Саня

6 декабря 2013

…И друзей успокоив, и ближних любя,

Мы на роли героев вводили себя.

(В.С. Высоцкий)

— Тогда… Тогда я буду Юрковским! — Димка встал на кровать, чтобы казаться выше, и теперь грозно смотрел на брата, уперев руки в бока.

— Да какой из тебя Юрковский? — рассмеялся Саня. — Ты у нас Юрой Бородиным будешь!

— Ну почему я Юра?! Я хочу быть Юрковским! Или не буду играть! — мальчишка совсем уже надулся и плюхнулся на мягкий матрац, демонстративно скрестив руки на груди.

— Ладно-ладно! — Саня все еще смеялся, но уже привычно уступал младшему брату. — Так и быть. Тогда я буду Жилиным, идет?

— Идет, — шмыгнул носом Димка и полез собирать подушки от дивана, чтобы построить «Тахмасиб».

***

В детстве мы с братом очень любили читать. Так вышло, потому что я часто болел, а родители все время пропадали на работе. И Саня читал мне книги… Сначала я скучал и быстро засыпал — не понимал просто, но потом начал вслушиваться, а затем и вовсе с головой утопал в пьянящих строчках, так красиво и чисто описывающих чужую жизнь. Пусть придуманную — зато красивую.

Мы читали Стругацких и Гарри Гаррисона, Джека Лондона и Жюля Верна, пиратские саги и путешествия остроухих эльфов… А по любимым книгам мы так часто играли, что уже и не поддается счету, сколько раз дивану в нашей комнате приходилось исполнять роль то космического корабля, то пиратского брига, то северной упряжки.

Я был…

Я всегда был сильным и могучим. И там, в условностях игры, брат всегда сдавался, где надо сдаться, всегда проигрывал, где надо проиграть, и всегда уступал дорогу там, где «великий и неповторимый» Я должен был идти вперед.

Мне до сих пор интересно, почему так? Почему старший брат никогда не спорил со мной до конца за понравившуюся роль? Так часто разрешал мне быть «сильнейшим», что я порой, стыдясь сам себя и своих замашек, отдавал эту роль ему самостоятельно… А потом завидовал, до хрипоты спорил, отказываясь сдаваться или признавать в нем же лидера. Все потому, что Сане все эти роли удавались лучше. Он ведь и старше, и умнее… Эти образы ему странно шли, как будто в этом хрупком мальчишке была частичка от каждого из тех героев, написанных чужим пером.

Сейчас, вспоминая те детские годы, я часто смеюсь над собой и так же часто вынужден стирать с глаз выступившие слезы. Те времена, воспоминания о них… Теперь, когда я вырос, это стало моим величайшим сокровищем.

***

…Димка уже устал. Его дыхание с каждым шагом становилось все более рваным, а ноги наливались свинцом и, казалось, что он уже не бежит, а ползет, еле-еле двигаясь вперед… Топот и голоса за спиной становились все громче. Еще один поворот, и мальчишка упал, споткнувшись о какой-то мусор.

Все.

Догнали…

Кто-то грубо дернул его за волосы, со смехом заставляя встать. Сердце мальчика заметалось в ставшей вдруг слишком тесной груди, а не закричал он лишь потому, что воздуха едва хватало даже на то, чтобы дышать… На глаза навернулись слезы. Он уже сто раз проклял ту глупую идею на спор прогуляться в заброшенный дом и вернуться. Мальчишечья гордость позволила ему тогда справиться со страхом, но… это обернулось подобной гонкой. И закончилась она печально быстро.

Как их назвать? Хулиганы? Нет, слишком мягко… Подонки, банда? И это не то… Уличные псы, вот кто они. А он, Димка, лишь маленький, загнанный в угол кролик. Развлечение.

Перед глазами плыло от слез, голова кружилась от недостатка воздуха и страха.

Он не мог ничего сделать.

Ему вряд ли кто поможет.

«Я сейчас умру, да?» — эта мысль билась в голове все громче и настойчивее, рождая панику и снова бессильные слезы…

Удар в живот отшвырнул его к стене дома, заставив скорчиться от боли и кашля. Снова раздался чужой грубый смех. Кто-то навис над ним страшной черной тенью, вновь замахиваясь… И вдруг сам отлетел в сторону, сбитый кем-то с ног.

— Беги, Димка! Беги!

Этот голос, четко произнесенная команда и паника придали ногам сил. Мальчишка вскочил и снова побежал, не помня себя, петляя, спотыкаясь и натыкаясь на стены.

Погони не было.

Голосов за спиной, этого страшного хохота — ничего не было.

Только свет, бросившийся в глаза, когда Димка выскочил из узкого переулка на площадь.

Мальчик остановился и обессиленно прислонился спиной к ближайшей стене. Тут, вокруг, было много людей. Некоторые просто проходили мимо, некоторые бросали заинтересованные или сочувствующие взгляды на запыхавшегося от бега и грязного мальчишку.

Прошло несколько минут.

Погоня так и не появилась…

«Конечно, — думал он. — Они сюда не сунутся. Тут людно. Им тут не развлечься…»

Развлечься?

Эта мысль вырвала из памяти чужой голос, приказывающий бежать. Неясный силуэт, что сбил одного из тех подонков с ног, давая Димке единственный маленький шанс… Теперь, когда спокойствие и способность здраво мыслить возвращались к нему, он все четче и четче начал понимать, что тот голос был ему знаком.

Родным он был, а не чужим.

«Саня!»

Липкий страх, уже не за себя, вновь пустил свои коготки в душу, сковывая все тело. Димка старательно гнал прочь плохие мысли, пытался вернуть спокойствие, заставить себя сделать хоть шаг. Туда, обратно! Быстрее!

Но справиться с собственным телом, вновь уговорить его двигаться… вернуться в тот злосчастный переулок он смог лишь спустя довольно долгое время… когда там уже никого не осталось.

«Ты ведь убежишь, да? Ты ведь лучше меня бегаешь… Саня, пожалуйста…»

***

Я не плакал…

Не плакал тогда, в больнице — лишь тупо смотрел на скрытое кислородной маской лицо брата.

Не плакал я и потом, когда стоял, одетый непривычно аккуратно, среди таких же аккуратных людей. В черной тишине. Слушая, как мерно стучат по дереву падающие вниз комья земли…

Я не плакал, потому что рядом плакала мама.

Потому что я просто не мог.

Права я не имел плакать… Да и не верил еще.

Впервые за ту страшную неделю слезы на моих глазах появились лишь тогда, когда мама обняла меня — крепко-крепко! — и тихо проговорила на ухо:

— Слава Богу, хоть с тобой все в порядке, Димка…

Вот тогда я заплакал.

Закричал, заревел в голос, крепко сжимая ее плечи в ответ.

Ведь я так и не сказал ей… Боялся, что мама посмотрит на меня с этими слезами в глазах и отвернется. Боялся, что повиснет в воздухе так и не сказанное: «Это ты виноват, Димка…»

Ведь где-то внутри меня эта фраза повторялась из раза в раз, сжимая сердце в ледяных когтях…

Маленький я тогда был.

И глупый.

Едва вернувшись в нашу с братом комнату и осознав, наконец, до конца, что вернулся один, я… возненавидел книги. Наши с Саней книги, что мы с таким удовольствием могли читать целыми днями, да и ночами напролет порой.

Я возненавидел Юрковского и Жилина, Следопыта и Смока, капитана Немо… Я возненавидел их всех, вместе с теми, кто их придумал. Тогда они вдруг стали казаться мне жалкими дураками, не знавшими жизни… Как эти авторы, признанные великими, могли написать столько глупостей?! Как могли они писать о героях и борьбе так легко и красиво, придумать столь много сказок, так похожих на жизнь?! Почему не объяснили, как цепенеет тело и подкашиваются колени от страха… Почему не сказали правду о том, что страх никогда не позволит в реальности стать таким, как они?

И сотни раз с тех пор я просыпался в ночи в холодном поту, весь дрожащий и напуганный.

Сотни раз в моих ушах звучали отголоски смеха и тот, последний крик.

Сотни раз я слышал это: «Беги, Димка! Беги!»

И каждый раз, стоило мне проснуться, как сердце шептало на ухо о моей вине, а потом разрывалось на части от ненависти. Ненависти к себе. Ненависти к книгам, что заставили нас Саней поверить в героев…

Так я рос. Серый и неинтересный, легко поддающийся своим страхам и так же легко раздражению и злости. Я рос жалким и слабым. Наверное — трусом.

Воспоминания о Сане все отказывались покидать меня. Временами я на него злился и обижался, так легко называл дураком… Временами улыбался, воскрешая в памяти самые светлые воспоминания. А порой, та часть меня, что родилась с первой прочитанной книгой, тихо мечтала о машине времени. О том, как я вернусь и все исправлю… Как я сам спасу Саню.

Как я сам стану… героем?

И лишь спустя несколько лет, в очередной раз проснувшись в холодном поту, я вдруг четко осознал: не за «сказки и наивность» я возненавидел книги. Совсем нет.

Я ненавидел их за то, что они сделали моего брата таким. За то, что сделали его героем, не способным пройти мимо. Не способным оставить меня в той беде.

За то, что я сам не смог этого.

Детская глупость прошла, и взамен нее пришло осознание.

Спустя столько лет я понял, почему Сане все эти роли удавались лучше, чем кому-либо.

Все потому, что я всегда надевал маски. Те, что работали лишь в рамках игры. А он… Он делал так, чтобы любая из масок понемногу становилась его настоящим лицом. И каждая строка, каждое слово тех, чьи образы мы примеряли, проходило сквозь его душу, оставляя там что-то важное…

Я вдруг невероятно ясно вспомнил, как он всегда заступался, что за меня, что за девчонок. Вспомнил, как он влез в драку с парнями, которые кидали камни в уличного пса, а потом, весь избитый и в синяках, носил ему еду… Вспомнил еще множество подобных мелочей, из которых и складывается все то, за что люди всех возрастов влюбляются в героев книг.

А еще я вспомнил, как все это время стоял в стороне.

И после того, как я понял и признался себе в этом… Полюбить книги вновь стало так просто.

***

— Димка-а… — Аня перевернулась на другой бок и отложила книгу в сторону, азартно тыкая своего будущего мужа в плечо. — А ты кем хотел бы быть, Димка?

Дмитрий едва заметно улыбнулся и посмотрел на лениво плывущие по небу облака, а потом ответил чуть слышно:

— Саней.