Бабушка в белом

Осторожно! Двери закрываются! Следующая станция "Воробьёвы Горы"!

Двери вагона закрылись и поезд тронулся с места.

Стою у выхода, облокотившись о перилла.

У каждого своя песня: у лысого мужчины с седеющей бородой, в военной одежде и с походным рюкзаком вряд ли поёт Иван Дорн или играет свои шедевры Шопен, а из акустических наушников молодой девушки в розовом шарфике доносится давно позабытое "Let me tell you a story about the call that changed my destiny." Гул метро аккомпанирует целой какофонии из Imagine Dragons, АК-47, Лепса, Бьянки, Битлов и прочих.

Женщина лет пятидесяти пяти пусто уставилась в свистящую темноту за окном, демонстрирует своё "отсутствие", как многие здесь предпочитают делать изо дня в день, из часа в час. Такова человеческая природа: толпа кишит опасными особями, как правило, либо мастерски маскирующимися под самых безобидных членов общества, либо, напротив, всем своим видом сигнализирующими: лучше не подходить, если не спрятал деньги во внутренний карман. Такой как раз смотрит сейчас на меня в лёгкой задумчивости и играет связкой ключей.

Парк культуры. Несколько человек с громоздкими чемоданами выбираются на станцию, им на смену в вагон врезается разноколиберная дробь. Среди них, в светлом плаще, заходит престарелая бабушка, но не ищет место, куда сесть, как было бы вполне естественно, а встаёт в проходе. Какая-то грузная женщина, входившая в тот момент, отпихнула её, живую преграду, чтобы скорее пройти и возвыситься над каким-нибудь долговязым парнем в трениках.

Едва двери закрылись бабуля эта, мило улыбаясь, пошла по вагону с протянутой рукой. Она так добро и пронзительно смотрела людям в глаза, ничего не обещала, ни на что не жаловалась — просто улыбалась и шла. Люди клали ей на ладошку жёлтые и серые монетки, кто-то даже бумажки. Разноцветные купюры, щедро шурша, отправлялись в карман, и мелочь, весело позвякивая, отправлялась следом. Женщины давали охотнее мужчин и больше, а дети дёргали своих мам и пап за рукава и просили шёпотом пожалеть бабушку и дать ей “на покушать, а то она голодная, наверное”.

Я тоже приготовил денежку. Она дошла до моих дверей и остановилась: это был конец вагона и до следующей станции оставалось совсем немного. Я положил на морщинистую ладонь несколько десяточек и улыбнулся бабуле, так уж было приятно смотреть на эту милую старушку с добрыми глазами.

Вагон снова с задержкой шевельнул челлюстьми, чтобы выпустить постаревших от шума и духоты пассажиров и заглотить новых жертв. В их числе снова была старуха. Другая. Она бросала взгляд своих тёмно-карих глаз то вправо, то влево, молилась и постукивала костылём о пол. Кожа её была не то смуглая, не то грязная. Чёрный костюм свисал лохмотьями с локтей и рвался в пол. Я снова приготовил несколько монет, но когда она подошла ко мне, было совершенно непонятно, хочет ли она получить от меня деньги или просто так крестится: она облила меня таким презрением, что я даже не решился протягивать ей руку, и быстро вышла на Библиотеке имени Ленина.

В тот день я, по обыкновению, пришёл домой в хорошем настроении. Новая битва против метро увенчалась моей безоговорочной победой! Жена целует победителя и интересуется: “Как день прошёл?” Мне не терпелось порадовать её премией, которую нам сегодня выписало начальство за успех нового номера, я запустил руку в портфель и… не нащупал кошелька. Следующие минут десять я провёл, забравшись в портфель по самую шею, но не нашёл ничего, там было пусто.

Метро оказалось хитрее и ловче.

Эпилог:

На конечной разговор двух старушек:

• Вот скажи, Клава, сколько я с тобой спорю, а всегда одно и то же: я костыль на дело беру и не получаю ни гроша, а ты из раза в раз просто так, ни за что, приносишь до тысячи рублей с вагона. А ведь я на один вагон больше тебя обхожу! Почему так, не пойму?
• Ну так я захожу всегда на один вагон ближе к голове, так?
• Так.
• Так вот: когда я выхожу из вагона, в него входишь ты. Люди, кто хотел пожертвовать немного денег, положили их мне в карман, они уже выполнили квоту добрых дел на сегодня. Ну и ещё — у меня глаза добрые...