Успеть

С.Е.Кузнецов — Успеть

Мне этот город не понравился сразу. То что ночь, то что дождь — это ладно, это обстоятельства временные и меняющиеся. Но вот мёртвый нищий у городских ворот, так и сидящий с опущенной головой у миски для подаяния. И никому нет дела. А всё это реально в двух шагах от караулки. Крыс не видно. Дождь, конечно. Крысы, как любые разумные существа, под дождём не бегают˜˜ — они не я. Но вот кажется мне твёрдо, что и в ясную сухую погоду я бы их не увидел.

Так-то на Юге осенью хорошо, нам бы лето такое, здесь пеший путник с должным снаряжением чувствует себя комфортно. Броди по дорогам, да радуйся земле и небу. Но нам от жизни не надо удовольствий, нас хлебом не корми, дай найти повод для тяжёлого подвига.

Хозяин гостиницы, лет пятидесяти, крепкий, явный отставник, черноволосый, как все здесь, встретил меня без восторга, повара не разбудил, семье не представил. Выделил к моему столу кусок холодного варёного мяса, хлеба, в меру какой-то местный горячий напиток, травяной, душистый. Спросил к сему крепкого, получил чарку довольно чистого самогона, на той же траве настоянного. Кружками здесь не подавали. Деньги мои хозяин взял с удовольствием. Кинжал мой его не волновал, меч, укрытый в чехле, он краем глаза, но очень внимательно исследовал и, судя по всему, решил что всё в порядке. Охранник у двери не спал, был трезв, по поводу меня не дёргался. Тоже явный отставник, в пару хозяину, видать капитан и капрал, однополчане. Людей они здесь не опасались, больше чем нужно не опасались. Всё это мне не нравилось. Большой пир застанет их врасплох. Они уже приторможены.

Спал я недолго, не раздеваясь. По углам комнаты висели пучки травы, той самой, что я уже пил в двух видах. Очень хотелось распороть матрас, увидеть, что и он набит ею же, еле сдержался. Тем более на ощупь в нём было обычное сено. Если мне на обед подадут горячее, приправленное этим растением, а в лавке предложат вместо табака, я не выдержу и спрошу, как оно называется. Кстати, табак кончается. Замок на двери хороший, на сундуке — очень хороший, меч можно оставить спокойно. Незачем по возвращении обнаруживать в комнате молодых, но мёртвых горничных у которых любопытство превозмогло понимание, что чужое трогать нехорошо. Осмотрел замок ещё раз, хорошая работа, Люди Стали зря денег не берут. Ключ не дубликат, родной, второй у хозяина, третьего к этим замкам мастера не делают. Заплечный мешок и меч в сундук, ключи в кошель, кошель на шею, кинжал точил три дня назад и никого с той поры им не резал. Я бодр и готов ко всему. И всё очень плохо.

Спустился в общий зал. Хозяин, говорю, у меня к вам большая личная просьба. Дайте мне завтрак, второй ключ от сундука и найдите мне недорогого, но хорошо знающего город помощника, лет, эдак, двенадцати, или около того. Второй ключ, говорит мне хозяин, утерян, завтрак, говорит мне хозяин, на столе, помощник будет, прямо вот поедите и будет. Хорошо, говорю, особенно, что второго ключа у вас, уважаемый, нет, значит в сундук мой вы случайно не заглянете, а если какой вор этот ключ нашёл и в сундук залезет, то мы с вами его жалеть не будем, туда ему вору и дорога. Custos? Заинтересованно спросил хозяин. Типа того, равнодушно ответил я. На завтрак кипяток с травой, нет, с Травой, хлеб, свежий, без Травы, масло, свежее, без Травы, яйца, варёные, надеюсь что свежие, без Травы. Помощник, около двенадцати лет, пол мужской, взгляд смышлёный, имя — Фалько. Где купить табак — знает, где живёт алхимик — знает, даже где резиденции Орденов — знает. Цены ему не было, поэтому я предложил пять медных в день. Сколько дней не знаю, кто ещё нужен не знаю, ничего не знаю, какой-то я мутный работодатель, но медные он взял, договорились, значит. Послал за табаком, чёрным, южным. Не побежал — пошёл, быстро, молодец — силы нужно беречь, время тоже.

Алхимик мне нужен, но я не знаю насколько они здесь пуганые. Как бы спросить поделикатнее…

— Хозяин, у вас ведьму когда последний раз сжигали?

— Неделю как.

— За что?

— Ведьма…

— А следствие кто вёл?

— Орден света

Прекрасно. То есть мне надо напугать алхимика так, чтобы он перестал бояться этих, назову их деликатно, фанатичных невменяемых убийц. Что характерно, фанатичный и невменяемый — не одно и тоже, надо договориться с боевыми орденами. А время у меня есть? Времени у меня нет. Табак у меня есть, чёрный, без местных трав, Фалько доставил. Иду курить. Дождь кончился, солнца не видно, но оно есть, только за облаками.

— Какие боевые Ордена в городе?

— Чёрные Клобуки, Железные Рясы. Вам зачем, вступить хотите?

— Откуда у тебя такая дикая идея, дитя города?

— Вы не торговец, не священник, не на службе баронов. Нет у вас дел к монахам.

— Понятно, а дел, может, и вправду нет.

Наблюдаю за горожанами, дела у людей, все идут одинаково быстрым шагом, бодро и сосредоточенно, слаженно как-то, каждый в свою сторону. И только одна горожанка выбивается из общей картины утреннего города. Танцует она, не первый час танцует, наверное она в начале выступления что-то такое и руками выделывала, но сейчас руки висят вдоль тела и только ноги вычерчивают сложный рисунок танца. Вычерчивают рисунок. Мальчик, говорю, эта тётенька всегда на улице танцует, или вот только сегодня поутру рехнулась и подалась в танцовщицы. Это Августа-блаженная, она часто так, как дети в пожаре сгорели. По пять-шесть часов. Нет, немного попляшет, немного поплачет и в дом уходит.

— Идём к Чёрным клобукам.

— Это вот по той улице, направо, за домом с коваными решётками, там на площадь выйдем, большую, они в центре неё резиденцию построили, лет пять тому, я помню как строили.

— Пошли, что встал.

— Синьор, простите, вы меня сейчас про Августу-блаженную спрашивали?

— Про кого? Парень, рано ты сегодня солнечный удар поймал, это уметь надо, особенно когда солнца не видно.

— Простите, померещилось.

— Ничего, тебе со мной часто мерещиться будет, идём.

Какой талантливый мальчик. Выводы делает, разговоры посторонние слышит, убить его что ли, когда из города буду уходить, Если к тому времени ещё будет город, и будет ещё жив талантливый мальчик. В чём я всё сильнее сомневаюсь.

Резиденция ордена. Ого! Куб серого камня — грань метров пятнадцать, каменная галерея поверху, машикули, так сказать, окон нет — бойницы, ворот нет, невысокий узкий дверной проём, открытый но закрываемый, ясно дело, за секундочку чем-нибудь каменным или железным, непробиваемым никак. Добро пожаловать, мы вам рады. У входа два спокойных жилистых дядечки, в чёрных рясах и, вот сюрприз, чёрных клобуках, роста среднего, в плечах не широкие, оружия не видно, очень опасные. Иди, парень, погуляй часок, не пустят тебя со мной, меня бы хоть пустили. Режим у них, комендантский час, боевое дежурство, всегда и навсегда, боевой орден, не трактир какой.

— Мне нужно говорить с отцом Библиотекарем.

— Основания?

— Тьма в городе.

— Это тяжёлые слова. Вы готовы их повторить, зная, что придётся за них ответить?

— Тьма в городе.

— Вас проводят.

Вот так вот. Никаких записей на завтра — через неделю, никаких писем от магистров, герцогов, Папы. Они не спят, они помнят.

Отец Библиотекарь. Внимательно смотрит, может даже что-то видит. Сажусь без приглашения, беру пергамент, перо, их передо мной на столе будто специально разложили. Быстро рисую некую хитрую геометрию, заключённую в круг, часть линий не замыкаю. Смотрю на монаха, ага, где бы он не изучал науки, такие закорюки там проходили и что-то про них плохое рассказали. Иначе зачем у него в руках острая железная штучка в локоть длиной, которая, если смотреть на неё, скажем так, отстранённо, сияет столь напористо, что смотреть на неё отстранённо тяжеловато. Ну и не буду, нужен мне этот библиотечный инвентарь…

— Вот это вот, сейчас, на улице у гостиницы "Вилла Франческа" своими ногами вытанцовывает некая Августа-блаженная, очень скоро у неё протрутся подошвы башмаков и она наполнит уже чёткие контуры кровью из протёртых до кости ступней, потом она умрёт от потери крови, видимо, в центре круга. Час, не больше.

Ну вот, железку как-то ловко убрал, нет у него железки, это хорошо. В колокольчик позвонил, звонко так, бодро, тут же явились четверо. Смиренный слуга божий распахнул створки книжного шкафа, но книг в нём не оказалось, а оказались там разные полезные в монастыре вещи. Мечи, например, парные, глефы, простые, не вычурные. Ну понятно, какие книги, это же библиотека. Библиотекарь начал ставить задачу, чётко, негромко и на арамейском. Он их сейчас наинструктирует.

— Простите, падре, можно предложить пару советов?

Ох, не нужны ему мои советы, а его воинству тем более, прирежут ведь, просто чтобы не мешал, но я не понимаю что он им говорит, не знаю я военно-монастырского диалекта арамейского языка, не было нужды мне в этом знании. Теперь есть, но об этом потом. Кивает, можно, значит.

— Её надо выдернуть из круга, быстро, без крови, лучше арканами, оттащить как можно дальше и сразу убить. Отрубить голову, конечности и всё это сжечь, на освящённой земле, поливая елейным маслом, подбрасывая святые дрова. Я не знаю что у вас есть священное и горючее. Кровь с улицы собрать всю, ни капли не оставить. Не оставляйте её в живых ни секунды. И поймите, она сейчас сильнее, быстрее, выносливее любого человека, справиться с ней можно только воинским искусством. У Чёрных Клобуков оно есть, поэтому я пришёл к вам. Что делать с Фигурой вызова — сами придумаете. Аминь.

Не удержался. Как сказал про "сразу убить", тут же стали слушать по-другому, словно начальника. А кто у нас начальники? Вот то-то, без "аминь" в конце речи никак нельзя, не произойдёт закрепление информации. Библиотекарь задумался, крепко так задумался, не отрываясь глядя на меня задумался. Не знаю, что он там наглядел, но вышел он быстро и вернулся быстро. Верёвка, старая, на вид, ветхая даже, специальная такая монастырская верёвка, из волос Марии Магдалины сплетённая, чтобы Иуду повесить, не моё это дело.

Коротко брякнул колокольчик. Ещё двое.

— Проводите синьора в комнату три, пусть он там подождёт нашего возвращения.

— Исполняем.

Иду, не дёргаюсь, подожду, если не долго, их возвращения, буду ждать и думать, что со мной сделают, если они не вернутся, например.

Сижу в комнате номер три, хорошая комната, чистая, уютная, три на два метра, узкий лежак с матрасом, набитым сеном, я проверил, не Травой. Хорошая чистая деревянная крышка прикрывает дыру в полу, нужную какую-то дыру, кувшин с водой, новый, без рисунков, на полу, максимально удалённый от нужной дыры. Окон нет, архитектура такая, три стены, вместо четвёртой — решётка, за решёткой коридор. На стене, напротив моей комнаты номер три, красивое кованое узорчатое бра, старой работы, тщательной. Был бы я нечистью, корчился бы сейчас очень сильно, больно специальный рисунок. Свеча, кстати, восковая, широко живут монахи. Никого нет ни в коридоре, ни в соседних комнатах, но мне не скучно, я вспоминаю кольца заклятий, ощущая привычный ужас. Как, как эти слоги и слова смогут остановить то, что они должны остановить. Не понимаю, но они срабатывают. Далеко не всегда, очень часто мы не успеваем, тогда помогают только мечи, или то, что страшнее мечей. Я видел слишком много разрушенных городов… Стоп, а что это меня вдруг вогнало в печаль? Много я разрушенных городов видел, видите ли, и погибших ласточек, не дождавшихся весеннего солнышка, с перебитым крылышком. Для еретиков, что ли, камера моя, от которых покаяние требуется? Чтобы, значит, он раскаялся, покаялся и расплакался, а потом, значит, его, лапушку, на костёр, печальный человек горит веселее. Хитро задумано, удачно воплощено — и мои кольца наговоров им в строку, человека на ритме легче сдвигать, если давление сильное и постоянное, а уж еретики постоянно что-то такое в голове крутят. Пять лет подворью, что здесь через сто будет — страшно представить.

Идут, за мной. Отец Библиотекарь, живой, это хорошо. Для него. Наверное…

— Вас хочет видеть Аббат, отдайте кинжал.

— Хочет видеть — что-нибудь увидит.

— Синьор?

— Вот мой кинжал, падре, не потеряйте.

Давно одному из глав разведки Ордена так не хамили, но он явно чуть не провалил дело, которое должен был сделать без потерь, работа у него такая, а его достало, крепко достало — ряса распорота, как лапой с тремя когтями, в нескольких местах, кровь вижу. Но Вызов они не допустили, иначе я бы услышал, все бы в городе услышали и чуть-чуть за городом. Инструменты у них были, правильные инструменты, выучка есть. Практики у них нет… Не моё это дело, не моё, пусть с него начальство шкурку снимает. Или награждает. Внутренним секретным церковным орденом: "За Превозможение Тьмы", с кадилами и пальмовыми веточками, третьей степени. Нда, подвалов они нарыли — всех жителей города сюда поместить можно. Может так и сделать? Железные Рясы загоняют, Чёрные Клобуки принимают, Орден Света на крыше держит купол. И молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя, соответственно, будет водить их. Минус третий этаж, остановился, прикурил трубку от свечи дневального, или кто он тут. Сидит за столом на площадке между этажами, книжку читает, вслух. Интересную такую книжку, за неё человека простого сжечь могут и не простого тоже, и сжигали. Послушал, пока раскуривал табачок. Хорошо читает, душевно, даже ударения правильно ставит, хотя последних говоривших на этом языке перебили полтыщи лет назад, чтоб, значит, не говорили. Покопаться бы душевно в подвалах какого-нибудь монастыря или подворья, к примеру, этого, но — будут возражения, а идея хорошая. Значит, защиту они ставить начали. Явно монахи врасплох застигнуты не будут, но это значит только, что они будут знать от чего гибнут.

Аббат стар, но, как и всё высшее офицерство Ордена, крепок. Глаза и уши Церкви, и её отравленные кинжалы. Я полагаю, что он свободно может в одиночку утрясти проблему с любым бароном, решившим, что у Церкви на его земле прав слишком много. А наследники почившего эту тему сразу забудут, лет на двадцать, пока новое поколение не подрастёт, непуганое.

— Монсеньёр.

— Подойди.

Подхожу. Никаких залов приёмов, комната следствия, стол для следователя и двух наблюдателей, столик секретаря, кафедра свидетеля, за неё и встал, о, на ней и скобы для ручных и ножных кандалов, понимаю, свидетели разные бывают. Трубку я докурил подходя к двери, там же и выбил, о стенку, не из хамства, просто так уж по ходу движения пришлось. Трое в комнате, я, Аббат и Библиотекарь, после кивка настоятеля севший на секретарское место. Тяжко ему всё-таки, крепко его блаженная достала.

— Как тебя зовут?

— Это важно, монсеньёр?

— Нет. Важно, что такую Форму Вызова в городах не используют никогда. Её прервут простые стражники, или встревоженные соседи, сразу прервут, позовут священника и всё кончится. Что творится в городе?

— Людей перестали тревожить беды ближних, нищим не подают, одинокие старики умирают в своих постелях, забытые всеми, безумцы могут танцевать до смерти на улицах, всем стало всё равно, монсеньёр.

— Так было всегда, проще быть глухим к чужому плачу.

— Всегда, но не для всех, жить без совести очень выгодно, этим многие пользуются, но никогда большинство. Совесть— это функция души, во всём городе приморожены души, монсеньёр.

Он знает, что это значит, и ещё он начинает понимать что-то про меня. И вдруг прозревает, резко, скачком, я вижу это по глазам. Старик, спрашиваю, ты что, узнал меня. Нет, тебя я не видел, но я видел таких как ты. Кого ты видел. Пьяную Бабочку и Тень Совы. Ты видел их в Крако, ты был тогда совсем ребёнком. Да, Орден только подобрал меня на улице, и мой наставник шёл со мной в южную резиденцию, он помогал вашим, когда всё началось, а я помогал ему, когда это кончилось, у него остались силы только на то, чтобы написать короткую записку, в которой рекомендовал меня в послушники, потом он умер. Здесь будет Большой пир, старик, это хуже чем в Крако, а я здесь один, мне нужна ваша алхимия, и чтобы меня не трогали, особенно Орден света.

— Ты северянин? Говорят, там, где ещё не так сильна Церковь, есть странствующие заклинатели нечисти.

— Да, монсеньёр, я с Севера, и я занимаюсь этим ремеслом, оно семейное, от отца к сыну.

— Что привело тебя сюда?

— Я ищу редкие ингредиенты для своих эликсиров, направленных против исчадий ада. На юге есть много необходимых вещей, которых у нас просто нет. Хожу из города в город, скупаю нужное у алхимиков, но это долгая история, лучшего всегда мало. Я пришёл в город ночью, утром собрался идти по алхимикам, и на улице сразу увидел вот эти вот адские пляски, монсеньёр.

— Ты пришёл к нам очень вовремя, мы оценили это. И, хотя Церковь не очень одобряет твоё занятие, мы понимаем, что там, где нет Орденов, ты можешь быть очень полезен. Я разрешаю тебе сходить в наши кладовые и взять там нужное тебе, но в меру, не поддавайся алчности. В городе творятся плохие дела, что ты думаешь, опираясь на свой специфический опыт, нужно предпринять?

— Я мог бы провести обряд очищения местности, не языческий, не противный Учению. У нас он всегда помогал, монсеньёр.

— В этом нет необходимости, Орден Света сделает всё лучше, он силён как никогда, его Генерал — правая рука Папы. А что ты думаешь о том, кто наложил заклятие на эту несчастную?

— Если он ещё не сбежал, то спрятался так, что его не очень-то найдёшь. Я даже не знаю, это молодой колдун, в первый раз решившийся на такое, или старик, слабый заклинатель, которому обстоятельства предоставили возможность совершить нечто крупное. Не очень умён, но, возможно, хорошо играет в шахматы, я не удивлюсь, что он приложил руку к безумию женщины, монсеньёр.

— Интересный расклад, но это наше дело, ты свободен.

Ну и что я имею? Химикаты я имею, а вот свободы действий — совсем наоборот. Орден Света Аббата не послушает, они— власть сейчас, и они наплюют на легенду, которую сочинил мне на ходу старик. Надо же, странствующий заклинатель нечисти. Такие у нас на Севере есть, но они по дальним странам не шатаются, по крайней мере с целью скупки ядов и противоядий, не нужны они им, там магия слова… И вдруг, уже в коридоре. Ты успеешь? Не знаю, но я постараюсь. Надо же, какой сильный дедушка, сам дотянулся, страх его так подстегнул, похоже.

Вышел с подворья, дошёл до края площади. В правой руке — трубка, в левой — удобный сундучок с очень странными вещами, сам перечень которых это готовое обвинительное заключение даже в светском расследовании. Фалько, подбежал и зашагал рядом, глаза горят, уши пылают, сейчас взорвётся.

— Что новенького произошло, пока я вёл богословские беседы со смиренными монахами?

— Сеньор! Клобуки! Выскочили толпой — и на Августу! Арканы накинули, потащили, один подскочил, и ей голову — вжик, а она баз головы как их начала кидать! А они ей руки-ноги давай рубить, в мешок всё покидали, а потом…

— Стоп, что потом — я сам вижу.

Две телеги, десяток монахов, споро выламывающих мостовую, там где была Фигура, там где, видимо, рубили руки-ноги и на пять шагов вокруг, двое даже стены оттирают, кидая тряпки в кожаные мешки, а во внутреннем дворе резиденции уже должен гореть костёр из специального, очень своеобразного горючего. А прохожие идут мимо, поглядывая без особого любопытства, плохо, как же это плохо. Время, время уходит, убегает, утекает от меня, а я не могу даже начать до полуночи — специфика процесса, мои эликсиры нужно делать ночью. А посему...

— Веди меня, парень, туда, где кормят и поят, вкусно и недорого.

Сидим с Фалько за столом, закусываем, плотно так закусываем, как взрослые. Ттраттория прекрасная — маленькая, грязноватая, тёмная, с отличной кормёжкой. Народу полно, есть душа — нет души, заморожена — не заморожена, а желание кушать пропадает где-то уже совсем под конец. Как и профессиональные навыки, шедевр не создашь, а мастером останешься. Повар был молодец, мясо с косточкой, тушёное в овощах, с рисовой то ли кашей, то ли не кашей, острое, жирное, очень вредное для здоровья, если верить галлюцинациям светил медицины университета Флоренции, но это их беда, мы, с моим проводником, на эту тему не морочились. Одно меня глодало — Травы в приправах не было, не ощущалось. Пил я что-то очень крепкое, достаточно чистое, не осквернённое добавками, табак — чёрный, солнце за мутным оконцем. Что ещё нужно, чтобы немного расслабиться…Явно не четверо боевых монахов Ордена Света, но в дверь просочились именно они. И почему-то направились ко мне, наговаривая защитную свою скороговорку, что характерно — не от нечисти, просто щит. В стенку вжали, дубинкой по затылку треснули, руки за спину скрутили, мешок на голову одели. Приятного, так сказать, аппетита. И повлекли меня, не знаю куда, но явно в узилище, или я совсем уже ничего в этой жизни не понимаю. Парня, кстати, не тронули, просто отодвинули. Посадили, вроде, в карету, хорошо, я люблю на лошадках кататься, а то всё пешком, двое сели по бокам, двое напротив, наверное, и придавили наговорами. Сильная волшба — чистый Свет, ума не надо. Едем.

— А у Чёрных Клобуков тюрьма-то получше будет, поуютнее. — Поделился я наблюдениями с сокамерниками. Сокамерники молчали, видимо потому, что умерли уже давно. В такой камере только помирать. Яма, но не просто яма, а пожизненного заключения — круглая, конусом сужающаяся кверху, метров шесть в высоту, вход — решётчатый люк на потолке, дыра в полу, но какая-то грязная, испражняются туда что ли, струйка воды, из трещины в стене, три скелета обтянутых высохшей кожей, соломенная труха в углу, вот и вся мебель. Что-то там наверху, за решёткой, светит, неярко, усугубляя общую безрадостную картину. Я здесь нахожусь уже сутки, без обвинения, без допросов и, что угнетает, без горячего питания, без никакой еды сижу я в каменном мешке, опять же кинжал и сундучок с чудесами боевой алхимии отобрали, одни убытки. Злые вы, уйду я от вас. Но с этим сложно, очень. Кладка стен пропитана магией, очень старой, очень сильной. Я её знаю и поэтому она на меня почти не действует, мне легче, чем предыдущим постояльцам. Их убил не голод, их убила не старость. Эти орденские — идиоты, ещё десяток узников и то, что сидит в стенах, наберётся сил и начнёт осознавать себя. Тогда проблемы будут у тюремщиков, а не у заключённых. Тень заслонила свет, на пол застенка мягко шлёпнулся мешочек. Что там? Ага — набит соломой, флакон и лист бумаги, письмо…"Монахи Света пришли в вашу комнату, как только вы пошли в город, открыли сундук, двое убитых, те что были в коридоре — сильно поломаны, то что было в сундуке — исчезло, они ничего не нашли. Во флаконе — vinum somnia, когда проснётесь — громко крикните, сколько дней осталось. Торопитесь.". Я понюхал жидкость в бутылочке, совсем не то что надо, и стены давят, но это лучшее, что могут сделать алхимики тутошних школ. Подремлю, посмотрю, как оно там.

Я рывком вышел из сна. Посидел с закрытыми глазами, медленно открыл веки. Что-то отползало на периферии зрения, неприятное, но то, чем я любовался только что, гораздо понеприятней будет. Глотку драть я не стал. Меньше суток, говорю, меньше суток, я не успеваю, выводите людей из города.

Негромкая возня наверху, тихо открылся люк, осторожно опустилась ко мне верёвочная лестница. Пойду я, пожалуй, это за мной, погулять зовут. В коридоре, освещённом масляным светильником имеется два трупа в рясах и один живой не-труп, в рясе. Живой мне показывает ручкой — за мной, мёртвые лежат просто так, без жестов. Бежим по хитрому маршруту, поворот, дверь, лестница вниз, ещё коридор, ещё дверь, ещё два мертвеца, спиральная лестница вверх. Башня похоже. Ага, она, по верёвке вниз, площадь, незнакомая. Понятно, любят Ордена резиденции на площадях, штурм легче отбивать. На стенах и в башнях крепостцы шум не поднялся, некому шуметь, наверное, спят все. Или нет никого, уже. Узкая улочка, её перегородил строй здоровенных мужиков со здоровенными щитами, и здоровенными топорами. Щиты расходятся, нас пропускают, понятно, Железные Рясы. Была бы погоня, погоня бы остановилась, эти ребята умеют держать лобовой удар таких атакующих, что боевой клин Ордена Света просто бледнеет и теряется. Хотя тоже не игрушка, конечно. На улицах темно и пусто, ночь потому что, наверное. А, нет, группа людей, телега с имуществом. Монах с ними. Больше всего похоже на то, что он людей погоняет, а вот лошадь погонять не надо, лошади очень хочется из города. Монах, кстати, коллега тех, с топориками. Значит Клобуки подключили Рясы не вслепую. Ещё беженцы, и ещё. Но монахов на все семьи города не хватит. Кого они выводят, интересно, самых богатых, самых набожных или самых красивых? Кого спасать, когда спасать нужно всех, возможностей хватает на, еле-еле, каждого десятого, а быть спасённым не хочет никто? Такие задачки богословы ломают столетиями, и расколоть не могут, ну и я не буду надрывать свой разум, не Ной, как-никак, и не Лот, оно и к лучшему.

— Мне нужно в "Вилла Франческа".

— Мы идём туда.

— Аббат?

— Да, так было проще всего. Почему вы не успеваете?

— Вот поэтому. Смотри.

— Вижу.

Медленно вспухающая горбом мостовая, по периметру — ничего не освещающее, какое-то тёмно-синее свечение. И медленно, очень медленно подступающая из глубины голодная сила.

— Вот гостиница.

— Вижу. Беги, старик.

— Я хочу спросить…

— Я не отвечу.

Гостиница пуста, похоже, выводили именно зажиточных и их ближних. Не знаю. Может и Фалько вывели. Не важно. Сегодня умрут тысячи двенадцатилетних, и тринадцати— и девяностолетних. Время такое наступило, время умирать, всем и сразу. Иду наверх, вынимаю из невидимости меч и заплечный мешок, мешок — за спину, меч — из чехла и из ножен. Закидываю под язык небольшой, невыносимо противный на вкус, шарик из смол и трав, извлечённый из хранилища в рукояти. Он, сука, ещё и жгучий, ничего, быстрей подействует. Выхожу. По улице неспешно, ничего не опасаясь, движутся полупрозрачные изящные существа. Помесь насекомых и глубоководных рыб, если это описание что-то объясняет, мне, например, это бы ничего не объяснило. Они видят меня, они видят мой меч, они расступаются. Мне надо уходить быстро, сейчас появятся те, кто не расступится. Я бегу, эту битву я проиграл, просто не успел, можно тешить себя известной фразой о непроигранной войне, но война проиграна тоже.Я очень устал быть солдатом разбитой армии, это невыносимая тяжесть — знать, что победа невозможна, но вот ведь — трепыхаюсь зачем-то. Просто мы не умеем сдаваться, потому что мы — люди. И гложет, мучает, грызёт меня вопрос. Вопрос вопросов, можно сказать. Как же эта трава-то называется?