Сумбурные мысли похмелья

I.

Пыль со стекла стирая, пишет скука

за цифрой цифру — дням моим учёт.

В расчётах сложных ставит точки муха;

злит тупостью, жужжаньем режет ухо,

набьёт дробей и будто не при чём.

Подняться и убить — пока непруха,

мне тяжело, пусть поживёт ещё.

Поёт свой реквием хандра-старуха,

хоть не имеет голоса и слуха...

И бабочки садятся на плечо.

Как сухо на душе, как в горле сухо,

грусть тихо в сердце — нырк, и ни гугу,

и чудится повсюду мне разруха.

Дерутся зайцы, не жалея пуха,

следов не оставляя на снегу.

Хандру-старуху мне ль не пересилить?

Аллюром мои мысли— скакуны

по строчкам, как по рёбрам — свет чернилить.

Вот мне б сильней извилину извилить

и наплодить бы мыслей табуны.

*

Но ведьма щедро давит антрацит

на личность, на мою. Я ж айболитом,

когда не режет он аппендицит,

душевный ощущаю дефицит;

и телом, как аквариум разбитый:

Скриплю зубами, мну суставы в скрутки,

пью — не напьюсь, тошнит, да всё не рвёт;

мне плохо, я смешон вторые сутки,

как плохо без спирали проститутке,

как Тимати смешон, когда поёт.

Мне не резон — лечь, умереть на месте,

не все долги простил ещё друзьям.

Пока смысл здравый временно в отъезде,

то в этой жизни, как в сыром подъезде —

и ждать противно, и уйти нельзя.

Заноза сам и сам себе я рана.

Кусать свой хвост — не столь уж тяжкий крест.

Для череды соблазнов и обманов

искать места я в этой жизни не устану,

да и в последующих вряд ли надоест.

II.

Я не сторонник правильных решений,

не друг начальников с отеческим лицом,

не признаю нахальных подношений

и лживых панибратских отношений;

честнее быть открытым подлецом.

Противна мне работа за "спасибо",

я не помощник доброй воли дел,

и чтобы дело нужное осилить,

всегда быть должен выбор — либо-либо,

чтоб сам, до спазма в горле, захотел.

Я наизусть знать не желаю КЗОТы

и совмещать рубли к числу потерь.

Мой сушат быт чиновничьи мокроты.

Мне выйти хочется из мира идиотов

и громко за собой захлопнуть дверь.

*

И никакая сила на планете

не вгонит под ружьё меня и в строй.

Притворства пусть защёлкнулись браслеты,

добра висок на дуле пистолета,

на мине лжи рассудок стал хромой.

*

Но всё хандра поёт — тем достаёт.

А время убегает, не воротишь.

Проблемы изощрённо создаёт,

мне схему моей жизни выдаёт:

"По ней деньки свои ты укоротишь".

Подозреваю — аферистка врёт.

Порвал листок — судьбы своей не знаю.

Вот грымза прицепилась! Во даёт!!

Назло ей буду жить наоборот:

где должно обрести — там потеряю.

Уставы ненавижу, расписания,

все графики, всех правил рамок створ.

Ведь по программе жизнь — лишь увядание.

С хандрой вступаю я в соревнование.

Анархия души — характеру простор!

Я от хандры уж не пытаюсь скрыться,

всегда найду того, кто мне нальёт.

Нехитрое занятие — напиться;

и быть тому, чему дано случиться,

а бережёных Отче бережёт.

Эй, ты! Услышь меня, хандра-засада!

Тебе скажу отчётливо и в слух —

не досаждает мне твоя досада,

монетка приземлится как мне надо,

пришли хоть тыщу бабочек и мух.

III.

— Так наливай мне стопку, кореш старый!

Пусть будет мне сегодня хорошо,

пусть буду я довольный и усталый,

пусть радость распознаю в доле малой

и до утра к семье чтоб не ушёл.

Напьюсь, забудусь и про всё забуду,

быть может телом, но не духом упаду;

и потеряю я в себе Иуду,

сопливых мыслей излечу простуду

и замыслов гнильё предам суду.

Афина посетит меня, Паллада.

Придёт, в окошко стукнет Дед Мороз.

Никто не скажет, мол, так жить не надо;

а для меня и то — уже награда.

Тем счастлив я до рвоты и до слёз.

— Так наливай мне стопку, кореш верный! —

мозги кипят, душа тельняшку рвёт.

— С тобой, бывает, мы теряем меру,

не утопить бы в этой стопке веру,

не прозевать бы нужный поворот.

*

В мечтах — Геракл, наяву — бессилен.

На белый свет забил я сто гвоздeй.

Ночь напролёт мы с корешем попили,

по-братски "братскую могилу" поделили

и до утра хватило сухарей.

Явь — пьяный бред, сны — вовсе ахинея:

машу копьём пред носом дурачья...

Напился. Чувств открылась диарея:

неважно с кем я и неважно где я,

сейчас любая для меня — ничья.

*

Закрыл глаза и мир перевернулся;

нирваны рекрут я треть сотни зим.

Но вывод сделать, трезво оглянуться,

каркаса веры, веруя коснуться,

я не могу, мой рок, как первый блин.

IV.

Друг, вроде, человек был человеку,

товарищ был надёжный, кровный брат.

Но кто-то крикнул: "Всех на лесосеку!"

В кисельных берегах нарыли штреков,

в молочных реках — жиденький обрат.

Друг другу быть волками нынче модно.

Мы Божий потеряли оберег.

Всё чаще тело от души свободно.

Кротом, улиткой, крысой, кем угодно

теперь стал человеку человек.

Противно среди сытых и довольных,

гранатой хамства вера когда в клочья.

Кто к кассе опоздал — в рабов невольных,

недобежавших — всех на хлеб и воду,

и в венах холодец — кровь наша волчья.

*

Я победить желаю пустоту.

Боюсь, если любовь проходит мимо.

Мне б обойти неверность за версту,

свою увидеть ясно красоту,

не в зеркало смотрясь, в глаза любимой.

Я жажду светлых чувств в огромных дозах,

чтоб кровь была свежа и горяча,

чтоб перестал быть сам себе занозой,

в окне не видеть Дедушку Мороза

и бабочек не смахивать с плеча.

— — -