В старой таверне

В таверне старой «Пьяная Орроба»,

В чаду и вони кислой блевотни,

Средь потных тел портового народа

Я протолкался, сел и закурил.

Табак катэнский тлел, дымила трубка,

Вплетая нить в чад сального огня.

Я заказал шетахского. Пол-кубка

За то, что выжил в северных морях.

Второй — до верха — пью за капитана!

Каррарх его, счастливчика, дери!

— За Гьена Айвена! — ору я полупьяный.

— За шарруканов! И за корабли!

И третий уж не медлит ни минуты.

— За тех, кто в бездне Двэлла погребён!

Но вдруг сосед, ребордец однорукий,

Издал протяжный волчье-тяжкий стон.

— Постой… И я…, — он дёрнул ус свирепо.

Мы выпили. Вновь ром потёк в стакан.

— Друзья мои… Я помню нашу крепость,

Я отомщу за Вас, мой капитан!

Он, глядя сквозь меня в иные дали,

Ещё шептал отрывисто и зло:

— Прости… прости… растяпа и предатель…

Будь проклято то чёртово перо!

— Карман волшебный…, — бормоча угрюмо,

Медвежьей хваткой руку сжал мою.

— Подстроено… заклятье… угхх… умх… унооо…

И пал, рыдая, на пол под скамью.

Я вышел из таверны. Дождь осенний

Хлестал с небес, пузыря грязь канав.

Безногому мальчишке кинул пенни.

А мимо провозили катафалк.

— Кого хороните? — спросил я у монахов.

— Хороним обезьяну, — был ответ.

— Микстуры не нашлось, теперь мир праху,

А так ещё могла бы жить сто лет.

Холодный дождь втыкал мне пальцы в плечи,

И хохотали ведьмы из окон,

В зелёных латах пьяница увечный

Рыдал, вжимаясь мне в ботфорты лбом.

И катафалк скрипел, как Джон из Стратспи,

Всё — против нас. Лишь посмеется Двэлл

Да шлюхи вывернут с горшка ночного гадость

На труп героя из былых легенд.

Я вздрогнул вдруг… Большущий серый ворон

Уселся на плече, прервав полёт.

И я подумал: — Мы ещё посмотрим

Попозже… кто кого пересмеёт