Святой нашего времени

Ну Ирина Сергеевна даёт! Всегда отличалась креативностью, как это сейчас называется (а по-моему, просто выпендрёжностью), но сегодня превзошла сама себя. Заняла пустой урок и на целых полтора часа дала нам сочинение на тему — ни больше ни меньше — «Святой нашего времени». Это в светской школе в начале двадцать первого века, вы вдумайтесь! Говорит, мы по истории как раз проходим времена Сергия Радонежского и Димитрия Донского, вот и должны подумать, а чем святой нашего времени отличался бы от них. Или какими были бы они, если бы жили не в тёмном средневековье Руси, а сейчас, в век прогресса. В-общем, как пояснила сама Ирина Сергеевна, тему мы вольны трактовать как нам нравится. Главное, раскрыть этот образ — святой нашего времени.

Вообще-то, по правде сказать, я очень плохо представляю себе, каким должен быть святой в принципе. Но те, о ком мы читали в учебниках по истории, меня не очень-то вдохновляют: слишком хрестоматийные. Но ведь это автор учебника пишет, а кто их знает, какими они были на самом деле… Попытаюсь на секунду прикрыть глаза и представить.

Вот, как я начну: «Пожалуй, представляя себе святого нашего времени, прежде всего нужно избегать двух противоположных друг другу крайностей: с одной стороны, не делать из святого супергероя, который на голову выше остальных во всех возможных смыслах этого слова и может побеждать врагов силой мысли и сокрушать горы одним взглядом; с другой — отойти от представления о святом как о набившем оскомину Божьем одуванчике. Алёша Карамазов — не святой, да и не нашего времени. Не знаю, может, Достоевский считал иначе, но мы здесь не о Фёдоре Михайловиче рассуждаем и не о его взгляде на проблему».

Эк я загнул! Но что-то, кажется, в этом есть. Во всяком случае, мысль довольно-таки хороша. Бэтмен или Дарт Вейдер на роль святого годятся так же, как я — на роль папы Римского. А одуванчики в наше время считаются больными, а не святыми. Святые, конечно, тоже не такие, как все, но всё-таки, вроде бы, не больные на голову, даже если и со странностями.

Что дальше? Вот мы определили, каким этот пресловутый святой нашего времени быть не должен. Теперь нужно подумать о том, каким же он, всё-таки, должен быть. Учитывая все мои невеликие знания о том, какими бывают святые (знания, уверен, во многом стереотипные, но извините уж, других нет), в голову приходит только одно качество современного святого. Так и запишем:

«Современный святой, на мой взгляд, прежде всего, должен быть прост. Это совсем не то же, что одуванчик. Одуванчик — это наивный забитый дебильчик, то, что иногда называют овощем. А простой — это… ну как объяснить?.. Сознательно не нуждающийся в навороченных айфонах, последней модели «Бентли» и поездке летом на Канары. А ещё — чётко отличающий добро от зла и не боящийся так прямо и называть их своими именами. Попробуй современному человеку сказать в лицо, что он творит что-то противозаконное или (раз уж мы говорим о святых, применим церковный термин) греховное. Да в морду получишь сразу — и всё! Извините за вульгарность. А святой — он может. Не потому что не получит в морду, а потому что не боится получить».

Ого! Не ожидал даже от себя таких мыслей! Но это, наверное, потому, что никогда раньше не задумывался на эту тему. А вот Ирина Сергеевна заставила задуматься — и как попёрло-то! Считай, под диктовку!

«Из всего вышесказанного, — тьфу, дурацкое слово какое! С первой попытки ни за что правильно не напишешь! Но лучше оставить: Ирина Сергеевна такие словечки просто обожает! — Вытекает второе качество современного (да и не только) святого: при всей своей простоте он должен твёрдо стоять за то, что считает истиной. За то самое, за что не боится получить оплеуху, а если надо, и отдать жизнь, как показывают нам гонения на христиан в первые века нашей эры, до которых мы как раз дошли по древней истории. Это, конечно, крайность, но повторюсь, история показывает, что и так бывает».

Два раза «показывает» на коротком отрезке текста. Оно, в общем-то, ничего, но придерётся ведь. Хм-м… исправим в последнем предложении «п» на «д». Ну-ка? «… но повторюсь, история доказывает, что и так бывает». Отлично! Так лучше. Да и исправление почти незаметно — скруглить верхушку да хвост букве пририсовать.

Конечно, наше современное общество таких не примет и не оценит. Сочтут упёртыми твердолобыми фанатиками, а то и теми же дебилами. Так и напишем, только сформулируем помягче. Но как раз отсюда — через две-три строчки, с красной строки — выйдет ещё одно качество современного святого: глухота к нападкам в его адрес. Чем это не та самая «одуванчиковость»? Отсутствием наивности. Повторюсь ещё раз, одуванчик наивен. А этот слышит и понимает, что некоторые люди его откровенно презирают, и даже прекрасно отдаёт себе отчёт, за что, но… и не мстит, и не может иначе. Не мстит, потому что прост (а чтобы придумать месть, нужна ума палата и хитрости вагон и маленькая тележка), а не может иначе, потому что, как мы уже выяснили выше, упёрт на своём.

Стройненько одно из другого вытекает! Ирине Сергеевне понравится.

Ну вот, собственно, и всё. А по объёму негусто получается… Что бы ещё добавить? О, точно!

Нравится мне такой человек или нет? Скорее, нет. Смог ли бы я с ним дружить? Вряд ли: не люблю упёртых. И слишком простых не люблю тоже. Не то чтобы мне были прям жизненно необходимы суперкрутые шмотки, айфон 4G или те же заезженные Канары, но я не понимаю, почему нет, если есть возможность. И уж точно не стал бы гордиться тем, что мне всё это не нужно. Ещё мне было бы с этим товарищем трудно потому, что простые всё же немножко глуповаты, хоть это отнюдь и не синонимы. Не то что глуповаты даже, а… недалёкие, вот. Слишком просты, чтобы думать хоть на полшага вперёд. Как там говорится? «Нужно жить сегодняшним днём?». Так вот, а для них нужно жить этой секундой, и всё. Потому что «никогда не знаешь, что будет дальше», «если хочешь насмешить Бога, расскажи Ему о планах на завтра» и прочий философский бред в том же духе. Это, кстати, тоже одно из качеств святого не только в наше, но и в любое время. И тоже оно мне не нравится, потому что напрочь убивает мечту. Обыкновенный человек сидит, бывает, и думает: «Вот кончатся занятия — пойду с Ленкой в кино...», «летом обязательно поеду на Чёрное море». И тут из-за угла выскакивает этот самый святой и начинает зудеть над ухом: «не думай об этом: а вдруг после занятий тебе позвонит мама и срочно потребует домой? А вдруг Ленка тебя давно разлюбила и в кино сегодня пойдёт с Эдиком из девятого «Б»? И про море думать забудь: а вдруг ты в самом конце весны заболеешь, и накроется твоё Чёрное море медным тазом? А что, всякое же может быть!». И вот это уже паранойя — во всём видеть подвох. Конечно, может быть, действительно, всякое, но думать-то лучше о хорошем, а то свихнёшься ещё чего доброго!

Уф-ф… рука бойцов колоть устала… интересно, а Лермонтову в школе давали такие задания? Да вряд ли. Но вот и звонок. Сдать листок Ирине Сергеевне, сложить всё в портфель — и бегом домой.

_____________________________________________________________________

Надька Горбенко. Через проход от меня сидит. Копуша, дура и не ахти какая красавица, но что-то в ней есть, раз мальчишки клеются. А сейчас вот идёт впереди своей дурацкой семенящей походкой, что-то слушает в допотопном плеере и вполголоса подпевает, не боясь показаться сумасшедшей. Нам по пути, только она в первом подъезде живёт, а я в третьем. Может, оно и к лучшему: присмотрю заодно. А то темнеет сейчас, по зиме, рано, а фонари какой-то идиот до сих пор не починит. А над убогими грех смеяться, и обижать их — тоже. Вот и присмотрю, а то мало ли что?

Блин, может, и правда, что мысли материальны? Эти-то тут откуда? Кто-кто, Мишка Короткевич со товарищи. Местный качок и беспредельщик. И компаха такая же. Воспользовались тем, что темно и народ не ходит (кто ж полезет в такую глухомань в такую темень!). Ох! Кажется, заметили Надьку. Что-то посмеиваются между собой. Путь преградили, зубоскальничают. Где мобильник — ментам позвонить?! Почему его нет под рукой, когда так нужно?! Блин, неужели в школе забыл?! Нет, возвращаться сейчас нет времени. И прежде, чем Надька полетит на едва протаявший асфальт… да нет, не прежде, уже полетела. Но хотя бы прежде, чем они успеют содрать с неё что-нибудь, кроме куртки...

— А ну-ка отошли от неё! Быстро!!!

Никогда не думал, что душа может уходить в пятки так быстро — и так буквально.

— Чего? Ты что-то сказал? Пацаны, этот сопляк ещё заступаться вздумал!

— Ну так и всыпать ему! Вы с Лёхой и всыпете, пока мы с Данькой её...

Да-да, то самое поганое слово, которое и повторять не хочется. Господи! Господи, я в Тебя не шибко-то верю, но сейчас мне очень нужно, чтобы Ты был! И желательно здесь!

Больно-то как, ёшеньки! Коленом в живот! На лице даже не снег, а какая-то чача из снежного месива, грязи и воды. Надька! Надька, убегай скорее, дура, чего глазищи выпучила! Ну? Нет-нет, они уже почти не держат, все на меня переключились… К снежной чаче, кажется, добавилась кровь… А ну её! Пять литров целых — чуть-чуть не жалко!

Ещё один удар — на этот раз тот самый, подлый, запретный. Я не уверен — я от боли уже ни в чём не уверен — просто я по резкозти и адскости этой боли догадался. А мысли, оказывается, ещё вполне себе связные… Надька! Уфф, слава Богу, если есть Он — догадалась! Добежала до подъезда и захлопнула за собой дверь с до-мо-фо-ном! Теперь не догоните: подбирать код замучаетесь! А я-то, признаться, и не ожидал, что Надька такая сообразительная.

Притихли чего-то. Шушукаются. И чего, на этом всё? Ну и что же тогда в вас страшного, банда Михи Короткевича?

Ан нет, не всё. Схватили. Руки немеют от цепкости их пальцев. Ткнули лицом в железную дверь, за которой две минуты назад догадалась спрятаться Надька. Небольно, надо сказать, ткнули. Надька… А-а-а-а-а!!! Вот вы как, сволочи?! Нет, не больно почти. Больно было бы, если бы на моём месте была Надька. А так — просто до омерзения противно. Оттого и ору, как слабак. А на самом деле не слабак, просто я один, а их четверо. А-а-а-а-а!!!

А ведь не убьют теперь. Теперь-то как раз нарочно оставят жить, чтобы я уже не выкарабкался из этой мерзости и так и ходил с клеймом из того самого слова, которое в русском языке по сей день считается ругательством, несмотря на всеобщую толерантность. Ну не твари, а?

Что это за звук такой резкий, в голову бьёт? Кажется, сирена… Точно: вот и менты пожаловали! Неужели у Надьки хватило ума вызвать?

— Пацаны, шухер! Копы! Врассыпную!

Напоследок больно хватают за волосы. Тянут со всей силы на себя. В глазах мелькает клочок голубого неба посреди туч. Тоже за волосы толкают голову обратно по направлению к двери. Массивной, металлической. Размах у этого Михи будь здоров! Ещё секунда — и...

____________________________________________________________________

Вы когда-нибудь видели радугу в конце февраля? Да ещё такую яркую, и через всё небо, так, что хочется протянуть руки и взять в охапку хотя бы кусочек? И я нет. Точнее, только один раз. Десять лет назад. Я тогда ещё первый раз была в церкви. Не ходила и не интересовалась этим, но на отпевание Димки Колесова не прийти не могла. Почему? Ну просто потому что не могла. Потому что он бы на моё обязательно пришёл, если бы я отдала свою жизнь вот так.

Из наших была только Ирина Сергеевна. Стыдобень какая! Я думала, она всех соберёт, но может быть, так и правильно: такие вещи насильно не делаются, тут каждый сам для себя решает.

А Димкино сочинение Ирина Сергеевна потом читала вслух перед всем классом. И сказала, что в нём, конечно, много ошибок, и орфографических, и пунктуационных, и даже стилистических немножко, но что своим поступком Дима сам поставил себе твёрдую пятёрку с плюсом. Это она, конечно, хорошо сказала, но вот публичные чтения сочинения устроила всё-таки зря. Хотя бы потому, что Димка забыл перечислить в нём ещё одно качество святого — и современного, и не только. Святой — он не напоказ. В тишине.

А детишкам в воскресной школе, которым я преподаю уже восемь лет, я когда-нибудь обязательно прочту это сочинение целиком. И с постскриптумом, написанным не чернилами на бумаге, а запекшейся кровью на мутном февральском месиве. И не только потому, что «не боится получить оплеуху, а если надо, и отдать жизнь», и не только потому, что вернее не скажешь. А ещё и потому, что святым нашего времени, по-хорошему, может стать каждый из нас.