ДверЕтический апокриф

Лабиринт не любит открытый огонь. Быть может, дело в старых пророчествах, гласящих, что в конце времен огонь прокатится по всем закоулкам Лабиринта и уничтожит всё. А может, огонь просто не слепит и не жжет глаза, а рассеивает темноту коридоров. Кто знает?

Этот человек не побоялся разжечь огонь на тривиуме — перекрестье трёх коридоров. Сложил небольшой очаг из обломков кирпичей и, собрав для растопки хлам, валяющийся по углам, затеплил костерок, отразившийся в обоих мирах. С удовольствием протянул к огню худые мосластые руки, наслаждаясь теплом. По узкому обветренному лицу Пилигрима бродила довольная улыбка, как будто он сейчас дома. Там, где не был уже

многие годы.

Пилигрим достал из мешка кружку, налил в неё воды из бурдючка и поставил на огонь, сыпанув горсть ломких чайных листьев. Мурлыча что-то под нос, достал в ожидании чая маленький блокнот и, слюнявя карандаш, стал что-то записывать.

— Можешь не прятаться, я в любом случае чувствую тебя.

Не отрываясь от блокнота, Пилигрим окликнул незримого собеседника.

На ближней стене сквозь грязный кирпич медленно проступила Дверь. Темное от времени дерево, оббитое железными скобами.

— Зачем пришел?

Голос Двери гремел стальными нотками. Впрочем, как всегда.

— Тебе не кажется, что это банально, Дверь? Каждый разговор начинать с одного и того же. Тем более что теперь не я пришел к тебе, а ты ко мне.

— Это устоявшаяся традиция. Не нам нарушать её.

— А может, и нам? Разве традиция, превратившаяся в бессмысленный ритуал, не становится мертвой?

— Может, и так. Но тебе ли судить об этом? Ведь идя ко мне столько лет, ты вдруг отказался от цели. Ты больше не стремишься войти. Не становишься ли ты вновь коридорным волком?

— И ты решила сама навестить меня? Напомнить о себе, и великой истине. Так?

Дверь молчала.

— Прости меня, но я больше не буду искать тебя.

— Ты сдался, Пилигрим.

— Нет, не сдался. Кое-что понял.

— И что же?

— Открывать дверь из дерева и металла, надеясь найти истину и любовь — бессмысленно.

Даже с помощью дара и воображения. Ты не дверь в сокровищницу. Нельзя войти и обрести истину. Нельзя вынести, как из казны, сумку любви. Как можно в один миг обрести радость бытия? Это не золото и не драгоценные камни. Их нельзя украсть и в то же время невозможно получить, войдя в тебя.

— Значит, ты шел зря?

— Нет.

Пилигрим улыбнулся Двери мягкой улыбкой, которую держат для детей и старых родителей.

— Нет смысла открывать тебя, не открыв дверь в своем собственном сердце. А открыв её, уже не надо открывать тебя, потому что нельзя войти туда, где ты уже есть.

Пилигрим снял с огня кружку, обернув горячую ручку краем рукава. Отхлебнул чай и зажмурился от удовольствия.

— Зачем мне открывать тебя, Дверь? Если я открою тебя, то увижу за тобой себя. А если даже я войду, то кто останется здесь?

Дверь тихо скрипнула.

— Мой предшественник отчаялся искать коридор, ведущий вовне. И тогда он нарисовал на стене Дверь. Он был велик, дав тебя Лабиринту. Но, ища тебя, многие не догадываются заглянуть вовнутрь. В самих себя. Не пора ли дать людям новую надежду?

Пилигрим встал. Потянулся, как человек, собирающийся взяться за нелегкий труд. Подошел к стене и скатал Дверь в трубку, как ковер. Нет, даже небольшой коврик. Темно— синий молитвенный коврик с распустившимся краем. Пилигрим сунул сверток под мышку и двинулся прочь. Не обращая внимания на стены Лабиринта. Они давно перестали существовать для него.

А на стене, где была Дверь, проступила надпись: «Не придёт Царствие Божие приметным образом, и не скажут: вот, оно здесь, или: вот, там. Ибо вот, Царствие Божие внутри вас есть».