этой же ночью. Денег, что находились в сумке, с лихвой хватило бы для того, что бы начать новую жизнь, вдали от Парижа. Я уеду далеко, куплю поместье, заведу семью и буду жить спокойно и счастливо. Я это заслужил.

Что бы не рисковать на дорожных заставах, я решил покинуть город, двигаясь вдоль железной дороги на Сен‑Жермен. Потом, сделав небольшой крюк, я отправлюсь на Реймс и дальше, на Шамон.

К полуночи я уже был на окраине Парижа. Небо усыпано звёздами. Только что показалась луна. Рельсы блестели накатанной поверхностью, отражая её белый свет. Я почувствовал, что голоден. Справа, в глубине квартала я разглядел свет и повернул лошадь. Единственное освещённое в квартале здание оказалось трактиром. Не внушающий доверия снаружи, изнутри, он оказался вполне приличным заведением. Тусклое освещение. Всё относительно чисто, даже столы накрыты скатертями. В столь поздний час трактир пустовал. Кроме меня в здесь находились четверо. Они сидели за одним столом, пили вино и вполголоса о чём‑то беседовали.

«Хорошо». — Подумал я и сделал заказ

Подали хлеб, сыр, плошку овощного супа с курицей и вино. Пожелав приятного аппетита, мальчик удалился.

Я уже заканчивал с супом, когда за окнами послышался звон копыт и грохот подъезжающего экипажа. Дверь в трактир с шумом распахнулась и внутрь, под развязный женский смех, ввалилась компания гусар в обнимку с девицами. Гусар было шестеро. Уже изрядно напившиеся вином они нацепляли куртизанок и совершали вояж по заведениям.

Всё наполнилось шумом и женской трескотнёй. Гусары ржали жеребцами и требовали вина для дам, а куртизанки рассевшись у них на коленях, хохотали и визжали от восторга. Компания из четырёх посетителей спешно покинула заведение, и я остался один среди этого разгула.

Среди гусар один выделялся видом и манерами. Широк в плечах, высокого роста, он говорил низким басом и, похоже, был в мрачном настроении. Его лицо, иссечённое шрамами, блестело от пота и раскраснелось от выпитого вина. Густые брови сдвинуты к переносице. Глаза подёрнулись красными прожилками. Он опрокидывал в себя один бокал за другим, и мрачнел всё сильнее. Наконец он поднял горящие гневом глаза и остановил взгляд на мне. Его лицо сделалось пунцовым. Он крутанул кончик чёрного уса и прогудел:

— Господа гусары, я хочу сказать слово. — Бокалы наполнили до краёв. Он, не сводя с меня глаз, поднял бокал на уровне груди. — Господа, я хочу выпить за императора Наполеона Бонапарта первого — истинного солдата и патриота республики. Я хочу выпить за тех, кто верил и шёл за ним, и погибал, когда это было нужно Франции. Мы лили кровь в России, пока эти … — Он пристально смотрел на меня. — Пока эти индюки наедали тут свои жирные задницы. А когда русские свиньи пришли в Париж, они кормили их и кланялись им. За императора!

Он опрокинул в себя бокал вина и продолжал смотреть на меня исподлобья, ожидая реакции. Его лоб покрылся каплями пота, губы искривились в улыбке. Наступила тишина. Все ожидали развязки.

Я медленно поднял голову и посмотрел в глаза гусару.

— Русские разбили лучшую армию Европы и гнали её до самой Березины. Император бросил своих солдат и бежал, а они, его доблестные воины, отступая, ели друг друга, что бы не сдохнуть от голода. И эти русские свиньи, как вы мсье изволили выразиться, моются хотя бы раз в неделю, а от вас, простите, разит как от козла.

Я глотнул вина и продолжил ужин. Я делал вид, что спокоен, но внутри у меня всё кипело, и я приготовился к самому худшему.

— Что‑о? — Гусар, пошатываясь, встал на ноги и двинулся к моему столу. Под его сапогами скрипели половицы. Сабля позвякивал при каждом шаге. Я невозмутимо жевал сыр и наблюдал за его приближением. Достигнув моего стола, гусар опёрся в него кулаками и вплотную придвинул свое лицо к моему. На меня пахнула смрадом многодневных возлияний. — А ну повтори?!

Едва сдерживаясь, я положил недоеденный кусок сыра на блюдо, вытер пальцы о салфетку и с маху ударил гусара кулаком в ухо. Отлетев на метр, тот уселся на полу, и несколько секунд осматривался по сторонам, не веря в то, что произошло. Остальные застыли с открытыми ртами. Наконец до гусара дошло, что ему только что дали в морду. Он медленно приложил ладонь к уху и заревел как бык:

— Убью-у-у!!

Хозяин заведения накрыл голову руками и присел за стойку. Мальчик бросился вон из трактира. Собутыльники гусара и девицы прижались к стенам.

Лицо гусара стало пунцовым. На лбу вздулись жилы. Выхватив из ножен саблю, он поднял её над головой, и пошёл ко мне.

Я тоже вынул саблю, отошёл от стола к стене и ждал противника, покачиваясь на носках. Не сбавляя скорости, гусар сделал широкий выпад и обрушил страшный удар мне на голову. Я успел сместиться на полметра вправо. Сабля гусара прошла у самого плеча, слегка коснувшись плаща в районе плеча. Рубанув пустоту, гусар пролетел вперёд и ударился о стену грудью и животом.

Оказавшись у него за спиной, я развернулся на носках, и замер, в ожидании следующего выпада. Оттолкнувшись от стены, гусар взревел ещё сильнее. От нахлынувшей ярости он потерял всякую осторожность и попёр на меня, как бык. Выждав, когда он занесёт саблю над головой и полетит на меня всем своим весом, я просто хлестнул кистью, как кнутом и чуть двинул бедром ему навстречу. Раздался свист. Клинок молнией сверкнул в свете очага, окрасившись кровью. Я рассёк гусара косым ударом от левого плеча до середины груди и ушёл в сторону.

Сделав несколько шагов вперёд, он опустил саблю и упёрся остриём клинка в пол. Пару мгновений он смотрел перед собой, а потом завалился на правый бок. Из-под его плеча по полу растекалась кровавая лужа. Сабля, воткнутая в пол, продолжала раскачиваться из стороны в сторону. Бросив деньги на стол, и извинившись, я покинул трактир. Товарищи убитого провожали меня растерянными взглядами. И только после того, как я взобрался в седло, из оставшейся открытой двери трактира раздался женский визг.

Загудели мужские голоса, раздался топот сапог. Я уже разворачивал лошадь, когда в дверях появился первый из компании. Я направил лошадь в темноту квартала. В свете фонаря я видел, как гусары выбегают на улицу и с криками вскакивают в сёдла.

— Сто-ой! — Неслось мне вслед.

Раздался пистолетный выстрел. Пуля свистнула у самого уха. Я ударил лошадь шпорами. По сторонам замелькали неосвещённые стены и окна домов. Звон копыт эхом возвращался от стен. Преследователи не отставали. Снова грохнул выстрел. Снова пуля со свистом пронеслась рядом, едва не задев плечо.

Наконец, вырвавшись из лабиринта улиц, я пустил лошадь в галоп. Я нёсся вдоль железной дороги. Гусары припустили следом, постепенно настигая меня. Я выхватил пистолет из‑за пояса и, развернувшись, выстрелил. Пуля не задела никого из преследователей, но это охладило их пыл и они немного отстали.

Всё реже попадались дома. Вот уже замелькали деревья, и Париж остался позади, но преследователи не отставали. Свернув вправо и продравшись сквозь заросли кустарника, я вывел лошадь на дорогу. Из‑под копыт полетели пыль и камни. По бокам, справа и слева растянулись поля. Далеко впереди стеной чернел лес, но до него ещё нужно было добраться.

Я оглянулся. Преследователи снова приблизились, сократив расстояние до пистолетного выстрела. Я выхватил из‑за пояса второй пистолет, но выстрелить не успел. В момент разворота, сзади грянул выстрел. Я почувствовал удар в плечо. Правая рука потеряла чувствительность и обвисла. Пистолет выпал и исчез в темноте. Сзади я услыхал ликующий вопль.

— Ату его! Ату!

Прижавшись к шее лошади, я снова вонзил шпоры в её бока, блестевшие от пота в свете луны. Наконец лес обступил меня со всех сторон спасительной тенью. Рванув поводья влево, я направил лошадь в эту непролазную тьму. Почти сразу же на меня со всех сторон посыпались удары. Я чувствовал, как ветки хлещут по ногам, по бокам и спине, но я гнал лошадь вперёд и только сильнее прижимался к её шее. Где‑то далеко за спиной снова хлопнул выстрел. Потом ещё один. Но это была уже беспорядочная стрельба, стрельба наугад. Я отпустил поводья, и лошадь перешла на шаг. Я долго вслушивался в темноту, и, наконец, понял, что преследователи потеряли меня.

Прошло много времени. Я давно уже бросил поводья, и лошадь сама шла между деревьями. Кружилась голова. Каждое движение отдавалось болью в плече. Я чувствовал, что рукав сюртука потяжелел, напитавшись кровью. Я остановил лошадь и сбросил с плеч плащ. Зажав край плаща в зубах, я рванул изо всех сил. Оторванным куском я стянул рану и двинулся дальше, предоставив лошади самой отыскивать дорогу.

Вскоре подул ветер. Небо затянуло тучами. Исчезли луна и звёзды. Ветер усилился, и до меня донеслись отдалённые раскаты грома.

Гроза настигла меня. Мелкий дождь перерос в ливень. Одежда промокла. Голова кружилась. Раскаты грома рвали тишину, молнии слепили и приводили в ужас. Со всех сторон я чувствовал липкое и холодное прикосновения мокрых листьев и веток. Но вот лошадь пошла ровнее. Ветки прекратили хлестать моё лицо и тело. В свете молний я разглядел не широкую дорогу, посредине которой чернела извилистая колея, заполненная водой.

Меня начал пробирать озноб. Всё тело сотрясалось от дрожи. Лошадь несколько раз вскинула голову, фыркнула и пошла живее. Я уже едва держался в седле. От малейшего толчка моё тело клонилось, то вправо, то влево, готовое свалиться в грязь. Глаза застил туман. Вскоре, сквозь эту пелену я разглядел слабый огонёк. Огонёк, то исчезал, то появлялся. Вот он засветился ярче, и вдруг, в свете очередной вспышки молнии, я увидел очертания дома, стоявшего на возвышенности и появившегося передо мной как призрак.

Дорога стала шире. Впереди показалась изгородь. Её стальные прутья были мокры от дождя и вспыхивали голубым светом, отражая вспышки молний. Ворота оказались открытыми. Лошадь прошла между тяжёлых, с витиеватым узором створок, и её копыта застучали по камням. К этому моменту я уже два раза ненадолго терял сознание и только чудом оставался в седле. В голове шевелилась одна мысль: «Куда деть оружие и деньги».

Свет приближался. Толстые стволы деревьев окружили меня чёрными изваяниями. Они тянулись по обе стороны дороги. «Наверное, парк» — подумал я. Всё виделось, как в тумане. Озноб сменился жаром. Пересохло во рту. Язык стал шершавым, а губы сухими и хрупкими. Снова сверкнула молния. Я увидел большое дупло, в стволе засохшего дерева. Дупло располагалось не небольшой высоте, и, приподнявшись на стременах, до него можно было дотянуться. Теряя последние силы, я заставил лошадь сойти с дороги и приблизиться к дереву вплотную. Сознание снова покинуло меня, но ненадолго. В моём взгляде всё плыло. Собравшись, и стиснув зубы, я ухватился за торчащий из ствола сухой сук, привстал на стременах, опустил в дупло сначала сумку, потом саблю и оставшийся пистолет и сполз в седло, ухватившись за мокрую гриву.

Дальше лошадь пошла сама, пока не остановилась перед высоким крыльцом. Над крыльцом светился фонарь. Ветер сильно раскачивал его, пытаясь потушить слабый огонёк, сверкающий как маяк, который указывает попавшим в шторм кораблям вход в тихую бухту. Я вывалился из седла и кое‑как, ползком взобрался по каменным ступеням. Ухвативши пальцами за стальное кольцо, прибитое к тяжёлой двери, я попытался встать на ноги. Но силы покинули меня. Свет фонаря начал потухать в моих глазах. Я ударил кольцом в дверь и потерял сознание.

3

Я открыл глаза. Раннее утро или вечер. Этого я не мог знать. Комната погружена в полумрак. Постель пахнет мятой, но я не чувствовал свежести, всё тело облепила влажная духота. Скользнув взглядом по стенам, я заметил несколько картин.

Больше мне ничего не удалось рассмотреть — дико хотелось пить. Я с трудом оторвал голову от подушки. Слева вплотную к кровати придвинут столик. На столе блюдо с едой и высокий стеклянный стакан, наполненный тёмной жидкостью. Я не стал разглядывать то, что находилось на блюде, а судорожно схватив стакан здоровой рукой, осушил его до дна. Вино. Красное вино, разбавленное водой. По телу мгновенно разлилось тепло, мышцы начали слабеть. То ли сон, то ли полузабытьё. Я погрузился в какую‑то субстанцию, наполненную влагой, теплом и образами.

Перед глазами появляются и исчезают лица. Слышатся голоса, но они звучат где‑то далеко. То ли воспоминания, то ли обрывки сна, то ли видения, вызванные слабостью. Я с трудом приоткрываю отяжелевшие веки, даже пытаюсь что-то говорить, но меня не слышат, да я и сам не слышу собственного голоса.

Снова погружаюсь во тьму. Снова передо мной два женских лица. Взгляды встревожены. Они о чем то говорят. Может обо мне? Кто они? Голоса стихают. Лица вновь исчезают, отодвигаясь во тьму. Долгое забытье, окутанное бесконечностью, вновь кончается мучительным пробуждением.

На этот раз комната ярко освещена. Перед глазами только стена. Кто-то кладёт на лоб мокрую ткань. Я с трудом поворачиваю голову и вижу лицо молодой девушки. Глаза заплаканы. Она что‑то шепчет, но я не могу разобрать что. Я снова пытаюсь говорить, но ощущаю только, как ворочается мой сухой и распухший язык. Снова веки тяжелеют. Тьма постепенно заволакивает всё и остаётся только это лицо. Я смотрю на это лицо с большими заплаканными глазами и чувствую, как по щеке стекает слеза.

Снова тьма. Я слышу голоса двух женщин. Они напряжены. Они спорят. Они опять о чём‑то спорят. Слышны вскрики, плач, шорох одежд. Я чувствую запах духов и чего-то ещё. Я пытаюсь понять, но сон снова накрыл меня как волной.

Ещё одно пробуждение, мучительное и тяжёлое. На этот раз меня разбудил громкий мужской голос. Хриплый голос, больше похожий на рычание. Я понял, что на этот раз из общего шума, до меня долетают отдельные слова и даже целые фразы.

— У-у-у… только благодаря моему терпению, мадам. — В голосе чувствуется раздражение.

— Мы у-у вам, мсье Буше, но … дайте же время… — Женщина пытается сохранить достоинство, но мольба так и вибрирует где‑то в глубине гортани, выдавая её.

— Время? Вы не у-у-у-у… смешным, мадам. Уже год, как я обиваю порог у-у-у у-у.

— Я обещаю, мсье Буше. У-у… неделя… Не будьте так …, я прошу …

— Неделя?! Опять?! Хорошо. Но ни днём больше. Хватит водить меня за нос. Через неделю вы или у-у-у-у-у…, или …

Мимо двери грохочут тяжёлые шаги, хлопает дверь, колоколом отдаваясь в моей голове. Потом на мгновение всё стихает, и слышится шум отъезжающей кареты. Я пытаюсь подняться. С трудом, но мне удалось сесть. Тело быстро покрылось потом, и сердце часто застучало в груди, отдаваясь болью в висках. Я повернулся и спустил ноги с кровати. Кружилась голова. Во всем теле чувствовалась неимоверная слабость. Руки дрожали. Я осмотрел себя.

Правое плечо забинтовано и видимо тот, кто это делал, знал толк в медицине. Мои руки стали худыми и бледными, с едва заметными тонкими прожилками. Попытка сжать кисти в кулаки закончилась только слабым сгибанием пальцев. Я опустил голову к коленям и почувствовал, что головокружение проходит. На этот раз мне удалось сжать кисть, но что это был за кулак? — комок ваты. Я изо всех сил опёрся руками и попытался встать. Мне показалось, что на моих плечах повисли пудовые гири. Получилось лишь чуть-чуть приподняться над кроватью. Я скрипел зубами, злился, но тело не слушалось меня.

Столик всё так же стоял рядом с кроватью, только был сдвинут в самый её конец.

Кое-как добравшись до него, я оперся руками о его поверхность и начал медленно переносить вес тела на них. Мне удалось, как следует, опереться на крышку столика. Я начал медленно подниматься. Колени дрожали. Руки едва не сгибались в локтях. Капля пота упала со лба. Ноги уже почти выпрямились, но в этот момент столик отъехал от кровати, руки соскользнули, и я с грохотом полетел на пол. Где‑то далеко за дверью раздался вскрик. Застучали, приближаясь, каблуки. Дверь в комнату распахнулась, я услышал шорох платья и меня будто охватил порыв ветра.

— Ах, мсье! Вам ещё рано вставать. Вы так слабы.

Этот голос. Я вслушивался в него. Он лился сладчайшей музыкой откуда‑то сверху, будто с небес, сладко отдаваясь в моём сердце, и я вдруг понял, что вечность не слышал женского голоса так близко. Синева, на миг, заполнила мои глаза, и мне показалось, что комната тонет в аромате цветов. Чьи-то тёплые руки подхватили меня и вновь уложили на подушку, и укрыли меня одеялом.

Она стояла надо меня, одетая в синее платье. Светлые волосы, закрученные на щипцах, обрамляли нежный овал лица. Большие голубые глаза смотрели с любопытством, но я заметил красные прожилки, тонкой сеточкой обрамлявшие зрачки. Полные розовые, как у младенца губы. Прямой нос. Длинные густые брови чуть сдвинуты у переносицы. На вид ей не больше двадцати пяти лет.

— Вы должны лежать мсье и …

— Элен, принеси мсье поесть. — Голос послышался из-за спины девушки. Он был властным и, похоже, принадлежал пожилой даме. — Он, кажется, пришёл в себя.

Девушка сразу сникла. Её глаза потускнели, и она спешно удалилась, опустив голову. Но для меня и мгновения было достаточно, что бы разглядеть под ворохом юбок, сколь стройна и гибка её фигура.

У двери стояла дама лет пятидесяти. Девушка походила на неё лицом, только глаза дамы были черны, как две большие спелые виноградины. Гордо вскинутый острый подбородок. Прямой нос. Строгий овал лица. Несмотря на годы, она ещё не потеряла привлекательности, свойственной женщинам благородного происхождения. Тёмно‑малиновое платье, подчёркивало белизну её кожи.

Какое‑то время мы рассматривали друг друга, за тем дама представилась:

— Мадам Мерснье. С кем имею честь?

— Жирар де Мён, — представился и я.

— Что с вами случилось? — Она сделала несколько шагов вглубь комнаты, взяла стул и придвинула к кровати. За тем она села, давая понять, что располагает достаточным количеством времени, что бы выслушать мою историю до конца.

Вошла девушка. В руках она держала поднос.

— Элен, оставь еду на столике и выйди. Я хочу побеседовать с мсье тэт а тэт.

Девушка выполнила всё, не поднимая глаз. Лишь один раз, когда ставила поднос на столик, она быстро взглянула на меня, полыхнув из‑под густых бровей голубым пламенем.

— И так? — Дама вскинула подбородок и приготовилась слушать.

Я ещё раз взглянул в её глаза и начал:

— Мои родители, как и я, принадлежали к знатному роду. У нас был дом в Париже, поместье, и винные погреба.

Она вскинула брови:

— Я слышала о вашей семье. Пока был жив мой муж, нам несколько раз поставляли вино из ваших винных погребов.

— Мне очень приятно это слышать, — поблагодарил я её, — но я продолжу.

Мой отец рукоплескал, пришедшему к власти Наполеону. Он был ярым сторонником республики. Воспитанный отцом, я, как истинный патриот, вступил в армию императора. На войне я узнал, что такое отвага и доблесть. Я был счастлив отдать за императора даже жизнь. Мы неслись по Европе подобно майской грозе, сметая всё старое и отжившее свой век. «Виват революция!» — кричали мы. «Виват император!».

Откровение снизошло на нас, после того, как мы сунулись в Россию. И когда русские гнали нас к Березине, я увидел истинное лицо войны. Император бросил нас и бежал. Не было еды. Солдаты умирали сотнями. Я видел, как люди едят людей. Но мне повезло. Я попал в плен, потому и выжил. Я три года жил в имении русского графа и мне вдвойне повезло в том, что он втайне боготворил Наполеона.

Месяц назад я вернулся в Париж. Родители не вынесли вести о моей смерти и умерли. Имущество распродано. Все отвернулись от меня, даже лучший друг отца. Потом была дуэль. Я убил военного, и его сослуживцы преследовали меня. Я был ранен и уже не понимал куда скачу. Лошадь вынесла меня из леса прямо к вашему дому.

Она внимательно смотрела мне в глаза, и не возможно было понять, верит она или нет. Но по большому счёту мне это было безразлично. Я не собирался надолго задерживаться здесь и при первых же признаках выздоровления, планировал уехать.

— Поешьте мсье де Мён. Рана уже начала заживать и вам скоро потребуются силы.

— Для чего? — Спросил я тогда.

— Вас ждёт дорога, мсье де Мён. Не собираетесь же вы гостить у нас вечно. Кстати, — мадам Мерснье понизила голос. — На следующий день после вашего э-э … прибытия, в посёлке, что недалеко от поместья появились жандармы. Они искали человека, ограбившего карету казначея его величества. Они пришли и сюда, но я сказала, что не видела никого вблизи поместья.

— О, это интересно, мадам, но ко мне не имеет никакого отношения. Я избавлю вас от своего присутствия, как только смогу держаться в седле. — Говоря это, я едва сдерживал волнение.

— Я и моя дочь, будем вам благодарны за это. — Мадам Мерснье поднялась со стула, но не уходила. — Элен! — Девушка тут же вошла, будто ожидала за дверью. — Помоги мсье поесть. Он ещё слаб и нуждается в помощи.

Теперь мне удалось лучше рассмотреть лицо девушки, её глаза и фигуру. Она лучилась добротой и нежностью. В каждом её движении улавливалась грация и трепет. Она была прекрасна. Даже грустное выражение её глаз не вредили её красоте. Я смотрел в эти глаза, и мне казалось, что своими тёплыми ладонями она касается моего сердца.

День тянулся за днём. Выздоровление шло медленно. Я уже начал вставать с постели, и мог пройти до окна и обратно. Девушка всё время находилась рядом. Она вглядывалась в мои глаза своими голубыми озёрами, и мне казалось, что она хочет о чем-то спросить меня, сказать о чём‑то важном, но за её спиной всегда маячила фигура матери и она молчала.

Однажды я стал свидетелем разговора, последствия которого надолго изменили привычный ход событий.

Как‑то утором меня разбудил топот лошадей и грохот колёс. В коридоре послышались торопливые шаги, и прозвучал властный голос мадам Мерснье:

— Элен, сейчас же следуй за мной.

Я встал с постели и подошёл к окну. Скрытый шторой, я оставался незамеченным снаружи. Перед домом остановилась лёгкая карета, и из неё вышел высокий тучный мужчина преклонного возраста. Чёрный сюртук обтягивал каждую складку его тела. Два ряда серебряных пуговиц тускло блестели на солнце. На голове высился чёрный цилиндр. Лицо было красным и мокрым от пота. Густые брови заворачивались волосками внутрь и из‑под них холодно сверкали бледно‑голубые глаза. Они не шли к этому лицу, и, казалось, были позаимствованы или взяты на время. Остальную часть лица составляли длинный мясистый и изогнутый нос, впавшие подёрнутые загаром и красными прожилками щёки и широкий подбородок. Чёрные панталоны складками висели на длинных худых ногах, а здоровенные башмаки ещё больше подчёркивали худобу и кривизну ног.

На крыльце появились мадам Мерснье и Элен. Мадам Мерснье чуть согнулась в поклоне и улыбнулась, но в каждом её движении чувствовалось напряжение. Она все время украдкой дёргала дочь за рукав, побуждая её делать то же самое. Элен стояла как статуя, бледная и холодная и только иногда кивала головой. На протяжении всего разговора, её ресницы были опущены.

Утерев длинными костлявыми пальцами увлажнившиеся губы, мужчина улыбнулся и, подхватив из кареты шкатулку, двинулся в дом. Мадам Мерснье и Элен вошли следом.

За дверью стихли шаги. Я слышал, как на втором этаже скрипят половицы. Мадам Мерснье о чём‑то радостно сообщала гостю, на что тот рокотал низко и хрипло. Я узнал его. Я уже слышал этот голос, когда находился в бреду. Тогда он грозился исполнить, что‑то через неделю.

Я не мог разобрать ни единого слова, потому оделся, приоткрыл дверь и, высунув голову в коридор начал прислушиваться. Здесь слышимость была лучше, но из общего гула голосов можно было уловить только отдельные слова и короткие фразы, сказанные особенно громко. Речь мадам Мерснье текла ровно, без всплесков. Элен вообще не подавала голоса. Мужчина гудел хриплым басом и иногда издавал короткие смешки. Но вот речь мадам Мерснье стала торжественнее. Она повысила голос, и я отчётливо расслышал два слова: «Элен согласна». В ответ вновь загудел хриплый бас, но теперь он стал бархатным и мягким. Вновь мадам Мерснье заговорила повышенным тоном и сверху донеслось: «Сейчас она сама вам скажет». Наступила пауза. Я замер, боясь пропустить хоть слово. И тут раздался крик Элен. Самый настоящий крик, смешанный с рыданиями. Элен кричала: «Нет! Никогда! Я лучше повешусь!» Застучали каблуки. Вновь раздался крик, но теперь уже кричала Мадам Мерснье: «Элен вернись сейчас же!» Её голос дрожал от гнева и бессилия и тонул в хриплом рокоте гостя.

Я замер в дверном проёме. Между тем шаги приближались. Вот каблуки уже застучали по ступеням лестницы. Элен появилась в конце коридора, бледная и заплаканная. Её глаза были широко открыты от ужаса. Она сжимала руки у груди. Наши глаза встретились. Она на секунду сбавила шаг, остановилась и бросилась в мои объятья. Обдав меня жаром дыхания, она прижалась так, будто мы всю жизнь были знакомы.

— Спасите меня. — Шептала она. — Спасите меня ради бога.

Кровь прихлынула к голове, и я понял, что влюблён в Элен. Будто вспышка молнии поразила меня. Я полюбил её, как увидел, но осознал это только сейчас.

На лестнице послышались шаги. Элен вырвалась из моих объятий и бросилась прочь из дома. Мадам Мерснье медленно спускалась по лестнице. Её лицо побледнело, глаза пылали гневом, ноздри раздувались как у разгорячённой лошади. Следом за ней неспешно шагал гость. Его глаза были полны решимости и губы растянулись в улыбке, скорее напоминающей оскал. Он неуклюже перебирал ногами и прижимал шкатулку к животу.

Мадам Мерснье прошла мимо меня, обдав ледяным взглядом. Гость взглянул в мою сторону, презрительно выгнул губы и вышел вслед за мадам.

— Элен! — Колос мадам зазвучал угрожающе. — Вернись сейчас же. Господин Буше ждёт.

Видимо Элен и не подумала возвращаться, потому, что гость хохотнул ещё раз и натужно загудел басом.

— Мадам, неделю назад вы заверили меня, что всё решено!

— Не беспокойтесь господин Буше, она согласится.

— Ну, уж нет! Мне надоело слушать ваши бесконечные обещания!!! Я уже целый год вожусь тут с вами и никакого проку!

Заскрипели рессоры, господин Буше влез на облучок кареты и кое‑как втиснулся в неё.

— Но, господин Буше. — Вы же не …

— Да идите вы! — раздалось в ответ. — Если до завтра ваша дочь не одумается, можете выметаться.

Свистнул хлыст и карета отъехала.

Я смотрел из‑за шторы, как мадам долго провожала карету взглядом, пока та не скрылась за деревьями. Её плечи опустились, руки обвисли. Подбородок уже не возвышался столь благородно, а голова склонилась к груди.

Она вздохнула и медленно вернулась в дом.

Дверь в мою комнату открылась неожиданно, и я не успел отойти от окна.

На пороге стояла мадам Мерснье Она быстро оправилась и снова смотрела гордо, с нескрываемым презрением.

— Мсье де Мён, ваша лошадь застоялась. Вы загостились у нас. Пора и честь знать.

Она произнесла эти слова холодно и властно.

— Да, мадам. Я прошу только об одном.

— Что ещё?

— Я покину ваш дом завтра утром.

— Хорошо, мсье де Мён. Я надеюсь на вашу порядочность.

Вся эта история не шла у меня из головы. Элен не появлялась и еду мне принесла мадам Мерснье. Не сказав ни слова, она оставила поднос на столике и удалилась.

Солнце скатилось к востоку. Окно окрасилось кроваво‑красным светом. Потом спустилась ночь. Мадам принесла ужин, а потом долго стояла на крыльце, вглядываясь во тьму. Наконец она прошелестела юбками мимо двери и поднялась наверх. Там она ещё долго скрипела половицами, но вскоре всё стихло, и наступила тишина.

Я прилёг на постель, не раздеваясь. Уснуть я не мог. Мне не давал покоя вопрос: «Что же происходит в этом доме?» Перед глазами вновь и вновь всплывало заплаканное лицо Элен. В голове звучали её слова: «Спасите меня! Спасите меня ради бога!». В них слышалась мольба, крик души, взывающей о помощи. В моей груди, начало разгораться пламя. Раньше такое со мной всегда случалось перед атакой. Это была не ярость, а только преддверие её. Будто пламя фитиля бежит к бочонку с порохом, которому суждено взорваться, но немного позже.

За окном послышался шорох. Потом кто-то тихонько ударил в стекло. Я бросился к окну и распахнул его. Под окном стояла Элен.

4

Её голова покоилась на моём плече. Я смотрел в потолок, а Элен говорила тихим голосом, обдавая теплом дыхания кожу моей щеки.

— Когда папа ушёл на войну, выяснилось, что поместье заложено. Папа был истинным патриотом, он взял деньги под залог и снарядил отряд драгун для армии императора. Это были большие деньги, но дела тогда шли хорошо и по возвращении папы мы могли вернуть долг. Папа рассчитывал в награду за службу получить ещё земли и расширить поместье. Но … — Она задержала дыхание. — Но папа погиб. Ни денег, ни земель, мы не получили, и начали, сами как могли, возвращать долг банку. Медленно, но возвращали, мизерными суммами.

Потом свергли Императора. Все кругом как с ума сошли с этой революцией. Мы думали, что всё постепенно вернётся в прежнее русло, но стало ещё хуже.

Разбогатевшие на войне лавочники начали скупать земли. А этот Буше, выкупил соседнее поместье и поселился тут. Он несколько раз приходил и предлагал продать ему и наше поместье, но мама отказывала. Дела у нас к тому времени пошли плохо. Долг банку отдавать было нечем. А тут ещё появились эти волки. В округе начали пропадать люди и скот. Потом в лесу находили обглоданные кости. Кто‑то пытался найти их логово, но говорят и сам погиб от волчьих зубов. Работники начали уходить от нас. Теперь в доме нет даже прислуги, а на полях остались только те, кому некуда уйти. Совсем небольшое количество.

Вот тогда этот господин Буше и воспользовался случаем. Он выкупил у банка наши закладные и пришёл к маме. Он заявил, что если я не выйду за него замуж, он вышвырнет нас на улицу. Но я лучше умру, чем выйду замуж за этого негодяя.

Ночная мгла начала уступать место серым утренним сумеркам. Она прижималась к моему плечу и молчала. Я нежно обнимал её и смотрел перед собой. Она доверилась мне. Она вверяла мне свою жизнь. Пламя ярости медленно разгоралось в моём сердце. Я готов был на всё ради неё. Ради моей Элен.

Выговорившись, Элен уснула под утро, а я осторожно, что бы не беспокоить её, поднялся с постели. Плечо ещё давало о себе знать, но уже не на столько, что бы мешать движениям. Я оделся и вышел. Ночной туман, подогреваемый восходящим солнцем, медленно поднимался вверх. Стараясь не шуметь, я спустился в парк. Отыскать дерево с дуплом не составило труда. Сумка и оружие лежали там, где я их и оставил.

Солнце поднялось ещё выше. Выпаривая из земли остатки утренней влаги, оно согревало и вселяло надежду. Возвращаясь из парка с сумкой и оружием, я увидел на крыльце мадам Мерснье .

— Доброе утро мсье де Мён. — Она осмотрела меня снизу вверх, задержав взгляд на сумке. — Вы собираетесь в дорогу? Я рада, вашему скорому выздоровлению и желаю вам доброго пути. — Тревога в её глазах сменилась обречённостью. — Вы случайно не встретили Элен?

Я бросил к ногам сумку, саблю и пистолет.

— Ну, уж нет, мадам. Никуда я теперь не уеду. А Элен в моей комнате. Мы любим друг друга. Она мне всё рассказала, и я намерен просить у вас её руки.

— Что‑о? — Голос мадам Мерснье сделался глухим. — Элен у вас? — Она опустила голову. — Этого я и боялась. — Она быстро справилась с растерянностью и её глаза сверкнули злостью. — Ну, раз вы, мсье, теперь осведомлены о нашей проблеме, хотелось бы узнать, что вы собираетесь делать?

— Я хочу встретиться сегодня с господином Буше.

— И что же дальше? — Она захохотала и стала похожей на ведьму. — Вызовите его на дуэль? — Её лицо вновь сделалось злобным. — Этого мало мсье. Очень мало. Благородство нынче ничего не стоит. Тут нужно другое.

— Сколько вы должны господину Буше по закладным? — Она сузила глаза и взглянула на меня с подозрением. Потом она быстро перевела взгляд на сумку и снова подняла глаза. Она смотрела и молчала. — Так сколько? Я жду мадам Мерснье.

— Сумма, по нынешним временам огромная.

— Назовите же её?

— Немногим меньше миллиона франков. — Её взгляд потускнел, и она опустила голову.

— Во сколько прибудет господин Буше?

— Обычно он приезжает к обеду.

— Хорошо.

Прихватив вещи, я вошёл в дом. К моменту моего появления в комнате, Элен уже была одета.

— Я всё слышала. Вы убьёте его на дуэли из пистолета?

— Посмотрим. — Усмехнулся я её наивности и, бросив вещи в угол, обнял и нежно поцеловал в губы. — Думаю, будет достаточно вот этой сумки.

— Сумки? — Её голубые глаза сделались большими. — Вы говорите сумки?

— Я пошутил, Элен. Вас ищет матушка. Она в волнении, и хочет вам, что‑то сказать.

Ответив на поцелуй, Элен вышла.

Ровно в полдень по аллее парка загрохотали колёса кареты. Мадам Мерснье вышла на крыльцо, ломая руки. Её лицо стало бледным, но подбородок всё так же был гордо поднят. Я встал чуть впереди неё.

Господин Буше, на этот раз, был не один. Одет он был всё в тот же черный сюртук с пуговицами, цилиндр и панталоны. Вместо ботинок на ногах господина Буше сегодня были надеты сапоги. Следом за ним из кареты вышел человек в сером сюртуке с бесстрастными водянистыми глазами.

— Это мой поверенный, мсье Дюваль. — Голос господина Буше больше походил на рычание. Каждый волосок на его небритом лице дрожал от гнева. — Он засвидетельствует факт подписания вами и мной документа о передаче мне поместья в счёт уплаты по закладным. Вы готовы, мадам? — Господин Буше посмотрел мне прямо в глаза. Я начал медленно спускаться по ступенькам крыльца.

— Меня зовут мсье де Мён. — Не дав мадам Мерснье начать разговор, я продолжал спускаться и говорить одновременно. — Являясь поверенным в делах мадам Мерснье, я прошу вас официально назвать мне сумму долга. — Господин Буше широко открыл глаза и оглянулся на своего поверенного. Человек в сером сюртуке шагнул из‑за его спины мне навстречу.

— Девятьсот восемьдесят тысяч франков, если быть точным. — Его голос, как и глаза не имел оттенков.

Я остановился на последней ступеньке и сделал удивлённое лицо. Лицо господина Буше расплылось в улыбке.

— Вас, что-то смущает, мсье поверенный. Не достаточно деньжат, да? — Он снова зарычал, но тон его голоса теперь был насмешливым.

Я тоже улыбнулся.

— Нет, господин Буше. Сумма долга меня не смущает. Просто мне всегда хотелось знать, откуда берутся такие негодяи, как вы, господин Буше? — При этом я вынул из‑за спины стопку денег и протянул мсье Дювалю. — Пересчитайте и удостоверьтесь лично.

При виде такого количества денег, господин Буше замер. Его глаза сверкнули злобой, а скулы напряглись под покрытой прожилками кожей. Он следил за каждой банкнотой, мелькающей в ловких пальцах поверенного, и его лицо из красного становилось пунцовым. Когда подсчёт закончился, господин в сером сюртуке поднял голову.

— Всё верно. — Он повернулся лицом к господину Буше. Инцидент исчерпан, господин Буше, не так ли? — Господин Буше от неожиданности не мог вымолвить ни слова. Он кивнул головой и выхватил деньги из рук поверенного. — Но… — Мсье Дюваль вновь повернулся ко мне лицом — Здесь на двадцать тысяч франков больше. — Его глаза по‑прежнему ничего не выражали.

— Это господину Буше от меня на врача и лекарства.

— Что-о?! — Глазки Буше на этот раз стали круглыми. — Ах ты, щенок! Да я… — он попытался замахнуться на меня рукой, но я не дал ему сделать этого. Ухватив его за шиворот, и не обращая внимания на отчаянное сопротивление, я развернул его лицом к карете, и повёл, как нашкодившего сорванца, пиная его, при каждом шаге, в тощую задницу. Мсье Дюваль шёл рядом и смотрел в сторону парка. Отвесив пинка господину Буше в последний раз, я впихнул его в карету и захлопнул за ним дверцу.

— И мой вам совет, господин Буше, забудьте сюда дорогу навсегда, иначе вам не поможет даже врач.

— Ты пожалеешь об этом, щенок! — Лицо господина Буше из пунцового сделалось чёрным. Казалось ещё немного и его хватит удар.

— Можете присылать секундантов, господин Буше, я и моя сабля к вашим услугам.

Свистнул кнут, лошади сорвались с места, и, грохоча колёсами, карета скрылась за деревьями парка.

Мадам Мерснье замерла на крыльце, ошеломлённая случившимся. Её щёки начал покрывать густой румянец. Элен, обливаясь слезами, бросилась мне на шею и покрыла мои глаза поцелуями. Плечи мадам Мерснье опустились. Она закрыла лицо дрожащими ладонями и, ничего не сказав, ушла в дом.

5

Для меня и Элен, начались дни полные покоя и радости. Свадьбу сыграли спустя неделю, и мы оба прибывали в состоянии полёта и любовной эйфории, в состоянии знакомом всем влюблённым, наконец‑то, соединившим свои сердца воедино. Мадам Мерснье успокоилась, но тревожные искорки изредка мелькали в её глазах. Она с радостью вручила бразды правления поместьем в мои руки, а сама отошла от дел и готовилась к появлению внуков.

Мы ложились рано, а просыпались ближе к полудню. Мы умывались и ели. Потом я запрягал пару лошадей, и мы пускались в путешествие по поместью. Элен показывала мне угодья и прилегающие к ним места. Мы любовались красотами природы и совершенно не обращали внимания на погоду. Солнце светит с небес, туман ли стелется кругом или дождь стучит по верху экипажа, нас ничего не смущало. Мы счастливы вместе, и это было главным.

Но вскоре жизнь напомнила нам, что у неё есть не только розы, но и шипы.

Однажды, завершая очередной вояж по окрестностям, мы возвращались по лесной дороге. Со всех сторон шумели листвой деревья. Солнце клонилось к горизонту. Немного усталые и счастливые после наполненного событиями дня, мы предвкушали не менее бурную ночь. Дорога становилась шире, и мы нагнали медленно двигавшуюся подводу, запряжённую сивой кобылой. Кобылу за узду вёл мужчина, ещё двое с ружьями на плечах следовали за подводой. Все трое в страхе озирались по сторонам. Когда мы поравнялись с подводой, нам открылась ужасная картина.

На дне подводы лежала женщина. Вернее, в подводе находилось то, что осталось от тела женщины. Изорванная в клочья одежда, пропиталась уже засохшей кровью. Руки и ноги начисто объедены до костей. Грудь и живот просто вырваны. Под подбородком зияла страшная рана. И каково же было смотреть на всё это моей маленькой Элен, когда даже у меня, насмотревшегося на смерть, всё похолодело внутри. Она спрятала лицо на моей груди, и мы поспешили покинут это место.

Я правил экипажем и пытался отогнать от себя образ мертвой женщины. Но одно обстоятельство ни сколько поразило, сколько озадачило меня. Её лицо осталось не тронутым, только глаза были заткнуты мхом. Да-да, именно заткнуты, потому, что другого слова я подобрать не могу.

Дома у Элен от пережитого открылось сильное волнение и жар. Извинившись, ах моя милая Элен, она уснула тяжёлым сном и всю ночь металась и вскрикивала. Наутро, оставив её на попечение матери, я отправился осматривать угодья в одиночестве.

Куда видел глаз, тянулись поля засеянные овощами и зерном. Слева за полями, у подножья сопок поблескивал на солнце пруд. За ним виднелась крыша коровника. На небольшом холме высилась ветряная мельница, а за ней, краснея черепичными крышами, раскинулся небольшой посёлок.

Светило солнце. Дул лёгкий тёплый ветерок и глядя на всё это великолепие, окружавшее меня, я вновь прибывал в хорошем настроении. Я останавливал повозку и беседовал с крестьянами и видел страх в их глазах. Как только я начинал заговаривать о случившемся, люди опускали глаза и предпочитали не говорить об этом. Я ехал дальше, и моё хорошее настроение постепенно перерастало в тревогу.

У коровника мне пришлось задержаться. Работники в голос говорили о том, что уже несколько раз замечали за прудом волчьи следы. Они качали головами и говорили, что это плохой знак. Волки присматриваются к коровнику и нужно устраивать облаву. Но мужчины отказывались идти в лес, из страха быть убитыми. Ни какие уговоры и обещания не смогли убедить их идти облавой на волков. Я готов был сам попытать счастья, но понимал, что ещё плохо знаю местность, а в этом деле без хорошего проводника не обойтись.

Вот тогда‑то я и встретил Жиля.

Проворный, как белка, он легко управлялся с большими вилами, укладывая сено наравне со взрослыми. Завидев меня, он опёрся на вилы и подбоченившись, смело взглянул мне прямо в глаза. Именно этим он и привлёк моё внимание. В его взгляде я впервые за день не увидел страха. Я остановил экипаж рядом. Старательно заштопанные и покрытые заплатами синие штаны, удерживались на нём благодаря широкой лямке, перекинутой через плечо. К тому же штанины были закатаны до колен. Широкая линялая рубаха была велика ему и скорее всего, досталась в наследство. Рукава рубахи он закатил до самых плеч. Его голову покрывал синий, выгоревший на солнце картуз. Поджарый и быстрый, покрытый тёмным загаром он был высок не погодам. Его нос, щёки и даже лоб были покрыты огромным количеством веснушек видимых даже сквозь загар. Из-под картуза, как пучки соломы, выбивались светлые с золотистым отливом волосы. Уши оттопырены, а зелёные глаза сверкали отвагой и лукавством. Он стоял и улыбался, нисколько не смущаясь моего присутствия. На вид ему было лет десять-двенадцать, не больше.

Не успел я сойти с подножки экипажа, как услыхал его голос:

— Это ты и есть наш новый хозяин?

— Похоже на то. — Ответил я, немного сбитый с толку такой смелостью.

Он шагнул ко мне и протянул руку.

— Я Жиль. Мой дом во‑он там. — Он неопределённо кивнул подбородком в сторону посёлка.

Я представился и пожал протянутую руку. Она оказалась не по‑детски крепкой и мозолистой.

— Я слыхал про тебя. — Я поднял брови от удивления. — В посёлке только и говорят о том, как ты недавно господина Буше выпроваживал из поместья. Так и надо этому старому кобелю.

— Тебе сколько лет, Жиль? — Спросил я в свою очередь.

— Одиннадцать. Я всё могу. Могу навоз убирать, могу сено складывать, могу пастухом, могу доить и роды у коров принимать. Я и в поле могу.

— Что‑то я раньше не замечал тебя.

— У меня мать заболела. Я за ней ухаживал.

— И как, выздоровела?

— Не‑а. Доктор сказал, если не купить лекарств, то к осени помрёт. А какие лекарства? У нас таких денег при живом отце‑то никогда не водилось. А сейчас и подавно.

— И что же случилось с отцом?

— Волки заели?

— Волки? — Я насторожился. — Как это произошло?

— Он у нас охотником был. Весь лес знал и меня с собой везде таскал. Как волки появились он и начал их логово искать. Я тоже искал. — Жиль, гордо вскинул подбородок.

— И как, нашёл?

— Не‑а. Отец запретил. Пришёл как‑то весь нервный и злой. Я ему про логово, а он за кнут и давай колотить. «Больше», — говорит, — «что бы в лес», — говорит, — «не совался». А на другой день его волки заели. Его в лесу нашли обглоданного до костей.

— И, что же, ты не боялся в лес ходить?

— Ха, я и сейчас не боюсь.

Я внимательно посмотрел ему в глаза и подался вперёд.

— Поможешь логово найти?

Он улыбнулся одной половиной рта.

— А ружьё дашь?

— Дам я тебе ружьё, если обращаться с ним умеешь.

— Не боись. Я из отцовского стрелял. Только оно где‑то в лесу осталось.

— Договорились. — Мы ударили по рукам. Жиль вернулся к работе, а я решил наведаться к местному доктору.

Мсье Картуш, был согбенным старцем шестидесяти лет. Худощав и медлителен. Лицо, заросшее щетиной, редкие седые волосы. Лоб покрыт изогнутыми линиями морщин. Он испуганно смотрел на меня сквозь толстые стёкла очков и улыбался.

— О-о, мсье, добрый день. Чем обязан? — Он склонился в поклоне.

— У меня к вам два вопроса, мсье Картуш.

— Что ж, всегда буду рад помочь вам мсье.

— Первое. Вы знакомы с мальчиком, по имени Жиль. Он работает на коровнике.

— А, Жиль. Кто же его не знает? Бедный ребёнок. Мать уже как месяц не встаёт с постели, а отца с полгода назад нашли в лесу, обглоданного до костей. — Рассказывая это, мсье Картуш наполнил бокалы вином и пригласил меня к столу.

— Что с его матерью? — Я поднял бокал — вино оказалось великолепным.

— Это обыкновенная водянка. Но без лекарства я ничего не смогу сделать.

— Какая нужна сумма?

Мсье Картуш назвал. Я отсчитал ему в два раза больше, и попросил приступить к лечению немедленно.

— Вы так добры, мсье. Это очень хороший мальчик.

— Второе. — Я не дал мсье Картушу договорить. — Меня интересует ваше мнение.

— Всё, что угодно мсье.

— Вы, как доктор, должны проводить осмотр умерших?

— Да, это так мсье. Я составляю письменное заключение о причине смерти.

— Значит, вам случалось осматривать и тех, кого находили в лесу?

— Вы имеете в виду, убитых волками, мсье?

Я смотрел мсье Картушу прямо в глаза и заметил, как изменился его взгляд. В нём снова заплясали огоньки страха, и мелькнуло едва уловимое подозрение.

— Да. — Ответил я.

Он снял очки и начал протирать их носовым платком. Его руки слегка подрагивали.

— А что именно, вас интересует, мсье де Мё н? — Он надел очки и вздохнул. — Лично я ничего особенного не заметил. У всех широкая рваная рана на шее, которая и явилась причиной смерти, а дальше просто — их съели.

— Давно это происходит?

— Да как сказать? Люди и раньше пропадали. — Мсье Картуш виновато улыбнулся. — Лес знаете ли. — Но последние два года случаи участились. Почему? Я не знаю, мсье де Мён. Все говорят, что пора делать облаву, но в лес никого не затащишь. Боятся.

Я поднялся и двинулся к выходу. Мсье Картуш шёл следом, осыпая меня благодарностями за заботу о бедных.

Ближе к обеду я заехал в трактир. Трактир располагался в самом центре, в месте, где дорога пересекала посёлок. Заведение пустовало. Я открыл дверь и она задела верхним краем медный колокольчик, подвешенный к потолку. На его звук вышел хозяин. Я заказал обед, и мы разговорились. Трактирщик вспоминал былое. Говорил, что ещё помнит времена, когда в трактире целый день было не протолкнуться.

— Это всё проклятая революция, чёрт её дери! Все бросились в город. Никто не хочет работать на земле. — Он ревел как бык и сам походил на него сложением. Особенно усиливали сходство глаза. Они были покрыты прожилками и казались красными. То ли трактирщик много пил, то ли бессонница одолевала его, я не мог понять.

Когда я спросил его о волках. Он посмотрел на меня свысока.

— Скажу вам откровенно мсье, раньше, хозяева часто охотились и устраивали облавы. Ни о каких волках мы и думать не могли. А сейчас. Это всё революция мсье. Сейчас любой может запросто заделаться графом. Вон, господин Буше. Где он нажил свои деньги? — не известно. — Трактирщик придвинулся ко мне поближе и понизил голос. — Говорят, господин Буше, нажился, мошенничая с поставками для армии его императорского величества. А теперь гляди‑ка, тоже землю скупает. Но бог его уже наказал.

— Чем же? — Заинтересовался я.

— Да вот. С сыном ему не повезло. Говорят, мальчишка против воли отца вступил добровольцем в «Великую армию». Даже в русском походе побывал и вернулся живым. Но что‑то у него с головой приключилось.

Я оторвался от еды.

— В русском походе?

— Да мсье, в русском.

— И что же?

— Вот я и говорю — С головой у него что‑то не то стало. Я сам не видел, но их кучер частенько захаживает сюда и как перепьёт вина, так и болтает, что ни попадя. За это господин Буше его и прогнал.

— Так, что же? — Повторил я вопрос.

— Кучер говорил, что тот почти не выходит из дома и всё время одевается будто зима. Мёрзнет, значит. Натянет на себя шубу и шапку и сидит в подвале. Поднимется, поест и снова в подвал, будто белый свет ему не мил. И всё молчит. «Слова», — говорит, — «из него не вытянешь». Умом видно парень тронулся. Видать шибко их там, в России пуганули.

Доев обед, я покинул трактир и направился домой. По дороге мне вспомнились заснеженные русские поля. Замерзшие трупы солдат «Великой армии». Холод и голод, доводившие нас до сумасшествия.

6

Утром меня разбудила Элен. Она была взволнована и сказала, что кто-то стучит в дверь и называет моё имя. Солнце уже поднялось над горизонтом, но туман ещё не сошёл. Часы показывали начало шестого. Выйдя за дверь, я обнаружил там Жиля. Его лицо было встревожено, но страха в глазах я не увидел.

— Одевайтесь, мсье. Ночью волки пробрались в коровник.

Босиком. Одетый в те же, что и вчера, синие штаны и рубаху, он мял картуз в руках.

Я наспех оделся, прихватил с собой сыр, хлеб и вино и спустя час мы уже неслись в экипаже к коровнику, завтракая на ходу. У коровника нас встречал растерянный сторож.

— Даже и не знаю, мсье, как это произошло. — Он кивал головой и разводил руки в стороны.

— Спать нужно меньше! — Злобно выкрикнул Жиль, спрыгивая с подножки экипажа. — Как они тебя самого ещё не сожрали? — Он потянул меня за рукав за угол коровника. Там всё было вытоптано волчьими лапами, а под бревенчатой стеной зиял подкоп. — Так вот они и забрались. Но это ещё не всё. Смотрите сюда, мсье. — Отойдя метра четыре от коровника, он раздвинул траву. Между стеблей полыни я увидел мёртвого волчонка.

— Что это? Откуда? — Недоумевал я.

— Это волчонок. Кто‑то убил его и подбросил сюда. А потом волчица по следу привела сюда стаю и вот.

— Но кто мог его сюда подбросить? Почему?

— Тот, кому вы недавно отвесили пинка, мсье. Кто же ещё?

— Буше?

— Конечно.

— Это серьёзное обвинение, Жиль, и оно требуют доказательств. Но у нас нет на это времени. Сначала нужно отыскать логово и без хорошей собаки тут не обойтись.

— Я найду. Я приведу пса к коровнику и буду вас тут ждать. А вы езжайте, приготовьте всё, что нужно для охоты и возвращайтесь.

Мы так и поступили. Я вернулся в дом. Приготовил ружья и порох и пули. Собрал две охотничьих сумки, себе и Жилю, и даже нашёл для него сапоги.

Когда я вернулся к коровнику, Жиль уже ждал меня. Пёс был страшен. Огромный серый зверь. Уши и хвост обрезаны. Его морда была покрыта шрамами, а жёлтые глаза внушали ужас. Это был настоящий волкодав. При моём появлении пёс заворчал и поднял на загривке шерсть. Но Жиль успокоил его. Я ещё раз поразился смелости мальчика.

Я вынул из экипажа ружья, сумки и сапоги для Жиля. Он сузил глаза, посмотрел на меня и спросил, указывая на сапоги:

— Это мне?

— Да. Надевай.

— Вы не шутите, мсье?

— Какие шутки, надевай скорее.

— Насовсем?

— Да. Насовсем.

Не знаю, что творилось в душе Жиля, но когда он натягивал сапоги, у него дрожали руки. Потом он встал, притопнул, (сапоги оказались впору), прошёлся вдоль экипажа и встал передо мной.

— Вы добрый человек, мсье.

— Бери ружьё, надевай сумку и пошли. Солнце уже высоко.

Я велел сторожу подобрать мёртвого волчонка, бросить его на пол экипажа и присматривать за лошадьми до нашего возвращения. Сделав распоряжения, я направился вслед за Жилем, который уже тащил пса к месту, где волки устроили подкоп.

Охота началась.

Когда пса подвели к подкопу, тот старательно всё обнюхал, шерсть на его загривке снова поднялась, и он пошёл в сторону пруда, низко опустив голову. Его влажные ноздри раздувались. Пёс шумно сопел и иногда ворчал.

Обойдя пруд, пёс немного задержался у подножья сопки и повернул к лесу. Пришлось продираться сквозь кустарник и перебираться через стволы упавших деревьев. Пахло гнилой древесиной и грибами. В лесу трава была ещё сырой, и мы вмиг промокли до самого пояса. Шерсть пса промокла тоже, но он шёл по следу ни на что, не обращая внимания.

Так мы прошли около часа. Роса испарилась. Равнина сменилась сопками. Но волки шли по распадкам, потому вверх взбираться нам не пришлось. Становилось душно. Ружья казались тяжёлыми. Мы каждую минуту ожидали нападения и потому несли их в руках, удерживая перед собой.

Склоны сопок стали круче. Потянуло свежестью. Впереди послышался шум. Казалось, что ветер раскачивает деревья, и они шуршат листвой. Жиль, будто прочитал мои мысли:

— Водопад. Тут ручей.

Когда до водопада осталось не больше двадцати метров, и за деревьями уже можно было разглядеть отблески солнца на поверхности воды, пёс замер и поднял голову вверх. Он заворчал, и шерсть на его загривке вздыбилась ещё сильнее. Он шумно нюхал воздух и водил носом из стороны в сторону. Жиль остановился, и приложил палец к губам.

— Тише мсье, — прошептал он. — Волки где‑то рядом.

С этого места мы двинулись осторожно, стараясь не издавать шума. Через некоторое время мы оказались на краю небольшого пологого склона. Внизу шумел и пенился ручей. Падая с высоты примерно десять метров, он превращался в водопад.

Жиль коснулся моего плеча и указал на пса. Тот стоял, сверкая жёлтыми глазами. Пасть оскалена. Обрывки ушей прижаты к голове. Пёс смотрел вниз. Проследив направление его взгляда, я не увидел ничего. Каменистый берег был покрыт кустарником и травой. Пёс сделал несколько шагов к краю склона и опустил голову ещё ниже.

— Волки, — Прошептал мне в ухо Жиль и указал рукой под склон.

Они стояли под самым склоном и, задрав морды вверх, скалили пасти. Волков было трое. Самка и два самца. «Но почему они не убегают?» — подумал я. «Не уже ли не боятся?». Буквально через минуту я получил ответ на свои вопросы. За спинами волков из зарослей кустарники, то появлялись, то исчезали морды волчат. Вот почему они не уходили. Волчица не давала самцам бросить волчат.

Мы прижали приклады ружей к плечам и выстрелили почти одновременно. Я выстрелил в волчицу. Пуля вошла ей прямо в лоб. Её отбросило к ручью, где она и затихла. Почти одновременно со мной выстрелил и Жиль. Старый волк закрутился, пытаясь вырвать зубами пулю, попавшую ему в бок. Взревев, наш пёс бросился на молодого самца. Огромной серой тушей он накрыл его и придавил к земле. Волк злобно рычал и щёлкал зубами, но силы были не равными. Страшные челюсти пса сошлись на волчьей шее. Брызнула кровь. Что‑то хрустнуло. Волк захрипел, и через минуту всё было кончено. Волчата бросились вниз по ручью. Видимо к логову. Но пёс настигал их и, не останавливаясь, ловил и разрывал пополам или откусывал их меленькие головы.

Сняв с волков шкуры, мы поели и двинулись в обратный путь. Я чувствовал себя победителем. Последний раз я ощущал подобное под Аустерлицем.

Вскоре Жиль вывел меня на дорогу. День подходил к концу. В лесу становилось темнее. Я остановился на секунду и замер. Меня поразила тишина. Лес молчал. Не шелестела листва. Не кричали птицы. Улыбнувшись, я совсем было собрался идти, как до моих ушей долетел странный звук. Звук был настолько странным и неожиданным, что по спине пробежали мурашки. Это походило на протяжный долгий стон. Жиль, тоже остановился и прислушался.

— Ты, слышишь, Жиль?

— Да мсье.

— Что это?

— Не знаю, мсье? Может птица.

— Да нет. На птицу не похоже. Буд‑то стонет кто‑то.

— Идёмте, мсье. Скоро совсем стемнеет.

Мы прибавили шагу, и в течение часа добрались до поместья. Оставив одну шкуру себе, как трофей, остальные я отдал Жилю. Охотничью сумку и ружьё, я тоже оставил ему. Внутри у него всё пело, но он не подавал виду. Он держался как настоящий мужчина, но я видел, что глаза его блестят, а руки подрагивают от волнения. Он упёр приклад ружья в землю и отставил левую ногу вперёд. Потом он подбоченился левой рукой. Сумку, перекинутую через левое плечо, он убрал за спину. У его ног, обутых в сапоги лежали шкуры поверженных волков. Пёс же послушно сидел рядом и шумно дышал, вывалив алый язык. Он был настоящим охотником, мой верный Жиль.

Дома меня встречала Элен. Увидев меня завёрнутого в волчью шкуру, она бросилась мне на грудь. Она смотрела на меня, как на своего рыцаря, вернувшегося победителем с тяжёлого турнира. Мадам Мерснье стояла на крыльце и сдержанно улыбалась. Я бросил шкуру убитого волка к ногам женщин, а они накормили меня за это роскошным ужином.

Я решил ничего им не рассказывать о подброшенном волчонке и странных звуках в лесу, и разобраться с этим в ближайшее время.

В ту ночь мы долго не могли уснуть. Элен целовала моё, ещё дававшее о себе знать плечо и разглядывала косой шрам от сабельного удара, пересекающий мою щёку.

— Откуда это у тебя? — Спросила она, нежно положив мне на грудь свою голову.

— Русский гусар ранил меня под Бородино.

— Бородино? — Оживилась она. — Я слышала о нём. Это место, где Наполеон победил русскую армию?

Я улыбнулся и погладил мою маленькую Элен по голове.

— Нет, милая. Сражение под Бородино не выиграл никто. Русские дали почувствовать нам свою силу, и это было их последним предложением для нас, уйти с миром. Но мы ничего не поняли. Мы рвались к Москве. И тогда они увели свою армию и сказали: «Идите». Мы думали, что захватив Москву, мы захватим всю Россию. Так всегда и происходило в Европе. Мы захватывали столицу и на этом всё заканчивалось. Но в России всё было по‑другому. Они не спешат. Они очень терпеливы эти русские. Они просто ушли, и Москва стала для нас западнёй. Мы искали битвы, но они уходили от боя. Мы даже толком не знали где их армия. Русские были везде и нигде.

Мы почувствовали их силу, только когда двинулись назад. Они заставили нас уходить той же дорогой, по которой мы пришли, грабя, разоряя и убивая. Они заставили пожать нас то, что мы сами и посеяли. Всё, что мы творили, мы почувствовали потом на себе.

Ветер, снег и мороз. Нас гнали по Старой Смоленской дороге. И это был настоящий ад. Император покинул нас. Голод был страшным. Я видел, как люди ели людей. Солдаты умирали сотнями. Огромные стаи волков и ворон двигались следом за нами, поедая замороженные трупы. Но страшнее всего были русские крестьяне. Огромные и страшные как медведи, они нападали днём и ночью, не давая покоя. Мне повезло. Они не убили меня. Почему? Я понял это позже. Я был тогда настолько слаб, что выронил из рук саблю. Я не просил пощады и был готов к смерти. Они не убили меня, потому, что я был безоружным. У них даже есть на это счёт поговорка: «Лежачего не бьют». Они притащили меня к своему помещику и, долгие три года, я жил среди них. Но я не жалею об этом. Скажу больше — это были лучшие три года в моей жизни, до того, как я встретил тебя.

Не верь никому, кто скажет, что русские — это отсталая нация, что они косматые дикари ни чем не отличающиеся от медведей. Это не так. Пусть они не столь расторопны, но они чисты и сильны духом. Они видят мир по‑другому. Они великодушны.

Счастливые мы уснули и проснулись поздно.

Утром, посоветовавшись с мадам Мерснье и Элен, я назначил Жиля егерем и определил ему размер жалования. Видели бы вы его лицо. Он не верил своим ушам, когда я сообщил ему об этом, и не верил своим глазам, когда я вывел из конюшни свою серую в яблоках кобылу и передал уздечку ему в руки. Он делал вид, что осматривает седло, а сам украдкой смахивал слёзы. А потом мадам Мерснье лично вручила ему шляпу и рог, а моя милая Элен сняла с него мерки, заявив, что наш егерь должен быть одет, как положено.

Солнце клонилось к полудню, и я решил наведаться во владения господина Буше. Я, конечно же, не сказал об этом Элен, что бы не волновать её и сделал вид, что хочу осмотреть поля. Хватит с неё того, что уже довелось пережить.

Поместье, купленное господином Буше, находилось западнее нашего.

Дорога, извивавшаяся среди пастбищ, выпрямилась и вошла в лес. Тело волчонка, обёрнутое мешковиной, покачивалось на полу экипажа. По сторонам проплывали стволы деревьев. Сосны были так высоки, что казалось, своими вершинами они образуют свод над моей головой. В глубине леса стоял полумрак. Всюду мелкий кустарник, трава да покрытые мхом стволы упавших деревьев. Пахло сыростью. Ветер стих и кругом стояла тишина. Редко вспархивала испуганная птица. Тишина была настолько пронзительной, что мне стало немного не по себе, хотя был день и солнце светило вовсю.

Но вот лес начал редеть. Дорога пошла на подъём. Появилась опушка и далее дорога потянулась через поля. Дом господина Буше я увидел на взгорке.

Ограда была высокой и протянулась вдоль стен дома на не большом от них расстоянии. Со всех сторон, дом был окружён лугами и только с северо‑запада к дому вплотную подходил лес. Дальше тянулись сопки, тоже покрытые лесом.

Небольшой двух этажный особняк, сложенный из камня, несколько деревянных, почерневших от времени строений. Стены особняка не были выбелены известью и имели серый, природный цвет камня. Камни отделялись друг от друга извилистыми полосами раствора. Потемневшая от времени черепица, служила кровлей, над которой высилась каминная труба. Все окна были зашторены.

Я остановил экипаж у запертых ворот и сошёл на землю. Дорога, ведущая к дому, была плотно укатана колёсами и утоптана копытами лошадей. В течение пяти минут я топтался на месте, но ко мне никто не вышел. Прошло около получаса — никого. Меня опять поразила тишина вокруг. Похоже, дом был пуст. Но я всё время чувствовал чьё‑то присутствие. Там, в глубине этого мрачного на вид дома, кто‑то был. И этот кто‑то наблюдал за мной. Несколько раз, лёгкий порыв ветра доносил до меня запах дыма. В доме топился камин.

Потеряв терпение, я собрался было уехать, как до меня донёсся приближающийся стук копыт. Я оглянулся и увидел господина Буше, верхом на лошади. Он был одет во всё тот же чёрный фрак и панталоны. На голове цилиндр, на ноги натянуты сапоги. Заметив у ворот экипаж, он приложил ладонь ко лбу. Лошадь перешла на шаг. Приблизившись, он узнал меня и его лицо побагровело.

— Что вам здесь нужно, мсье? Убирайтесь! — Он спешился и встал передо мной, положив ладонь на рукоятку пистолета, торчавшую из‑за его широкого пояса.

— Мне ничего не нужно от вас, мсье Буше, я просто хочу вернуть вам кое, что.

С этими словами я бросил ему под ноги труп волчонка.

— Что это? Я не понимаю вас, мсье. — Его брови взлетели вверх.

Я внимательно наблюдал за ним, и его удивление показалось мне не притворным.

— Его я нашёл в траве у своего коровника. Именно это явилось причиной нападением волков на моих коров.

— Я понял, о чём вы, но смею вас заверить, что не имею к этому никакого отношения.

Я улыбнулся.

— Это невозможно доказать, мсье Буше.

— Как и обратное, не так ли?

— Когда‑нибудь, вы попадётесь, мсье Буше, и тогда ...

— Что же будет тогда?

Я подошёл к нему вплотную и взглянул в глаза.

— Вы низки, мсье Буше и мне не хочется марать о вас руки. Но если вы не остановитесь, я буду вынужден вызвать вас на дуэль и убить.

Его лицо побледнело. Он отшатнулся и скривился в усмешке.

— Да подите вы, мсье, вон. И запомните, в следующий раз я просто всажу в вас пулю.

Мне так и хотелось врезать ему в ухо, но я сдержался, сел в экипаж и укатил обратно.

7

Не прошло и двух дней, как Жиль уже объезжал наши угодья. В новом камзоле и кожаных лосинах, в сапогах и шляпе с пером он быстро внушил уважение жителям посёлка. Объехав все дома, он сообщил, что теперь он егерь и без его ведома, никто не должен соваться в помещичий лес.

Слух о гибели стаи мигом разлетелся по окрестностям, и я замечал, как страх постепенно покидает сердца крестьян. Они снова начали потихоньку наведываться в лес. Я не был строг в своих притязаниях и позволял крестьянам собирать ягоды и грибы. Они могли даже охотиться, но всё это под неусыпным оком Жиля.

Жизнь пошла спокойно и размеренно. Жиль каждый вечер по дороге домой заезжал к нам. Он привозил дичь и рассказывал обо всём, что за день произошло в округе. Никакой реакции со стороны господина Буше не последовало. Я понял, что всё ограничится только угрозами и выбросил его из головы. Но, как мы все потом убедились, напрасно.

Прошло ещё два дня.

Мы только закончили обед. Мадам Мерснье и Элен поднялись наверх, а я оседлал лошадь и собирался наведаться в коровник. Всё было готово, и я, как говориться, уже было вставил ногу в стремя, когда со стороны парка послышался стук копыт. Кто‑то гнал лошадь через парк к нашему дому. Через пару мгновений во двор дома влетел Жиль, на взмыленной лошади. Его лицо было бледным. Он заговорил, не покидая седла.

— Мсье, ещё одна смерть.

— Что?

— Две девушки из посёлка собрались за ягодой. Я проводил их до ягодника, а потом решил объехать участок вниз по течению ручья. Но не прошло и десяти минут, как до меня донёсся крик. Я бросился назад. Одна из девушек взобралась на дерево и кричала. Когда я снял её оттуда, она сказала, что её подругу кто‑то утащил в лес. Я смотрел место. Там вся трава в крови. Девушка бросилась в посёлок, а я пошёл по следу и примерно шагов через пятьдесят нашёл вторую девушку. Она была уже мертва. — Жиль смотрел на меня и в его глазах я читал растерянность.

Я бросился в дом за ружьём, пистолетами и саблей. Потом я вскочил в седло, и мы помчались к лесу. Вскоре показалась опушка. Жиль скакал первым я за ним. Въехали в лес. Сразу за ягодником Жиль спешился. Я поспешил сделать то же самое и встал рядом с ним. В этом месте трава была сильно примята. Слева в траве примерно в шаге от нас валялась пустая корзинка. Вглубь леса тянулась полоска примятой травы, будто проволокли что‑то тяжёлое. Мы двинулись по ней. Шагов через пять я увидел бурые пятна крови на траве и листьях кустарника. Трава была измятой.

— Здесь оно убило её. — Прошептал Жиль.

— Похоже. — Я тоже заговорил шёпотом.

— Посмотрите вот сюда, мсье. — Жиль указал на гнилой покрытый мхом пень. С одной стороны пня, был сорван приличный кусок мха. — Этим мхом оно заткнуло глаза девушки.

— Что?

— Да, мсье. Мох просто вдавлен в глаза.

— У женщины, которую нашли до этого, глаза тоже были заткнуты мхом и землёй.

— У всех, кого я видел, было то же самое.

— Странно.

Мы пошли дальше, оглядывая всё вокруг, и старались не шуметь. Справа на траве виднелись капли крови.

— Похоже, оно несло девушку.

— Да. Так и есть.

— А вот здесь, мсье, посмотрите, я специально не стал убирать. — Жиль остановился и указал на сухую ветку, торчавшую из ствола упавшего дерева.

Я пригляделся и увидел клочок шерсти, прицепившийся к ветке.

— Похожа на волчью. — Сказал я.

— Точно. Но смотрите как высоко.

И действительно клок вырванной шерсти находился на уровне моего пояса. Роста я был высокого и если это был волк, то он должен быть просто огромным, очень огромным. Но больше всего меня беспокоило отсутствие следов. Просто примятая трава. Отпечатков волчьих лап и следов когтей мы нигде не увидели.

Мы двинулись дальше и вскоре прибыли на место трагедии.

Картина была ужасной. Девушка лежала на спине. Вся в крови. Горло разорвано. У неё была вырвана правая грудь и до кости объедено правое плечо. С верхней части тела несчастной была сорвана вся одежда. Голова девушки закинута назад, а её глаза, действительно, были забиты мхом.

«Что же это за волк такой». — Подумал я. — «Ни каких следов, кроме примятой травы. Закрывает жертве глаза. Тащит её на себе». Я знаю, что волки, схватив овцу или ягнёнка, могут тащить какое‑то время их не себе, забросив на спину. Но тут не овца. Это человек. Даже если это девушка она весит не меньше шестидесяти килограммов.

— А потом я, наверное, испугал его и оно убежало. Смотрите, мсье. Дальше трава примята не так сильно.

Я осмотрел следы. Да, Жиль был прав. Трава примята только местами. Мы пошли дальше.

Следы привели нас к ручью, к тому месту, где мы пять дней назад расправились с волками. На том месте, где мы закопали волков, трава пожухла и пожелтела. Следы исчезали у самого ручья.

— Что выше водопада? — спросил я Жиля.

— Там поместье господина Буше.

— Далеко?

— Да. Около …

Подумав, мы отправились вниз по течению. Мы спускались вдоль русла ручья и искали место, где следы выйдут из воды. Но так ничего и не нашли. Начало темнеть и мы решили отложить поиски до завтра, и вернуться сюда с псом.

Тело несчастной девушки отправили в посёлок. Доктор Картуш составил письменное описание и указал причину смерти. Девушке было всего девятнадцать лет. Её звали Мадлен. Родители девушки были убиты горем.

Подруга Мадлен, её звали Натали, ничего толком не могла рассказать. Она была перепугана, плакала и едва не падала в обморок. Единственное, что я понял — Натали услыхала вскрик подруги и хруст веток, а когда оглянулась, то увидела, что Мадлен уже нет. Только ветки трещали. Она подумала, что это опять волки и забралась на дерево.

Расстроенный я вернулся домой уже затемно и всё рассказал Элен и мадам …

Наутро я и Жиль вернулись к ягоднику с собакой. Пёс начал обнюхивать траву, а мы стояли рядом и ждали, когда он возьмёт след.

— Вчера в трактире только и разговоров было, что о смерти Мадлен. Говорили, что это место проклятое и нужно уезжать. А ещё говорили, что это не волки.

— Не волки?

— Да, мсье. — Жиль перешёл на шёпот. — Все думают, что это оборотни.

Я рассмеялся.

— Ты веришь в эти сказки?

— Я не знаю, мсье. Я знаю только то, что это не волки.

— Но ведь был день, а оборотни, если верить легендам, появляются только в лунную ночь.

— Не знаю, мсье.

В это время пёс заворчал и двинулся вглубь леса. Приготовив ружья, мы пошли следом. На этот раз пёс шёл медленно и вёл себя не так, как это было во время преследования волков. Он был спокоен, и всё время оглядывался на нас. Места, куда попала кровь Мадлен, он обходил и, почуяв её запах, начинал ворчать. Так мы дошли до ручья. У воды пёс заскулил. Он дёргал головой из стороны в сторону и втягивал воздух носом. Потом вернулся назад, и снова прошёл до ручья. Жиль перевёл его на другую сторону, но пёс опускал морду и влиял обрубком хвоста. Явный признак того, что след потерян.

Мы снова прошли вниз по ручью, и, как и в прошлый раз, след так и не был найден. Наступил полдень. Я не знал, что делать и сказал об этом Жилю.

— Давайте вернёмся домой, мсье.

— Ты что‑то придумал, Жиль?

— Да, мсье. — Его глаза заблестели. — После отца остались капканы. Они большие и зубастые. Я хочу поставить их у водопада. Если он ушёл к водопаду, может оттуда и приходит?

Как же я сам до этого не додумался? Мне стало неловко.

— Это отличная мысль, Жиль. Только нужно предупредить всех в посёлке.

— Зачем, мсье. После вчерашнего в лес теперь никто не сунется.

— Хорошо. Давай так и поступим.

Мы двинулись в обратный путь, окрылённые надеждой.

До вечера я объезжал поместье. Страх снова завладел сердцами людей. Теперь крестьяне смотрели с недоверием. Напряжение носилось в воздухе. Объезжая посёлок я заметил две повозки, загруженные не хитрым крестьянским скарбом. Люди уезжали. Я пытался уговорить и убедить их остаться, но страх гнал их подальше отсюда.

Я заехал в трактир, что бы пропустить стаканчик вина. Трактир, как всегда, пустовал в это время и трактирщик сразу же завёл разговор о смерти девушки.

— Это всё проклятый оборотень. Я вам говорю. Люди забыли бога. Всем нужна свобода, революция. И вот оно, предвестие. Господь отвернулся от нас и рогатый тут как тут.

— Но ведь всё произошло днём, какой оборотень? — Попытался я возразить.

— Если место проклято, то уже всё равно день или ночь.

— Да, почему это место проклято? Кто проклял?

— Вся Франция проклята. Сына дьявола свергли, но грех ещё долго будет в умах и сердцах. Это расплата за грехи. Очищение.

Я смотрел и не мог понять, всерьёз трактирщик говорит или дурачится от скуки. О чём это он вообще? Или может он ярый монархист? А может у него не всё в порядке с головой. Если он каждый вечер говорит о таких вещах, то вольно или нет, крестьяне скоро и в чёрта поверят, не то, что в оборотня. Я допил вино и покинул трактир. Настроение было тревожным, и я направился домой.

Перед самым парком я услышал за спиной топот копыт. Это был Жиль.

— Мсье! Погодите мсье.

Я остановил экипаж готовый к самому ужасному. Жиль осадил кобылу и спешился.

— Я расставил капканы у ручья и, вернувшись, решил ещё раз осмотреть место. Я обошел ягодник по кругу и нашёл ещё следы.

— Чьи?! — Я вскочил в нетерпении, потому, что нервы у меня были напряжены.

— Человека, мсье. Следы сапог, мсье. Он пришёл от дороги и долго стоял на одном месте. Потом он обратно, там его ждала привязанная к дереву лошадь, и ускакал.

— Ты прошёл по следу?

— Да мсье. Следы вышли на дорогу, но за день по дороге прошло не мало подвод и экипажей и следы затоптаны, мсье.

— Дорога, которая ведёт к Парижу?

— Да, мсье.

«Эта дорога пересекает владения господина Буше. Если это Буше, то, что ему понадобилось в моём лесу? А если это не Буше, то кто же это тогда?»

— Ладно, Жиль. Подождём, не попадётся ли, кто ни будь в капканы.

Жиль унёсся к посёлку, а я двинулся через парк, обуреваемый думами и сомнениями. Когда я подъехал к дому, Элен вышла на крыльцо. Она ничего не спросила, но в её больших глазах я читал тревогу. Она была славной, моя маленькая Элен.

Утром оправдались мои самые худшие подозрения. Две крестьянские повозки, грузившиеся вчера отправились в город. Люди бросили дома и уехали. Остальные смотрели им вслед. В глазах крестьян царило смятение. Они кланялись мне, но прятали глаза, и я понял, что мысль об отъезде поселилась во многих головах. Если ничего не предпринять, всё может кончиться плохо.

День прошёл в ожиданиях.

К вечеру Жиль сообщил, что пока всё без изменений, но утром нас ждал следующий удар.

Я плохо спал и встал очень рано. Мысли о том, что кто-то убивает людей в моём поместье, не давали мне покоя. Я чувствовал опасность и ждал, что рано или поздно, что ни будь случиться. Мучимый тревогой, я оседлал лошадь и отправился в посёлок за Жилем. Я хотел проверить капканы и убедиться, что у водопада не появились новые следы. Но Жиль сам встретил меня. Я увидел его, когда подъезжал к коровнику. Он гнал лошадь и на этот раз в его глазах мелькали огоньки тревоги смешанные со страхом.

— Мсье! — Говорил он, понижая голос. — Скорее. Беда, мсье.

Он развернул лошадь и направил её к коровнику. Я погнал следом. Первое, что мне бросилось в глаза — это раскрытая дверь в коровник. В паре метров от двери на траве что‑то темнело. Мы спешились, и когда я приблизился, внутри у меня всё похолодело.

У двери лицом вниз лежал мужчина. Под его головой и вокруг неё трава была бурой от крови. С мужчины была сорвана вся одежда. Её окровавленные обрывки были разбросаны вокруг, а спина была объедена до костей. Виднелись позвоночник и рёбра. Я не знаю, как перенёс это зрелище Жиль, но меня чуть не вырвало. Отдышавшись, я присел, и перевернул тело на спину. На этот раз жертвой стал ночной сторож. Горло, как и у Мадлен, разорвано, а глаза забиты дёрном. В моей груди закипала ярость.

— Всё то же самое. У него есть семья?

— Нет, мсье. Он одинок.

— Я снова не вижу ни одного волчьего следа.

— Полоса примятой травы тянется в обход пруда. Этим же путём сюда приходили и волки.

Я встал, подошёл к Жилю вплотную и положил руки на его плечи.

— Жиль, дело принимает серьёзный оборот. Слишком много смертей. Всякое может случиться и ты не обязан рисковать жизнью. Потому можешь не ходить со мной в лес. Я пойду по следу один.

— Ну, уж нет, мсье. Я пойду свами, вот только приведу пса.

Он развернулся и взял лошадь за узду, но я остановил его.

— Жиль, я не знаю, какие цели преследует тот, кто это сделал, но похоже этот кто‑то явно пытается нанести ущерб поместью, и ты не обязан вмешиваться.

Жиль дёрнул плечом и зло выдохнул мне прямо в лицо.

— Мне плевать на ваше поместье, мсье, они убили Мадлен, убили Артура. — При этом он кивнул в сторону мертвого тела сторожа, — и других. Они убили моего отца, мсье. Пустите меня, я иду за псом.

Мы заперли лошадей в коровнике и пустились последу.

8

Пес двигался по следу, мы шли за ним. Как и в прошлый раз, он не выказывал беспокойства. Он не ворчал, шерсть не вставала дыбом на его загривке, он всё так же оглядывался на нас и шёл вперёд.

Ярко светившее с утра солнце, постепенно начали затягивать облака. Подул ветер, и запахло дождём. Жиль поглядывал на небо и торопил пса. Мы обошли пруд со стороны сопок, и вышли к лесу. Но здесь пёс остановился и начал шумно обнюхивать траву. Мы приблизились и разглядели следы сапог.

— Снова эти следы, мсье. — Жиль поглаживал пса против шерсти.

— Да.

— Этот человек пришёл оттуда, мсье. — Жиль указал рукой в сторону дороги. — Сначала прошёл волк, а потом появился этот. Он стоял тут, а потом ушёл. Потом опять прошёл волк.

— Идём.

Мы углубились в лес. Впереди нас, так же как и день назад, тянулась полоска примятой травы и никаких явных отпечатков. Попадались сломанные ветки. Создавалось такое ощущение, что это существо передвигалось, то на задних лапах, то на всех четырёх. Но почему нет чётких следов? — я не мог понять.

Начался дождь. Всё вокруг утонуло в шорохе капель, падающих на листву и ветки. Мы вымокли, но упрямо двигались вслед за псом. Запахло гнилой древесиной. Я был без оружия — выезжая на поля, я не беру с собой ничего кроме сабли. Но Жиль захватил с собой ружьё, нож и сумку.

Всё повторилось в точности. Доведя нас до водопада, пёс потерял след и заскулил. Жил спустившись к берегу, вскрикнул и указал пальцем перед собой.

— Капканы, мсье! Их нет.

— Сколько их было? — Удивлённый я смотрел на разбросанные вокруг небольших углублений куски дёрна.

— Четыре, мсье. А теперь ни одного нет. И смотрите. — Жиль замер в недоумении. — Опять следы сапог. Те же самые, мсье.

Я осмотрел берег. Следы сапог тянулись вдоль углублений, в которые были спрятаны капканы, потом разворачивались и уходили вверх по склону. Пёс сидел, опустив голову и вывалив язык. Из его пасти при каждом выдохе вырывалось облачко пара.

— Это он снял твои капканы, Жиль. Но почему? Кого он оберегал?

— Я ничего не понимаю, мсье.

— Я тоже, но думаю нужно поступить следующим образом. — Я положил руку на плечо Жиля. — Сейчас ты вместе с псом поднимешься по склону и пойдёшь по следам, оставленным сапогами. Если он снова сядет на лошадь — следуй по следам лошади. Мне нужно знать, куда они приведут.

— Нет, мсье… — запротестовал было Жиль, но я не дал ему договорить.

— Сделай, как я сказал.

— А вы, мсье?

— Я пройду вверх по ручью. — Жиль посмотрел мне в глаза, и я видел в них обиду. — Всё. Идём, пока дождь не разошёлся и не смыл всё.

Взяв пса за ошейник, Жиль двинулся вверх по склону. Он был хмур и вздыхал на каждом шагу.

Дождавшись, когда он скроется за деревьями. Я ещё раз внимательно осмотрел всё вокруг. У дальнего углубления, что то блеснуло. Сначала я думал, что это капли воды, но подойдя ближе, я разглядел вдавленный в дёрн металлический предмет. Я присел и ковырнул землю пальцем. В моей руке оказалась серебряная пуговица от сюртука или камзола. «Что она делает здесь. Кто мог обронить её в лесу. Уж не тот ли, кто снял капканы и оставил следы сапог?». Я поднялся по склону, обошёл водопад и двинулся вверх по ручью.

Поднялся ветер. Макушки сосен раскачивались, как мачты кораблей, обдавая меня тучами брызг. Одежда промокла и стала холодной на ветру. Но моя ярость согревала меня.

Берега ручья были каменистыми и поросли травой и редким кустарником. Иногда попадались одинокие деревья. Камни, омытые дождём, поблескивали мокрыми боками. Многие из них обросли мхом, превратившись в причудливые изваяния. Здесь, перед водопадом, ручей был шире, и глубиной чуть выше колена. Я шёл медленно, стараясь не подвернуть ногу на мокрых и скользких камнях, и внимательно осматривал берега. Нигде никаких примятостей. Но я был уверен, что тот, который убил сторожа, что бы не оставлять следов ушёл по ручью и рано или поздно должен был выйти на берег. Главное заметить место, где он выберется из ручья, что под ветром и дождём было не так уж и просто.

Я не следил за временем — мне было не до того, но судя по усталости, уже дававшей о себе знать, я шёл около полутора часов. Подъем стал круче. Ручей уходил вправо. К моей радости дождь пошёл на убыль, и мне показалось, что просветы меду деревьями стали немного шире. Я упорно шёл вдоль ручья, всматриваясь в его берега.

Шагов через сто, на моём пути возникала отвесная каменная стена высотой около четырёх метров. Здесь ручей образовывал ещё один водопад и именно здесь я нашёл то, что искал. Здесь у самой воды трава была примята. След тянулся вдоль отвесной стены вправо от берега.

Я тут же забыл про усталость и, воодушевлённый двинулся по следу. Я был полон решимости, довести дело до конца, и потому ни на секунду не сомневался в том, что делаю.

Полоска примятой травы, всё больше забирала вправо, и огибала стену по кругу. Отвесная стена постепенно становилась пологой. Высота её уменьшилась до двух метров. Отовсюду падали капли воды. В этом месте следы снова исчезли, но слева я разглядел несколько каменных уступов, напоминающих ступени. Я взобрался по ним и замер на несколько мгновений, ошеломлённый увиденным. На расстоянии примерно пятидесяти шагов, на вершине небольшой сопки возвышался дом господина Буше. Цепочка следов тянулась к нему.

Слева опушка леса подходила вплотную к ограде и я, скрываясь за деревьями, двинулся к дому. Подойдя ближе, я обнаружил в ограде калитку. Следы вели к ней. Перебравшись через ограду, я прижался к стене дома. Окна первого этажа располагались на уровне моей головы, и что бы заглянуть в окно мне пришлось бы подтянуться, ухватившись руками за карниз. Вдоль стены дома я дошёл до угла и осторожно выглянул. Никого. В тридцати шагах в стене дома я увидел вход в подвал и двинулся к нему.

У входа в подвал, на газоне трава была измята, на каменных ступеньках я заметил комья земли. По ступеням я спустился вниз. Перед собой я увидел тяжёлую дубовую дверь, в доски которой был вбит медный штырь с проушиной. В проушину продето массивное кольцо. Я осторожно потянул за кольцо, но дверь не поддалась. Тогда я прижал ухо к двери, и в этот момент услышал шорох за спиной. Оглянуться я не успел. Что‑то твёрдое уперлось мне в правое плечо, и я услыхал голос господина Буше.

— Я же предупреждал вас в прошлый раз, что бы вы держались подальше от моего дома. Теперь пеняйте на себя.

Я развернулся.

Господин Буше стоял на верхней ступеньке и целился в меня из пистолета. На нём был всё тот же чёрный сюртук, только теперь на сюртуке не хватало одной серебряной пуговицы, точно такой же, которая сейчас лежала в моём кармане.

— Ах, господин Буше. Я пришёл, что бы снова вернуть вам кое, что. — С этими словами, я запустил руку в карман, вынул пуговицу и бросил её к ногам господина Буше. — Вы так рассеяны, мсье. Интересно, что вы прячете за этой дверью?

Его лицо побагровело. Брови сдвинулись к переносице. Глаза блеснули.

— Вы снова суётесь не своё дело, мсье. Но на этот раз я решил удовлетворить ваше любопытство.

Господин Буше криво улыбнулся половиной рта и выстрелил мне в плечо. Выстрел эхом раскатился по округе. Я ударился затылком о дверь, и сполз на колени. А когда я вновь попытался подняться на ноги, то получил такой удар по голове, что в глазах у меня потемнело, и я потерял сознание.

9

Очнулся я в полумраке. Нестерпимо ныло плечо. Болела голова. В глазах плясали жёлтые точки. По телу разливался жар, и от этого во рту стало сухо. Ужасно хотелось пить. Я сидел, прижимаясь спиной к холодной стене, и чувствовал, что мои руки подняты вверх и притянуты верёвками к чему‑то металлическому. Похоже на железное кольцо, вбитое в стену. Скорее всего, пока я находился без сознания, Буше затащил меня в подвал и привязал к стене.

Я поднял голову. Движение отдалось резкой болью в затылке. Я осмотрелся. Стены подвала выложены из камня. Справа я увидел большой, похожий на грот, камин. Рядом с камином, сваленные в кучу дрова. Не далеко от дровяной кучи стояла широкая плаха, в которую был воткнут топор, с длинной дубовой рукояткой. Слева у стены стоял сколоченный из толстых досок стол. Рядом со столом два массивных стула. На столе горела лампа. Фитиль дымил, и тускло освещал всё вокруг сквозь закопчённое стекло колбы. На столе лежала моя сабля. На одном из стульев я увидел господина Буше. Он ждал, когда я окончательно приду в себя.

Прямо передо мной, должна была находиться торцовая стена подвала, но я ничего не видел. Видимо света лампы не хватало, что бы осветить стену, и передо мной, в такт с пламенем фитиля, колыхалась тьма, из которой доносились звуки, и эти звуки издавало живое существо. Кто‑то шумно дышал, будто принюхивался, и издавал короткие похожие на стоны и всхлипы звуки.

Я приготовился к самому страшному.

— Я вижу, вы пришли в себя мсье де Мён? — При звуках этого голоса меня снова охватил приступ ярости, и я рванулся, пытаясь ослабить верёвки. — Сидите смирно мсье, а я попытаюсь удовлетворить ваше любопытство, что бы неизвестность, не глодала вас на том свете.

Он встал и взял в руку лампу. Повернувшись, господин Буше холодно глянул мне в глаза и двинулся к стене напротив. Сначала я не видел ничего. Потом, в свете лампы что-то блеснуло, и я разглядел прутья решётки. Вмурованные в пол, они поднимались к самому потолку. Решётка протянулась на всю ширину подвала. В центре решётки я увидел узкую дверь, запертую на здоровенный амбарный замок. «Клетка» — мелькнуло у меня в голове. Но когда господин Буше приблизился к прутьям решётки вплотную — моё дыхание остановилось от страха. Сердце перестало биться, и волосы зашевелились на затылке.

В клетке находилось существо, и вид его был ужасен. Ростом оно было под два метра. Косматая шерсть покрывала всё его тело. Голыми оставались только длинные костлявые пальцы и страшное белое как сметана лицо. Оно напоминало лицо человека, только кожа на нём была изуродована узловатыми рубцами, словно было обожжено когда‑то. Вместо носа на лице виднелись лишь два отверстия для дыхания. Остатки ушных раковин, бесформенными буграми окружали обросшие шерстью отверстия по бокам головы. Ни ресниц, ни бровей. Существо стояло на задних конечностях, обхватив прутья решётки белыми костлявыми пальцами. Оно бросало на меня алчные взгляды, но встретившись с моими глазами, оно тут же отводило свои. Оно принюхивалось и постанывало, как голодная собака, учуявшая запах пищи, и щель, по‑видимому, служившая ему ртом блестела от вытекающей слюны

Господин Буше, подняв лампу, с минуту постоял у клетки, давая мне возможность рассмотреть всё получше, после чего он вернулся к столу.

— А теперь, мсье де Мён, я хочу рассказать вам одну историю. — Он уселся на стул, сложил на груди руки и начал:

— Существо, которое вы только, что увидели — это мой бедный сын, Анри Буше. Он вырос высоким и сильным в меня, но упрямым и непослушным в свою покойную мать. Всё, что я не говорил ему, он делал наоборот. Но, несмотря на это, я любил его, моего Анри. Когда ему исполнилось двадцать, он, зная, что я буду возражать, вступил в «Великую армию» Наполеона и ушёл в русский поход. Узнав об этом, я поклялся себе забыть, что у меня когда‑то был сын. Но это оказалось невозможным.

К тому времени я разбогател на поставках продовольствия армии императора и стал весьма влиятельным человекам. Я купил дом и перебрался в центр Парижа. К тому времени из России пошли тревожные слухи, которые вскоре подтвердились после возвращения Наполеона. Он бросил армию и позорно бежал. Бросил тысячи таких же, как мой Анри, веривших в него как в бога. Что стало с моим мальчиком? Жив ли он? Я не знал, и эта каждодневная мука длилась около года.

Но одним днём в доме отворилась дверь, и я увидел на пороге своего сына.

Его лицо и руки были изуродованы. Это не следы огня. Это последствия русских морозов. Анри обморозился при отступлении. Несмотря на лето, он надевал на себя всё, что возможно было надеть. Он всё время мёрз, и это было, чем‑то вроде болезни, вроде помутнения рассудка. Говорил он редко, больше молчал, и всё время проводил в своей комнате и топил камин. Но ни это было самым страшным. Однажды я узнал, что мой сын стал каннибалом. От пережитого он сошёл с ума и, что бы выжить сначала ел человеческие трупы, а потом начал убивать и живых людей.

Через неделю после возвращения, он перестал есть, пил только вино и худел на глазах. Он стал нервным и агрессивным. Его глаза странно сверкали, когда он смотрел на меня. Но я заметил, что он всегда избегал прямого взгляда в глаза. Как-то под вечер, ни чего не сказав, он вышел из дома и вернулся только после полуночи весь в крови. Его одежда, руки, лицо были перепачканы кровью. Рот расплывался в блаженной улыбке. Исчез этот сумасшедший блеск в его глазах. Я думал, что кто‑то напал на него. Я начал снимать с него одежду, что бы омыть и перевязать раны и в этот момент из его кармана вывалилась кисть человеческой руки. Она был отгрызена и до половины обглодана до костей.

Первым моим желанием было схватить ружьё и прострелить ему голову. Я снял ружьё со стены и направил на Анри. Но духу выстрелить в собственного сына у меня не хватило. Мне пришлось взвалить этот тяжкий крест на свои плечи.

Хотя бы раз в неделю ему необходимо было есть человеческое мясо. Я пробовал увеличить этот срок, надеясь таким образом избавиться от его недуга, но тогда он начинал превращаться в зверя.

Я понимал, что так долго продолжаться не может. Рано или поздно жандармы доберутся до него. Тогда я продал дом в Париже и купил это разорившееся поместье. Я увёз моего Анри подальше от любопытных глаз. Я устроил в подвале дома эту клетку и держал его в ней, что бы он, не мог уходить в лес, когда ему захочется и не попадаться на глаза крестьянам. Я одел его в шубу и сапоги из волчьего меха, что бы на ветках оставались клочки волчьей шерсти, и не было следов. Я специально привёз в лес волков. И мои ожидания оправдались. Каждую смерть крестьяне относили на их счёт. Иногда я воровал волчат и подбрасывал их к местам, где содержался скот, что бы они ещё больше поверили в это. Мой кучер был пьяницей. Он оказался болтлив и я скормил его Анри, а потом распустил слух, что прогнал за пьянство. Никто даже и подумать не мог, что причина их несчастий живёт в моём доме.

Но в посёлке был один человек, который усомнился. Он не боялся ходить в лес. Он искал волчье логово и, в конце концов, выследил Анри. Мне повезло, что он никому не успел рассказать об этом. Видимо сам решил избавить лес от напасти. На следующий день он снова появился в лесу, и тогда я убил его. Я полоснул его ножом по горлу, а остальное доделал Анри.

Всё успокоилось. Никто больше не ходил в лес. Но тут появились вы и начали всюду совать свой нос. Кто вас сюда звал? Что вам тут понадобилось? Но ладно. Мне теперь нет до этого никакого дела. Я поступлю с вами так же, как поступал с остальными. Потом я снова завезу в лес волков, и никто не усомниться в том, что это именно они и убили вас. — Господин Буше встал со стула. В его глазах светилась ненависть. — Теперь вы знаете всё, мсье …. Ни кто так близко не подбирался к моей тайне. Но что толку с того? Всё равно об этом никто ничего не узнает. Потому, что вы сейчас умрёте.

Будучи участником нескольких войн, смерти я не боялся. Но меня пугала перспектива быть заживо съеденным, этим сумасшедшим Анри. Моё положение было смертельно опасным. Я был накрепко прикручен к стене. Всё время, пока господин Буше вел свой рассказ, я пытался ослабить верёвки, но тщетно. Они не поддались. К тому же моё простреленное плечо не давало мне возможности напрячь правую руку в полную силу.

Мной овладело отчаяние. Помощи ждать было не от кого, а сам я ничего не мог сделать. Я вспомнил первую попавшуюся молитву и начал мысленно произносить её.

Господин Буше прошёл к столу и взял в руки лампу. Он поднял её над головой и двинулся к клетке. Анри заскулил и несколько раз дёрнул дверь. Он шумно дышал и сглатывал слюну. Господин Буше поставил лампу на пол. Достав из кармана связку ключей, он выбрал один, вставил его в замок, запирающий дверь клетки и оглянулся. Подумав пару секунд он, оставил ключ в замке и повернулся ко мне лицом.

— И ваше, поместье, мсье де Мён, станет моим. Эти две женщины не смогут вести хозяйство одни. Со временем напуганные волками крестьяне уйдут и поместье разорится. Но на счёт жены можете, не беспокоится. Я не стану больше домогаться её руки. Я не покупаю порченый товар.

С этими словами он улыбнулся, повернул ключ в скважине и вынул замок из петель.

Дверь клетки со скрипом отворилась. Анри взвыл. Господин Буше отошёл к правой стене и спокойно наблюдал за развитием событий, сложив руки на груди.

Забыв про боль, я вскочил на ноги. Теперь мои руки оказались у меня за спиной, на уровне пояса, и я рванулся изо всех сил. Верёвки чуть ослабли, но не на столько, что бы дать мне освободиться.

Анри медленно вышел из клетки и направился ко мне. На нём действительно была надета обыкновенная длиннополая шуба из волчьего меха. На ногах меховые сапоги. Подошвы тоже были сшиты из волчьей шкуры мехом наружу, потому шагов я не слышал.

Я рванул ещё раз — тщетно. Нас разделяло расстояние шагов в двадцать. Тогда я впился взглядом в глаза Анри. Он опустил голову и зарылся лицом в ворот шубы. Шаги его стали короче. Он пошёл как‑то боком, выставил перед собой руку и заворчал как зверь. В тишине раздался тихий смешок господина Буше.

Я рвался, забыв про всё на свете. Единственной моей целью была освободить руки и успеть к столу, на котором лежала сабля. Но проклятые верёвки не выпускали меня. Моё тело покрылось потом. В груди всё сжималось от отвращения и злобы. Я чувствовал, как с каждым рывком кровь бьёт в виски, как вздуваются на лбу жилы, как моё лицо пылает от прихлынувшей крови. Я много раз видел, как люди, оказавшиеся на волосок от смерти, творили неимоверные вещи. Один артиллерист как сухую ветку, отбросил в сторону тяжеленный пушечный ствол, придавивший его ногу, когда в спокойном состоянии он не смог бы даже приподнять его. Может мои силы были истощены потерей крови, но я ничего не мог поделать с верёвками, как бы не старался.

Когда расстояние между мной и Анри сократилось до пяти метров, я замер. Мои лёгкие с шумом наполнялись воздухом. Я готовился к последнему удару. Пусть я умру, но постараюсь нанести максимальный вред этому, уже не человеку. Я чуть отставил назад правую ногу и ждал, когда Анри приблизится на достаточное расстояние, что бы изо всех оставшихся сил ударить его в пах. Кавалеристам частенько приходилось, спешиваться и вступать врукопашную. Удар ногой в пах считался основным, после сабельного. От сильного удара в пах человек мог запросто умереть.

Вот уже четыре шага отделяют меня от Анри. Три. Два. Я собрал все силы и ударил. Но видимо в состоянии зверя Анри обладал отменной реакцией. Он чуть отклонился в сторону, и моя нога пролетела мимо него, а он подошёл и, схватив меня за лицо, зажал пальцами глаза.

Хватка была железной. Меня обдало смрадом и могильным холодом. Я закричал и рванулся, но он продолжал одной рукой давить мне на лицо, а другой захватил мой подбородок и медленно задирал его вверх. Ещё секунда, и его зубы вонзятся в моё горло. Я увидел перед собой лицо Элен. Внутри у меня всё задрожало. Колени начали подгибаться. Я рванулся в последний раз и силы покинули меня.

Именно в этот момент я услышал громкий удар и скрип дверных петель. Анри продолжал держать меня за лицо, но его тело замерло. Моя жизнь полетела в обратном направлении, я потерял ощущение времени, и мне показалось, что вечность прошла до того как грянул выстрел.

Тело Анри дёрнулось. Он завизжал и отпустил меня. Я в растерянности озирался по сторонам. Анри оседал, скулил как побитый щенок и пытался дотянуться руками до спины. Господин Буше застыл на месте, а его взгляд был полон удивления. У дверей с ружьём в руках стоял Жиль, а за его спиной со вздыбленной на загривке шерстью рычал пёс.

— Ату его!!! — Вскричал Жиль, и указал рукой на господина Буше. Пёс сорвался с места и бросился на господина Буше. Выхватив нож, Жиль подбежал и разрезал верёвки на моих руках. Как только я почувствовал, что мои руки свободны от пут, я сжал их в кулаки и несколько раз ударил ногой, скулящего на полу Анри. Под ним по полу растекалась кровь, а из его глаз текли слёзы.

— Анри-и!!! — господин Буше бросился к камину и вырвал топор из плахи, но пёс опередил его и вцепился в плечо. Топор грохнулся об пол, господи Буше упал на колени, а пёс навис над ним, кромсая плечо клыками. К этому времени Жиль уже успел добраться до стола. Он схватил саблю и снова бросился ко мне.

— Мсье? Вы живы.

— Да, жиль. Только плечо прострелено.

— Ничего. Всё кончилось, мсье.

В это время по подвалу разнёсся визг пса. Выхватив из сапога нож, господин Буше бил пса коротким обоюдоострым клинком в серый бок. Пёс визжал, но не отпускал плечо господина Буше. Я выхватил саблю из рук Жиля, но боль сковала руку, и я тут же выронил её. Жиль бросился на помощь псу. Он подбежал и, перехватив ружьё за ствол, ударил господина Буше прикладом в лицо. Мы вместе оттащили обливающегося кровью пса к стене.

Господин Буше выронил нож, прижал ладони к лицу и повалился спиной на пол. Между его пальцами появилась кровь. Он кашлял, и кровь каплями летела у него изо рта. Жиль выпрямился, подошёл ближе и ещё раз ударил его, на этот раз по голове. Потом ещё, и ещё раз. Когда господин Буше раскинул руки и почти потерял сознание, Жиль наступил ногой на его лицо.

— Это тебе за моего отца.

Потом мы выволокли пса наружу, и, пока Жиль перевязывал его бок разорванной рубашкой, я снова спустился в подвал.

Отец и сын Буше ещё были живы. Анри всё ещё крутился по полу, пытаясь вырвать пулю из спины. Его глаза уже не блестели. Он скулил и плакал. Господин Буше всё так же лежал на спине, прижав окровавленные ладони к голове. Из его виска толчками вытекала кровь, а кожа лица приобрела землистый цвет. Я поднял с пола ружьё, отброшенное Жилем после, поднял валяющийся неподалёку топор. Лампа всё так же стояла у клетки, где её и оставил господин Буше. Я подошёл и ударил её ногой. Колба разлетелась вдребезги. Из перевёрнутой лампы вытекла тёмная жидкость и вспыхнула от тлевшего фитиля. По полу разлилась огненная лужа. Пламя охватило поленья. Вырастая, оно тянулось языками к бревенчатому потолку.

Я покинул подвал и остановился на ступенях, прислонив ружьё к стене. Немного подумав, я захлопнул дверь и подпёр её топором, уперев рукоятку в каменную ступеньку. Жиль смотрел мне в глаза и гладил голову пса.

Потом я из последних сил запряг пару лошадей. Мы кое‑ка погрузили пса в экипаж и уселись сами. Я отдал вожжи Жилю, потому, что едва не терял сознание. Рука нестерпимо болела. К горлу подкатывала тошнота. Жиль отвёз меня домой. На крыльце нас встречали моя милая Элен и мадам Мерсьне. Я улыбнулся им и потерял сознание.

Когда я открыл глаза, то увидел над собой улыбающееся и заплаканное лицо Элен, а рядом с ним лица мадам Мерснье и доктора Картуша.

— Полно мадам. — Сказал доктор. — Вашему супругу ничего не угрожает. Рана не опасна. Просто он потерял много крови.

Так и окончилась эта история. А дом господина Буше выгорел изнутри дотла. Стены его растрескались и почернели. Поместье так никто и не купил, и мы с Элен иногда ходим туда по вечерам. Мы подолгу смотрим на развалины дома, окрашенные лучами заходящего солнца, и молчим.