Театр

Под покровом темноты, толпились несколько людей за занавесом в ожидании первого акта. В зале царила кромешная тьма, но тусклое мерцание боковых ламп на сцене позволяло разглядеть расплывчатые силуэты. Они шептались между собой. Каждую ночь — одна и та же пьеса. Театр, в котором каждый знает свою роль, но никто — зачем она ему досталась. Сиденья пропитались пылью, на них никто не сидел, спектакля никто не ждал. Звуки шагов, скрип кресел, шорох одежды — кто-то пробежал. Час Быка наступал, время приближалось к часу ночи. Доносились первые отголоски тревоги. Первым подал голос Молчаливый Хор, чья роль открывала пьесу. Он стоял на краю сцены, скрываясь от взгляда Бунтаря, наблюдавшего из Кулис.

Тонким, почти невесомым голосом — будто эхо издалека, он запел:

(Молчаливый Хор, жестами и движением)

Мы ходим в круге, как стрелки без циферблата,

Меняем костюмы, не зная ни слов, ни акта.

Кто мы такие? — забыто. Кем были? — сокрыто.

На сцене — игра. А в кулуарах — молитва.

На сцене не вспыхнул мягкий свет френелей. Не заиграла музыка. Молчаливый Хор пел в одиночестве, рассказывая постановку для тех, кто ещё не ушёл.

Актёры разыгрывали древний сюжет о великом существе, которое принесло людям Свет, но люди испугались и ослепли. И тогда Солнцеподобный отказался от Света, стал Пустотой и ушёл, оставив им только отражение себя — в виде сценария. Дирижёр, стоящий посреди зала, которым являлся Актёр Провокатор, заговорил следующим:

(Актёр Провокатор, констатирует)

Он принёс нам свет — и мы его испугались.

Он дал нам правду — и мы её переписали.

Он отдал нам себя — и мы сделали из него пьесу.

(Молчаливый Хор, голоса без рта)

Не потому что мы злы.

Не потому что не поняли.

А потому что поняли слишком ясно.

Незаметно, словно вырос из тени, в партере появился Идеальный Зритель. Он всегда один, всегда в первом ряду. Он никогда не хлопает, только дышит, улавливая ритм каждой фразы, каждого фальшивого полутона. Он не осуждает. Но если они ошибаются, если игра мертва, если ложь звучит громче правды — он просто уходит.

В этот миг, появился Псевдо-Глубокий Персонаж, играющий роль Солнцеподобного. Краска его белого грима потрескалась, а сверкающие зеркала на его некогда светло-золотом костюме разбились, но его взгляд продолжал излучать любовь и добродетель. Его поза и движения были царственными, несущими уверенность и силу. Он был настолько ярким, что становился тягостным для тех, кто его видел. Его свет слишком велик, чтобы быть понятым, слишком мощный, чтобы быть принят.

(Псевдо-Глубокий Персонаж изображает главного героя манерно кривит лицо)

Когда тьма тлела в мире, поглощённом болью,

И свет был лишь мечтой, скрытой за грозой,

Родился из мрака, подобно рассвету,

Он — Солнцеподобный, стремящийся к свету.

(Молчаливый Хор выходит из теней, его лица не видно — он словно присутствует вне времени. Он говорит голосами издалека, будто отзвук множества забытых зрителей)

Он проходил по залам, где сердца звенели от тишины.

Он входил в комнаты — и стены становились честными.

Он заглядывал в души — и там начиналась оттепель.

Ведь настоящая боль звучит в пустоте.

Из конца коридора вышел новый актёр — вечно обиженный, но уже закалённый и чёрствый Уязвлённый Глашатай, тот, кто не принял свет. Он шёл медленно, тихо, что его появления никто не заметил.

(Медленно, словно читая древнюю молитву)

Он входил в души — и ничего не просил.

Он не учил, он не правил, он не играл.

Он лишь стоял рядом — и становилось ясно.

Ясно, до боли в глазах, до трещин в голосе.

И его ждали… до первой истины.

(Нарастающе, но не громко — как внутренний надрыв)

Он приносил утешение, как приносят свечу — чтобы рядом не было темно.

Но свет падал на лица — и с них спадали маски.

И каждый, кто его встречал, начинал вспоминать, кто он есть.

А это… страшнее, чем забвение.

Так они отвернулись. Назвали его чужим. Забыли его имя. Сожгли костюмы, в которых он приходил.

Они кричали: «Ты сделал нас уязвимыми!»

(Голоса становятся многоголосьем)

Мы жили — не зная, кто мы.

Мы верили — в то, что удобно.

Мы прятались — за роли, за реплики, за светом рампы.

(Всё гаснет. Остаётся только голос, один, сухой, пустой)

И он стал Пустотой.

Свет вышел из него, как дыхание из тела.

Остался только… Призрак Искренности.

Пустая сцена, в которой мы — всё ещё играем.

Его силуэт растворился. На сцену вышел Призрак Искренности, тот, кто не светит, а позволяет темноте не бояться себя. Он был в непримечательной, тёмной одежде, и существовал так, словно это один тяжёлый вздох или большое разочарование. А перед ним выскочил Бунтарь из Кулис, который с каждым днём портил спектакль всё чаще. У него никогда не было ни сценария, ни собственных реплик. Внезапный треск старого граммофона. Сквозь хрипы и пыль — голос Бунтаря из Кулис. Его слова льются сверху, как проклятье из динамиков, спрятанных в потолке. Он никогда не появляется лично, только звучит.

— Вам не надоело?!

Идеальный Зритель улыбался шире, когда замечал появление Бунтаря из Кулис. Молчаливый Хор недолюбливал его, но считал не менее важной фигурой. Единственный, с кем подружился Бунтарь из Кулис — был Актёр Провокатор, с которым он любил устраивать террор прямо на сцене. С его приходом все замолкли. Призрак Искренности продолжал оставаться тишиной, ведь его больше никто никогда не спросит. Он затаил дыхание, хотя и остался молчалив. Всё теперь висит в паузе, в нерешённости, в открытом кадре без монтажной склейки.

Бунтарь из Кулис с презрением:

— Вам не надоело? Каждую ночь — одна и та же импровизация. Каждая реплика — метастаза истины, которую мы не вылечили, а узаконили. Вы ищете смысл в пьесе, которая пишется страхом. Актёры, зрители, хор — все вы забыли, зачем пришли.

(Молчаливый Хор, затаённо и осуждающе)

Значит… он вернулся.

Не Призрак Искренности —

А Бунтарь из Кулис. Тот, кто ненавидит, когда спектакль живёт.

Тот, кто говорит: «Сцена — клетка, не алтарь».

Он хочет нас вырезать — чтобы остались только следы, только фантомы.

Актёр Провокатор — резко, почти с радостью:

— Плевать. Пусть режет. Я всё равно не играл по его правилам. Я родился в забытом абзаце! Меня сшили из реплик, которые вы вычеркнули! Я — ошибка, я — отсебятина, Я — единственный, кто здесь живой!

(Идеальный Зритель встаёт. Впервые. Он хлопает. Один раз)

(Молчаливый Хор, дрожащим голосом, в первый раз звучит живым)

Спектакль продолжается.

Промчался резкий ветер, и с его дуновением погасли последние свечи, являвшиеся освящением старого театра. А с ним, послышалась громкая серия разных звуков. Когда Уязвлённый Глашатай решил удержать последний источник света. Он чиркнул спичкой и зажёг ряд свечей с обеих сторон сцены. Но пламя оказалось слишком тусклым. Оно не прогнало тьму — оно только обозначило её, нарисовало контуры, осветило то, что лучше бы оставалось в тени. Уязвлённый Глашатай, глядел на дрожащие огоньки. С потолка осыпалась штукатурка. Сцена покрылась трещинами. Но никто не сбежал. Потому что в этой пьесе не было дверей.

Стало ясным, что Бунтарь из Кулис отказался от костюма, разорвал тёмно-синий занавес, вытащил труп Режиссёра с чердака и оставил его в центре подмостки.

— Я давно мёртв. Мой голос — фонограмма, зацикленная запись. А сцена — это поле.

Псевдо-Глубокий Персонаж пытался удержать форму, продолжая говорить метафорами, но на фоне сырого, живого крика Бунтаря его блеск померкнул. И вдруг он вспомнил, что был когда-то другим. Он размазал грим ладонью по своему лицу и ушёл.

Молчаливый Хор заговорил, его голос стал единым, без рифмы, без ритма. Просто рассказ о себе. О себе. О том, что им никто никогда не давал слов. Что их учили быть фоном, эхом, атмосферой.

Актёр Провокатор захохотал. Он наконец увидел что всё рушится — как он мечтал. Но он понял, что и он не свободен — он застрял в противостоянии, в своей роли разрушителя. И когда всё исчезнет — исчезнет и он. Он понял это последним. И усмехнулся. Горько.

И только Призрак Искренности, истекающий тишиной, смотрит в зал. Он не скажет ничего. Потому что самое главное — никогда не скажешь словами.

(Роль без Имени возвращает всех на прежние позиции)

Теперь — вторая часть. Та, что начинается, когда свет погас.