Ближний свет

«Разбудит вас какой-то тип

И пустит в мир, где в прошлом — войны, вонь и рак

Где побежден гонконгский грипп

На всем готовеньком ты счастлив ли, дурак?»

— Вы что, издеваетесь?

Клерк по работе с безработным населением, короткостриженный мужик слегка за пятьдесят, сидящий за типичным дспшным столом совершенно невнятного цвета, устало поднял на меня глаза. Я отчасти его даже понимаю. Наверняка его уже задолбали стада баранов, лавиной проходящие через его кабинет и засыпающие бедного мелкого чинушу тоннами жалоб, истерик и обещаний сообщить «куда следует». Но мой случай это совсем за рамки выходящее. Как я вообще смогу выполнять свою работу, если не имею о ней никакого понятия?!

— Что у вас такое? — тяжело вздохнув, поинтересовался у меня чиновник.

Я протянул ему листок с рабочим направлением. Клерк молча принял его своими цепкими пальцами, нацепил на нос, лежащие на столе очки в чёрной оправе, и принялся бегло просматривать документ.

— Ну и что вас здесь не устраивает? — закончив чтение, спросил он.

— Как что, вы разве сами не видите?! — в моём голосе прорезались истеричные нотки.

— Вижу. «Направить Васнецова Сергея Васильевича на работу в МГБОУ СОШ №318 в качестве учителя истории и обществоведения». Оклад в двести семь тысяч «галок». Хороший, кстати, оклад, у меня меньше, — всё также спокойно продолжал чиновник.

— Вот! Вот! Каким учителем истории?! В какую школу?! — я уже откровенно начинал скандалить.

— Как в какую, триста восемнадцатую, тут же написано. И если я правильно всё понял, учителем старших классов, младших вам, за неимением опыта работы в этой сфере, всё равно не доверят.

Если бы взглядом можно было убивать, клерк бы был немедленно расстрелян. Из зенитки. Четырёхствольной. Разрывными снарядами.

— Да вы что не понимаете?! Я же совсем не люблю детей. Да и какая история, боже мой! Я физик-ядерщик. ИНИЯФ с красным дипломом заканчивал! Я же Ганнибала от Цезаря не отличаю, вы, о чём вообще?

Клерк молча продолжал сверлить меня глазами. И наконец, выдал.

— Физик-ядерщик, говоришь. Это круто. Реально круто. А я — инженер-технолог. ГГТИ заканчивал, если знаешь такой. А сижу вот, бумажки перекладываю, да таким истерикам как ты сопли вытираю. Знаешь, почему ты сейчас не на станции на своей смену пашешь, а здесь мне концерты устраиваешь? Потому что нету нихрена у нас мест на АЭС-ках. И в институтах тоже нет. А учителей, детей учить, не хватает, видать боевитый народ был, полегли все. Так что, если жрать хочешь — кругом ать-два и марш отсюда, пока я тебя лично пинками не прогнал!

***

Моя мама всегда боялась войны. Каждый раз, как по Стране прокатывалась очередная буза, любила приговаривать: «Лишь бы пронесло. Лишь бы войны не было». Тут, конечно, играло её чисто женское начало: отдавать и мужа и сына ненасытному молоху военщины она явно не хотела. Однако, вот он я, перед вами стою, такой красивый и нарядный. Позвольте представиться, Серёжа Васнецов, двадцати пяти лет от роду, серебряная медаль в школе и красный диплом в институте. Герой революции и последовавшей за ней гражданской войны, которая вот только-только успела закончиться. За плечами командование отделением и орден «За Отвагу» второй степени. А ещё мне нечего есть. В прямом смысле. В холодильнике у меня стоят позавчерашние макароны, которые я могу к ужину заправить солью, солью и, пожалуй, солью. И всё. На большее у меня просто не хватает финансов. Безработных ветеранов пруд пруди, люди даже со звездой «Героя» затрудняются найти работу, уж моя «отвага» точно никого не впечатлит. А деньги у меня почти кончились. Потому и пришлось подавать запрос в Городской Фонд Борьбы с Безработицей. Подавал-то я в надежде на вакантное место на ближайшей АЭС, находящейся в пятидесяти километрах от города, а вместо ядерных реакций, протекающий в химических элементах, мне подсунули реакции вполне человеческие, вызываемые, в основном, двойкой в дневнике. Ну а потому что нефиг путать Фридриха Бульонского с Готфридом Барбароссой. Или это Фридрих был Барбароссой, а Готфрид… а, чёрт, неважно!

Так что извини, мама, но ты была неправа. Если, сравнивать с тем, что происходит после, на войне не страшно от слова совсем. Улицы, забитые нищими и беспризорниками, смрад трупов и гниения, который, несмотря на кончившуюся бойню, продолжает витать в воздухе, сочась из стен, насквозь им пропитавшихся. Страшно не сходиться с врагом в рукопашной схватке, нет. Адреналин выбьет из тебя всю трусость и ты, подобно берсеркеру из скандинавских саг, будешь биться не на жизнь, а на смерть. Страшно — это приходить в пустую квартиру и понимать, что ужинать тебе сегодня не придётся. Не придётся и завтра, как, впрочем, не пришлось и вчера. Просто потому что деньги, к моему большому сожалению, не коррелируются с воинской доблестью и чистотой помыслов. Им плевать какой ты там храбрый солдат или пламенный революционер. Они сами по себе, деньги эти.

***

— А где вы служили? — спросил меня мой новый «командир».

Александра Ивановна, директор общеобразовательной школы №318, была женщиной, что называется, хорошо за сорок. Нет, возраст никак не сказывался на ней, скорее наоборот, помог ей раскрыться. Она была как раз из той породы женщин, для которых пятый десяток не помеха, а лишь переход на следующий, качественно новый уровень. Брюнетка, с волосами цвета воронового крыла, в официальной белой рубашке и такой же строгой облегающей юбке тёмно-серого цвета. В данный момент же она была занята тем, что никак не могла справиться с непослушной пластиковой оконной ручкой, которая никак не желала повернуться на все сто восемьдесят и впустить в душное помещение немного спасительной сентябрьской прохлады.

— Давайте я помогу? — предложил я, сидя на мягком красном кресле и наблюдая за её потугами.

— Нет, нет, не нужно, я сама, — жизнерадостно отклонила она моё предложение. — Вы лучше скажите, чем занимались последние три года.

Мне нравилась эта женщина. Война научила разбираться в людях. Кто трус, кто герой, на кого можно в случае чего переложить часть обязанностей, а кто полный раздолбай и пофигист, с кем можно идти в бой плечом к плечу, а кого лучше как можно быстрее сбагрить писарем куда-нибудь в ротный штаб. Этой я бы без раздумий доверил своё отделение. Ей нравилось здесь, и здесь она была на своём месте. Нравилось подбирать новые кадры на места учителей, нравилось радеть за честь школы на разных районных и городских мероприятиях, нравилось вникать в проблемы взаимоотношений преподавателей и учеников. И всё это совершенно честно, открыто, прямо. Никого не стесняясь и без лишнего фанатизма. Я люблю таких людей.

— В разведке, — ответил я на её уже неоднократно высказанный вопрос.

— В разведке? — в её голосе скользило неприкрытое восхищение. — А я, представляете, всё детство зачитывалась военными рассказами о разведчиках. Так интересно было.

Моя собеседница наконец-то закончила свою борьбу с непослушной оконной рамой и, улыбаясь, вернулась в своё массивное кресло, стоящее за таким же здоровенным крепким столом, заваленным всякой канцелярской и бухгалтерской всячиной.

— Охотно верю. В конце концов, писали же, в большинстве своём, очевидцы.

— Я надеюсь, вы не собираетесь здесь устраивать армейские порядки? — доброжелательная улыбка никак не сходила с её губ. Чёрт, а ведь мне здесь действительно рады. — Просто коллектив у нас преимущественно женский, из мужчин только Толя, трудовик, но такой пьющий, что его даже в армию не взяли.

— Да, я… понимаете, Александра Ивановна, я ведь вообще не по учительской части. Я по образованию физик-ядерщик, с историей никак не связан. Не педагог, с детьми работать не умею совершенно. Я к вам пришёл-то только по запросу о безработице. Так что, сами понимаете, не думаю, что из меня в плане преподавателя вообще что-то путное выйдет. Не говоря уже о каких-то там порядках.

Улыбка на её лице на мгновение, но лишь на мгновение, дрогнула. Наверняка покоробило такое отношение к работе.

— Сергей Васильевич, не волнуйтесь. Это ведь не ваша ядерная физика, которую если не понимаешь, то и преподавать нечего. Это история. Прочитаете параграф в учебнике перед уроком, подготовитесь, а потом расскажете просто перед детьми. Сергей Васильевич, ну войдите вы в положение, у нас историка уже полгода как нет. Прошлый, с ума сойти, Антон Владимирович, очень хороший человек, замечательный педагог, под машину попал, представляете. И с тех пор простой. Мы уже и заменять пытались, и по очереди вести — никак. У меня свекровь в комитете городском по образованию работает, я уже всю плешь ей проела. И вот, вас выцепили. Сергей Васильевич, ну умоляю, кроме вас некому.

Ага. Значит, это неизвестная мне свекровь товарища директрисы такую свинью незнакомому ей человеку умудрилась подложить. Ну, спасибочки большое, нечего сказать. Хотя, если подумать, то выбор у меня всё равно невелик был.

— Хорошо, хорошо, успокойтесь, Александра Ивановна, не надо так отчаянно-то. Всё нормально, раз я здесь, значит, я согласен работать, — я успокаивающе поднял руки, показывая ей, что убегать прямо сейчас, куда глаза глядят, не спешу.

Лицо Александры вновь приобрело радостное выражение.

— Вот и отлично. Тем более, вас всё равно сюда назначили. А так как вас перепоручили мне, я могу повесить на вас ещё немного рабочих обязанностей, — увидев моё вытянувшееся в недоумении и негодовании лицо, она тут же звонко рассмеялась. — Не дуйтесь вы так, за это доплачивают. Я бы хотела поручить вам классное руководство восьмым «А».

— Мне?! Александра Ивановна, мы же уже обсуждали это, я не имею никак…

— Я знаю, родненький, я знаю. Но больше некому, поймите вы. У нас катастрофическая нехватка кадров. Все учителя нагружены до предела, до лимита просто. И тем более, это не самый плохой класс. Хулиганья там нету, с дисциплиной всё в порядке, очень дружные, сплочённые ребята. Просто так получилось, что детишки оказались без классрука. Уверяю вас, проблем не будет. Просто заполняйте разные отчётные бумажки, общайтесь по поводу успеваемости с родителями раз в месяц и, хоть иногда, устраивайте классные часы. Вот и все дела. А лишние двадцать тысяч будут ежемесячно капать вам в карман. Ну что, по рукам?

Двадцать тысяч, ха! Когда-то и сотня для меня была большой суммой. Жестокая ты сука, инфляция. Впрочем, какая мне разница, с кем там общаться придётся. Я для себя уже всё решил. Школа — мера временная, чтобы с голоду не сдохнуть. А я тем временем буду искать другое место, подтяну институтские связи, подниму армейских знакомых, короче вынырну из этого отстойника. Так что плевать я хотел на эти бумажки. А вот двадцатка лишней точно не будет.

— По рукам, — ответил я и пожал узкую сухую ладонь директрисы.

***

Я бы покривил душой, если бы сказал, что первый рабочий день не задался. Да нет, всё было совершенно обыденно, я бы даже сказал рутинно. Первым же уроком у меня стоял как раз мой восьмой «А». Я познакомился с учениками, равнодушно скользя ручкой по столбику фамилий в классном журнале. Абрамов, Борисов, Бодунов, Гармоньева… всего двадцать человек. С дисциплиной действительно никаких проблем. Весь класс спокойно, почти без лишнего гула, что всегда сопровождает сверхважные разговоры между одноклассниками, ведущиеся, правда, обычно на уроках, выслушал моё невнятное бормотание про зарождение древнеегипетской цивилизации, а потом также тихо и вежливо, покинул кабинет. Даже попрощались.

Примерно в таком же темпе я отмучил весь день. Кому-то про Древний Египет, кому-то про Крестовые походы, кому-то про Наполеона. Слава Богу, вчера убил на подготовку к занятиям весь день, а то иначе стоял бы у доски, краснел как последний двоечник, и не смог выдавить из себя ни слова по заданной теме. Всё-таки да, история это совершенно не моё. Как и преподавание в целом. Ну не умею я учить людей! Вон, некоторые петь не умеют, некоторым математика не даётся, а я — никудышный препод. Бывает.

Заполнив пару ничего не значащих бумажек, типа классных журналов, я заглянул к Александре Ивановне. Она сама вызвалась меня курировать первые несколько недель. «Чтобы втянулись в рабочий темп» — по её же собственным словам. Правда, диалога в этот раз не заладилось: директриса оживлённо решала какие-то вопросы организационного характера, переругиваясь с кем-то через чёрную трубку проводного телефона (я сам удивился, что такие старички ещё остались). Она лишь вопросительно подняла брови, как бы спрашивая, всё ли в порядке, а получив мой утвердительный кивок, замахала кистями, мол, иди, мальчик, не до тебя сейчас.

А я и пошёл. Домой к себе. В конце концов, моя настоящая работа только начиналась. Заглянув по дороге в магазин и купив, наконец-то, хотя бы какой-то скудный сухпаёк, я мысленно поблагодарил Александру, за то что уступила мне, и выплатила первую половину зарплаты авансом.

Едва зайдя в свою неуютную однушку, с кое-где взбухшими жёлтыми обоями и тусклыми лампами в ободранных абажурах, я тут же развил кипучую деятельность. Для начала — облазал все интернет-сайты в поисках работы по моей основной специальности. Н-да, это мы уже проходили. Дохлый номер. Безработица — бич послевоенного общества, поэтому все биржи труда, сайты объявлений и прочие хедхантеры вычищаются сейчас подчистую. Поэтому всё сегодня решают связи.

Запустив социальные сети, я начал поднимать контакты. Всех, до кого мог дотянуться. В ход шли старые друзья, одноклассники и полузабытые приятели. Я звонил даже своему бывшему дипломнику. Никак. Голяк. У всех одни и те же проблемы и никто ничем не может помочь. Хотя все сочувствуют.

Я ещё с полтора часа посидел за школьным учебником, зубря, будто пятиклассник, нужный мне материал, а затем рухнул на кровать в самых расстроенных чувствах. Да, сегодня меня постигла неудача. Но это ведь не повод сдаваться? Парочка контактов пообещала перезвонить мне, если подвернётся подходящий вариант, а это уже что-то. Завтра перелопачу вторую половину знакомых. Если и это не поможет, а звонка так и не поступит, допустим, через неделю, попробую послать второй запрос через Городской Фонд. Погружённый в невесёлые мысли, я и сам не заметил, как уснул.

А на завтра был новый рабочий день. И на послезавтра. И через неделю. И даже через две. Сентябрь потихоньку начал сменяться октябрём, а звонков мне так и не поступало. Повторный допрос знакомых также не дал результатов — всё глухо. В Городском Фонде меня чуть ли не на три буквы послали, прямо заявив, что я уже официально трудоустроен, а следовательно, никакого повторного запроса мне сделать не дадут.

Угрюмые осенние дни слились для меня в один. Я исправно ковырялся в бумажках, не приходил на работу пьяным, вроде даже неплохо вёл уроки, но на сближение не шёл. Ни с классом, ни с коллективом. Не то чтобы я был против выпить чаю с коллегами, отнюдь нет. Но даже на таких «дежурных» чаепитиях я держался очень отстранённо. Просто не хотелось сближаться с теми людьми, с которыми всё равно скоро неизбежно разбежишься.

С учениками же было ещё проще. Я не докучал им, они — мне. У меня не было каких-то запредельных требований, я не душил контрольными и не заваливал докладами. Даже посещаемость у меня на бумаге всегда была стопроцентная, хотя, конечно же, большая часть школоты уже после третьего нашего с ними совместного занятия поняла, что мои уроки можно со спокойной душой пропускать. Что, собственно, и делала. Обычно в классе у меня сидело от силы человек десять, да и то, в основном старосты и ботаники, которых всё равно не взяли бы с собой курить за гаражи вместо скучнейшей истории.

Тем не менее, природная наблюдательность, помогла мне набросать приблизительный портрет моих «ашек». Вообще, для меня было непривычно, что в одном классе учатся и здоровенные семнадцатилетние лбы, и четырнадцатилетние сопляки. Тем не менее, поделать нечего: дети войны. Не у всех из них была возможность нормально учиться, когда на соседней улице разрывались снаряды и трещали автоматные очереди. Учитывая то, что даже сам по себе Город несколько раз по ходу войны переходил из рук в руки, нет ничего удивительного в том, что некоторая часть из них немного забросила учёбу на время боевых действий. Вообще, класс можно было поделить на две примерно равные части. Про себя я назвал их «приезжие» и «городские». Первые были дети из тех семей, которые, спасаясь от жутчайшей послевоенной разрухи, царящей в провинции, подались в столицы, надеясь хоть здесь заработать на кусок хлеба. Я сам не из Города, поэтому прекрасно понимаю этих ребят. В провинции и раньше-то было несладко, а сейчас, после того, как по Стране ржавой косой прошлась война — вообще трындец. Вторая же группа, как нетрудно догадаться, родились и выросли здесь. Они, в большинстве своём, были соответствующего для восьмиклассников возраста, в то время как их товарищи почти все чуть-чуть не дотягивали до совершеннолетия. Однако, как это ни странно, никаких конфликтов, несмотря на пубертатный период, в котором пребывала определённая его часть, внутри коллектива не было. Класс попался действительно дружный, друг за друга, что пацаны, что девчата стояли горой.

Примерно в это время, когда я уже готов был выть от осенней тоски, нелюбимой работы и отсутствия перспектив, я вдруг нечаянно встретился с Тёмой. С Тёмой, а в миру Артёмом Алексеевичем Антовым, мы друзья ещё со школьной скамьи. Правда, война нас раскидала, кого куда, и после её конца я никак не мог с ним связаться. А тут вдруг стоит передо мной на кассе в магазине, вино покупает. Чудо, не иначе.

Мы крепко обнялись.

— Серый, ты что ли?! Ё-моё, сколько зим! Ты как, как вообще… тоже в Городе? — Тёма никак не мог успокоиться. Да и честно говоря, я тоже готов был прыгать от радости.

— В Городе, Тёма, в Городе! Блин-а, как ты… я же тебя с …. года не видел, перед самой войной дело было. Охренеть! А ну пошли ко мне, всё равно пятница, завтра никуда не надо. Пошли-пошли не артачься, такое дело отметить надо.

— Да я чо, я ничо, только за. Щас, мне только это, свою довезти надо до дома, а то мы вдвоем посидеть хотели…

— Ты женился что ли? Ну даёшь, кабан! Да на кой отвозить, вместе и заходите. Посидим, поговорим, заодно и познакомимся, а?

Короче говоря, вечер пятницы, обещавший для меня быть повседневным, серым и скучным, вдруг окрасился всеми цветами радуги. Мы с Тёмой и его женой Наташей сидели глубоко за полночь в моей потрёпанной квартире, пили вино и пиво, разговаривая за жизнь. Оказалось, что молодожёны очень не кисло устроились. Отец Наташи оказался бригадным генералом, поэтому Артём свет Алексеевич сейчас ходил под полковничьими погонами. Жена же его работала на какой-то невнятной должности в штабе. Короче, молодец мужик, всю семью к делу пристроил.

Мне же ничего не оставалось, кроме того, как говорить правду. Да, школьный учитель. Да, оклад в двести двадцать тысяч. Да, с красным дипломом, за два десятка научных публикаций! Да орден «За Отвагу», второй степени при всём при этом! А что делать? Кушать-то всё равно хочется.

В общем, когда застолье подходило к концу, а дорогие гости стояли в гостиной, пьяными ногами пытаясь нащупать ботинки, Тёма наклонился ко мне и громко прошептал.

— Короче, Серый, такую фигню на тормозах спускать нельзя. Ты толковый спец, уж я-то знаю. По военной линии пристроить тебя навряд ли получится, уж извини. Армия сейчас переполнена, от таких вояк бывших как мы с тобой не знают уже как отмахиваться. А вот по твоей ядерной теме, постараюсь разузнать. Наташкин батя мужик серьёзный, связи везде есть. Так что ты не тоскуй, жди звонка. Я всё разрулю, обещаю.

Я же в ответ на это серьёзно кивнул и крепко пожал протянутую на прощание руку. Если Тёма что-то обещает, то обещание своё он выполнит, к бабке-гадалке не ходи. Это у него ещё со школы: в лепёшку расшибётся, носом землю рыть будет, а слово сдержит. Мне же остаётся только ждать…

***

Я сидел в учительской, лениво потягивая чай и заполняя табели с оценками, когда диким вихрем в помещение ворвалась Дашка Пименова, староста моего класса. Красивая светловолосая девочка семнадцати лет. Родилась и всю жизнь прожила здесь, в Городе, если это, конечно, важно. Очень добрый и светлый человек, на лице которого сейчас застыла маска не паники даже, ужаса.

— Сергей Васильевич, там… там… Санин! — запыхавшись, не могла она выдавить из себя ни единого слова.

— Господи Боже, Пименова, отдышись. Что случилось? — я не на шутку встревожился. Как я уже говорил, мы с детьми старались друг другу не докучать. Если староста чуть ли не с ноги врывается в учительскую и настойчиво требует мою равнодушную персону, значит обстоятельства действительно форс-мажорные.

— Там Санин Серёжа подрался. С мальчиком из параллели, Семёнов Андрей который. Ну знаете, такой, черноволосый. А тот, собака, маму свою притащил, а она сейчас директору на Серёжку жалуется. Песочат на чём свет стоит. Сергей Васильевич, вы же сами знаете, некому за мальчика заступиться, ну пожалуйста, ну быстрее!..

Серёжу Санина я знал. Молчаливый, слегка замкнутый сам в себе ребёнок. Не белая ворона, не объект для травли, просто малообщительный тринадцатилетний подросток. На контакт идёт, иногда вижу его короткостриженую белобрысую макушку за гаражами, в компании таких же малолетних курильщиков. Единственное что, заступиться за него действительно некому. Детдомовец, из бывших беспризорников. Так что, каким бы я не был плохим классруком, а не вступиться за этого пацана было бы последним делом. Дала о себе знать должность командира отделения: своих не бросаем! Даже если этот свой накосячил. Именно поэтому я моментально отложил незаполненные табеля, резко встал, одёрнул свой чёрный, с полосочками, пиджак и кивнул старосте, мол, пошли.

Даша едва не тащила меня на себе, развивая почти крейсерскую скорость и порываясь как можно быстрее доставить мою тушку к кабинету директора. Поэтому дверь, за которой располагалась святая святых школы и место экзекуции провинившихся студиозусов, едва не слетела с петель, когда мы вдвоём неразделимым человеческим клубком ввалились в помещение. Естественно, тут же полностью завладев вниманием всех четверых участников судебного процесса.

— Вот! — Дашка обвиняюще ткнула пальцем в дородную тётку с плохо покрашенными жёлто-черными волосами и была такова. Только я её и видел.

Правда, внезапное исчезновение моей старосты никак не могло сбить меня с панталыку. Не знаю, что на меня нашло, но за этого, по сути совсем неизвестного мне подростка, я сейчас готов был рвать и убивать. Я ещё раз обвёл глазами всех присутствующих. Ну здоровенный стол, с восседающей за ним Александрой Ивановной во главе, это понятное дело, как же без судьи в таких делах. А вот дальше — интереснее. По правую руку от директрисы, хмуро понурив ершик белобрысых волос, ковыряет носком пол Серёжа, мой подопечный. Несмотря на кажущееся внешнее покаяние, во взгляде его светится твёрдая решимость. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять — самого себя он считает на сто процентов правым, и извинений от него не дождутся, даже если резать будут. В противоположном углу ринга, слева от директрисы, громадиной возвышается мамаша потерпевшего, одетая по старой, ещё дореволюционной, моде прошлого десятилетия, с огромной чёрной кожаной сумкой в руках и до ужаса высокомерным выражением на лице. Рядом с ней, припоминая всем и каждому поговорку про яблоко и яблоню, мнётся пацан, ровесник Санина, но в отличие от худощавого Серёги, габаритами больше напоминающий мать. Эге, нормальный у него фонарь под глазом-то. Красивый такой, тёмно-синий, с фиолетовым отливом. Неплохо тезка мой ему зарядил, от всей души широкой. Видно было за что.

Я деликатно прочистил горло.

— Александра Ивановна, прошу объяснить мне, по какому поводу моего ученика вызывают в кабинет директора в обход его непосредственного классного руководителя?

Тут я её уел. У Александры аж глаза наверх поползли. Уже привыкла, что школьный и классной жизнью я никак не интересуюсь, и поэтому всё плюс-минус важные вопросы, связанные с моим восьмым «А», решает именно она. Поэтому и не поставила меня в известность, зачем множить сущности без крайней на то необходимости, верно? А тут нате вам, триумф воли, притом со стороны, откуда его совсем не ждали.

Зато свиноматерь ничуть не растерялась.

— Какой хороший педагог. У него под боком уголовщина такая растёт, а ему и дела нет. Не доложили! — презрительно фыркнула она.

Это замечание я решил пропустить мимо ушей.

— Сергей Васильевич, если вы не знаете, то вчера Серёжа Санин подрался с Андреем Семёновым, учеником восьмого «Б». Подрался так, что у бедного мальчика вон что под глазом вылезло. Мало того, не хочет говорить за что.

— За дело, — неожиданно тихо, но чётко подал голос Санин.

Реакция от мамаши потерпевшего не заставила себя долго ждать. Та побагровела лицом, раздалась в размерах (хотя казалось бы, куда уж больше) и, дико выпучив глаза, начала не орать, нет, натурально реветь, будто сирена пожарной сигнализации.

— За дело?! За дело, ты, уголовник малолетний?! Ты где рос вообще, беспризорник?! Если на улице, так не гавкай на нормальных воспитанных людей, гадёныш! — благим матом визжал этот боров.

Так. Спокойно. Тихо. Вдох-выдох. Бить женщин это очень плохо. И недостойно бывшего солдата. Разжать кулак. Медленно открыть глаза. Глубокий вдох, и…

Я подошёл к Серёже и спокойно, почти ласково, хотя и твёрдо положил ему руку ему на плечо, за что заслужил удивлённый и благодарный взгляд зелёных мальчишеских глаз. Ситуация лично мне абсолютно ясна. Андрюшенька, прямо как и его мать, за базаром не следит, а поэтому и огрёб по полной. Не понимаю, почему Александра никак не выставит эту скандалистку за дверь. Может быть, мешает какая-то профессиональная этика, я не знаю. Лично меня она совершенно не колышет, этика эта, я вообще, может быть, контуженый. Поэтому, как говорится, что не дозволено быку…

— С каких пор сирота перестал человеком быть?

— Что?!.. — мамаша аж поперхнулась от осознания того факта, что кто-то может перечить её божественной воле.

— Я спрашиваю, вы сами-то, где росли, уважаемая. Есть мнение, что в хлеву, раз позволяете себе так разговаривать с людьми. Готов поспорить, что и ваш сын ведёт себя практически идентично вам. А посему и получает по роже. Лично я тоже считаю, что за дело. Александра Ивановна, — я повернулся к директрисе, обалдевше взирающей на наши дебаты. — Если к ученику Санину будут применены хоть какие-то штрафные санкции, я кладу вам на стол заявление об увольнении. Считайте это моим официальным заявлением.

Но свиномать всё никак не могла угомониться.

— Что-о-о?! Ты ещё и покрывать своего бандита будешь? Историк доморощенный, да ты знаешь, кто у меня муж?! Ты у меня узнаешь, как женщинам хамить! На помойке жить будешь! Ты у меня ещё попляшешь!

— Тамара Фёдоровна, вам лучше уйти, — неожиданно, тихо и спокойно, сказала Александра Ивановна.

Боров с сумочкой аж рот открыл от удивления.

— Ну зна-а-аете… это… это уже ни в какие рамки, я буду жаловаться. До самого Городского Совета дойду!

— Жалуйтесь вы куда хотите. А сейчас я попрошу вас покинуть помещение.

Ещё раз возмущённо фыркнув, мамаша покинула кабинет директора, таща за собой свое отпрыска и громко хлопнув дверью напоследок. Мы остались втроём.

— Серёжа, на сегодня ты свободен, — сказала Александра Ивановна, обращаясь к мальчишке.

Санин лишь кивнул и пулей вылетел в коридор, на секунду задержавшись в проёме и бросив на меня прощальный взгляд.

Я устало опустился в кресло.

— Ты куришь? — неожиданно спросила меня Саша.

— Да.

— Не угостишь даму?.. — она выразительно поднесла два пальца, сложенных в форме буквы «V», к губам.

Кивнув, я достал из кармана пиджака пачку «L&D» и протянул её Саше. Переход «на ты» для нас с ней был настолько лёгок, насколько он вообще возможен для людей, связанных отношениями «начальник-подчинённый».

Саша поднялась и рывком распахнула квадрат окна. Лихо закурив с помощью копеечной газовой зажигалки и начала потягивать раковую палочку, ничуть не смущаясь пожухлого вида фикуса в коричневого цвета горшке, что одиноко притулился на подоконнике. Я поспешил последовать её примеру.

— Знаешь, а ведь раньше я считала, что всё будет по-другому, — глядя в окно сказала Саша.

— По-другому?.. — я чувствовал, что не улавливаю нить разговора.

— Да. По-другому. Когда всё это началось, вся эта революционная мишура, мне ведь всего сорок лет было. Это ты сейчас, молодой, думаешь что всё, сорокет это как подготовка к старости. Первая её стадия. А вот фигушки! Я тогда такой молодой себя чувствовала, как будто мне снова лет девятнадцать. На митинги ходила, на демонстрации всякие. Бастовала даже. Потом, когда война началась, гуманитарную помощь на фронт отправляла, письма вам, солдатикам, писала. А после неё и это место получила. «За многолетний труд в сфере образования и усилия, приложенные к делу победы революции». Из простой учительницы английского языка и сразу в директрисы. Думала, вот он, тот самый шанс, которого человек всю жизнь ждёт. Знаешь, как раньше: «Отречёмся от старого мира, отряхнём его прах с наших ног»? Смогу воспитать новое поколение детей, в котором таким как эта, — она кивнула на дверь. — Места не будет.

Саша горько усмехнулась.

— В итоге видишь, что получается? Всякая сволочь не только не исчезла, но ещё выше голову подняла. Муж у неё действительно большая шишка. Какой-то чиновник, не помню, правда, где. А эта курва теперь ходит гоголем, на всех остальных людей свысока посматривает. Мол, холопы вы, да и только, не нам, лебедям с вами, свиньями, якшаться.

— У нас неприятности? — перебил её я. Если из-за моей выходки пострадает эта женщина, до последнего держащая ситуацию под контролем, лучше и вправду положить на стол заявление об увольнении. Нечего перекладывать с больной головы на здоровую.

— Ничего серьёзного. Кадров действительно не хватает. Максимум, что нам с тобой светит — это выговор без занесения. Там в Совете не дураки сидят. Им как зубная боль нужны вакантные места директора и историка, которого, кстати, с таким большим трудом нашли.

Мы помолчали, наслаждаясь тишиной и сигаретным дымом. Где-то наверху скрипели двери, бегали, громко топоча, младшеклассники и слегка басили только-только прорезавшимися голосами старшаки. Обычная школьная жизнь, человеческое броуновское движение.

— В конце концов, отчаиваться не надо. Мы ещё только в начале пути. Если опускать руки из-за каждой толстой твари, охреневшей от безнаказанности, то лучше вообще не начинать идти. Посмотри на весь тот путь, что проделала наша Страна, посмотри на огромное количество жертв и лишений, которые приносил наш народ ради светлого будущего. Хочешь сказать, что теперь, когда у нас наконец-то появился шанс это будущее воплотить в жизнь, воспитать поколение настоящих людей, стоит отбросить его из-за какой-то сволочи? — я взял паузу. — В конце концов, она — это не её ребёнок. Возможно, Андрей запомнит и вчерашний фингал и сегодняшнюю взбучку. И тогда, кто знает? Возможно не всё для него, как для человека, ещё потеряно.

Я затушил окурок об внешнюю стену здания и щелчком отправил его в полёт. Саша слегка поморщилась и через секунду повторила мои действия.

— То, что ты говоришь, не слишком педагогично, ты знаешь?

— А я вообще не педагог, — усмехнулся я и вышел из кабинета.

Правда, далеко уйти у меня не получилось.

— Сергей Васильевич, — окликнули меня.

Я обернулся. Серёжа Санин стоял в дальнем углу коридора, как раз между стенгазетой и расписанием уроков, облокотившись спиной на нежно-розового цвета стену.

— Спасибо вам.

Я пожал плечами.

— Не за что. В конце концов, ты мой ученик. Я обязан вступаться за тебя, разве нет?

— Я этого не забуду, — серьёзно, совершенно не по-детски ответил он. В его голосе слышалась та самая ледяная уверенность, от которой даже у взрослых мужиков по спине пробегают мурашки.

Не зная, что ответить, я просто молча сверлил его несколько секунд взглядом, а затем, развернувшись, отправился по своим делам.

На следующем моём занятии с восьмым «А» меня поджидал сюрприз. Я слегка опоздал на урок, поэтому, входя в кабинет спустя пару минут после звонка, ожидал, как всегда, увидеть полупустую аудиторию. Однако сегодня моим чаяньям не суждено было сбыться. Класс был забит под завязку. Все двадцать человек. Даже самые дикие двоечники были на месте. Я ошалев остановился в дверном проёме.

— А какого хрена вас тут… — начал было я, но вовремя спохватился, что матюгнуться при всём классе было бы максимально непедагогично. Прокашлявшись и подойдя к учительскому столу, я начал заново, уже приличнее.

— Пименова, вопрос, а почему сегодня так много народу? — спросил я, открывая классный журнал.

Дашка, святая простота, лишь удивленно захлопала ресницами в ответ. Как будто не знает, коза, что на моих уроках больше семи человек из класса не бывает.

— Весь класс пришёл, Сергей Васильевич. Мы ведь не можем пропускать уроки нашего классного руководителя.

Я тяжело вздохнул. Ну да. Прописали меня. Теперь я «свой». Раньше-то хрен с горы был, можно было в расчёт не брать. А теперь, когда Санина спас, из-под огня вывел, в обиду не дал — уже не пофигистично настроенный препод, урок которого мало того, что сам по себе не самый важный из школьной программы, так ещё и посещаемость не ставит, а классный руководитель Сергей Васильевич. На истории чтоб был как штык, прогульщик злостный! Вон, даже Санин сидел в первых рядах, а его, судя по табелю, процесс получения знаний, притом любых, не только по истории, не слишком прельщал.

— Значит уже все в курсе? — спросил я, ни к кому конкретно не обращаясь.

Класс одобрительно загудел. Ещё бы. В таком месте, как школьный коллектив, новости разносятся молниеносно. Про мой «подвиг» наверняка знает уже вся школа. Ну, положим не вся, но старшие классы точно.

— Тогда давайте немного проясним ситуацию. Я не учитель и никогда им не был. Я вообще по образованию физик-ядерщик. С красным дипломом, кстати. Историей я никогда не увлекался, а в аттестате у меня по ней стоит четвёрка исключительно из-за того, что историчка моя была бабушка божий одуванчик, у которой даже тройку получить было нереально. В вашем классе я оказался совершенно случайно, по запросу из Фонда по Борьбе с Безработицей, так как мне, нищему и голодному ветерану, оказалось нечего есть. Но, — прервался я, ловя взглядом немногочисленные улыбки. — Кажется, я здесь застрял надолго. Поэтому, предлагаю начать строить здоровые отношения между вами и мной. А начать я предлагаю с классного часа, которого у нас ещё ни разу не было, и который мы проведём прямо сейчас, вместо того, чтобы изучать скучнейшую историю Тридцатилетней войны. Вы всё равно там ничего не поймёте, я сам вчера читал полвечера — так не разобрался.

Вот на этом этапе тихие смешки переросли в звонкий молодецкий гогот.

***

С этого самого момента лёд тронулся. С каждым днём мои отношения с классом всё теплели и теплели. По чуть-чуть я узнавал каждого из них, их заботы и переживания, их сильные и слабые стороны. Мы всё больше проникались друг-другом: они всё глубже впускали меня в свой давно сбитый и дружный коллектив, а я всё сильнее тянулся к ним, сильнее радовался их успехам и печалился неудачам. Как будто разом завёл два десятка детей, которых, к счастью, не нужно кормить. Хотя тут я конечно лукавлю. Каждую неделю мы проводили классные часы, постепенно перешедшие в чаепития. И каждый раз эти посиделки, несмотря на скудную учительскую зарплату, оплачивал именно я. Чай, печеньки, вот это вот всё. Не то чтобы дети, как голодные волки, набрасывались на угощение, да и по карману не особо сильно било, так что грех жаловаться. Просто раньше я и подумать не мог, чтобы тратить свои деньги на этих, по сути, совершенно чужих мне людей. А сейчас — всю неделю только и делаю, что думаю о предстоящей встрече с молодёжью.

Я даже на экскурсии с ними ходил. Нашему классу Саша, видимо для закрепления успеха в деле сплочения коллектива, выдала почти подряд аж два направления самые интересные музеи Города. Конечно, все плевать хотели на эту старину и картины, но вот упустить возможность куда-нибудь выбраться нашей компанией мы не могли. Поэтому просто экскурсией дело не ограничилось. После, всех уже порядком задолбавших, рассказов о живописцах позапрошлого века, мы завалились в какую-то фастфудную забегаловку и обожрались от пуза. А потом долго-долго шли до школы, дабы ещё немного потянуть время и не идти на скучнейшие уроки: мне — рассказывать, им — слушать.

А что мы учудили на Новый Год! Меня чуть с работы не выгнали за нарушение техники пожарной безопасности. Саша рвала и метала, такой злой я её никогда не видел ни до, ни после. Слава Богу, обошлось. А классное помещение в итоге отмыли, правда, не без труда.

Подходила к концу зима. Чуть тёплое мартовское солнце застенчиво начало показываться из-за серой хмари, застилавшей небо. Конечно, иногда случались заморозки, на день-два, но весна всё настойчивей входила в свои права, побеждая в ежегодной битве со своей морозной сестрой. Я потихоньку втянулся в свою новую жизнь. Даже позвал кое-кого из коллектива на свой День Рождения. Жаловаться мне было нечего, зарплату в конце января повысили по всей стране, так что я начал даже по чуть-чуть откладывать. Давно хотел сделать в своей квартирке небольшой, чисто косметический, но всё же ремонт. А то как-то совсем стыдно.

Где-то в этих числах я шёл по длинному школьному коридору, укрытому старым коричневым, с проплешинами и пузырями, линолеуму и разрезанному стёклами окон, порталами в другой мир, висящими на стенах. На одном из подоконников сидела моя староста, Дашка, погружённая в свои мысли и с тоской разглядывающая даль.

— Уже соскучилась по лету, Пименова?

Девочка аж подпрыгнула.

— Ой, как вы меня напугали, Сергей Васильевич. Нельзя так подкрадываться. Удар же хватит, — ойкнув, произнесла она.

— Не ври. У тебя сердце как у космонавта, на тебе пахать можно, — отшутился я в ответ.

Даша улыбнулась.

— Неправда. У меня зрение плохое и аллергия. В космонавты не возьмут.

— Зато для профессии пахаря твои недуги не помеха.

Девочка хихикнула. И на секунду взяла паузу, разглядывая что-то одной ей ведомое в школьном окне.

— Я хочу куда-нибудь съездить летом, — неожиданно продолжила она.

— Ну подожди. Три месяца всего осталось. Потом соберётесь всей семьёй и поедете. Или ухажера какого-нибудь возьми, да вдвоём сгоняйте. Можно даже автостопом.

Дашка с грустью вздохнула.

— Никак. У меня семья многодетная. Я и ещё два братика. Они маленькие ещё слишком. Ваньке неделю назад десять стукнуло, а Лёня совсем ребёнок — ещё пяти нет. Мать на двух работах работает, с ног сбивается. А папа на войне погиб. Пенсию, конечно, кое-какую платят, но всё равно не хватает.

Я промолчал. Грустная история, но в наше тяжелое время, к сожалению, типичная. Мне очень жалко это поколение детей войны. Не детей даже, у детей всё равно самое счастливое детство в мире будет, на какие бы лихие годы оно не выпало. А вот таких подростков, которых потрясения, ударами молота прошедшиеся по Стране, застали в, и без того трудном, переходном возрасте. Что-то надломилось в этих мальчиках и девочках, что-то мне, спокойно ездившему в отрочестве с родителями куда-нибудь заграницу, погреться на тёплом забугорном солнышке, никогда не понять. Не будет у них ни пятизвёздочных отелей, ни путешествий автостопом. Первому мешает отсутствие денег, второму — огромное количество подонков, для которых война всё ещё не кончилась. Правда, ведут они эту войну в основном с мирным и беззащитным населением, которое не может ответить распоясавшемуся сброду.

Даша, кажется, поняла, что ни словом, ни советом я ей помочь не смогу, поэтому лишь горько усмехнулась и продолжила свой монолог.

— Поэтому, никакой возможности выбраться, из Города у меня, нет. Особенно учитывая то, что до майского турнира всего два с половиной месяца, а наша школа до сих пор даже не начала чесаться по поводу команды.

А вот это уже интересно.

— Команды? Команды для чего? Я-то просто сам не из Города родом, да и в школах никогда не работал, ваши здешние заморочки не знаю.

— Каждый май районная администрация проводит турнир по баскетболу среди команд старшеклассников. Он всегда проводится, даже во время войны играли. Победители турнира получают бесплатную путёвку в лагерь за городом. Все расходы оплачивают из районного бюджета. Правда, наша школа никогда не выигрывала. Да оно и понятно, особо спортом у нас никто не увлекается, а в двести шестой знаете какие бугаи? Они каждый год выигрывают, уже как пять лет подряд. Абсолютные чемпионы, — ответила девочка

Дашка снова пригорюнилась. Да, не умею я с подростками общаться, совсем сердце девочке разбередил.

— А в лагере знаете как красиво? Он в соседней области находится, рядом с озёрами. Я там в детстве, совсем-совсем маленькая, была. А знакомые, из двести шестой как раз, которые туда ездили, говорят, сейчас даже круче всё сделали. Там режим такой, не строгий, понимают все, что в один отряд могут попасть люди очень разного возраста. Поэтому там и таким как я есть чем заняться, и таким как, ну допустим, Серёжа Санин, — голос девушки с радостно-возбуждённого становился всё более и более подавленным, пока, наконец, не перешёл в едва слышный шёпот. — Путевки туда стоят дорого. Очень. Теперь, когда папы нет, нам точно не по карману. А у меня осталось последнее лето, чтобы там побывать, на следующий год уже не пустят.

И тут меня вздёрнуло. Огненная плеть с силой ударила по позвоночнику, заставив напрячься каждый мускул моего тела и привести все органы чувств в полную боевую готовность. От жалости к девочке не осталось и следа. Не осталось вообще ничего, кроме жгучего чувства ненависти, того самого сорта, что заставляет людей выходить с голыми руками против танка и побеждать. Правда ненависть эта была направлена не на какого-то там гипотетического врага, а на самого себя. Хотя, сейчас сам я и был главным врагом всего живого, всего светлого и живого. Горячий, неразумный, едва вышедший из пубертатного периода и стен института, юноша двадцати двух лет, с автоматом в руке и пламенем в глазах посылает людей на смерть и сам бьёт наповал, не чувствуя ничего кроме отдачи. И даже не подозревает, что именно он растаптывает в пыль, в мелкое крошево детство той девочки, которую собрался вести в светлое будущее? Какой фундамент — такой и дом, какие корни — такое и дерево. Какие плоды даст орошённая солёными слезами земля? Во что превратится человек, у которого светлую детскую пору и прекрасное мечтательное отрочество заменили раскаты батарей и громкие проповеди о том, что «…оно наступит скоро, надо только подождать!»?

Всю свою жизнь человек идёт по дороге. На его пути встречаются чудовища, с которыми он каждую секунду ведёт смертный бой. Сражается с самим с собой, со своим окружением, со своей судьбой и со всеми сразу. Подобно герою скандинавский саг он, сквозь бури и сражения, упрямо следует к тому месту, одному ему известному, где всегда будет тепло и свет. Кто-то идёт к нему долго, всей жизни не хватает. А кто-то успевает добраться до него всего лишь за несколько десятков лет. Одни идут к нему в одиночку, другие же — в шумной компании друзей и товарищей, или рука об руку со своим любимым человеком. Так или иначе, идут все. У каждого, из живущих или живших до нас, разные пути, но конечная цель всегда одна. Чертог, что мы сами же и воздвигли. Край грома и штиля, край солнца и ледяной пурги. Тот самый мир, из которого мы убегаем, едва нам исполнится чуть больше десяти. Убегаем, прельстившись сладостными фантомами мнимой взрослости, алкоголя и секса. А попадаем в реальность, где стыдно, стыдно чувствовать. Где каждый из нас должен скрывать свои настоящие эмоции за толстыми слоями шпаклёвки, состоящей из лжи и притворства. Где ты не имеешь права плакать от горя или смеяться от радости, где не должен злиться на то, что тебя злит. И как итог, ты и сам становишься хладнокровным пресмыкающимся, без права на счастье или страсть. Только дома, в тёмном углу, перед экраном гаджета, или просто глядя в окно, ты можешь в тайне, чтобы не видели домашние, позволить себе маленькое счастье, чуть-чуть пустить слезу или украдкой улыбнуться, и то, только для того, чтобы потом целую неделю ходить и корить себя за это.

Только вот слабостями эти эмоции не являются. Потому что даже воспоминания о них, о том, что они когда-то были, дают нам, людям, силы идти дальше, идти вперёд. Пробиваться сквозь жизненные преграды на долгом пути к миру своего детства. Вот только, что станет с нами, если этих воспоминаний не будет?

— Сергей Васильевич, с вами всё хорошо?

Я и сам не заметил, с какой силой сжал челюсти.

— Пименова, ты же в этот твой лагерь очень хочешь?

— Да-а… — неуверенно, но с забрезжившей надеждой в голосе ответила она.

— Тогда будь добра, объяви перед уроком, чтобы все пацаны ждали меня после окончания занятий в спортивном зале.

Да, я не учитель. И не педагог. И даже не историк. Признаю, я даже не самый умный человек на этой планете. Но мои родители всегда учили меня помогать людям. А разве могу я сделать для них что-то большее, чем дать шанс остаться людьми, а не хладнокровными ящерицами?

***

— Сергей Васильевич, ну вы издеваетесь что ли? — пробасил Бодунов, едва я закончил свой брифинг.

Времени было около трёх, занятия у меня и моих подопечных уже закончились. На последнем уроке, вместо которого у меня было окно, я зашёл в кабинет к Саше, поставить её в известность относительно моего плана, чем вызвал немалое удивление, а потом заглянул в подсобку к Антонине Федоровне, нашей физручке, выпросив у неё ключи от спортивного зала и пяток баскетбольных мячей.

— А что такое, Бодунов? — сурово сверля длиннющего, но очень тонкого Артёмку, глазами спросил я.

Дылда, шестнадцати лет от роду, замялась.

— Мы так-то ваще никогда в баскет не играли. Ну, я по крайней мере. А вы хотите из нас за три месяца каких-то «Чикаго Булз» сделать, чтобы мы двестишестых победили. Это нереально, блин. А ещё нас всего десять человек. А в команде, насколько я знаю, двенадцать должно быть.

— Численность — это не проблема, — твёрдо ответил я. — Играть можно и вдесятером, на поле всё равно одновременно находятся лишь по пять человек из каждой команды. Побеждать, кстати, тоже. Вопрос только в вашем желании.

— Я бы… — попробовал продолжить препираться Бодунов, но его перебили.

— Я с вами, Сергей Васильч, — перебил нюню Санин.

Ну, в нём я не сомневался. Не забыл, как я за него впрягся полгода назад. Правильно, у таких людей слишком мало светлого в жизни, чтобы его забывать.

— Я тоже с вами, Сергей Васильевич, — сказал высокий голубоглазый блондин с голубыми глазами и арийским профилем, первым красавец класса, Лёшка Абрамов. Фамилия, конечно, с внешностью резко контрастировала, но ничего. Нам его не в гестапо вести, а на спортплощадку.

— Угу, и меня запишите. Давно надо было двестишестым прописать по первое число! — а это уже Матузенко Даня. Главный качок, спортсмен и задира в классе. Говорят, по вечерам ходит куда-то драться стенка на стенку, но в школе ведёт себя тише воды ниже травы.Этоносительно этого персонажа у меня тоже сомнений не было.

— И я!..

— И меня!..

В конце концов, круг замкнулся и девять пар глаз новоявленной баскетбольной команды восьмого «А» выжидающе уставились на единственного человека, высказавшего противоположное мнение.

— А я чо? Я ничо? Куда все — туда и я. Записывайте, Сергей Васильевич.

Абрамов задумчиво почесал подбородок.

— Команда это конечно хорошо, Сергей Васильевич. А побеждать мы как собрались? Лично у меня опыта в этой игре совсем нет. Я только в «тридцать три» пару раз играл.

— Русским духом! — задорно рявкнул ему в ответ Матузенко.

— Тихо, орлы! — прервал я начавшуюся браваду, — Настрой это конечно половина дела, Даня. Но только половина. Так что сейчас пару кружков вокруг зала нарежете для разминки, а потом разбираете мячи и до седьмого пота…

Пацаны, недолго думая, шумной гурьбой начали выполнять указания. Пробежав первый круг, Лёша спросил:

— А тренировать нас вы, что ли, будете?

— Я, Абрамов, я.

— У вас, наверное, и опыт имеется?

Подколол меня, собака. Я ведь почти на каждом классном чаепитие говорил, что педагогического опыта у меня нет от слова совсем и учителем я стал случайно.

— Имеется. Я, в отличие от вас, балбесов, в молодости не только пиво по подъездам пил.

Дружный смех стал мне ответом. А опыт, да, есть. Первое место на областных соревнованиях по баскетболу в качестве капитана команды. Правда было это десять лет назад. Но опыт, как говорится, не пропьёшь. Поэтому, у меня были все шансы сделать из этих охламонов, если не чикагских быков, то хотя бы первенцев района.

***

Весна для меня пролетела очень быстро. Пронеслась, словно майская буря: шумно, громко и резко. Моя жизнь превратилась в карусель, которая то замедлялась, когда мне приходилось вести занятия по своей основной профессии, то ускорялась до немыслимых скоростей, когда мы с парнями после уроков приходили в зал. Конечно, сказывалось то, что никто из них даже любителем не был. Однако там, где пасует опыт, спасает страсть. Пацаны буквально загорелись этой идеей, поэтому схватывали всё на лету. Все пасы, финты и движения запоминались моментально, стоило мне лишь раз их показать. Поэтому очень скоро дело пошло на лад.

Примерно через месяц к нам на тренировки начали заглядывать девочки. Сперва это была одна Дашка, которая явно приходила следить за успехами вполне определённой арийской персоны, но вскоре начали подтягиваться и остальные девочки. Я в принципе не возражал, ровно до тех пор, пока пацаны не стали забивать на саму тренировку и не начали точить лясы с представительницами прекрасного пола. Поэтому, пришлось этот бордель разогнать, тайно возложив на хрупкие девичьи плечи ещё одну, не менее важную задачу, контролировать выполнение которой я, правда, совсем не успевал. Ну ничего, Дашка девочка ответственная, думал я, к соревнованиям всё будет готово в лучшем виде.

Тем временем, минула первая половина мая. Все ходили в напряжении. Слух о том, что у нас появилась собственная баскетбольная команда, довольно быстро разнёсся по всей школе, вызвав сперва лишь волну смешков, которая, однако, затихла сразу же после дружеского матча с четыреста одиннадцатой школой, в которой мои ребята показали очень хороший результат. Было это ещё в апреле, а с тех пор пацаны только прогрессировали. Победа придала им моральных сил и подняла боевой дух, и за неделю до начала соревнований мои бойцы чувствовали себя вполне уверенно.

Поэтому, когда начался турнир, мы громили соперников в пух и прах. Вот мы вышли из группы, прошли одну восьмую, четверть и полуфинал. Ребята были на пределе, но довольные как черти. Смущало нас только то, что наш главный бой ещё впереди. Двестишестые также успешно прошли турнирную сетку, а поэтому именно с ними нам придётся столкнуться в финале. Однако, страха, как такового, не было. Мы показали всем, и в первую очередь себе, что мы умеем и будем побеждать. Мы были хорошей, сработавшейся командой, механизмом доведённым до автоматизма, где каждый винтик имел чёткую роль и выполнял конкретную цель. Мы были всерьёз настроены на победу и у нас были шансы её получить. Именно в этот момент меня нагнал привет из, казалось бы, ещё совсем недавнего прошлого.

Я в очередной раз заполнял бумаги, сидя за своим персональным угловым столом в учительской, когда ко мне подошла Ксюша Лебедева, приветливая девочка, оторва и настоящая заноза в заднице, с русыми волосами, заплетёнными в два хвоста, четырнадцатилетнего возраста, и с важным видом донесла, что на проходной меня спрашивает какой-то мужчина.

Удивившись неожиданному гостю, я поспешил спуститься на первый этаж, чтобы воочию увидеть посетителя. Каково же было моё удивление, когда в здоровенной фигуре, одетой в чёрную кожанку и облокотившейся на турникет, я узнал Тёму. Мы не виделись с моего дня рождения, а это уже почти месяца три выходило, поэтому его появлению я был несказанно рад, особенно учитывая то, что в последнее время от него не было ни слуху, ни духу.

— Тёма, блин, ты какими судьбами?.. — улыбаясь, я крепко обнял его, перегнувшись через турникет.

— Так я тебе уже с месяц дозвониться не могу, братан. А как домой не зайду — тебя всё нет. Ты куда пропал вообще?

— Да знаешь, дела как-то… времени совсем не остаётся. Дом-работа, работа-дом. Погоди, ты по какому номеру вообще звонил-то?

— По тому, который на тридцать восемь кончается.

— Во-о-от. А мой — на сорок восемь. То-то и оно. Ты сам-то что, просто так заглянул или по делу? А то пошли, чая налью.

— Не, Серый, чай давай как-нибудь потом. Я по делам тут. А ты что, значит, в школьную жизнь вписал по-полной? Во, я же говорил, нигде не пропадёшь, — обводя школьный коридор взглядом, присвистнул Тёма.

— Вписался, брат, вписался. Так, что теперь и не выпишешься. Как в партию вступил.

Тёма хохотнул.

— А я-то тебя как раз выписывать приехал. Похлопотал я по твоему вопросу, пляши, студент, батька Натахи выбил-таки тебе местечко. Так что собирайся, пиши потихоньку всякие заявления и заступай на вахту. Через неделю. Будешь у нас главный инженер по обеспечении технической безопасности на атомной станции. Это твои чтоль? — Он указал рукой куда-то мне за спину.

Я обернулся и увидел весь свой класс. Уроки уже кончились, поэтому все были уже в спортивной форме и ждали только меня, чтобы начать одну из финальных тренировок. Через неделю должен был состояться финальный матч, и поэтому я решил гонять пацанов сейчас до седьмого пота, чтобы за пару дней до дня Икс дать им отдохнуть. И сейчас все, спортсмены и группа поддержки, состоящая целиком из наших девочек, как один, смотрели в мою сторону.

Тёма, кажется, почувствовал, что что-то неладно, а поэтому поспешил ретироваться.

— Серый, ну это, короче, давай, собирайся там всё это, делай, я пошёл, давай, угу.

Только я его и видел, паршивца.

И конечно же, мои ребята слышали всё до последнего слова.

— Сергей Васильевич, вы что, уходите? — с детскими обиженными нотками, так несвойственным подросткам её возраста, спросила Ксюша.

— Сергей Васильевич, вы чего, у нас же игра через неделю, — а это уже мой капитан, Абрамов.

— Сергей Васильевич, вы же не можете… — Дашка.

— Да ребята, хрен с ним, с предателем, пусть катится куда хочет. Тренироваться пошли, у нас игра на носу, — Даня Матузенко.

Бодунов. Борисов. Все они, один за другим, отворачивались и, понуро повесив головы, брели в зал. Через несколько секунд лишь один человек остался стоять. Серёга Санин. Парень, которого я когда-то спас от одной жирной охреневшей сволочи, мой первый друг в этом классе, первый мостик, соединивший двадцатипятилетнего циника и класс молодых, добрых и улыбчивых людей, сейчас смотрел на меня, своего заступника, плотно сжав челюсти и с трудом сдерживая слёзы обиды и разочарования. Пока, наконец, резко не развернувшись, не ушёл и он.

***

Заявление я написал в тот же день. Александра Ивановна долго и холодно смотрела на меня, сидящего в кресле и опустившего голову в землю, пока, наконец, резко и размашисто не подписала бумажонку. Лучше бы она кричала и проклинала меня. Я бы понял, я бы стерпел. А так мне оставалось лишь проклинать себя, дезертира и предателя, самому.

Всю неделю я пролежал в кровати, глядя в серый потолок (ремонт я так и не сделал) и изредка вставая для того, чтобы тупо глядя в окно сжевать очередную порцию безвкусной еды. Я не хотел ничего делать, хотел лишь медленно и равномерно покрыться зелёным ковром плесени, забыв обо всех проблемах и печалях этого мира. Я лежал, а перед глазами проплывали лица людей, которые за неполный год успели превратиться из вызывающих раздражение незнакомцев, до которых мне нет никакого дела, в, по-настоящему, своих детей, за каждого из которых я готов был стоять стеной. Даже звонок, во время которого незнакомый мне суровый женский голос сообщил, что машина за мной прибудет двадцать второго числа в девять тридцать утра, прямо к моему подъезду, я воспринял абсолютно равнодушно. Двадцать второе. Пятница. В этот день будут играть мои ребята…

В четверг вечером я собрал сумку. Работа была, как я понял, вахтовая, неделя на неделю, так что всякие сменные вещи мне обязательно понадобились бы. В восемь часов утра следующего дня я уже сидел около своего подъезда, выкуривая одну сигарету за другой. Полтора часа от того момента, как я вышел из своей квартирой и до того, как рядом со мной скрипнули шины чёрной служебной машины пролетели совершенно незаметно для меня, у которого единственным счётчиком было количество бычков, валяющихся под ногами. Я поднялся, поздоровался за руку с двумя представительными мужчинами, одетыми в строгие пиджаки, открыл багажник, уже готовясь положить туда своё барахло и открыть первую страницу новой главы моей жизни, как вдруг…

Нет.

Моя вытянутая рука, держащая сумку, замерла на половине пути.

Это не то.

Так нельзя.

Недостаточно просто поводить автоматом из стороны в сторону, параллельно громким голосом отдавая команды, чтобы на белом коне въехать в светлое будущее.

— Знаете что, мужики…

«Пиджаки» удивленно повернулись ко мне.

— У меня сегодня мои ребята играют. Так что я, наверное, не поеду. Передайте мои искренние извинения Артёму Алексеевичу.

И побежал.

Да. Недостаточно просто в жарком бою победить врага, отрубить ему голову, разрушить его капища и низвергнуть кумиров, сразу же, на выжженном пепелище, объявив новую эру, не построив при этом новых храмов. Нельзя построить светлое будущее на штыках автоматов, а потом со спокойной душой уйти работать на завод, ни капли не заботясь о воспитании тех, кому в этом будущем жить.

Именно поэтому я сейчас бегу. Бегу со всей дури к метро, перепрыгивая лужи и отталкивая прохожих, где-то потеряв в этой безумной гонке со временем баул со сменными носками. Потому что только сегодня, на двадцать шестом году жизни понял, что мы, люди, не созданы для счастья. Есть вещи по-важнее. Потому что я очень сильно хочу построить в душах тех, кто мне доверился новый храм, взамен того языческого святилища, которое мы три года назад разрушили. Храм людей, верящих в людей.

Я ворвался в спортивный клуб, словно ураган, буквально с ноги вынеся дверь. Не обращая внимание на возмущённые вопли дедка-вахтёра, я промчался прямо к главному залу, где сейчас шла страшная рубка. Буквально ввалившись в помещение, я распихал плотную толпу зрителей, оказавшись у самой границы игровой зоны, одновременно с этим подняв взгляд на огромное чёрное электронное табло, родом из прошлого века.

Плохо дело.

На площадке шло не просто сражение, а натуральная бойня. Игроки с обеих сторон уже порядком выдохлись, бегая по залу все в мыле, с прилипшими к телам футболками. Моя команда проигрывала со счётом 22:23, а до конца матча оставалось меньше полуминуты. Хотя шансы все же оставались.

Усердно работая локтями, я, пробираясь сквозь столпотворение, прорвался к судье и заорал тому прямо в ухо:

— Я тренер команды школы номер триста восемнадцать! Давайте тайм-аут!

Судья удивленно посмотрел на меня, но свисток дал, показав руками крест: перерыв.

Первой меня заметила Дашка. На секунду на её лице застыло радостно-изумлённое выражение, а через мгновение стёкла в зале чуть не треснули от девичьего визга, который тут же подхватила вся остальная группа поддержки. Следующим же, что я услышал, после того, как из моих бедных лопнувших барабанных перепонок перестала течь кровь, был дружный рёв пацанов, которые, услышав такую сирену, нашли в себе-таки силы поднять оторвать горячие головы от пола и заметить своего любимого преподавателя.

— Сергей Васильевич, вы не уехали!

— Вы пришли, пришли!..

— Да я же говорил что придёт, чо он, не сволочь же…

И куча других восклицаний, слившихся в единый протяжный гомон.

А время поджимает.

— Ша, скотобаза, — дружелюбно рявкнул я, приводя ошалевших от радости детей в чувство. — Времени в обрез. — И тут же, поворачиваясь к пацанам.

— Чо, ребятки, жопа?

— Жопа, Сергей Васильевич, — ответил за всех Абрамов.

— Вижу. Ладно, — я посмотрел на таймер. Двадцать семь секунд. Дрянь. Хотя, конечно, не всё так плохо.

— Слушайте сюда, ребятки, план такой, — заведя их в круг начал я. — Мяч ваш?

Мальчишки утвердительно закивали.

— Значит делаем так. Абрамов, выводишь мяч из-под кольца, отдаёшь Матузенко. Матузенко, секунду ждёшь Абрамова и вместе резко идёте по правому флангу. Ведёшь ты, Даня, в тебе мяса много, просто так с ног не собьют. Только умоляю, не фоли никого, это для нас смерти подобно, понял? — Матузенко кивнул. — Дальше, Санин и Борисов, идёте по левому флангу на понтах, типа вы тут основная ударная сила, вам должны мяч перепасовать. Но самое вкусное в том, что вы — тоже обманка. Основная наша надежда будет возлагаться на Бодунова, который, пойдя в атаку вместе со всеми, остановится в центре, на линии трёхочкового броска. Даю руку на отсечение, крыть его никто не будет, сейчас уже все слишком плохо соображают. И именно ему должен будет перепасовать Матузенко. Слышишь меня, Бодунов? У тебя будет только одна попытка выбить три очка. Второго шанса нам никто не даст? Всё поняли, спартанцы? Ну так вперёд, со щитом иль на щите, поехали! — я дал отмашку судье и, пока ребята разбредались по своим позициям, подошёл к группе поддержки.

Ага, именно это они и репетировали. Я специально надоумил Дашку и остальных девочек сделать подобие американских команд болельщиц. Только у нас, вместо танцев с большими волосатыми помпонами, были песни. Уже отзвучал Окуджава, Визбор, даже Сектор Газа. А вот что девочки заготовили на сегодняшний финал — я ещё не слышал.

Свисток. Бросок.

Топ-топ-топ, единовременно топают ногами девочки.

«Вот и сбывается все, что пророчится»

Ого. Вот этого я не ожидал. Не то, чтобы я не уважал Высоцкого, но «Баллада об уходе в рай» действительно странная композиция для исполнения на спортивном чемпионате. Хотя, в исполнении хора девичьих голосов эта песня приобретает совсем другую тональность. Весёлую, боевую, задорную, как раз то, что сейчас нужно пацанам.

А тем временем, Матузенко с Абрамовым идут в атаку. Они и правда хорошо сработались. Даня прёт вперёд как танк, своей массой и уверенностью раздавливая оппонентов, уверенно ведя мяч.

«Уходит поезд в небеса — счастливый путь!»

Хлоп-хлоп-хлоп стучат нежные женские ручки. А толпа воет, кричит, свистит, подбадривая каждый свою команду. Здесь собрались друзья, учителя, родители, родственники и вторые половинки. Кому как не им, искреннее всего болеть за своих родных человечков?

Тем временем, на левый фланг резво влетают Санин с Борисовым, отвлекая на себя внимание аж троих защитников, давая Бодунову жизненно необходимое ему окно.

«Ах, как нам хочется, как всем нам хочется»

А хочется нам чёткого, грамотного паса от Матузенко, прямо в руки открытому как форточка в жаркий летний день, Бодунову. Который не заставляет себя долго ждать. Правильно, технично и красиво высокий семнадцатилетний юноша подпрыгивает, оказываясь на три головы выше всех своих соперников, и ловко отправляет мяч в полёт. Мяч в руках у Бодунова.

«Не умереть, а именно уснуть!»

Мяч снова в полёте. Коричневая ребристая поверхность крутится, вертится, превращается в один большой ком надежды. Звонкий удар о щит кольца. Мяч отскакивает, замирает на краешке корзины, секунду думает, какой из команд даровать победу и, наконец, лениво проваливается внутрь.

Трёхочковый!

Свистит судья, знаменуя конец игры. Время вышло.

Таймер мигает. 25:23.

Победа!

От крика закладывает уши. Весь зал стоит на ушах. Игроки нашей команды, в том числе и запасные, орут, визжат, качают и подбрасывают в воздух Бодунова. Вражеская же команда, опершись на колени, с удивлением разглядывает победителей, ещё недавно казавшихся ими лишь зарвавшимися щёголями. В порыве чувств девочки из группы поддержки бросаются на шеи пацанам. Самые смелые даже целуют чемпионов. Но мне некогда это разглядывать. У меня осталось ещё одно незаконченное дело.

— Александра Ивановна! — мой оклик заставил женщину обернуться.

— Да, Сергей Васильевич?

— Я бы… я бы хотел поговорить о моём заявлении…

Саша улыбается.

— Можешь считать, что я его в глаза не видела, Серёж.

И резко, в порыве эйфории, заполнившей всё помещение, обнимает меня.

***

А на этом, собственно, и всё. Подходил к концу учебный год. Четырнадцатого числа мой восьмой «А» должен был полным составом собраться у крыльца школы, загрузиться в автобусы, выделенные муниципалитетом и поехать в лагерь, находящийся в соседней области. За неделю до этого я, предварительно завершив все свои дела в Городе (в их число входил и пренеприятнейший телефонный разговор с Тёмой) и сам туда съездил. Ознакомился с территорией, распорядком дня, другими вожатыми. В конце концов, я, как классный руководитель, обязан буду командовать этими обормотами, на правах вожатого их отряда. Ага, меня тоже туда затащили, бюджет у лагеря, всё-таки не резиновый, пущай лучше мне школа моя родная за труды платит, чем администрация ДОЛ-а. Хорошая у меня карьера, да. Сперва физик-ядерщик, затем историк, а сейчас вот, пионервожатый, блин. Дальше что, воспитатель в детском садике?

Тем не менее, сегодня, глядя на то, как мои ребята выгружаются из автобуса в тёплый летний день, я рад. Рад так, как никогда ещё до этого в жизни не был.

— Отряд, стройся! Равняйсь! Смир-рна! За мной шагом — арш! — громко и чётко, как на плацу, командую я.

Мы идём по лагерной территории, совсем забыв о каком-либо построении. Я обсуждаю с Матузенко плюсы и минусы гиревого спорта, успевая украдкой постреливать глазами по сторонам. Вот Пименова, идя под руку с Артёмкой, влюблённо положила ему голову на плечо. Вот Санин, на пару с Ксюшей, шушукаются и хихикают, осматривая «вверенную» им на ближайшую смену территорию. И я чувствую как у каждого из них закладывается в душе фундамент здания, которое не сломать ни одним тараном, не взорвать ни одной бомбой. Как каждый из них, сохраняя кусочек этого места где-то у себя под сердцем, получает крепчайшую, абсолютно непробиваемую броню от всех жизненных невзгод и неурядиц. Получает билет в светлое будущее.

А я? А что я? Я всю жизнь бежал от самого себя. Всю жизнь метался, что-то пробовал: то музыку, то спорт, то учёбу, то войну. Не замечая меж тем, что настоящее счастье вот оно, рядом, мигает ближним светом фар. Заставляет бросать прибыльную работу по специальности и идти учить людей чему-то светлому, доброму, человеческому. Так может быть здесь, рядом с этими детьми, и есть моё место?..