Канонада

«Так сквозь асфальт колосится жизнь

Так сквозь столетия звенит Завет

Там, где кончается мир, начинается Свет»

Просыпаться под грохот всегда неприятно. Обычно после этого следует земля, или ещё какая-нибудь гадость, падающая с небес и засыпающая почти доверху окоп, где ты решил прикорнуть, устав от ратных дел. Ну и конечно паника, суета, крики командиров, лязганье затворов, вот это вот всё. И, несмотря на то, что сегодня грохот, который вывел меня из царства Морфея, был всего лишь мирным перестуком колёс электрички об железные шпалы, мои зубы всё равно сжались до такой степени, что заставили челюсти слегка побледнеть.

Небольшие перемены моей внешности, правда, не смутили миловидную девушку, сидящую напротив.

— А где у вас дача? — широко распахнув карие глаза, спросила она.

Хотя с девушкой я, наверное, погорячился. Возрастом она была всё-таки ближе к той памятной для каждого любителя старого рока дате, после которой обычно берут билет в зрелость. Хрупкая на вид, одетая в бежевого цвета топик и белую, явно дачного вида, панамку, одной рукой пытавшаяся удержать на сиденье здоровенный, больше неё самой, зелёный рюкзак. Симпатичная.

— Я просто вас часто вижу в этой электричке. Вы каждую субботу садитесь в Городе и едете до дачного посёлка, который после пятьдесят седьмого километра. А потом выходите. У меня там тоже дача есть, в последние годы мама туда перебралась, со здоровьем плохо, поэтому и я там теперь часто бываю. И каждый раз вас вижу, как вы из поезда выходите. А куда потом пропадаете — непонятно. В посёлке-то я вас ни разу не видела.

— У меня нет дачи, — ещё не до конца проснувшись, с хрипотцой в голосе, ответил я. Вообще было максимально странно то, что она задаёт вопросы ещё минуту назад спящему напротив неё человеку. Пусть даже и примелькавшемуся в её еженедельных путешествиях на пригородных электричках.

— Да? — она недоумённо нахмурила свой милый лобик. — А куда вы тогда катаетесь каждую субботу? А! — обрадовалась она своей собственной догадке. — Вы наверное охотник, правда? Точно, дядя Володя говорил, что недавно сезон открыли.

Очень странное умозаключение. Особенно учитывая то, что, несмотря на наличие двух лопат, сапёрной и обычной, небольшого кайла и мешковатого старого рюкзака, грязно-коричневого цвета, с закреплённым на нём же рулоном палатки, ружья при мне не было. Даже удочку не взял, так что под рыбака тоже косить не получится.

— Нет, не охотник, — ровным тоном произнёс я.

— А…а куда вы тогда едете? — недоумение расползлось по всему лицу моей соседки.

— На кладбище.

На секунду она открыла рот. А потом закрыла. И отвернулась, больше не проронив ни слова, до того самого момента, пока, наконец, несчастная электричке не остановилась у того самого дачного кооператива, выплюнув и меня, и мою попутчицу, немедленно скрывшуюся от меня в толпе, на серый перрон станции.

Извини меня, родная. Покой мёртвых действительно тревожить не стоит. Это мерзко и гадко. Ты ведь сама наверняка знаешь, как низки те, кто до сих пор ведут войну с памятниками генералов и улицами, носящими имена давно ушедших вождей. Падаль, на одном уровне с той алкашнёй, что бродит среди могильных оград и допивает поминальную рюмку водки, закусывая кислым куском чёрного хлеба. Или вот. Симпатичный молодой человек, с лопатой и киркой в руках едет на кладбище. А ведь ещё пару часов казался возможной партией. Серьёзный с виду, да ещё и живущий в даче по соседству. Маме бы наверняка понравился.

Прости меня, знакомая незнакомка. Встреть ты меня в кафе где-нибудь в Городе, я бы был самым галантным джентльменом, какого могут предложить лучшие дома Парижу и Лондона. Смешно шутил, заплатил бы за твой кофе и проводил до дома. Радостно записал контакты, а затем сам бы написал в какой-нибудь социальной сети. Ведь, по сути, я такой же как ты: почти тридцатилетний, с не особо любимой, но терпимой работой, и на моём безымянном пальце тоже ещё ни разу не ночевало позолоченное кольцо.

Прости меня, просто так совпало. Думай обо мне что хочешь, беги к стационарному телефонному автомату, возможно, одному из последних в Стране, срывай чёрную трубку, судорожно пихай в монетоприёмник мелочь и дрожащими руками набирай «02». Я не обижусь. Просто потому что есть вещи, важнее, чем мелкие обиды. Важнее, чем сутки, потерянные на разбирательства с органами правопорядка. И я тебе обязательно всё объясню, когда ты в следующий раз заведёшь со мной разговор, обещаю. Только вот не будет этого следующего раза, правда? И весь обратный путь до Города я проделаю в гордом одиночестве. Зачем тебе, такой молодой и красивой, якшаться с осквернителем могил?

***

Я уже с час иду по просёлочной дороге. День едва перевалил за середину, а поэтому к двум часам я уже точно буду на месте. Как там пелось в старой песне: «Я иду по выжженной земле…». Земля, правда, давным-давно расцвела вновь. Что ни говори, а зола удобряет. Раньше, когда я, ещё ребёнком, бывал в этих местах, здесь никогда не росло столько красивых и ярких полевых цветов. А сейчас — весь простор от края до края подобен пестрому бабушкиному ковру, сидя на котором ты, ещё совсем карапузом, играл в машинки. Лепота.

Поле заканчивается, дальше мой путь лежит сквозь чащу. Несмотря на близость человеческого жилья, лес совершенно нехоженый. Тропинок нет, лишь слабые, еле заметные, следы моего здесь пребывания, оставленные неделю назад. Я всегда хожу по одной и той же дороге, мне не нужно никаких путеводных знаков или засечек на коре деревьев. Я найду дорогу к этому месту, даже если полностью ослепну.

Ещё полчаса ходьбы и моему взгляду открылась знакомая до боли, до тошноты небольшая лесная поляна. Ничего особенного, просто неровный круг по-летнему зелёной травы, со всех сторон окружённый деревьями. Нету тут ни речки, ни площадки для пикника, даже зверьё никакое тут не трётся. Да оно мне и не надо. Я, в конце концов, сюда не развлекаться приехал. С востока медленно, но неуклонно, будто пожирая собственной массой солнечный свет, плыли армады туч. Ближе к вечеру стоит ожидать дождя. Жалко.

***

Последний ком земли преодолел полтора метра воздушного пространства и шмякнулся на слегка подмоченную дождём траву. На сегодня эта, скорее всего, последняя. Выбросив наверх ещё и лопату, я с усилием подтянулся, вытаскивая себя на свет божий. Вылез, и с удовольствием растянулся на земле, каждым мускулом своего уставшего тела наслаждаясь моментом отдыха. Полдела сделано: осталось ещё немного и можно раскладывать палатку и готовить нехитрый походный ужин.

Обтянутый старой, уже почерневшей кожей скелет в военной форме лежал в пяти метрах от меня. Лейтенант Иванов чёрными провалами глазниц обнимал затянутое серым маревом бескрайнее небо. Санька я помнил хорошо. Весёлый блондинчик, с карими глазами, короткостриженый, как и все мы. За душой ни гроша, только отец-пенсионер и сестра на год младше. Всё думал, что в армии связями обрастёт, да после войны в люди выбьется. «Вот вы, товарищ капитан, — говорил мне. — Инженер. Как победим, людей умных мало будет, вот вам и дадут какой-нибудь завод в управление. А я к вам сразу помощником и пойду, вы только позовите. А что?.. Я человек надёжный. Сами знаете, у своих никогда ни копейки…». Храбрый до безрассудства, двадцать с хвостиком, кровь с молоком. Гвозди бы делать из таких людей. А теперь здесь лежит, вместе со всей нашей ротой. Выстрела по себе, наверное, тоже не испугался, не дрогнул в последние мгновения. А поэтому спи спокойно, Сашка, ты свой долг исполнил. Мой же — только начинается.

Когда Страну начало лихорадить, когда огневой рубеж прошёл через каждую улицу, через каждый дом, каждую семью, я тоже не мог оставаться в стороне. Кем бы я был в таком случае? Человеком ли, или очередной интеллигентской сволочью, отлёживающейся в съёмной квартире, где-нибудь в южных областях, и облаивающий, будто вшивая дворняга, что «ваших», что «наших»? Сволочью никогда я себя не считал, как не считали и ребята из моей роты, что на этой Богом проклятой поляне приняли свой последний бой. Важно ли сейчас, на какой стороне мы были? Я не думаю. Важно то, что посреди ночи, когда все мы, за исключением часовых, видели уже как третий сон, на нас обрушился ливень из огня и стали. Сонные, напуганные, в чём мать родила, мы выскакивали из палаток и лежанок, только для того, чтобы броситься на врага в темноту ночи и тут же лечь, чтобы уже никогда не подняться, будучи скошенными кинжальным автоматным огнём. Можно было, конечно, бросить винтовки, поднять руки и сдаться, но, как я уже говорил, сволочей среди нас не было. И поэтому мы дрались. Отчаянно, храбро, не оглядываясь назад. Но проиграли. Тот бой был совершенно безнадёжным, и шансов у нас не было никаких. Из всей роты, из почти полторы сотни человек выжил лишь я один. Как — до сих пор не знаю. Через три дня, совсем седой, не в силах выдавить из себя ни звука, с разряженным пистолетом, выбрался-таки из леса, и сразу угодил в лапы солдатского патруля. Слава богу — своего.

С тех пор уже много воды утекло. Волосы снова обрели цвет, пистолет мне выдали новый, а война наконец-то закончилась. Завода в управление я, правда, не получил. Но работа была, как была и жилплощадь. А значит, вроде как жаловаться не на что? Герой войны всё-таки, тем более, герой со стороны победителей. Успешный по жизни человек, да ещё к тому же и совсем не старый. Даже четвёртый десяток не пошёл ещё, хотя с каждым днём всё ближе и ближе подбирается, собака.

Вот только для меня ещё ничего не закончилось. Как говорили в какой-то книжке, возможно даже не особо умной, служба для солдата кончается только тогда, когда выполнен его долг. Так вот, я до сих пор под присягой и уставом хожу. Пока лежат мои пацаны, кто под открытым небом, кто землёй слегка присыпанный, покоя мне не будет. Именно ради них их бывший капитан теперь, вместо того, чтобы пить по выходным пиво с немногочисленными друзьями или знакомиться с девушками в электричках, каждую субботу снова и снова оказывается на этом кровью пропитанном поле, в полутораста километрах от Города. Просто потому что я жив, пока они — мёртвые лежат. А кто ещё о них позаботится, кроме их командира?

Пусть мёртвые сами хоронят своих мертвецов, говорите? Хорошо что не мне в лицо, рискуете получить по морде. Знаете, а ведь так и определяют настоящих людей. У настоящего человека всегда в жизни есть что-то важнее очередного стакана пива или очередной любовной интрижки. А что может быть более важно, чем не отданные долги? Особенно долги живых перед мёртвыми. Просто потому что мы ещё дышим, а значит, можем и бороться. Можем, каждый из нас, сделать всё зависящее, чтобы нашим детям и внукам не пришлось ездить на подобные поля и хоронить своих мертвецов. А что до тех ребят, что лежат здесь — они свою часть работы уже выполнили.

Я заканчиваю ровнять могильный холмик и прилаживать небольшой осиновый крестик, с повешенной на него деревянной табличкой. Очень обыкновенное имя, почти трафаретное. Иванов Александр Степанович. Годы жизни с 02.07… по 06.10…. Молчу с минуту и поднимаюсь с колен. Оглядываюсь, смотрю на результаты проделанной работы. Уже под сотню таких холмиков, сотня маленьких, совсем не уютных однокомнатных квартир для мертвецов, чьи души уже несколько лет как у Божьего престола. Целое кладбище, возведённое руками одного человека. Скоро моя работа будет закончена, а ребята наконец-то обретут покой. А вместе с ними и я. Наверное, через ещё полгодика стоит всё-таки подойти к той девушке…

***

Вечером следующего дня, я брёл всё по той же сельской дороге. В грязи с головы до ног и уставший как собака. Я шёл даже с небольшим опережением графика, так что опоздать на последнюю электричку мне не грозило. Ближе к половине двенадцатого, я буду уже дома. Успею поужинать, благо с пятницы еда вроде оставалась, и спать. Рабочую неделю, как-никак, никто не отменял.

Я иду по просёлочной дороге, окружённый бескрайним морем полевых цветов. Огни в дачных домиках для меня подобны путеводным звёздам. А где-то вдали небесной канонадой, прощальным салютом, громыхают остатки вчерашних грозовых туч.