У главного портрета...

Это началось неожиданно и без видимых причин. А потом так же внезапно закончилось. Я даже не пытался понять, что это было. Кошмары были, кошмары прошли. Точка.

Нас приняли в пионеры в фойе кинотеатра, в торжественной обстановке. Взяли клятву, а потом отправили смотреть кино. «Неуловимые мстители». Классный фильм! Потом вожатая поручила забежать в школу и взять каждому домой на каникулы портрет в застекленной рамке. В школе начался ремонт, и портреты могли заляпать краской равнодушные маляры. Портрет мне достался самый важный.

Даже тошно вспомнить, что началось потом. Конечно, не из-за портрета. Причем тут портрет!

Отец открыл дверь и застыл на пороге. Мне даже показалось, что он меня не узнал. Но тут отец спросил:

— Что это, сын?, — и я понял, что пионерский галстук не сделал меня неузнаваемым…

— В школе ремонт, пионерское поручение.

— А-а-а… Неси тогда в свою комнату, — распорядился отец и как я теперь понимаю, ему тогда не очень понравилась моя первая пионерская миссия.

— На стену повесим? — воодушевился я.

— Э-э-э, да как тебе сказать, — уклонился от однозначного ответа отец, — А если упадет и стекло вдрызг! Поставь к стенке за швейную машинку.

Идея не вызвала у меня энтузиазма. Мне очень не нравилось то, что родители норовили захламить мою комнату всяким старьем, и я надеялся, что этим летом мне удастся избавиться хотя бы от швейной машинки Зингер. Но бабушка говорила, что это настоящий Зингер, через «Z», а еще она, дескать, проверяла ее магнитом, и потому цены машинке нет. Теперь эта «бесценная» бабушкина швейная машинка автоматически получала прописку в моей комнате, раз до конца каникул ей полагалось стать хранилищем такого портрета!

Пришлось смириться. Я поставил портрет, прислонив его к стене. Сползти, соскользнуть по линолеуму, портрет теперь никак не смог бы. Его надежно страховал бабушкин антиквариат.

Остаток того дня был довольно обычным и никогда бы не запомнилось мне, что пару часов я играл с Витьком в шахматы в вишневой беседке. И что потом, когда Витька погнали в садик за малым, драл спелые, черные вишни специальным крюком на длинной палке. Насладился вишней до крутой оскомины. И никогда бы я не запомнил, что читал до самых глубоких сумерек «Морского волка» листая пожелтевшие странички испачканными вишневым соком пальцами. Ни за что бы я все это не запомнил, если бы это не был последний спокойный вечер в моей жизни, на многие недели вперед.

Ночью я проснулся от нестерпимого желания прогуляться по известной надобности. Возможно вишни сыграли свою роль… Подскочив в постели, я приготовился спустить ноги и, как обычно, нашарить впотьмах тапочки. Но тут невыносимый ужас охватил меня. Возникло чувство, что стоит мне только коснуться пола, как из-под кровати высунется чья-то мохнатая лапа и схватит меня за ногу! С трудом пересилив страх, я сорвался с кровати и добежал до выключателя у двери. Вспыхнул свет, но я, без оглядки, вылетел из комнаты…

Потом бродил по квартире, как неприкаянный, не зажигая света. Из спальни родителей доносилось их мерное сонное дыхание. Свет горел только в моей комнате, да и темноты я никогда не боялся, но вот поди ж ты! Улегся в гостиной на тахте и задремал, презирая самого себя.

На следующую ночь повторилось то же самое. Я вообще не решился встать с кровати, лежал, в ожидании рассвета и боролся со своим воображением. А уж оно разгулялось не на шутку… Нет, не стану даже теперь описывать что за чертовщина мне тогда лезла в голову! Короче, к концу недели неподвластный доводам рассудка первобытный ужас стал моим неизменным ночным гостем. И теперь еще задолго до наступления сумерек на меня накатывала неодолимая тоска.

Я рос почти уличным мальчишкой. Впрочем тогда все так росли… Носиться по улицам целыми днями, играть в казаки-разбойники, лететь вдоль проспекта на велике наперегонки с ветром, драться, мне было нипочем. Но стоило солнцу начать клониться к горизонту, я терял покой. Приехала бабушка, и пока я сидел у телевизора они с отцом в кухне пили чай. И я услышал краем уха странный разговор.

— Саша, там, у мальчика в комнате…

— Да, знаю, но это только на каникулы…

— Но он же неупокоенный до сих пор.

— Мама, не надо при Димке… И вообще это предрассудки…Вздор…

Я не мог не согласиться с отцом. Конечно предрассудки и вздор… Но выбросить из головы слова бабушки тоже почему-то не мог… Нехотя я побрел в свою комнату. И там прекрасно понимая, что поступаю нехорошо, и мой поступок одобрить никак нельзя, я все же повернул портрет лицом к стене. Правда не решился представить как бы это оценили в моей пионерской дружине… Просто повернул к стене, ну как бы случайно… Убирался, мыл полы и, возвращая портрет после, поставил его не так, как прежде.

Вы мне разумеется не поверите, хотя это чистая правда. В ту ночь я спал в своей комнате, как заговоренный. Назло всем страхам и кошмарам. И на следующую ночь тоже. Моя обычная безмятежность вернулась, и я вволю насладился остатком каникул! Не стал я тогда доискиваться причин этой перемены. И теперь не стану. Кошмары были, кошмары прошли. Точка. Тhe end.