ЦВЕТОПОЛЬ

ГЛАВА 1

ВЫХОД

Июньский день сверкал одуванчиками.

Григорий лежал в постели и, затягиваясь сигаретой, нарекал на свою жизнь. В подобной атмосфере он проводил уже далеко не первую неделю. Нисколечки не сожалея об утраченных весенних днях, продолжал он думать о бренном.

Сколько гнили развелось в людях! Сколько ошметков истины выброшено им же в унитаз бытия. Нигде он не смог нащупать той единственно верной, незыблемой сокровенной истины, которая дала бы ему смысл жизни. Настоящий смысл! Одни ошметки.

Несмотря на хорошую погоду за окном, действовать не хотелось. Апатия поглотила Григория целиком. Даже найти в себе силы вылезти из кровати, чтобы прийти в универ на сдачу зачета, временами ему не удавалось. Итог — две пересдачи в первой половине сессии. Так дальше продолжать нельзя! Сегодня он все же соберется и выйдет в люди.

Докурив пятую по счету сигарету, он так и сделал. Несмело шагал он по узким долгими цветопольскими улицами к месту назначения — философскому факультету университета имени Г. Цветополя.

Как неохота видится с преподавателями. Как неохота видеться с одногрупниками. Кан неохота быть! Все плесные, все черствы, все неумные. как бы ни улыбались, в глазах виднеется то неприязнь, то неловкость, то заразумелость, то инфантильность и трусливость. Букеты человеческих скверных качеств преполняют скверы, проспекты, переулки. Найти что-нибудь светлое все же можно, но изредка. Слишком тяжелы поиски. Не хочется. Побыстрее бы сдать зачет на троечку и опять в норку — в место забытийной свободы.

Но погодите ка… что это? Вернее кто это? Ах, это Анечка! Одна из немногих, которую он все таки нашел. Двигалась спокойно, уверенно, грациозно. Белую рубаху нежно ласкал сентябрьский вест-ост. Как в песне пелось, шла по жизни смеясь. И впрямь — легка, как ветер, а такова ведь никогда на свете, скорей всего, лицом не вдарит в грязь. Намек на набоковскую Лолиту. И хотя ей уже восемнадцать, Григорий играя дал бы ей тринадцать, ведь ребенка черты сокровенные природе сберечь удалось.

О господи, в которого не верю, она идет сюда! — думал взволновано Гриша. Рука нервно тянулась за сигаретой, но не не могла вынуть ее с пачки. — Улыбается, смотря в мою сторону. Значит, улыбка адресована мне. Ох как я радостен и озадачен. улыбнусь в ответ. — И он скривил дрожащие от нервотрепки губы в то, что по его мнению, здравый человек должен был расценить как ненавязчивую дружескую ухмылку. Вышло не очень, но и то хорошо. Лучше так, чем стоять с кислой каменной миной.

Привет! Как делишки? — все так же улыбаясь, молвила Аня. — Давно не виделись. Ты где пропадал?

— Я? Я… был на море… — буд-то с задышкой ответил Гриша.

— На море? Во время сессии? Будет зажигалка?

Да, конечно!

О боже, в которого не верю, как это красиво! Вечно можно смотреть на три вещи: как Аня двигается, как она улыбается и как затягивает в себя клубы дыма!

— Ну так… я болел… но сейчас здоров. А там воздух чистый. Для легких полезно.

— И то верно. Хорошо, что выздоровел! А то мы волновались! Кстати, Брюденский тебе поставил зачет, милой души человек оказался. А вот Ханзай — нет. Немного даже обиделась на то, что ты не пришел. Тебе надо к ней подойти, а то нехорошо будет.

— Непременно.

Анечка опять заулыбалась.

— Ты такой интересный фрукт! Говоришь изредка, зато метко, без воды. Вышел бы неплохой философ, если бы не пропускал занятия так часто и старался в учебе побольше.

— Да я стараюсь. Вот только не над тем, что задают.

— А над чем же?

— Даа… часто над тем, что задают, но не тогда, когда задают. Вольный философский процесс самообразования.

— Понятно. А что читаешь?

— Даа… — длинная пауза. — Закат Европы… недавно...

— Это Ортега-и-Гассет?

— Нет, это Шпенглер.

— Хм… — насупила бровки Аннушка. — Никогда не читала. О чем он пишет?

— Даа… о разном. О закате Европы… — еще более длинная пауза, которую на этот раз оборвала Аня.

— Ясно. Слишком много вопросов задаю?

— Да. Нет. Спрашивай.

Она опять улыбнулась. Григорий сморщил губы в ответ.

— А чем вообще занимаешься?

— В смысле?

— По жизни.

— Ну так стихи пишу...

— А, точно. Ты же мне говорил. Прочтешь мне что-нибудь из своего?

— Нууу… я наизусть ничего стоящего не помню. Может потом как-то.

Аня бросила окурок в мусорку и молвила:

— Идем на зачет. Рокер за опоздание бошку скрутит.

— Ухум. Еще пол сиги. Докуриваю и бегу.

— Тогда ладно. Увидимся на зачете.

— Давай.

Как же редки эти драгоценные диалоги с Анечкой! Я б тебе поведал о своих нравах да интересах! Вот только не могу, по причине своей отчужденности. Я бы с тобой поговорил.

Так думал про себя Григорий, смотря в след уходящей девушке-одуванчику.

ГЛАВА 2

ЗАЧЕТ

Аудитория кишела студентами. Двадцать две молдых души ждали своего приговора. Лысый жирный экономик сидел за преподавательским столом и смотрел с-под лба на юрбу маленьких голодранцев, как любил он называть своих студентов в шутку, или же не совсем в шутку. Достоверно это было известно только ему, человеку выдающейся эрудиции и умельца красного словца, как ему ошибочно казалось.

Кто-то из студентов был совершенно спокоен на счет результатов экзамена, ведь знал, что меньше пятерки-четверки он не получит, ибо заслужил высокие баллы своим трудолюбием и серьезности подходу к делу обучения предмету. Кто-то наоборот сильно переживал, делая над собою усилия в попытке скрыть свою нервозность. Кто-то сидел на легке. Григорию, сидящему в последнем ряду, было вообще пофигу. Именно смотря на него, экономик почему-то особенно сильно нахмурил свою темно-русую бровь. Но парня это никак не настораживало. Вот сидит в метрах трех перед ним Аннушка, стройная молодая девица с черным переливчатым каре, в очках темной оправы, в легкой летней блузе цвета гардении, совершенно спокойная, ненавязчиво улыбчивая, слегка кокетливо перекинувшая ногу на ногу. Ко слову, ее ноги тоже были стройными престройными, на левой щиколотке любовалось черное тату с изображением дикой розы.

Если Анечка спокойна, то почему же мне волноваться. — думал Григорий. — Главное у нее все хорошо, а мне плюс минус одна пересдача погоды не сделает. Потихоньку прорвемся. еще не такие передряги ждут впереди вольных духом.

Оглашая результаты, экономик все так же смотрел с-под небольшого морщинистого лба на своих горе-учеников. Нечетное число за нечетным числом озвучивалось его маленьким, по мнению Григория, паскудным ртом. Тройка за тройкой летела в зачетную ведомость. Лишь две четверки и одна пятерка. У многих неопределенность — между двойкой и тройкой. Таким следует подойти на доздачу в понедельник на 9:30 утра на кафедру тереотической экономики.

Так дело плавно перешло к Григорию. Брови у преподавателя стали еще более хмурными. Неладное почуял Гриша. Но плевать. По барабану!

— Цветков! Есть такой? — буркнут преподаватель.

— Е-е-есть. — донеслось из задней парты.

— Поднимитесь с этого стула, я вас не вижу! О-о-о, так это Вы?! — смотрит с омерзением на поднявшегося студента. — Цветков у нас потерпел полное фиаско! Сей индивид не продемонстрировал абсолютно никаких знаний как на экзамене, так и на протяжении всего семестра. Я думал что такое невозможно, но, господа, — это «господа» было произнесено особенно нарочито. — перед вами идеальный пример физического — абсолютный ноль. Сударь, Ваш титаник затонул! Фанера просвистела над Парижем! С таким как вы я даже разговаривать не хочу! Вы свободны. Можете, пожалуйста, покинуть аудиторию?

Григорий без доли смятения подошел ко двери.

— Об пересдаче узнавайте в деканате. — добавил преподаватель

В ответ он вышел из аудитории и демонстративно грохнул дверьми.

— С ним че это?.. Все нормально?

— У него высший бал ЗНО за всю историю факультета, на минуточку! — выкрикнул один из студентов в аудитории.

— Аааа… Ну так сразу бы и сказали. Все с ним понятно! Тяжелый случай. Звезду схватил!

Уже через пять минут после оглашения результатов зачета, Гриша сидел в скверике, что располагался в близи университета, вместе со своим другом, а за одно и одногруппником, Игорем, попивая пивас и покуривая синий кемл.

— У него в твиттере на аве Тарас Шевченко на байке. Сука, рокер патриот! — начало был раговор об экономике Григорий.

— Да шо вы понимает, это ж ирония! — саркастично подтакивал Игорь.

— Да он сам воплощение иронии. А таков расклад дел уже не ироничен. Это убогость! Скудоумие мысли, крайняя ограниченность культурологического мировоззрения. Хомяк! Сто процентов — латентный гей. Ему ласки бодибилдеров не хватает. Вот и дрочит на свое тщеславие!

— Бли-и-ин… ты понимаешь, он хейтит реп, но сам батлит студентов. Это жопэ! Латентный Оксимирон. — Оба засмеялись. — Как же это тупо!!! Аа-а-а-а… низейший человек!

— Теоретик экономики! Тьху, бля… Чему он может нас научить?

— И где его миллионы? Ходит в засранном спранном свитере! Наверняка жена последнюю копейку отбирает на безделушки для туповатых чад.

— Хах… И то верно!

Вдруг, бут-то с ниоткуда, появляется Аня и отвлекает парней от разговора:

— Игорь!

— Ммдааа! — кокетливо ответил тот.

— Можешь, пожалуйста, уйти!

— Ммдааа, мадам! Problem I don’t have and problem I don’t want… — эти фразы, брошенные по-английски, были не совсем к месту и не совсем смешны, но Гриша за то и любил Игоря, что тот мог выпалить чушь, не обращая внимания на мнение окружающих. Ради справедливости стоить заметить, что чушь эта далеко не всегда была безподтекстной и безироничной. Вот кто действительно был умельцем красного словца, так это Игорь.

Игорь, затягиваясь синим Кемэлом, ушел в сторонку.

— Григорий, — молвила Аннушка. — Я бы хотела поговорить с тобой о поэзии. Мы собираемся вечерками в общаге. Проводим вечера поэзии. Читаем свою, обсуждаем других авторов и такое прочее. Будут Антон, Зинаида и еще может Генадич с Димкой подтянуться. Будешь? Если ты не против?

— Вполне за! А когда?

— В понедельник в восемь вечера.

— Я приду в семь. Можно? Попьем чаю. Я, возможно, почитаю свою. А то что-то на широкую публику еще стремаюсь.

— Окей! Тогда в восемь?

— В семь.

— Ах, точно! Да, в семь. Пока, Гриша!

— Давай!

Только Аннушка ушла, как тут же возле Григория опять очутился ухмыльчатый Игорь:

— Так че она покуверкатся предложила? Такая счастливая пошла.

— Ухум… Даже лучше! Походу, все действительно идет по плану! — при этом ответе Григорий улыбнулся уже искренне, широко, во все тридцать (еще не все зубы мудрости успели прорезаться в его двадцать лет), без нотки фальши и намека на стеснение. Улыбнулся так, как улыбаются счастливые люди.

ГЛАВА 3

ДЕВУШКА-ОДУВАНЧИК

Григорий пьяным вернулся домой. Трехкомнатную советскую квартиру, комнату в которой он вынимал в косоглазого пристаркуватого молдаванина, была поглощена мраком. Лампочку так и не вкрутили. Других постояльцев, по-видимому, еще не было дома. Оно и к лучшему. Хочется побыть в кромешном одиночестве.

Гриша решил принять ванну, чтобы немного порелаксировать. Хотя ему и плевать на зачет, но все же как-то дурно на душе.

Почему эта мразь, экономик, позволяет себе в таком тоне с ним разговаривать? Кто он ему: отец или старший брат, дядя или тетя? Да никто! Григорий ему ничем не обязан и он Григорию тоже! Поставь ты двойку да пошли на пересдачу. Делов-то. В этом мире они просто прохожие. Зачем эта напыщенность, злоба, оскорбления, неуместная ирония?.. Видите ли «пролетела фанера над Парижем», «полное фиаско». А он же ведь учил! И не полное фиаско потерпел. Половина заданий была выполнена правильно. Вот, проверил только что. И во время семестра не единожды отвечал! Хотя и на тройки, но все же! Зачем врать перед целой аудиторией, опускать ниже плинтусов! Зачем позорить его перед Анечкой? Гнили, гнили развелось в людях! Да и ладно с этим экономиком, прыщ на карме мироздания, да и только!

Хлюп воды. Брызги миниатюрных волн. Красота.

Не счуялся Григорий, как уснул в ванной. Во сне ему виделась летняя зеленая лужайка под ясным светло-голубым небом. Ему всего шестнадцать. Возле него стоит темно-русая молодая девушка примерно тех же годов. Они повернуты спиной к его зрению, так что лица рассмотреть невозможно. Но девушка почему-от очень сильно напоминает ему Аннушку. Вся лужайка засеяна цветущими одуванчиками. Впереди них высокий шыроковетвенный клен, заступающий прямые солнечные лучи. Вот он настоящий Цветополь! И дышится спокойно, и жить хочется! Девушка взяла Григория за руку, и они стояли неподвижно, смотря на светло-голубое небо.

Вдруг подростки стали меняться на глазах. Они молодели. Вот им уже на вид пятнадцать, вот уже четырнадцать. Одежда становилась мешковатой. Тринадцать. Двенадцать. Одиннадцать. Десять. О, господи, в которого Григорий не верит, девять и восемь! На мгновение показалось, что эффект Бэнджамина Баттона прекратился, но нет. Вот они уже годовалые младенцы, смеющиеся, ползущие, играющие со своей одеждой, полностью счастливые.

Но что это происходит! Лужайка куда-то делась, ни голубых небес, ни Аннушки, ни клена больше нет. Он… эмбрион в утробе матери! Такого спокойствия, казалось, Григорий не ощущал еще никогда в жизни! Вот оно познание мира, пришедшее к нему только теперь! Во сне, в облике эмбриона. Зигота! Полный ноль.

Григорий проснулся в поте, весь мокрый. Кожа зудела от легких ожогов горячей воды. Он мигом выскочил из ванны. Побежал, сломя голову, в комнату, по дороге едва не свалившись на мокрую плитку. Вынул из рюкзака клочки помятой бумаги и фанатично, полностью голым, взялся записывать карандашом, пришедшие в голову во время сна, образы и видения. Чувства переполняли его с лихвой. Только бы ничего не забыть! Лишь бы ничего не упустить! И ему удавалось. Слова летели на бумагу, как кирпич на кладку у опытного мастера, как пуговицы прилипают к одеянию у бывалого портного, как у маэстро музыка ложится на нотный стан. Наконец он закуривает сигареты и с облегчением выдыхает. Все кончено. Стих готов:

«Мое сердце забыло о смехе,

ему радость приносит боль,

и в этом противоречии

рождается новый герой.

Имя ему — равновесие,

прозвище — аскетизм.

Прыгать и куролесить —

проще всего нагим.

Папа ему — горный ветер.

Мать же — Гея-земля.

Прыгать и куролесить

нагим не запретят.

Но мы же с тобою одеты,

Но мы же с тобою не те,

кто вольно, без доли смятения

любятся в наготе.

А ты опрокинь одежду

и нафиг ее отбрось!

Взлюби, мол нектар небесный,

дикую в грудях дрожь!»