Ценители жизни

Темные широкие трещины на стенах, покрашенных бледно-голубой краской. Повсюду плакаты с различными частями тела. Одинокий безрукий скелет в углу.

В анатомическом кабинете сидят два усталых человека. Иван Фёдорович, седой мужчина лет пятидесяти, в стеганой грязной фуфайке. И Никита Дмитриевич — худой молодой человек с узенькими очками на кончике носа, в белом отглаженном халате.

Тот, что постарше, работает сторожем в поликлиннике. Молодой — там же кардиологом. Сегодня они собрались вновь и разгорячено что-то обсуждают, разливая водку в граненые стаканы с отбитыми краями.

— Вот ты, Фёдорыч, отчего пьешь?

— Я-то? — старший громко крякнул и осушил стакан. — По глупости. Начал еще мальчишкой. И пошло дело. Легко пошло, хорошо! И все кругом рады вроде, все уважают. Вот ты, например?

Никита Дмитриевич быстро закивал. Потом потянулся к бутылке, обхватил ее рукой и замер.

— А я, Фёдорыч, от ума пью. Вот так себя погано чувствую, а поменять не могу ничего. Сложно что-то перевернуть в понимании, когда все твои мысли, вся сущность — против.

— Отчего ж против? — Иван вытащил из крепких объятий врача бутылку, плеснул себе водки в стакан, а другу только дополнил до края.

— Понимаешь… Люди — они как черви. Едят, спят, ползают. А по сути ничего не происходит. Ходят, говорят, думают — но для чего? К чему стремятся?

— А…

— И я червь. — Никита Дмитриевич сделал маленький глоток водки и поморщился. — Что я изменил? Для чего нужен на свете? — он грохнул по хиленькому сухому столу кулаком.

— Какой к черту червь? Ты жизни людей спасаешь.

— Червей и спасаю. — Врач чуть не зарыдал от нахлынувших чувств. — Для чего, для чего лечу? Чтобы они дальше ели, пили, спали. Понимаю, есть люди высшие, которые живут. По-настоящему живут. Развивают науку, продвигают искусство. Но ведь кто это ценит? Кто?

— Ну тык. — Мягко улыбнулся сторож. — Ценит кто-то.

— Ценит кто-то, — скрипучим голосом передразнил собеседник. — Никто истинным не дорожит. Людям нужны такие изобретения, чтоб не думать. Картины — без загадки. Тексты — без скрытого смысла. Быт — для удобства.

Иван качнулся на стуле.

— А я вот что думаю. Дана нам жизнь ради настоящего. Ты только подумай — настоящего — слово-то какое двусмысленное. Ради мига, ради вздоха, ради… — он захлебнулся своими словами, глаза ярко-ярко заблестели, а лицо заметно помолодело. — Послушай меня, только послушай! То, что чувствуешь сейчас — это и есть сама жизнь! — Иван Федорович почесал затылок. — А вот, то, что никто истинным не дорожит, это ты перегнул. Каждый чем-то отличается, пусть некоторые только набором энтого, как его… белка. Но ведь вкусы не подстроишь под одно. Да и цели разные. Кому музей, кому конюшня, а кому и квартиры грабить. Так что на тексты с тайной найдутся свои ценители, ты уж не сомневайся. Поэтому мысли твои, как я считаю — бред сивой кобылы. Всех они когда-нибудь посещали, только слушать их не надо.

Кардиолог глубоко вдохнул и вытаращил окосевшие свои глаза на товарища. Иван, улыбаясь во весь рот, разливал водку по стаканам и продолжал бормотать себе под нос:

— Не от ума ты пьешь. Как и я по глупости. Только брось энто дело, не по душе оно — вижу. Всяк сверчок знай свой шесток. Так вот твоё — людей лечить. Сегодня допьешь — и чтоб духу твоего у меня не было. На! — он подвинул стакан к краю стола. Никита густо покраснел, опустил голову.

— Прости, Фёдорыч. Действительно, не мое это дело: над страной рассуждать. Мое дело людей лечить.

— Вижу, что не согласен еще, не так быстро сдаются мыслям чужим. Но верю, что завтра что-то в тебе тяжелое, грустное, давящее на грудь, надломится. Должно. Почувствуешь. Только ко мне все ж таки не приходи. Дороги у нас разные.

Врач еще раз кивнул, повалился на стол и засопел. Иван потрепал его по волосам.

— Вот оно и правильно. Сон — лучшее лекарство от всего: от усталости, злобы и дурных мыслей. — Мужчина тихо вышел из комнаты.