Эклога (видение затравленной твари)

 В середине ночи, когда кончилась суббота, и с воскресеньем начался новый май, молодая женщина с глазами небывалого янтарного цвета именем Анна вышла из маленького кирпичного дома, чтобы посидеть у забора и посмотреть, как огни машин пересекают мост, переброшенный через горбатую низину. Она вышла так потому, что все уехали, и даже старый пес песочного цвета с большими ушами уехал вместе с пожилым соседом, которому был очень предан. Анна села у забора, краска на котором была похожа на кожу старого человека, и закрыла глаза, чтобы привыкнуть к темноте. Открыв их она увидела, что в высокой некошеной траве и на усыпанной маленькими острыми камнями дороге расположилась стая бродячих собак. 

 Анна была обрюзгшим изнутри человеком. Желанная и холодная, она отвергала людей и втайне ненавидела их до влюбленности, кружилась среди них с удовольствием, какое испытывает ребенок, топча муравейник. Муравьи — это помыслы и векторы, которыми пользуются люди, чтобы устремиться к своей цели. И ей нравилось топтать муравьев, витающих в воздухе между двумя собеседниками муравьиных маток, так, чтобы под ногами хлюпала насекомая масса, похожая на гной. В своей маленькой казуальной игре она забывалась так же, как когда смотрела ненавистное немое черно-белое кино или громко слушала непонятную и ненавистную из-за своей непонятности провинциальную народную музыку. Самой целью ее существования обыденным образом было поедание шлака — люди часто живут именно так, только стыдятся, точно неправильной сексуальной ориентации или еретических дум, и не любят об этом говорить. Анна показывала маленьким детям в подъездах грудь и гениталии, обрывала пуговицы на чужих вещах, била окна и оставалась, чтобы посмотреть, как обеспокоенный жилец своей квартиры будет копошиться, стрелять муравьиным вектором направо и налево и искать справедливости, как он будет таращиться мимо нее, потому что она непохожа на человека, который мог бы разбить окно.

 Здесь, среди собак — сбитая в клочья шерсть и грязь — она чувствовала себя пастушкой, пастушкой стада дворняг, безрогого и некопытного бесполезного скота, поливающего только от радости порою все вокруг себя мочой. Пастушка имеет историческое и божественное право быть наивной, и так, заручившись божествнным правом на наивность, Анна стала мечтать об обретении особой способности — она пожелала и впрямь проявлять векторы, чтобы они становились муравьями, цветами, керамикой, и, оставаясь неотъемлемой частью человеческой души, гибелью своей причиняли ей боль. Стало бы можно разбить вазу и смотреть в полные отчаяния глаза, и это было бы другое отчаяние: люди повествуют тайны и таким образом дают посвященным оружие против себя, но ваза, цветок, муравей не может стать тайной, все они подобны по крайней мере игле в яйце. 

 Человеческая страсть — это собака. Ее частое дыхание, высунутый наружу горячий язык — это шепчущие стоны и влажность содрогающейся плоти, ее шерсть — это короткие волосы мужчины, по которым ведешь ладонями, как по кожаному ковру, это длинные волосы женщины, слипшиеся от воды или от пота. Ее рык и лай — зверства, которым предаются любовники. И если чужая страсть станет собакой, которая высунет свой горячий язык и станет часто дышать, то можно будет обойтись с ней, как с вещью. Выблевать на нее свою разъедающую кости и потроха ревность, затолкать ей в пасть металлический прут и смотреть так же, как смотреть в разбитое окно, как она будет пытаться надрывно лаять и не сможет, как страсть обливается кровью.

 Но оставшаяся впервые за долгое время в одиночестве Анна не смогла мечтать больше. Собаки стали рычать на нее, проклятые векторы, точно не желали облиться кровью и страдать за чужие прихоти, и она уже не могла оторваться от забора, потому что тяжелые лапы, которые были бы грубым мужским насилием в ложе, упали на ее плечи. Она была всего лишь воплощением обидчивой и наивной злобы, и дворовые собаки изгрызли ей руки — щупальца, какими злоба шарит кругом, ища жертву. Они выпотрошили ей брюхо, чтобы произвести из него наружу кровь и зловонные кислотно-каловые массы — вот все, что находится в  гнилой утробе злобы, столь притягательной снаружи. Они поломали мощными зубами кости ее ног, которыми злоба ходит от человека к человеку, изуродовали и стерли лицо, но оставили глаза — ведь зачем злобе глаза? Она совершенно слепа, и это, пожалуй, все, что отличает ее от человека.