Исповедь могильщика

«Есть темы, проникнутые всепокоряющим интересом,

но слишком ужасные, чтобы стать законным достоя-

нием литературы…»

/Эдгар Аллан По «Заживо погребённые»/

Неумение уловить с первого взгляда особенности характера малознакомого человека, а также неспособность угадать мотивы, стоящие за внешне безобидными странностями его поведения, могут привести в итоге к ситуации не только щекотливой и нежелательной, но и чреватой необратимыми последствиями.

Это случилось жарким июльским днём, когда я потерянно бродил по зелёным улицам одной из пригородных зон Санкт-Петербурга, чувствуя, как мной овладевает томление, вполне понятное для человека, утвердившего своё законное право на летний отдых в рамках 12-ти соток дачного участка.

В кратчайшие сроки мне предстояло решить крайне важную для себя задачу: с чего начинать трудовой день — заниматься ли обивкой сарая рубероидом или же бросить все силы на рытьё колодца?

И то и другое казалось делом сложным, нудным и утомительным в одинаковой степени, но особенно удручала перспектива второго задания, более насущного на сегодняшний день. Лёгкий утренний солнцепёк грозил обернуться полуденным пеклом, и мысль о том, что вместо беспечного купания в прохладных водах Орлинского озера день предстоит провести в глубокой яме, стоя в резиновых сапогах и разгребая лопатой жирные комья земли — эта мысль казалась мне просто убийственной. Как ни пытался я смягчить её радужными картинами неоспоримых преимуществ будущего колодца, она нагоняла на меня ни с чем не сравнимую тоску, заранее вызывая боль в суставах и ломоту в пояснице.

Несмотря на ранний час, было очень душно и тихо. Могло показаться, будто всё живое уже затаилось заранее, спеша предохранить себя от опаляющего дыхания июльского зноя. Птиц не было слышно, прервался труд пчелы, и только серые комочки слепней шальными пулями крестили воздух перед самым моим носом, заставляя меня постоянно вздрагивать, по-лошадиному мотая головой.

… Из тяжких раздумий я был выведен негромким, чуть хрипловатым голосом, неожиданно обратившимся ко мне с характерной для этих мест просьбой.

«Хозяин, какие-нибудь работы по строительной части имеются? Дома, срубы, веранды, террасы… обшивка также, утепление, а? Недорого возьму, а?» — прозвучало у меня над ухом как раз в тот момент, когда я медленным шагом подходил к сельскому магазину, рассчитывая укрепить себя глотком какого-нибудь бодрящего прохладительного напитка.

Я машинально задержался у входа, скосив глаза на говорившего.

Сбоку, на дощатом крыльце магазина, поигрывая в руках строительной рулеткой, сидел неказистого вида мужичонка в потрёпанной фуфайке и заношенных кирзовых сапогах, одетых явно не по сезону. Невзрачное лицо мужика почти до самых глаз было задрапировано густой чёрной бородой, клочья которой торчали в разные стороны, точно пух из распоротой подушки. Массивные, тяжёлые челюсти его имели правильную квадратную форму, напоминая собой сцеплённые намертво монтажные тиски. Кудлатая борода во время разговора почти не двигалась, и казалось, что мужик говорит, не раскрывая рта.

Судя по всему, это был типичный сезонный шабашник, один из тех, что промышляют в летне-весенние месяцы на садоводствах крупным и мелким строительством.

Вот только у этого, в отличие от остальных, имелась одна любопытная особенность. С ног до головы он был весь добротно перепачкан сырой землёй. Сапоги его были в земле по самые края, фуфайка сверху донизу влажно блестела жирными земляными разводами, даже в клочьях бороды проглядывали крошки земли и песка. Он выглядел так, словно только что выбрался наружу из кучи свежего чернозёма.

Пока я с недоверием оглядывал этот странный земляной наряд, солнечный зайчик, вспыхнув на узкой, металлической поверхности рулетки, на миг ослепил меня, заставив крепко зажмурить один глаз…

Несмотря на это, я всё же почувствовал значительное облегчение.

Вид смуглых, видавших виды и явно умевших очень многое рук — рук настоящего труженика — заронил в моей душе радостную уверенность. Это была уверенность в сегодняшнем дне, обещавшем вернуться ко мне во всей полноте своих неиспользованных возможностей. Передо мной забрезжил реальный шанс избавить себя хоть на короткий срок от бремени обязательных, бесконечных, хозяйственных забот.

«Скажите, а вы в самом деле… любые работы?»

«Любые, по строительной части, — охотно подтвердил мужичонка, сразу придвигаясь ко мне поближе. В его глазах, прятавшихся под щётками густых, чёрных бровей, промелькнул живейший интерес к моему вопросу. — Замена и утепление кровли, установка окон, дверей, ролле. Всё по дереву и металлу. По газосварке я могу и по газорезке тоже…»

«А ещё… кроме того, что вы перечислили, — продолжал допытываться я, отчего-то избегая называть вещи своими именами. — Ещё что-нибудь можете?»

«А как же?! — всё более оживляясь отозвался мужичонка, всем своим замызганным существом выражая полную готовность тотчас приступить к работе. — Печи, например, камины любой сложности. Соберу за пару дней. Камин не требуется?»

«Нет… камин не надо. Зачем мне камин? Я не о том…»

«Теплицы, парники, бани, установка антенн…»

«Нет-нет, мне бы другое…»

Неожиданно для себя я разволновался.

Чувство радостного облегчения вдруг исчезло. На смену ему пришло непонятное беспокойство, причина которого была не вполне ясна. Прекрасно сознавая, что вопрос мой не содержит ничего предосудительного, я почему-то не решался озвучить его вслух, словно опасаясь, что буду неправильно понят.

«Любые работы по дереву, по металлу…» — бормотал между тем мужичонка, артистичным и многообещающим жестом фокусника разворачивая и сворачивая рулетку обратно.

«А вот ещё что-нибудь…?»

Испытывая крайнее неудобство в связи с подбором нужных слов, я копнул в воздухе растопыренными пальцами и вытянул вперёд сложенные трубочкой губы, пытаясь образностью жестикуляции компенсировать недостаток красноречия.

«Например, как вы насчёт земляных работ?..»

Какие-то неуловимые изменения коснулись облика грязного умельца.

На лицо его легла едва заметная тень, ошибочно принятая мной за тень от ветки дикой груши, росшей возле магазина.

«Каких работ? Как вы сказали?..»

В глухом, пока ещё дружелюбно рокочущем голосе прозвучали вдруг отголоски громовых раскатов, которые я по беспечности своей пропустил мимо ушей. Постоянное подчёркивание «работ по дереву и металлу» казалось слишком незначительным, чтобы заострять на нём внимание.

«Земляных. Мне, знаете ли, нужно вырыть колодец. Небольшой такой. Метра три глубиной. Как вы насчёт колод…»

Закончить мне не удалось.

Заросшее лицо незнакомца неожиданно исказила такая зверская гримаса, что я невольно отшатнулся назад. В его глазах вспыхнули злобные огоньки, и борода, нервно задёргавшись, ощетинилась спутанными клочьями, точно колючками дикобраза. Хриплый, неясный рык, вырвавшийся из расщепленных квадратных челюстей, тут же перерос в пронзительно-надломленный голос, отчеканивший резко, внушительно, с каким-то яростным воодушевлением:

«Так вот на что ты решил меня подписать?! Ладно. Сейчас я вырою тебе такой колодец, в котором ты успокоишься навеки, гнида!..»

?!.................

У меня не было ни времени, ни желания разбираться в столь ужасающей перемене собеседника. Не отдавая себе отчёта в происходящем, я испытал острое желание срочно покинуть это место, тем более, что рассвирепевший бородач тут же продемонстрировал готовность немедленно перейти от слов к делу.

Мастерски выпущенное им наружу сверкающее жало рулетки, уже начало описывать в воздухе грозную заковыристую восьмёрку с явным намерением причинить мне какой-то вред…

Погасить внезапно вспыхнувший конфликт не представлялось возможным, и промедление казалось подобным смерти.

С необычной для самого себя ловкостью я перемахнул через перила крыльца, а затем, удачно приземлившись сразу на обе ноги, скорым шагом поспешил прочь от магазина, не дожидаясь, когда противник станет возобновлять свои наступательные действия.

Отход мой носил характер спонтанный и неорганизованный. Прямые линии садоводства не давали возможности выйти сразу из поля зрения обидчика, что, конечно, поначалу доставляло мне немалые неудобства.

Я старался не оборачиваться назад: казалось унизительным выяснять, идёт задиристый бородач по моему следу или нет. Тем не менее, на каждом встречном перекрёстке я не забывал поочерёдно сворачивать то направо, то налево, как бы пытаясь таким нехитрым способом сбить со следа предполагаемую погоню.

Безотчётно ускоряя шаг, я двигался по какой-то зигзагообразной, ломаной кривой, рассчитывая в конечном итоге оказаться на шоссе, однако почти не удивился, когда ноги вынесли меня к массиву железнодорожной платформы, у подножия которой располагался местный бар-забегаловка.

Это было единственное место, где имелась возможность прийти в себя и спокойно осмыслить произошедшее.

Всё ещё дрожа от пережитого волнения, я толкнул локтем стеклянную дверь бара и очутился в сумеречном, насквозь прокуренном заведении, где преобладали запахи перестоявшегося пива и сырой, прогнившей древесины.

В глубине бара на грубо сколоченной деревянной скамье сидел кум.

Перед ним на столе рядом с наполовину опорожненной кружкой пива лежал раскрытый глянцевый журнал. Мой друг задумчиво тыкал тупым карандашом в пёструю страницу журнала, расчерченную клеточками какого-то мудрёного кроссворда и время от времени прикладывался к кружке, которую всякий раз с убийственной аккуратностью водворял на прежнее место, помеченное на изрезанной столешнице влажным кружочком.

Увидев меня, кум несказанно обрадовался.

«Ну, наконец-то?! — закричал он так, словно давно ожидал моего прихода. — Где пропадал?.. Ну, ладно, об этом потом. Ты вот скажи лучше, что это за слово: «Водяные часы в Древнем Египте, 12 букв, первая «К». Ты должен знать!»

Плохо соображая, что от меня требуется и почему, собственно, я должен знать марки водяных часов Древнего Египта, я подошёл к столику и, почуяв запоздалую слабость в ногах, упал на стул, как подкошенный.

«Слушай, ты не поверишь… Со мной сейчас такое случилось… У нашего магазина… Там какой-то псих обитается… Только ты не перебивай…»

«Да, конечно. Но вот эти часы, они, понимаешь, мне всё дело портят. И главное, я ведь знал, как они называются. Знал, но забыл…»

«Ты знаешь, кум… погоди, дай сказать!.. Там, возле магазина мужик — это что-то. Настоящий Лепрекон! Говорит, что выполняет любые работы на участке, делает всё, кроме одного… Вот послушай…»

Кум сосредоточенно мусолил во рту карандаш, вертел перед собой журнал так и эдак и в сердцах рисовал на полях карикатурные рожицы.

«Сижу, понимаешь, здесь битый час, как дурак… И не могу вспомнить, хотя многое знаю про Древний Египет. А оно буквально на кончике языка висит. Ты подумай, может, вспомнишь?.. первая К, пятая, вроде бы — С…»

« И главное говорит, деловой такой: любые работы по дереву и металлу… Но ведь колодец — это тоже отчасти работа по дереву, я так думаю… А он как с цепи сорвался, псих ненормальный…»

Последнее слово я произносил уже почти шёпотом, всем существом своим обратившись в слух…

Было хорошо слышно, как на чьё-то новое появление слабым хлопком отозвалась входная дверь, и я, не оборачиваясь, как-то сразу понял, что этот невыразительный дверной хлопок имеет ко мне самое прямое отношение. Ещё до того, как по направлению к нам, не торопясь, поступательно зашаркали чьи-то тяжёлые шаги, у меня уже не оставалось сомнений в том, что это пришли за мной!..

Кум продолжал что-то вдохновенно говорить про Древний Египет и про водяные часы, изобретённые мудрыми египетскими жрецами, не замечая никаких знаковых перемен вокруг себя. Он замолчал лишь тогда, когда на столик наш сбоку угрожающе надвинулась квадратная, косматая тень…

Шея моя вдруг онемела, сделавшись чужой и бесчувственной; позвоночник тоже утратил всякую подвижность. Тем не менее, мне как-то удалось, вывернув на сторону глаза, искоса взглянуть на подошедшего.

Рваная, перепачканная землёй фуфайка — было первое, что я увидел. сверху над ней нависала огромная голова с бородой. Голова слегка покачивалась, но это покачивание смотрелось на сей раз достаточно миролюбиво: в нем уже не было ничего угрожающего. Сверкавшие в глазах злобные, воинственные искры погасли, а между спутанными клочьями бороды поблёскивали два ряда ровных, на редкость крепких и белых зубов, как бы заранее анонсируя доброжелательный настрой незваного визитёра.

Удивительный, земляной человек неотрывно глядел на нас, ухмыляясь каким-то своим мыслям, и на диком, заросшем лице его читалось откровенное желание напроситься в нашу компанию.

«Скажите, вы не сердитесь на меня? — с неожиданным благодушием зарокотал над столом низкий, хрипловатый голос, совсем недавно обещавший вырыть колодец, в котором я должен буду успокоиться навеки. — Не сердитесь… Я не хотел вас обидеть, но дело в том, что я не могу оставаться спокойным, когда речь заходит о земляных работах, в особенности, когда от меня требуют что-то разрыть или раскопать… В такие минуты я теряю над собой всякий контроль. Это трагедия всей моей жизни и если хотите, я сейчас вам её расскажу…»

Мы с кумом молчали, ни единым звуком или движением не отзываясь на доверчивое предложение гостя.

Кум только пыхтел и хлопал ресницами, пытаясь понять, что происходит. Он явно силился что-то произнести в ответ, но экстравагантная наружность странного грязнули удерживала его, вселяя, как и в меня, немалое смущение.

В итоге наше озадаченное молчание было истолковано как знак несомненного согласия.

Незнакомец с готовностью присел за наш столик и, бесцеремонно отхлебнув из кумовой кружки изрядный глоток пива, повёл свой рассказ издалека.

— Я ведь тоже родом из тех самых мест, парни, — так задушевно начал косматый бородач, не уточняя, однако, какие места он имеет в виду. — Образований высших никаких не имею, и в молодости по той причине кем только ни приходилось работать. И шоферить удавалось не раз, и слесарить по месту, и плотничать, и помощником машиниста я был, и лудильщика, и стеклодува, и по газорезке я могу, и по газосварке тоже, и в такелажном деле кой-чего смыслю… — он долго перечислял, кем и где ему приходилось работать и вдруг замер, задрав кверху свой грязный, заскорузлый палец. — Но вот однажды мне предложили такую работу, которая, надо заметить, не всякому по душе придётся, — на этих словах глаза чумазого умельца вспыхнули настоящим адским огнём. — Однажды мне сказали так: Аристарх, хочешь поработать кладбищенским сторожем?.. Настоящим! Кладбищенским! Сторожем! Вы понимаете, парни, что это такое?..

Мы с кумом только переглянулись в ответ. Ни он, ни я, разумеется, не представляли себе, что значит быть НАСТОЯЩИМ КЛАДБИЩЕНСКИМ СТОРОЖЕМ, и чем вообще настоящий сторож отличается от ненастоящего.

Очевидно, настоящий сторож Аристарх ждал от нас другой реакции. На лице его появился оттенок лёгкой досады, однако он тут же взял себя в руки:

— Вы не думаете, парни, это — очень и очень серьёзное место, — как ни в чём не бывало продолжил он. — Там не всякий может удержаться, ой, не всякий… Провести ночь на кладбище, пусть даже не выходя из сторожки — это, знаете ли, кое-каких нервов стоит. Для примера скажу, парни, что многие из моих предшественников сбегали с этого места, не выдержав и половины испытательного срока. А один, между прочим, угодил в психушку. Да-да, его забрали на рабочем месте и увезли прямо с окровавленным заступом в руках, который он так и не пожелал выпустить из рук — / почему его увезли с заступом в руках и почему тот был окровавлен, Аристарх по какой-то причине не счёл нужным объяснять /… Ужасная это была, братцы мои, история, ой, ужасная! Свихнулся мужик вот на этой самой кладбищенской почве — будь она неладна! Но ведь я-то совсем другое дело!, — тут он важно приосанился и поглядел на нас не без некоторой гордости. — Мне лично никакой чёрт не страшен. У меня нервы крепче легированной стали. Вот! Ну-ка, попробуйте…

Словно в подтверждение своих слов косматый сторож опёрся локтем о стол и крепко сжал в кулак поднятую вверх кисть правой руки, как бы предлагая нам прямо через рукав фуфайки проверить крепость его плечевых мускулов, которые в его понимании, по-видимому, отождествлялись со стальной прочностью нервов.

Смотрелось это достаточно внушительно, но не совсем понятно. Ни я, ни кум не сочли нужным воспользоваться его предложением.

—… А мне всё равно, что сторожить, — с напускной развязностью говорил бородатый обладатель стальных мускулов-нервов, молодецки поводя квадратными плечами, — Что склад с картошкой, что кладбище с покойниками. С последними, кстати, хлопот меньше: воровать никто не будет. На ночь ворота закрыл, собак на свободу выпустил и спи себе до утра в сторожке или водку пей с напарником. А сторожка, между прочим, очень хорошая у нас была, двухместная, утеплённая! У меня как раз тогда проблемы с жильём были — а тут такой подарок судьбы. Ну, чем не жизнь?! Живи, да радуйся! Ну, правда, помимо запирания ворот в мои обязанности входило ещё кое-что, подворачивалась иной раз работёнка… — тут он на мгновение замолчал и вдруг, как-то странно нахохлившись, с опаской покосился на нас, будто бы мы под словом «работёнка» могли заподозрить что-то не вполне пристойное. — Работёнка, стало быть, кой-какая…, — задумчиво повторил он и тут же поспешил объясниться: Собственно, ничего такого особенного, парни. Просто иногда приходилось подменять кого-нибудь из братьев-могильщиков, когда с человеком случалась беда по части запоя. Вот тогда прямиком шли ко мне: Аристарх, мол, выручай. А я и не отказывал никогда. Лишние деньги ведь не помешают, верно? Тем более, что в моём кармане они никогда не бывали лишними. А?

Так я благополучно, безо всяких там приключений отработал на кладбище целый год, и вот как-то осенью, в самом конце октября, подходит ко мне незадолго до закрытия один человек из нашей администрации — очень важный господин. Отводит он меня в сторону и говорит: «Слушай меня внимательно, Аристарх, у нас тут с одним погребением возникла проблема, которую тебе предстоит уладить. Поскольку, говорит, все штатные могильщики уже разошлись по домам, то кроме как на вас с напарником надеяться не на кого.»

Проблема, о которой он говорил, состояла вот в чём. Под самый вечер к нам привезли одного покойника. Поздно привезли. Было сказано, что задержка в пути произошла непредвиденная; какая-то авария на дороге или что-то в этом роде. Гроб с телом сразу задвинули за сарай в наш внутренний дворик, словно специально для того, чтобы его никто не увидел. Администратор объяснил, что скончался какой-то одинокий старик, забытый на старости лет всеми своими родными и не оставивший после себя ничего путного, кроме хлопот, связанных с похоронами. Может, так оно и было, старика и провожать-то никто не пришёл, но я не видел ничего дурного в том, чтобы покойник полежал у нас в подсобке до утра, пока не подойдут основные специалисты-гробокопатели. Время уже было холодное, по ночам случались заморозки, так что за такой срок ничего с ним не случилось бы. Однако администратор настаивал на немедленном захоронении. «Ты учти, Аристарх, говорил он, к рассвету всё должно быть готово. Заройте старика, как положено, в указанном месте, и чтобы ни одна душа ни-ни. Сделаешь — награжу по-царски, не сделаешь: мой Дамоклов меч — твоя голова с плеч». Это он шутил так. Но зачем шутить, когда и так ясно, что дело нешуточное. Меня-то не проведёшь. Однако вопросы задавать в подобных случаях не принято. Велели выполнить — выполню. Комар носа не подточит. А остальное уж не моё дело.

Короче говоря, дождался я, когда уйдёт последний посетитель, запер ворота, и задумался, как бы поскорее провернуть эту неприятную канитель. Правда, могила была уже выкопана заранее, и требовалось только отвезти старика на место и похоронить там. Для двоих это дело не стоило выеденного яйца — смешно сказать! Но на беду мой непутёвый напарник ещё с утра куда-то запропастился, и у меня были все основания полагать, что он капитально завис в своей любимой рюмочной, а потому вернётся не скоро.

Однако мысль, что я остался без помощника, недолго тяготила меня. Ничего, сказал я себе, поработаю один, зато и выручка вся достанется мне одному. Ни с кем не надо будет делиться.

С наступлением темноты выкатил я из подсобки тележку, взгромоздил на неё гроб с телом, перекрестился и покатил свой транспорт по указанному адресу…

Тьма стояла, парни, хоть глаз коли! Да и путь был неблизкий; идти предстояло на другой конец кладбища. Правда, это меня не особенно пугало, на нашей территории я все тропинки и дорожки наперечёт знаю, могу с завязанными глазами пройти, но, как назло, в тот момент пошёл сильный дождь — и вот тут-то и начались осложнения!

Это был настоящий тропический ливень! Сверху на меня обрушился целый водопад! Земля подо мной вскоре превратилась в какую-то кашу, совершенно непригодную для любого вида передвижения. Мои ноги, лишённые точек опоры, скользили по мокрой траве, колёса то и дело съезжали с дорожки, утопая в грязи… Я задыхался, быстро терял силы, но продолжал упрямо толкать тележку вперёд наперекор всем стихиям…

Наконец с грехом пополам я добрался-таки до своей цели.

И вот, оказавшись на краю вырытой могилы и заглянув в неё, я увидел, что воды там набралось уже больше половины. Не могила, а прудок-отстойник. Непогода разгулялась не на шутку. Дождина хлестал, не переставая. Кругом лужи, грязь, под ногами сплошное месиво, ступить некуда. Я, естественно, промок до нитки, а покойнику моему хоть бы что — он-то в гробу своём надёжно укрыт, что ему сделается?!

А гробик, между прочим, неплохой был, хоть и дешёвый. Сколотили его на совесть. Одним словом, посмотрел я на могилу-прудок, посмотрел на гроб и подумал про себя: а зачем его туда опускать? Старику, поди, всё равно, в каком виде под землёй разлагаться, а гроб — вещь хорошая, нужная, в нашем деле незаменимая — чего зря добро переводить? Оставлю-ка я лучше гробик себе, потом можно будет по сходной цене кому-нибудь загнать.

Короче, соблазнил меня лукавый. Поманил лёгкой наживой, и я не смог устоять. Недолго думая, сбил я на крышке замки лопатой и выволок мертвеца наружу… Но стоп, парни! Вы, я вижу, новички в подобных делах, — так остановил сам себя Аристарх, заметив, что по лицу кума от волнения пошли красные пятна. — Надо, наверное, как-то держать себя в руках, я ведь ещё только начал, — дружески посоветовал он моему другу, похлопав его по спине так, словно тот подавился рыбной костью. — Честно говоря, парни, я не умею подбирать выражения, — продолжил он довольно снисходительным тоном, — говорю всё, как оно было на самом деле, по-простому, по-суровому, без всякой там каши-размазни, а это уж ваше дело, слушать меня или нет…

Настоящий сторож снова замолчал. Он прикрыл жгучие глаза бронзовыми веками и минуту посидел в таком положении, словно раздумывая, стоит ли ему продолжать по-простому, по-суровому или попробовать всё же с «кашей-размазнёй»? Победила первая точка зрения, причём с худшим для нас результатом. Когда рассказчик вновь заговорил, его речь звучала уже намного «суровее», чем прежде.

— Да-да, мужики, так оно всё и было, — говорил Аристарх, нервно посмеиваясь и похлопывая себя в азарте тяжёлыми ладонями по стёршимся коленям, — я только наклонил гроб, и покойник выкатился из него, словно фасолина из перезревшего стручка. Я легко спихнул старика в яму и принялся забрасывать сверху землёй.

Угрызений совести я не испытывал, потому что нет у меня такого недостатка, парни, но лёгкая какая-то червоточинка всё ж не давала мне покоя. Дело в том, что когда старик свалился в яму, заполненную водой, он как-то не сразу утонул. Покойник исчезал под водой частями: сперва грудь, потом голова, за ними всё остальное. Последними ушли под воду его ноги. Правая нога старика, обутая в коричневый ботинок на жёлтом ранте, долго торчала над поверхностью, как будто не желая тонуть. Потом очень медленно скрылась и она… Как заворожённый, следил я за этим постепенным погружением. От коричневого ботинка невозможно было оторвать глаз. Когда из воды оставался торчать лишь его носок, мне почудилось, будто он слегка дёрнулся. Да-да, у меня создалось впечатление, что старик сделал попытку выбраться из грязевой ванны…

Конечно, я решил, что в этом виновата игра теней — месяц то выглядывал из-за туч, то вновь исчезал — но всё равно, мне стало как-то не по себе. Стараясь больше не заглядывать в могилу, я торопливо работал заступом, спешил, как мог, и через какие-то пол-часа на месте ямы уже возвышался аккуратный прямоугольный холмик…

Но холмик холмиком, а вот нога, обутая в коричневый ботинок на жёлтом ранте, уже не отпускала меня ни на минуту. И даже когда я вернулся в сторожку и поставил гроб под навес, когда, наконец, сбросив грязную одежду, залез под душ, этот ботинок продолжал маячить у меня перед глазами, заставляя думать об одном и том же.

Я как мог старался отогнать неприятное видение. Поворачиваясь под горячими струями воды, я пел, свистел, рассказывал вслух анекдоты, острил, придумывал сам для себя всякие озорные ситуации… Потом вдруг мне подумалось, что если старикан, лёжа в ледяной ванне, подхватит простуду, то он, пожалуй, расчихается и раскашляется так, что разгонит всех червей вокруг себя. Глупая шутка показалась мне настолько забавной, что я даже хохотнул по этому поводу. Но циничный смех мой тут же оборвался. Мне показалось, что в этот момент хлопнула входная дверь, и кто-то прошёл в дом…

Естественно, я подумал, что вернулся мой подгулявший приятель, и потому не придал этому особого значения. Я только высунул мокрую голову в приоткрытую дверь душевой и негромко позвал: «Даниил?»

Ответом мне была полная тишина…

Почудилось, подумал я и вернулся к водным процедурам, которые, впрочем, пора было заканчивать. Ведь мне ещё предстояло упрятать сохранённый гробик в тайник, так чтобы никто не нашёл, а на это требовалось определённое время. Неохота было вылезать из-под душа и опять идти на улицу в холод и слякоть — да куда денешься?! Как говорится, назвался груздем…

Я разыскал запасную пару сапог, вытащил из кладовки армейскую плащ-палатку /и чего я не надел её сразу?/, а заодно снял с антресолей старый керосиновый фонарь. Фонарь этот очень хороший, парни, он хоть и старинный, но выглядит совсем как новый, светит исправно и почти не коптит. Он мне ещё от деда достался. Так вот, заправил я фонарь керосином, накинул на плечи плащ-палатку и уже собрался уходить, но напоследок решил принять сто грамм для бодрости. Знаете, стальным нервам тоже требуется иной раз поддержка…

Не разуваясь, прямо с фонарём в руках я прошёл в гостиную, достал из буфета заветный графинчик с коньяком, налил себе рюмку до краёв, и только опрокинув её, заметил, что в доме творится что-то неладное…

Даже поверхностного взгляда было достаточно, чтобы понять, что кто-то побывал здесь в моё отсутствие. Мебель была передвинута, на ковре отчётливо просматривались следы, оставленные чьими-то мокрыми ногами. Шахматные фигурки на столике возле камина были разбросаны так, словно чужая рука неуверенно пыталась овладеть ими, повинуясь отголоскам давно забытых движений…

Грязные следы между тем вели прямиком в мою спальню, дверь в которую оставалась чуть приоткрытой…

Я снова подумал о напарнике. Вот, дескать, вернулся, пьяная скотина, и первым делом наследил у нас в гостиной. Но тут же в голове промелькнула и другая мысль: как странно, обычно приход моего друга, особливо ночной порой, сопровождался оглушительным грохотом, нецензурными восклицаниями и звоном бьющейся посуды. Сейчас же всё было на удивление тихо…

Не выпуская из рук фонаря, я прошёл по мокрому следу, открыл дверь спальни и осторожно переступил через порог…

В спальной комнате было темно, как в склепе. Я подкрутил фитиль, и в ответ на слабый, неяркий огонь фонаря тускло замерцали полированные поверхности буковых панелей, которыми были обшиты стены спальни. Стройные шеренги панелей уходили далеко вперёд, и там, где они образовывали замкнутое пространство, на небольшом возвышении смутно белела разобранная кровать. Она была не пуста. Я увидел, что на ней лежит человеческая фигура, плотно закутанная в одеяло…

Ну, конечно же, это он — мой пьяный в стельку напарник, сказал я себе, но почему-то облегчения от этой мысли не испытал. Запах непереносимой гнили и сырой земли ударил мне в нос, заставив невольно замедлить шаг. Откуда эта вонь?!.. Вдобавок к тому завёрнутое тело лежало подозрительно неподвижно и тихо, не издавая ни сопения, ни медвежьего храпа, что тоже было нетипично для моего друга. Могло даже показаться, что на кровати покоится мешок с опилками.

— Даниил… — снова позвал я и опять не получил никакого ответа.

Неожиданно я разозлился сам на себя. Моя нерешительность показалась мне смехотворной. Что за глупые сомнения?! Конечно, это Даниил! Кто же, как не он, мог наследить вот так по-свински в доме, а затем разлечься на моей кровати, как на своей собственной?! Крепко же парень надрался на этот раз, если против обыкновения не шумел, не скандалил, а, придя домой, сразу лёг и отключился. Ну, если он ещё и сапоги забыл снять при этом, то я не знаю, что сейчас с ним сделаю!

Исполненный решимости задать приятелю хорошую трёпку, я подошёл к кровати и сдёрнул одеяло…………………………..

Зрелище, открывшееся моим глазам, могло свести с ума кого угодно!

Передо мной лежал тот самый мёртвый старик, которого я час назад лишил его законного погребального ложа и закопал в земле, как закапывают дохлых кошек и собак. Грязный и страшный, он покоился на моей кровати, как на смертном одре, скрестив на груди руки. Старик был совершенно неподвижен, однако в его высохших членах чувствовалось скрытое, злобное напряжение. Казалось, дотронься до него пальцем, и он тотчас бешено задёргается и запрыгает, словно заводная кукла, в механизме которой вдруг сорвалась туго закрученная пружина…

А ещё через пару секунд по окостеневшему челу покойника побежала лёгкая судорога. Веки его дрогнули и приоткрылись, показав мутные, остекленевшие зрачки, потом разжались сплющенные губы, и я услышал вопль, который будет преследовать меня до конца моих дней. «Мне холодно! Дай мне согреться!» — были его слова. Как страшно он кричал! Какие это были дикие звуки!!! Если бы вы только их слышали…

МНЕ ХОЛОДНО-О!!! ДАЙ МНЕ СОГРЕТЬСЯ-А-А-А-А-А-а-а-а-а-а!!!!!................

…………………………………………………………………………………………………

Трудно представить себе, насколько страшно кричал мертвец и кричал ли он вообще, но крик самого рассказчика был так внезапен и пронзителен, что мы с кумом в испуге повскакали со своих мест.

Я хотел без промедления сразу броситься к выходу, но кум удержал меня за рукав, прошептав при этом: «Погоди, надо дослушать, чем дело-то кончилось».

Однако, дослушивать было особо уже нечего. Этот эмоциональный всплеск совершенно обескровил настоящего сторожа. Он как-то весь осел, обмяк, съёжился и производил теперь скорее жалкое, нежели отталкивающее впечатление. Тупо уставившись в край стола, он продолжал что-то невнятно бормотать, но его почти не было слышно. Из тех отдельных фраз, которые всё же удалось разобрать, мы поняли, что он сам плохо помнит, что произошло впоследствии, но зато его двухместная, утеплённая сторожка в ту же ночь почему-то сгорела дотла!.. /Мне думается, не последнюю роль тут сыграл знаменитый керосиновый фонарь, который наверняка выпал из ослабевших аристарховых рук и разбился вдребезги/. Самого же Аристарха едва успели полу-живого вытащить из огня, а затем «прямым ходом отправили в психушку», в ту самую, куда когда-то был увезён его незадачливый предшественник с окровавленным заступом в руках…

Ну а далее, после этих драматических событий, вся жизнь Аристарха пошла, по его собственным словам, «наперекосяк задом-наперёд». Нет, конечно, выйдя из психушки, он попытался начать всё с начала и сделать свою жизнь заново. Ему ли бояться трудностей, когда он так много умеет и любая работа спорится в его руках?!.. /И грязный умелец вновь подробно перечислил все виды профессий, которыми владел в совершенстве, не забыв упомянуть газосварку и такелажное дело./ Но вот что характерно, работа могильщика опротивела ему настолько, что он уже не мог заниматься никакими земляными работами, ибо даже вид простого разрыхленного газона приводил его в трепет.

— И с тех пор, парни, с тех самых пор, — жаловался Аристарх, сокрушённо дёргая себя за бороду, — мне ненавистен сам вид разрытой земли. То есть абсолютно ненавистен! Я не переношу вида открытых канав, ям, траншей, даже на строительные котлованы смотреть не могу. Я тут же бросаюсь закапывать их всеми подручными средствами: бульдозером, лопатой, граблями или просто руками. Каждая выемка в земле тревожит меня, напоминая собой разрытую могилу, которая… из которой… — не желая повторяться, бывший сторож задрал высоко над столом свою ногу, обутую в невероятно грязный и, наверняка, тяжеленный сапожище и, демонстрируя поразительную тренированность, очень медленно, едва ли не со скоростью минутной стрелки, опустил её на прежнее место. Этим он явно пытался напомнить нам про ногу старика, картинно скрывшуюся на его глазах под водой. — Но, конечно, случается кое-что и похуже. Иногда я вижу, как он, мокрый и грязный, лежит на моих белоснежных простынях, и тогда в ушах звучит этот крик — непостижимый крик! — который мне не забыть до конца своих дней…

Здесь бормотание незадачливого гробокопателя прервалось. Он выпрямился, и глаза его засверкали, как у полководца перед сражением. Бросив в нашу сторону испепеляющий взгляд, он вдруг начал с шумом набирать в лёгкие воздух, намереваясь, очевидно, ещё раз продемонстрировать крик замёрзшего мертвеца.

Это было уже совсем лишнее. Мы с кумом кинулись отговаривать имитатора мёртвых криков от этой затеи, но тот, к счастью, сам вовремя понял свою несостоятельность. Вторично такой рывок ему было не осилить. Также с шумом выдохнув весь набранный воздух обратно, он опять обмяк, посидел так немного, шевеля чёрной бородой, и затих окончательно.

Потом вдруг встрепенулся, встал на ноги, произнёс неожиданно окрепшим голосом: «Ну, раз так, мужики, то с меня причитается!» и, провожаемый нашими изумлёнными взглядами, двинулся к сияющей стойке. Однако, сделав несколько шагов, он обернулся назад и, погрозив нам грязным, заскорузлым пальцем, тихо и зловеще напомнил: «И с тех самых пор никогда — вы слышите, мужики? — никогда и ни при каких условиях не приемлю ничего такого, что хоть сколько-нибудь связано с земляными работами!»

После этого он опять развернулся на сто восемьдесят градусов, показав нам широкую спину, всю перепачканную в земле, и тяжело припадая на обе ноги, удалился по строго намеченному маршруту — к стойке бара.

Больше мы его никогда не видели…

……………………………………………………………………………………

«А я вспомнил», — сказал кум, когда мы снова уселись за стол.

«Что ты вспомнил?» — не сразу спросил я, ещё находясь во власти услышанного.

«Я вспомнил, как называются эти водяные часы египетские. КЛЕПСИДРА — вот как! Это была такая большая ёмкость, наполненная водой и снабжённая всевозможными прибамбасами. А на поверхности воды через равные промежутки времени появляется поплавок, сделанный в форме человеческой ступни. Он то появлялся, то исчезал в зависимости от того, много было воды в резервуаре или мало. Занятная такая хреновина.»