Кровь красная. Вода мокрая

Одиннадцать лет без недели. С вечера собран ранец.

Ты проверяешь: кровь — красна, если пораниться.

Кости, наверное, белые. Белки и зубы — так точно.

И с этой отчаянной мыслью тебя усыпляет ночь.

Утром ты чистишь зубы, добела трёшь их щёткой.

Плещешь водой (мокрая) на слишком смуглые щёки.

Слишком смуглые руки. Слишком тёмные пальцы.

Но кровь-то, кровь же не врёт! Краснеет, если пораниться!

Новое знание жжётся, свербит безумолчным зуммером.

Они хотят, чтоб ты не был. Они хотят, чтоб ты умер.

Разве руки и пальцы человека делают зверем?

С этой отчаянной мыслью ты выходишь за дверь.

Тебе пятнадцать, девятый. Косички, веснушки, кеды.

Вчера ты плакала в голос над глупыми детскими бедами.

Любовь не делает старше — спину сгибает вина.

Оказывается, так важно, в кого ты вдруг влюблена!

Прощают девчонкам и гопника, и дурака, и убийцу,

но горе, если случилось в другую девчонку влюбиться.

Как непрочна на поверку родительская любовь,

как иллюзорна дружба, товарищество — тем более...

Словечки, жесты и шуточки (что смешного в насилии?!):

теперь до конца десятого тебе терпеть и сносить их.

Они только дразнятся, правда? Они ничего не сделают!

Но ты уже привыкаешь к желанию, чтоб тебя не было.

Тебе тридцать семь. Или сорок. Немного за шестьдесят.

Не тронешь мухи. А может, ничто для тебя не свято.

Тёмные руки. Белые. Котики. Дочь. Одна.

Карьера была успешна. Не поднялась со дна.

Утром — вафли и кофе. Не любишь смотреть сериалы.

Рыбачишь. Готовишь. Гуляешь. Устраиваешь скандалы.

Никто не помнит. Раз в год сотни людей тебя чествуют.

Ты любой. Ты любая. Просто кем-то вычеркнут из человечества.

Как бы много ни было «кого-то», как ни било бы это по жизни,

для тебя есть особая заповедь, эта заповедь: не расскажи.

Не страх свой, не мысль, а знание, безыскусно и немо:

Кровь красная.

Вода мокрая.

Чтоб ты умер.

Чтоб тебя не было.