Миры Саймона

Миры Саймона

Я хотел бы рассказать о своем друге, Саймоне. Я знал его лучше других, понимал, а для других он был лишь несчастным аутистом.

Или они просто так думали.

Утро.

Говорят, что «утро вечера мудрее», перекладывая зачастую просто ответственность на завтра. Но что измениться утром? Будто не было совсем ночи с ее мыслями и сновидениями или вечера, с его тоской. Утро — такое же продолжение жизни, как и вечер и день.

Так вот, утро. Для Саймона пробуждение редко отличалось от беспокойных снов, мучавших его ночью. Единственное различие состояло в том, что действительность наваливалась на Саймона со всей тяжестью своего бытия. Сразу реальными становились его ущербность, его тело, его жизнь.

Неважно, сколько времени было — 8 утра или 12 дня или какая за окном была погода. Все было одинаково: Саймон просыпался, скидывал одеяло и двигался к окну, уставившись в одну точку. Так он и сидел, неподвижно. Спал он всегда в одной и той же майке. В желтой мятой безрукавке, подперев руками подбородок, Саймон смотрел куда-то вдаль, сквозь стекло и сквозь эту жизнь.

В таком состоянии я его каким-то образом обычно и застаю каждый новый день. Приветствую, вытираю слюну с губ, помогаю одеться. Он обычно приветливо молчит в ответ. Саймон делает два шага и оказывается в кресле. Я включаю ему компьютер и ухожу.

Сложно понять на первый взгляд, сколько ему лет. Попасть в диапазон от 18 до 35 можно легко. Потертые штаны, старый спортивный костюм, неуклюжие волосы — домашняя изношенность на лицо. Редко-редко я вывожу его под руку на улицу — например, чтобы подстричь. Нечего ему быть похожим на какого-то актера с копной длинных волос. Щетина у него растет вяло — обычно он бреется раз в неделю. А так в целом он нормальный парень.

Сутулый правда. И слабый. Он похож на какую-то тростинку, которая согнулась под ветром. Малоактивный образ сделал из Саймона тщедушного парня, который, как какой-нибудь тамагочи, имеет четыре функции: он сидит согнувшись за компьютером, он ходит в туалет, он сидит за столом и ест, он спит.

Но кто-то разве догадывается, что происходит у него в голове? Вряд ли.

Чем больше я узнавал его, тем понимал: здесь он лишь присутствует, живет же он совсем в другом месте.

Сидя за своими столом в комнате, Саймон погружался в иной мир. Он мог открыть карту ночного неба или трансляцию движения спутника в прямом эфире и быть там. Его взгляд проникал сквозь монитор и он не просто смотрел — он там жил, находился. Внешне ничего не происходило — он все так же сидел круассаном и пялился в экран, как подросток на фильмы с Сашей Грей. Но внешне не всегда значит внутренне. Он был в другом мире и вполне вероятно жил там полной жизнью.

Иногда он рисовал. Саймон брал в руки карандаш и через какое-то время — час, два, день — на листке бумаге появлялось творение. Невообразимые пустоты, геометрические фигуры. На листке была жизнь, выверенная карандашным острием.

Например, я очень запомнил одну его картину. На ватмане был изображен одинокий моряк, плывущий через океан. Бушующее море готово накрыть бедолагу волнами непостижимой высоты и мощи. Всюду брызги и жуткий ветер, который, казалось, дует даже на смотрящего. Мрачность и гротесность картины удивляли и вселяли беспокойство. Но моряк продолжает плыть, а на его лице — безмятежность. Так выглядят люди, которые поняли, что спешить некуда.

Мне кажется, что Саймон рисовал себя.

Еще он читал. Названия книг были разнообразны — от великих приключений до трудов Фрейда. Глаза его снова приобретали странный блеск и активность — бегали из стороны в сторону, а уголки рта пытались изобразить что-то вроде улыбки. Губы же будто обдувал ветер — он ими шептал, будто проговаривал с кем-то невидимый диалог.

Вечером я часто приходил навестить его. Я заставал его в такой же позе знака вопроса, но каждый раз я будто вытаскивал его откуда-то. Пару минут ему требовалось, чтобы вернуться и придти в себя.

Тогда мы садились за стол, пили чай и я рассказывал ему, какой сегодня был день. Конечно, я опускал некоторые детали — человеку в его состоянии было наверняка тяжело слушать истории о моих любовных приключениях или о том, что я целый день на ногах и успел побывать на встрече с мэром. Я это не говорил, зато рассказывал, в какую передрягу попал редактор местной радиостанции. В прямом эфире на радио позвонил какой-то хулиган и обвинил ведущего в том, что тот носит желтые штаны и пытался изнасиловать учительницу старших классов! То-то скандала было! Позже ведущий с этой женщиной поженились.

Саймон снисходительно улыбался. Я уверен — он понимал и слышал все, о чем я ему говорил. И, кажется — даже больше. Порой мне казалось, что он знал даже о моих интрижках.

Саймон все знал. Но лишь молча и как-то насмешливо улыбался. Как улыбаются малышу, который с гордостью рассказывает о первом спуске с горки.

Саймон ложился спать около 11 вечера. Я помогал ему раздеться и ждал, пока он укроется под одеялом, обняв свою подушку. Чтобы утром снова придти к нему и застать смотрящим в окно.

И так было каждый день.

Но однажды его не стало.

Я как обычно зашел к нему с утра. Но комната была пуста. Постель аккуратно заправлена, компьютер выключен. Его нигде не было.

Я в панике метался по дому, бегал по этажам. Куда он мог пропасть? Ведь он почти не выходил никуда один. А вдруг с ним что-то произошло?

Целый день я думал о нем, где он может быть и что с ним. Бегал по городу, спрашивал прохожих не видели ли они сутулого парня? Нет. Под вечер меня вырубило от усталости и напряжения и я уснул в беспокойном сне.

Утро.

Кто-то наивно считает, что проснувшись, все изменится. Нет, утро привязано к прошлому и является всего лишь его продолжением. И заснув, ты не проснешься кем-то другим. Та же реальность, тот же человек.

Не помню, сколько было времени, когда я проснулся. Сегодня никуда не надо было спешить и я спокойно мог полежать в кровати. Или посмотреть в окно. Да, пожалуй это будет лучше.

Я поправил свою желтую безрукавку и стал наблюдать за деревом на улице. Мне казалось, что понимаю его. Корни дерева уходили под землю, где соединялись с сотней, тысячей других корней. Вместе с пищей по ним текло и общение; энергией они обменивались друг с другом. Они все были связаны между собой и мгновенно могли ощущать происходящее событие где-то за океаном. Я сам стал это ощущать.

Рядом пробежала собака. Она остановилась возле дерева и я почувствовал, что они как-то общаются. Конечно, этого быть не могло, но я ощущал между ними какую-то связь. Лапами собака ковыряла землю. И я чувствовал, что все это едино — земля, собака, дерево, цветы, трава, жучки…Все они как-то соединялись между собой, были частями одного целого, единого, общего. Только люди, шагавшие рядом, были оторванными. Но мне это было не важно, я ощущал такую безмятежность и спокойствие, что казалось…

Тут громко хлопнула дверь. Я обернулся и увидел…Саймона! Да-да, своего друга. Но он был не такой, как обычно.

Резко повзрослевший и внезапно погрубевший, он был одет в халат, который ему совершенно не шел. Привычная сутулость куда-то делась, на лице были небольшие усики. Рядом с ним стояла немолодая девушка с азиатским лицом — и также в халате. В руках она держала папку.

Саймон что-то сказал мне, и я был со всем согласен, хотя не понял ни слова. Мне было так спокойно и безмятежно, что я лишь улыбался. Мысли еще были где-то там, с деревом и их теплотой.

А потом я почувствовал легкий укол и снова уснул.

Утро.

Смешно выглядит надежда, что открыв глаза, все станет другим. Нет, все по-прежнему такое же, реальность никуда не делась. Жизнь продолжает свое движение снова.

При пробуждении я первым делом решил найти Саймона.

Я снова зашел к нему домой. Неожиданно, но он был на своем привычном месте, сидя в желтой безрукавке на кровати! И снова — такой привычный, так хорошо знакомый друг! Без этих усов и дурацкого халата.

Я обнял его так сильно, что хрустнуло — как же я рад его видеть!

Саймон снова посмотрел в окно и безмятежно, молчаливо улыбнулся.

Я вытер с его губ слюну и помог одеться.

Ведь я понимаю его лучше других. И мы оба это знаем.