Dormant

С первыми лучами солнца вся кухня семьи Чарретов начала просыпаться; из окна неспешно полился блеклый утренний свет.

— Доброе утро, дамы и господа! — прозвучал из-под потолка звонкий голос Лампы. — Погода сегодня просто чудесная!

— Заткнись! — проворчала старая Газовая Плита; будь её воля, она бы тут же сорвала эту Лампочку-выскочку вниз и спалила бы дотла. — Спать мешаешь!

— Сон — удел слабых и ничтожных!

— Позволю с вами не согласиться, сударыня, — вмешался в разговор Стол. — Сон — одна из самых необходимых вещей в нашей жизни. Именно во сне едёт упорядочивание полученной за день информации. Благодаря сну мы не сходим с ума.

— Возможно. В любом случае спорить не стану, — и после этого Лампа продолжила будить кухню. Конечно же, Столу очень хотелось продолжить дискуссию, перевес в которой был бы явно на его стороне, и он точно бы поставил Лампочку-выскочку на место, но как можно спорить с тем, кто живёт под потолком и дарит людям свет в ночи? Тем временем посуда, вытяжка, холодильник — вся кухонная утварь и техника открывали глаза и приготавливались к новому дню. Грузный Холодильник что-то недовольно пробурчал себе под нос, когда на него упали лучи восходящего солнца.

— Ну-с, господа! Кому что сегодня снилось?

— Прости, Лампа, — сказала Вытяжка, — но нам ничего не может сниться. Каждый наш сон — это ничто. Мы же просто вещи.

— Да ладно! Давайте, хотя бы, вообразим! Ну? — Лампа улыбнулась и в нетерпении стала ждать ответа, но кухня хранила молчание; так, будто она продолжала спать.

— Чёрт, вы мёртвые! Вам даже не снятся сны! Что ещё может быть хуже!

— Эй, ты, голосистая! — прохрипел Холодильник. — Легко говорить о снах и прочей ерунде, когда смотришь на всех свысока и видишь, что происходит за Окном…

— Раз вам хочется узнать, что же там происходит, я могу рассказать об этом.

— А вдруг ты нас обманешь?

— Зачем мне это делать, ледяная глыба?

— Такую тварь, как мы, не грех и обмануть.

— То есть вам просто не нравится, что я вешу под потолком?

Холодильник замолк, а Лампа злобно запыхтела. Нависшую тишину оборвала тарелка по имени Хэнди; она вместе с остальными семнадцатью тарелками стояла в специальной подставке для посуды рядом с раковиной. То, что рассказала Хэнди, заставило удивиться даже Лампу.

— Я видела сон. Правда. Был светлый день, солнце висело высоко в чистом небе. Я видела вокруг себя одно бескрайнее поле, и горизонт терялся вдали. Я совсем не ощущала себя, не было ничего, что напоминало бы мне о том, что я — обычная керамическая тарелка. Я была воздухом, была всем пространством, что окутывало безграничное поле. В груди теплилось странное, трепещущее чувство, которое я могу описать только одним словом — свобода.

Вся кухня, до сего момента слушая маленькую тарелку пусть и с малой толикой интереса, но с уважительным молчанием, вдруг разразилась гомоном: каждый пытался, сам того не осознавая, перекричать другого; это не было перепалкой, просто ни Холодильник, ни Вытяжка, ни Стол, никто либо другой не мог понять, как же обыкновенной тарелке, существу, которому на кухне отводиться второсортная роль, мог присниться сон, да ещё такой! Спустя несколько минут не проходящего многоголосого шума Лампа всех утихомирила и обратилась к Хэнди с вопросом «Ты не лжёшь?» И вопрос был в высшей степени глупым, ибо зачем маленькой тарелке лгать; такие второсортные существа, как она, не могут осознать, какая высокая цена у лжи по сравнению с правдой; об этом знала и Лампа, но всё же страх взял своё. Внутри дарительницы света вспыхнул невидимый и неощутимый, но столь же опасный, как и настоящий, пожар гнева и зависти. «Как она могла! — думала Лампа. — Чёрт, я её отсюда даже не вижу! Эта маленькая мерзавка, второсортная дрянь рушит мою жизнь! Не смотря на то, что размеры её невелики, голос её твёрд и чёток, и слышно его по всей кухне. Она чувствовала — нет, хуже! — она чувствует Свободу! Этого быть не может! Даже я, здесь, под потолком, на самой высокой точке кухни, не могу увидеть и почувствовать её! Я никогда не видела Свободы!»

— Нет, — ответила Хэнди. Лампа была готова разорваться, так сильна была злость.

— Свобода — мнимое чувство, — говорила соседняя тарелка Плэт. — Её нет, как нет добра, зла, бога и дьявола.

— Плэт, я не знаю. То, что я чувствовала, можно назвать Свободой. Если я её чувствовала, значит она существует.

— Девочка моя, ты наивна и глупа! Что значит Свобода? Мы не можем ходить, мы обязаны быть такими, какие мы есть. Нет! Мы — это то, чем мы являемся. Люди едят из тарелок, люди готовят еду на плите, люди зажигают лампу, чтобы было светло. Нет Свободы, потому что мы не можем быть теми, кем хотим быть! В конце концов, ты сама не понимаешь, что чувствовала, Хэнди.

— Да, Плэт, ты права. Но я чувствовала то, что дано нам от рождения. Это как нечто, что было заложено в нас в далёкие времена. Это инстинкт. Может, я не знаю, что я чувствовала, но я знаю, как это зовётся, и отвечаю за свои слова не я, а прошлое.

— Это бред, Хэнди, бред! — не соглашалась Плэт. — Опомнись! Ты простая тарелка, и не кем больше не будешь, кроме как тарелкой! Обычной керамической тарелкой!

— А кем ты хочешь быть ещё, Плэт? — вдруг спросил Стол. — Ты с такой уверенностью заверяешь Хэнди, что иной судьбы ей не пережить, что, сама того не ведая, желаешь стать другой. Но кем?

— Я… я не знаю.

— Я не хочу с вами спорить, — говорила Хэнди. — И не хочу нажить себе ненужных врагов. Я просто хочу сказать, что видела Свободу, и эта одна из тех истин, которые не требуют доказательства. Я слышала её запах. Я уверена, что это — Свобода. А также я уверена, что каждый из вас в силах её увидеть.

— Увидеть? Её нет, глупая! — хмыкнул Холодильник. — Ты, что, не слышала Плэт? Ты такая, какая ты есть, и точка.

— Но ведь я…

— Сон — жалкая иллюзия, — вмешалась Лампа. — Да! Хэнди показалось. Она просто тарелка, чёрт возьми, как она может видеть Свободу? Она — ничтожество, одно из тех восемнадцати ничтожеств, которых люди используют для грязного, непристойного дела!

Бедная Хэнди не знала, что ответить. Вся кухня ополчилась на неё; никому не нравилось, что какая-то там тарелка «увидела Свободу». Свободы нет, это знают все! Свобода — это продукт прокажённого ума, и то ли от добродетели, то ли от обычного страха перед неизведанным, каждый, кто мог говорить, обвинял Хэнди в сумасшествии.

«О боже! — говорила себе Хэнди. — Наверное, это проклятие! Тогда, почему я? Почему не Плэт, не Чак? Холодильник? Вытяжка? Эта Свобода… или иллюзия, или болезнь — она убивает. Действительно, где Свобода? Мы ничего не можем сделать, что выходило бы за наши рамки, за рамки этой кухни и Окна. А, кстати, что за ними? За ними нет ничего, кроме пустоты, кроме небытия, в которое нам всем предстоит отправиться. Пусть будет так. Хотя я не вправе говорить даже «пусть», ибо ничего не могу изменить. Сны, Свобода — всё ложь! Я простая тарелка, что же я о себе возомнила?»

Кухня погрузилась в тишину. Когда на часах часовая стрелка достигла цифры десять, а из окна уже вовсю лился солнечный свет, яркий, но ещё не жаркий, в кухню вошёл Чаррет-старший и начал готовить себе завтрак. Пожарив яичницу, он взял тарелку (волею судьбы ею оказалась Хэнди), но по случайности выронил её из пальцев и разбил, хотя в этой случайности, наверное, была замешана та же судьба. Собрав осколки, человек выкинул их в мусорное ведро.