Сфинкс

На закате так приятно пройтись по горячему песку навстречу бесконечной струящейся от жары линии горизонта…

Нога Рин с чавканьем погрузилась в холодную жижу, между пальцев просочились пиявки и зашевелились, стиснутые искорёженными суставами. Тощие, до колена измазанные в грязи ноги методично поднимались и опускались, высоко поднимая голени; Рин была похожа на старую цаплю, бредущую по рисовому полю — с её костлявыми ногами, щедро увитыми толстыми нитями вен, чёрными от солнца и тяжёлой работы руками, лоснящимся красным носом и маленькими слезящимися глазами цвета сырого угля. На её морщинистой шее, как бородавка, уселся крупный овод, раздувшийся от выпитой крови. Беспощадное Солнце, дарующее жизнь всему сущему в Поднебесной, бесстрастно наблюдало, как сгорбленная старуха высаживает в воду ростки риса и стискивает зубы, когда ломота в изуродованных ревматизмом костях становится невыносимой. Но стоит подумать о горячем песке, ласкающем ступни, знойном воздухе, раскалённом добела нездешнем светиле… Боль отступает.

Мелкие песчинки покалывают кожу, нежную, розовую, и перед глазами бескрайняя пустыня, плавящиеся миражи, оазисы с чистейшей водой, прошедшей через толщу золотого песка, что слепит глаза…

С трудом разогнувшись, старая Рин посмотрела из-под ладони на пустое поле: все уже ушли, и только она, как всегда, работала до заката. Ей некуда торопиться. Полуразваленный дом на сваях неласково встречал свою хозяйку скрипом лестницы из бамбука, сделанной ещё её детьми. Окрашенная всеми оттенками красного вода напомнила Рин клубнику, которую сыновья привозили ей… редко… Она даже почувствовала запах сладкой ягоды и её вкус на языке. А красавки, порхая над зелёным ворсом, шепчутся о чём-то своём, стрекозином, обмакивают лапки в воду… Они так похожи на стеклянные бусы, которые подарил Рин её муж перед свадьбой.

Она стояла неподвижно в стоячей воде, дожидаясь, пока усядется муть. В тишине было слышно, как шлёпнулся в грязь разбухший овод. Вздохнув, Рин нагнулась, зачерпнула пригоршню воды, напилась, остатки плеснула на лицо и медленно поплелась домой.

Сухие подушечки лап увязают в песке, но это даже приятно. Где-то невдалеке ящерица прячется за камень, песок громко шуршит за её гибким хвостом…

Вокруг шуршало и едва слышно плескалось рисовое поле. Рин села на ступеньку, хрустнувшую под её небольшим весом, отцепила присосавшихся пиявок и, с минуту полюбовавшись на свои труды, поднялась в дом. Когда-то он был крепким, в нём жила большая семья. Пусть небогато и не совсем счастливо, но жила, а теперь осталась только старуха, существующая одним лишь ожиданием смерти. Дети разлетелись в поисках лучшей доли, муж умер, когда в очередной раз напился, поколотил жену и детей, и, замахиваясь на них пустой бутылкой, внезапно побагровел, схватился за сердце и упал бездыханным. Нелегко было одной поднимать детей, но ребята росли способными, самостоятельными, они с раннего детства умели зарабатывать себе на жизнь. Тогда вдова Рин подумала, что всё это, может быть, к лучшему…

А сейчас ей только и остаётся сидеть у окна, сложив руки, и вспоминать, что прошлой жизни она была египетской кошкой.

Она прищурилась, отчего кожа сморщилась и легла волнообразными складками вокруг глаз, осторожно спустилась по крутым ступенькам и так же осторожно пошла по воде навстречу закату: ведь кошки не любят мочить лапы.