ЛоГГ. 17 мгновений лета 3. Два императора

Он затих после слишком резкого вздоха и лежал с закрытыми глазами, крепко сжимая руки жены и друга. Тишина, повисшая на несколько минут, начала потихоньку угнетать тех, и они то и дело тревожно переглядывались. В комнате носились струи свежего ветерка, иногда заставляя колыхаться тяжёлые шторы, как и приближающиеся раскаты грома, становившееся всё сильнее и быстрее. Казалось, вспышки молний, довольно мощные и резкие, полностью отражаются на побледневшем лице императора, несмотря на мягкое освещение внутри. Ощущение скрытой угрозы, близкой, но пока ничем не обнаружившей себя, становилось всё более навязчивым. Бесшумно отворилась дверь, и аккуратно вошёл Кисслинг — по его озабоченному лицу было видно, что ощущение неясной тревоги взволновало и его. Взглянув в его глаза, Миттенмайер понял мысли начальника охраны полностью — взбунтовавшаяся интуиция диктовала тому стремление прикрыть сюзерена собой от возможной напасти. Гнетущее ощущение беды передалось и Эмилю — тот ежился, пожимая плечами и поглядывая то на хмурое небо за окнами, то на недвижную фигуру императора, выглядевшего столь неестественно спокойным, что это только пугало всякого смотревшего на него человека.

Так прошло четверть часа, бесконечных и наэлектризованных сверх всякого предела. Хильда наконец осмелилась снова потрогать губами лоб мужа — и когда она поднялась, взгляд её был встревоженным. Райнхард не желал говорить, что почувствовал все признаки надвигающегося сердечного приступа, и только молча умолял Бога не мучать своих подданных чем-либо нехорошим. Но, ощутив это прикосновение, заговорил вполне спокойно:

— Что там с грозой, Кисслинг, неужто опасность имеется? — он не хотел, чтоб внимание друзей было сконцентрировано на его возможном жаре, но поздно догадался, что выдал своё новое ощущение людей этим поведением.

— Она очень странная, — несказанно обрадованный этим вопросом, поспешно взялся докладывать начальник охраны и подошёл ближе, почти к постели. — Возникла буквально из ниоткуда на совершенно чистом небе, хотя для формирования такого фронта нужны сутки, как не больше, да ещё и сухая, по всей видимости. Слишком сильные инфрашумы, такой интенсивности никогда не было зафиксировано на этой планете, и сопровождается нехорошим электромагнитным излучением низкой частоты — что и вовсе нонсенс, учитывая его сильную плотность. Результат — инстинктивно паникуют даже военные, не говоря уже о гражданских, которые начали прятаться в убежища, построенные от старой паранойи перед ядерной бомбёжкой.

— Я бы не стал эвакуироваться на основании только этих данных, но людей можно понять, — задумчиво произнёс, не шевелясь, император. — На Одине бывали грозы с такими характеристиками? Или эта перещеголяла их?

— Бывали, — хладнокровно ответил Кисслинг, — но эта слишком уж их перещеголяла, на порядок как минимум, если не два.

— А Вы лично опасаетесь нападения террористов под шумок? — вежливо спросил его Миттенмайер.

— Не исключаю такой возможности, — пожал плечами тот. — Но странное поведение стихии поневоле настораживает. Оно провоцирует у людей страх перед сверхъестественным.

Раздался оглушительный удар грома, такой, что можно было подумать, будто молния угодила едва ли не в крышу особняка — но гулкий грохот, переданный полом, свидетельствовал о том, что этого не произошло. Все поневоле замолчали — и услышали, как среди зловещего шипения и резкого запаха озона раздался негромкий, но радостный, едва ли не беззаботный смех Райнхарда. Он по-прежнему лежал не шевелясь и не открывая глаз, но смеялся вполне весело, как уже было раз за этот вечер.

— Интересно, проклят я или корона? — с бесшабашной юношеской рассудительностью негромко проговорил молодой император, будто разговаривая сам с собой. — Или оба? Собрался провести тихий вечер, ха-ха! Всё не слава Богу — а началось после Амлицтера, помнится, прямо с Липштадского заговора и началось… Корону же взял сам, как неприкаянный, да и свадьба не задалась. Не хватает ещё землетрясения — для полной потехи.

— Под Амлицтером Вы спасли страну, Ваше Величество! — заметно волнуясь, проговорил вдруг Эмиль. — Иначе бы её захватили и разгромили эти республиканские нахалы.

— Как ни цинично звучит, я так не ставил тогда вопрос вовсе, — совсем тихо сказал Райнхард и снова засмеялся.

Следующий удар грома был куда сильнее, и после продолжительной тряски резко погас свет. Кисслинг метнулся к рубильнику аварийки, но, как оказалось, без толку, потом вынырнул в коридор, уже с налобным фонарём — слышно было, как он переговаривается с подчинёнными. Райнхард дышал с трудом — сердце трепыхалось как-то вовсе неправильно, так что он скорее не возражал даже, что его слабость менее заметна в темноте. Появилось стойкое ощущение, что он в безопасности, пока держится за руки друзей, несмотря на дававшие себя знать блуждающие боли во всём теле — предвестники сильных ломок, которые изматывали его раньше. Но темнотой воспользовался не только он — Хильда на мгновение приникла к его шее, а потом он ощутил вкус её губ на своих.

— Кабы так да по дороге к Изерлону — хватило бы сил даже захватить его, — еле слышно, только для неё сказал муж.

Переговоры Кисслинга сменились его заунывными ругательствами — как оказалось, нестандартная гроза активно сопровождалась шаровыми молниями, как по заказу угодившими так, что аварийные генераторы электричества оказались выведены из строя ещё раньше, чем разнесло главный трансформатор, оставив без энергоснабжения весь район и город. Можно было воспользоваться резервными линиями, но силён был риск дождаться удара блуждающих огненных шаров и по ним, пока гроза не закончилась, а она будто только начинала развиваться в полную силу.

— Придётся ждать, — невозмутимо сказал на это Миттенмайер, хотя про себя он полагал, что всё происходящее вовсе не буднично и неспроста. Молнии полыхали уже почти беспрерывно, и он мог себе позволить внимательно следить за лицом императора — и видел, что оно то и дело искажается болью — Райнхард полагал, что темнота скроет это, и не следил за этим. Ломки становились сильнее — и тело императора сначала начало заметно содрогаться, а потом и дёргаться им в такт — и хотя движения были ещё несильными и Райнхард полагал, что их не видят, Миттенмайер позволил себе вмешаться. Осторожно достав из кармана брюк упаковку с сильным болеутоляющим, которое отчего-то Ева стала регулярно подкидывать мужу после инцидента с Биттенфельдом, которому досталось водой из графина, он вытащил из неё три капсулы:

— Просто раскусите, Ваше величество, — тихо шепнул он сюзерену и аккуратно и быстро затолкал их тому в рот.

Райнхард молча и послушно повиновался, не выказав никаких эмоций, и только вежливо кивнул в ответ. Возможно, он не видел смысла в разговорах среди уже почти постоянного грохота. Возможно, ему было уже так плохо, что и вовсе не было сил разговаривать — насколько же упрямо он старался притворяться здоровым, наверное, вычислив, что известия о его смерти ещё не составляли, а о болезни слишком не распространялись среди посторонних. Неудивительно, что сильная воля Императора вошла в конфликт с мирозданием так, что это вылилось аж в странное стихийное бедствие. Но жертвовать собой настолько… Миттенмайер понимал, что у него бы точно не хватило духа. Внезапно он увидел, что губы императора шевелятся, и позволил себе наклониться, чтоб расслышать.

— Господи, защити и сохрани моих людей, ибо сам я уже ничего не могу, а только на тебя уповать и остаётся, — свистящим шёпотом ронял слова Император, не признававший над собой ничьей власти, во всяком случае, именно так о нём и думала вся Галактика. — Ради них прошу, не для себя, дай мне силы им помочь и после суди как сочтёшь нужным.

Дальше было не слышно — не то из-за раскатов грома, не то слова стали беззвучными. Сильный порыв ветра пронёсся по помещению, и Эмиль отправился закрывать окна. Кисслинг притащил из коридора три ручных фонаря и каждому прикрепил к предплечью браслет. Трое его подчинённых уже затаскивали ящик, наполненный светящимися пластинками. В этот момент раздался очень мощный удар грома, поневоле заставивший всех застыть на месте, и Эмиль, уже намеревавшийся плотно прикрыть раму, с воплем ужаса непроизвольно отскочил от окна. В помещение плавно вплыл оранжевый, усеянный багровыми искрами, шар размером гораздо больше головы человека. Но мальчик уже опомнился и, не глядя, схватил какую-то статуэтку и замахнулся на непрошеного гостя.

— Эмиль, не трогай ЭТО, оно опасно! — успела взвизгнуть Хильда, но было поздно — статуэтка хорошенько приложилась к краю шипящей молнии, и та полыхнула белым пламенем, не двигаясь в воздухе. Однако, против ожидания, взрыва не последовало, оружие мальчика не рассыпалось в пыль, да и сам он стоял, невредимый и суровый, и со злостью смотрел на сияющий шар, который не соизволил исчезнуть, впрочем, к постели тоже перестал двигаться.

— Что он делает? — поспешно и деловито поинтересовался Райнхард, оставаясь невозмутимым.

— Шарахнул настольным геральдическим львом по шаровой молнии, — тихо в тон ему пояснил Миттенмайер. — Она в окно влетела, крупная очень.

Райнхард с удивлением цокнул языком:

— Силён… От меня набрался таких повадок, что ли?

— А ну, сгинь, нечистая сила! — со свирепостью разъярённого зверёныша прорычал тем временем Эмиль и снова замахнулся с таким расчётом, чтоб выкинуть ударом огненный шар в окно. — Летает тут всякое без спроса!

Однако выполнить своё намерение он не успел — шар быстро и аккуратно отстранился в сторону почти на полметра, будто управляемый, и мгновенно увеличился в размерах, принимая форму человеческого силуэта. Это было слишком даже для Эмиля, и он застыл на месте, заворожённый странной картиной. Силуэт тем временем, быстро меняя очертания, сильно потускнел, превращаясь в тёмное подобие статуи, и застыл, переливаясь множеством разноцветных искр, в форме высокого коренастого мужчины, чьи очертания показались странно знакомыми всем присутствующим.

— Полегче, мальчишка, — раздался шипящий свист, очень напоминающий низкий мужской голос, — размахался тут. Мне остаётся только позавидовать.

— А чего ты такой наглый? — мигом опомнился тот, гордо подбоченясь. — Кто будешь-то, быстро отвечай!

Гость явно замялся, не очень довольный таким бесцеремонным обращением. Тем временем Кисслинг побледнел так, что это стало заметно даже при неверном свете фонариков. Молнии отчего-то прекратили сверкать, но этого никто не заметил, а охранники, толпой вбежавшие внутрь на крик Хильды, тоже застыли на месте, разинув рты.

— Это же… — с ужасом прошептал Киссслинг. — Кайзер Рудольф Гольденбаум...

Фигура заметно посветлела, потихоньку превращаясь в неплохое голографическое изображение того, чьё имя было названо, только колыхаемое то и дело, будто от помех через этак девятьсот световых лет, и всё испрещрённое сеткой змеящихся тонких молний всех цветов радуги, но с преобладанием белесого оттенка спектра звёзд В5. Кайзер выглядел на свои 30 — не больше, и предстал в своём каноническом белом мундире, полностью потеряв сходство со статуями, которые так ненавидел юный Райнхард, оставшийся без сестры. Это был сильно уставший и чем-то раздосадованный человек — но единственный взгляд, которым он окинул всё помещение разом, сразу выдавал бывалого воина, уже оценившего обстановку полностью. Снова послышалось электрическое шипение, запах озона чуть усилился, и стало видно, что губы гостя зашевелились.

— Ну, здравствуй, император Райнхард, — густой и низкий голос раскатился от пола до потолка, — пришла пора наконец поговорить без намёков. Хорошая у тебя свита, честно говоря, сразу узнала. Да и сам ты ничего, надо сказать.

За время, пока это прозвучало, Эмиль успел от ужаса чуть присесть на согнувшихся ногах, но поспешно выпрямился, как ни в чём ни бывало, охранники кто принять боевую стойку, кто выхватить оружие, а Кисслинг — навести на гостя блок связи с включённой записью происходящего. Хильду затрясло мелкой дрожью, а Миттенмайер свободной рукой закрыл сюзерена полой плаща. Райнхард, странным образом увидев гостя в том же обличье, что и остальные, несмотря на окружавший его мрак, сделал движение, чтоб приподняться и сесть на постели — Хильда и Миттенмайер молча помогли ему это сделать, и он вежливым кивком поблагодарил их.

— И чего ради тогда явился сюда ты, дерзающий называться этим именем? — с церемонным высокомерием проговорил Райнхард, открыв невидящие глаза. — Я не звал тебя и видеть вроде не желал.

Призрак — или скорее плотный кусок различных полевых структур — с некоторым неудовольствием мотнул головой:

— Ну, сейчас тебе не до меня, конечно, а в юности ты костерил меня достаточно, коллега, — не то по лицу, не то по его изображению обозначился довольно жёсткий оскал, видимо, имитирующий подобие сардонической улыбки. — Однако из всех, кто дерзал болтать по моему адресу конкретику, а не эмоции, только ты оказался способен сделать, что говорил.

Лицо Райнхарда сейчас походило на бледную маску надменности, но в невидящих глазах — Миттенмайер мог поклясться, что это так — запылал знакомый огонь не то мрачного торжества, не то просто сильной злости. Казалось, император был недоволен тем, что вынужден тратить время на то, что не стоило его внимания.

— Почём я знаю, что ты тот, за кого тебя приняли, а? Не всякий слуга тьмы может быть мне интересен.

Собеседник недовольно покачал головой и процедил вполне себе деловито:

— Быть собою — вообще искусство, главное — остаться людьми. Это вовсе не безрассудство, это правильно, чёрт возьми. Мы душой остаёмся прежними, уж такими, какие есть. Безмятежность — удел мятежников, риск — удел сохранивших честь. Или ты не согласен, император?

Райнхард жёстко осклабился — нисколько не взволновавшись при этом.

— И это весь трюк? Тогда с меня достаточно. Исчезни.

Призрак сделал двумя руками размашистый и резкий жест отчаяния, совсем по-человечески и в манере буйного основателя галактического рейха, если припомнить архивные записи...

— Проклятье, Райнхард, сегодня единственный шанс поговорить, я таскался пятьсот лет по своей империи, дожидаясь, пока ты наконец появишься, я восемнадцать лет носился следом за тобой, пытаясь хоть что-то тебе подсказать, я воспользовался той неразберихой, что началась после твоего прощания с Кирхайсом — и всё только затем, чтоб ты отказался разговаривать? Проклятье, я не могу допустить, чтоб республика прикончила и тебя — отодвинь же свои амбиции и хотя бы выслушай! — всё выглядело так, будто собеседник и впрямь ощущает сильную горечь.

Молодой император внешне беззаботно пожал плечами — без плаща и мундира у него это выглядело тоже величественно.

— Ну и что такого важного я должен услышать? Даже будь ты тем, за кого себя выдаёшь — моё отношение к нему он знает, да только какая ему от того польза?

Призрак эмоциональным жестом хлопнул себя ладонью по лбу, будто человек, заметивший то, что раньше не видел.

— Ну да, я бы его месте вёл себя также, — прошипел он гораздо тише, так человек бормочет вполголоса себе под нос, — да ещё и не в одиночестве. Всё же приятно видеть преемника намного лучше себя, однако, — он сделал пару шагов ближе и продолжил столь серьёзно, что уже никто не сомневался в легитимности говорящего. — Райнхард, я действительно знаю, о чём говорю. Вспомни как вы с Кирхайсом убежали от чужой охраны и спрятались неподалёку от моей статуи. Ты тогда ещё выстрелил в небо, а потом позвал Кирхайса за собой, ты ж это помнишь, хоть никому и не расскажешь никогда! Это я потом подсунул тебе дубину на тротуар, которой ты огрел насильника в ваше следующее ночное путешествие — проверял, сколько у тебя разницы между словом и делом. А ещё кто-то, контуженный взрывом от трости Лупстрока, тут же распил со своим другом вина за то, что картина с моим ростовым портретом сгорела — помнишь эту мелочь? Ты меня немало порадовал — я ведь уже заждался такого, как ты!

Молодой император ничем не выдал своих чувств и спокойно произнёс:

— Я ничего этого не отрицаю. Можно было также добавить к этим эпизодам, что я говорил по адресу Рудольфа. Или эти слова тоже были приятны адресату?

Собеседник столь же спокойно пожал плечами в ответ.

— Разумеется. Особенно когда ещё оказались подкреплены делом — так и ещё раз порадовали. Ты ведь очень хотел отличаться от меня, верно? Но тебе досталось вовсе не то, с чем пришлось возиться мне, слава Единому Богу-Творцу! Однако тебе ничуть не легче придётся, и за тебя это никто не сделает. Коль скоро тебе не плевать то, что завоёвано, и тебе ценны твои люди. Планета, с которой ты ждёшь гостей, о которых тебе сообщил Кирхайс, называется Новая Оптина, она находится вот здесь, — с этими словами призрак бросил на край постели некий документ, — Миттенмайер, подберите, в ближайшее время будет не до изучения всего этого, тут случится землетрясение свыше десяти баллов по Рихтеру, так что самое время императрице вспомнить совет Оберштайна отвезти семью и ставку на курорт в горах, который был рекомендован им лично. Если, конечно, её не устраивает перспектива похоронить под обломками этого проклятого дома не только себя, мужа и сына, но и будущее всей державы.

— Я так понял, это не главный сюрприз? — по-прежнему спокойно проговорил Райнхард, не шевелясь. — В любом случае тебе придётся объясниться подробнее. Почему про эту планету нет никаких данных?

— Потому что я предпринял все меры, чтоб их не было. Слишком опасно в век нынешних технологий оставлять на виду последнюю святыню — оттого я и спрятал жителей планеты до времени хорошенько. Благодаря их наличию моя империя ещё держалась — потому что её территория была освящена. А на Новых Землях как царил сатана, так и продолжает — сам же заметил, что таешь как снег во владениях республики. Конечно, ты хорошо придумал со столицей на Феззане — ничуть не плохо, как и с назначением Ройенталя, но именно этого фактора не учёл. Если Хайнессен — сгусток настоящей злобы, то Феззан — оплот равнодушия, Райнхард. Ну, умер бы ты окончательно, а на похоронах бы шарахнуло, стерев с поверхности планеты всех и вся, и радостные феззанцы плясали бы через три дня на обломках собственных домов от того, что им выпало счастье лицезреть кончину династии Лоэнграммов.

— Землетрясение искусственное? — отрывисто бросил Миттенмаейр.

Призрак величественно кивнул головой в знак согласия — сейчас он полностью был похож на живого военачальника в деле, кабы не сетка из искр, медленно плавающая по его фигуре.

— Слуги сатаны всегда изобретательны. Это — подарочек оставшихся симпатизантов Рубинского, исполняют же остатки культа Земли из тех, кто якобы вышел из организации накануне её разгрома людьми Ферье. Зато оцените размер пиар-кампании среди суеверов — сколько баек можно выдумать про молодого императора, сколько грязи вылить, я-то начинал с трепыхания в такой гнили, что вам всем и не снилась даже. Уж поверьте, выбирать мне зачастую не приходилось вовсе — и ваше приключение с Лихтенладе просто безделица, право.

— Но как феззанцы могут пойти на это всего лишь из чистого желания ради забавы очернить императора — ведь погибнут их соотечественники, неизбежно? — с немалым удивлением спросила Хильда. — Да и какая грязь может пристать к его имени — всем известно, что ...

— Сударыня, — снисходительным тоном перебил её ночной гость, — Вы слыхали известную поговорку феззанцев — "если продаёшь отца и мать, не продешеви"? Подумайте о условиях и менталитете, который мог её породить. Феззанцы никогда не будут любить никого, сколько бы добра им не делали. Да одного Эмиля на службе у Вашего мужа хватит, чтоб сочинить пасквиль о венценосном педофиле, и самое поганое, что найдётся масса желающих таскаться с подобной грязью — это пример на поверхности, так сказать. Когда на Новых Землях поймут окончательно, что император Райнхард — это вовсе не странное недоразумение, которое легко устраняется весёлыми партизанами вроде остатков армии Союза и симпатизантами идей адмирала Яна, тут-то и начнётся самое жёсткое — курс на тотальное истребление, а правил они не признают никаких. Я мог себе позволить казнить двадцать тысяч дураков, чтоб не смели больше трогать моих людей — у династии Лоэнграммов такой свободы не имеется, увы. Но уж её-то никто щадить не будет, учтите.

— Я… думал об этом после гибели Кирхайса, — упавшим голосом очень медленно проговорил Райнхард. — У меня было желание просто прикончить всех, кто попал в плен, помню, он всплывало...

— Между прочим, тут стыдиться нечего, — быстро вставил призрак очень серьёзным тоном, — это вполне нормальная реакция на боль. Вспомни ещё, как тебя ломало до и после гибели Яна — и доставалось ведь твоим же самым верным людям. Или ещё, разве просто так погиб Сивельберг? Нельзя без защиты браться за опасные дела — вот мне как раз было в этом проще, но и меня не на всё хватило. Да, я сделал касту аристократов в самом грубом виде — а ничего другого вылепить из тогдашнего материала было невозможно, иначе бы система рухнула к чертям. Сюда же положение о семьях и друзьях провинившихся — это сейчас оно дико и безобразно выглядит, а для той публики, что досталась мне, это было единственное, что она понимала. И не надо думать, что мне всё это нравилось делать, Райнхард!

Молодой император прикрыл глаза — но так, что было понятно, что в нём закипает гнев.

— Да уж, стоит тебя покритиковать — так сразу в тебя же и превратишься… Помню я этот случай в грозу на Одине, когда мне сообщили про террористов с Феззана… И ещё одну грозу там хорошо помню...

Призрак добродушно улыбнулся — это выглядело столь же неожиданно, сколь и удивительно, Хильда отметила про себя, что основатель рейха на всех канонических изображениях суров и серьёзен — и подчёркнуто озорным жестом погладил себя ладонью по волосам:

— Хоть ты грозу и не любишь, а это самый удобный способ обдумать дела в две головы, верно? И самый лучший метод воздействия на остальных — не то станешь слишком предсказуем и закиснешь — впрочем, это ты понял уже и сам. В качестве благодарности за то, что ты уже сделал для моего детища, позволь тебе ещё кое-что сообщить — дабы ты наконец перестал считать себя виновным в гибели Кирхайса. Тебя не удивляло случайно то, что ни один из его подчинённых хорошо не кончил, даже Лютц, вместо которого выжил Мюллер, а все кинулись воевать на стороне заболевшего Ройенталя? Им всем нужен был кумир-символ, а не живой человек. Сам-то Кирхайс справился с этой болячкой, хоть и заплатил за это жизнью, а они не смогли, затаив злобу, которую вместо тебя принял на себя Оберштайн. И между тем они действительно планировали поменять тебя на Кирхайса — разумеется, нисколько не интересуясь его мнением на этот счёт. Те же, кто внушил им подобные мысли, предусмотрели всё — вплоть до легко разыгрываемого сценария его убийства, в котором очень достоверно уличили бы тебя. Вот что случилось бы, будь ты или корона прокляты. А галактика так и завязла бы в нескончаемых войнах, пока не взлетел бы президент Трюнихт, полностью лояльный к культу Земли, который спокойно практикует не просто похищение людей с целью многолетних издевательств над ними, так что даже то, что вы видали в тюрьме, когда выручали друга — детский лепет, но и открытых человеческих жертвоприношений. Вот вся эта безобразная возня, на досуге ознакомитесь, — он извлек из кармана целую пачку каких-то бумаг и дежурным жестом бросил так же на край постели. — Ты дважды спас Галактику ещё до того, как взял корону, Райнхард, и не будь тебя, вспыхнул бы не один Вестерленд, а неведомо сколько! Или ты забыл, что подобным оружием пользовался также Ян Вэньли, правда, без особого успеха, потому что воевал с тобой?

Это было слишком сильно для всех присутствующих — каждый почувствовал, что онемел на некоторое время, а Райнхард, заметив, что образ собеседника стоит перед его глазами вне слепоты, позволил себе уронить голову на грудь.

— Ничем ты мне не помог, хотя, возможно, пытался, — тихо проговорил он бесцветным голосом. — По всему выходит, что я — причина смерти Кирхайса, а Вестерленд я проворонил, хотя мог вмешаться. Документы я после проверю.

Призрак задумчиво покачал головой и воззрился на собеседника чересчур внимательно, будто хотел увидеть что-то ещё, чего не заметил раньше.

— Что ж, юноша, тебе оно простительно — опыта у тебя действительно ещё маловато, а не всякий к твоим годам останется столь чист. Однако есть вещи, которые люди решают сами за себя — ты здесь ни при чём, как ни крутись. Оберштайн тебе уже это доказал на себе, а точно также думали и Кирхайс, и Лютц, и Штайнметц, и Фаренхайт. И ещё куча народа, заметим — они знали, на что идут, и ты не мог им этого запретить при всём своём желании, которое, как видишь, решает далеко не всё в мире. А основное свойство этого мира таково, что каждый в нём получает, что сам на деле хочет — и это вовсе не иллюзия. Где у тебя гарантии, что ты бы УСПЕЛ вмешаться и спасти Вестерленд? Молчишь? Правильно делаешь, потому что их у тебя нет, только амбиции — раз. Предположим даже, что удалось перехватить атаку — и кто поверит, что герцог сам их навёл на своих подданных? А твоя репутация ни к чёрту — ибо клевещешь на врага, два, и к мятежным аристократам убегают уже сами вестерлендские и куча колеблющихся — три. Тут и всем вам крышка, даже если бы и победили — то такой ценой, что Лихтенладе на законных основаниях казнит уже вас всех, якобы превысивших свои полномочия и допустивших столько потерь среди гражданских. И воевать с республикой некому — а у них есть хитрюга Ян, который, повторяю, в средствах не стесняется, когда на него жмёт Трюнихт. Вы тут все восторгались его военным гением, не понимая вовсе, что это просто марионетка сил тьмы! Вся его позиция — не мы такие, жизнь такая, логика панельной шлюхи, родной матери демократии! Понятия чести для республиканца не существует в принципе — ну отчего ж это так трудно стало уяснить-то? Он всегда скажет, что обстоятельства были выше его — вот чем ты от него отличаешься, Райнхард!

Молодой император медленно поднял голову и открыл невидящие глаза.

— Звучит складно, но мне пока трудно с этим сразу согласиться. Это ведь ещё не всё, с чем ты пожаловал?

Кайзер Рудольф кивнул в ответ медленно и величественно, затем запустил пальцы правой руки себе за ворот, достал оттуда крупный серебряный кулон на массивной цепи и протянул его на ладони собеседнику:

— Это тебе велел передать Кирхайс — а я только рад выполнить такое поручение, просто возьми сейчас, а разглядишь позже. И кое-что на словах...

Райнхард молча кивнул, и Миттенмайер тут же осторожно взял его под плечо, поддерживая. Молодой император не торопясь протянул свою ладонь к приблизившемуся собеседнику и взял украшенную некими символами вещицу, не заметив даже, что тут же прошёлся по ним пальцами, как инстинктивно делают слепые со всеми предметами...

— Говори, — спокойно приказал он, сжав подарок в кулаке.

— Ещё на малое время свет есть с вами, ходите, пока есть свет, чтобы тьма не объяла вас, а ходящий во тьме не знает, куда идёт, — церемонно сказал Рудольф. — Новая Оптина, Райнхард, всё будет вовремя и как надо, и жалеть не о чем. Действуй, как решил — уже пора, — и огромная фигура кайзера склонилась в почтительном поклоне.

Лоэнграмм-старший озадаченно покачал головой.

— Что ж, быть по сему. Благодарю за службу.

Его собеседник не спеша выпрямился и вскинул руку в прощальном салюте:

— Это тебе спасибо, Райнхард, теперь я не жалею, что у меня не получилось сделать сына. Господь управил всё гораздо лучше, чем я хотел, и даже дал нам возможность повидаться.

— Мы больше не увидимся? — быстро спросил молодой император, подняв голову выше.

Лицо старшего императора озарила очень тёплая улыбка:

— Грозы случаются реже, чем ясное небо, но они не так уж и редки, — и он весело подмигнул при этом.

— Тогда уже и мне не жаль, что я — худший вид безотцовщины для всех остальных, — улыбнулся вдруг Райнхард. — Я постараюсь, насколько у меня хватит сил.

— Господь не даёт испытаний свыше, чем сможешь вынести, так что не робей, — послышалось уже намного тише, и фигура основателя рейха сначала сменилась неким фейерверком белых искр, а затем и они бесследно растаяли.