Срочная доставка

Бомж рылся в мусорке без особой надежды. Знал, что ничего там не найдет. Нет, не так: знал, что ему в этой жизни не светит вообще ничего. Именно поэтому, когда сзади раздался голос, позвавший по имени, почти ставшему чужим, бомж только вздрогнул, втянул голову в плечи и прекратил рыться. Может, удастся сойти за часть мусора. Может, человек уйдет.

Но тот снова позвал и тут же спросил:

— Это вы?

Бездомный обернулся — сразу и резко, чтобы гость мгновенно рассмотрел все. Все то, что, по сути, уже не могло называться тем именем. Остатки лица, вернее, остатки человеческого, давно превратившиеся во что-то иное; сверхчеловеческое? Пожалуй. Сверхлюди — не супермены, а те, кто перестал быть человеком. Остатки одежд, многих и разных, для тепла, потому что бомж мерз даже летом. Остатки надежды все это прекратить — любым способом.

— Да, — ответил бездомный — на удивление, даже не хрипло, не сипло, обычным голосом, словно специально ради этого, пришедшего позвать, горло сделалось здоровым. — Да, это я.

Гость был хорош. Широкие плечи атлета и тонкая талия; круглое добродушное лицо с курчавой бородкой; торс обтянут совершенно новым на вид камуфляжем. Подмышкой крошечный ящичек, которого можно было и не заметить, но бомж привык замечать всё.

— Вам бесплатная доставка, — сказал гость, не спеша вручать доставленное.

Бомж не удивился. Это могло быть издевкой, или тут где-то спрятана скрытая камера, или еще какая-нибудь дрянь. Ждать лучшего от жизни не приходилось, приходилось использовать то, что удается получить, даже если оно дрянь. И все же бездомный вперился в коробочку подмышкой доставщика. Что там может быть?

Оба чего-то ждали, рассматривая друг друга без особого интереса, словно уже все видели; словно часто видели именно такое. Первым не выдержал бомж.

— Ну и?.. — вопросил он и как о спинку трона облокотился о мусорный бак. — Где подписать?

— Да в общем-то нигде.

— Тогда в чем промедление?

Надо было сказать не так, а матом. Надо было поразить доставщика чем-нибудь неприятным, заставить отдать доставленное и уйти. Но бездомному так и не удалось окончательно опуститься, и не удалось бы при всем желании, как и покончить со всем разом, так что покрыть матом совершенно незнакомого человека он не сумел.

— Просто думаю. Может, ошибка.

Бомж подумал. Не будет ли проще согласиться и пусть он уйдет? Но любопытство уже заедало. И мысль о вечной несправедливости, когда он, который мог и должен был иметь все, не получает ничего; или скорее мысль о том, что сейчас он наконец-то может что-нибудь получить. Бесплатную доставку.

— Никакой ошибки. Имя, которое ты назвал, моё, — сказал он. — Хотя понимаю, не похож. Но в этом, знаешь ли не моя вина.

— Все так говорят, — пожал плечами, ухитрившись не выронить коробочку, доставщик.

Мимо проехала машина, ее шум не наложился на слова, а продолжил их, словно превратив часть ответа в помехи, «шифрацию», для которой нужен специальный прибор, иначе ничего не поймешь и не увидишь. Но бомжу отчетливо и без прибора-дешифратора представились эти «все» и то, что они говорят.

— Все — не я. Хотя теперь они могут какое-то время побыть и мной, — это было сказано спокойно, но потом бездомный не удержался и съехал на эмоциональное: — Идиотский мир. Кто угодно может побыть героем, но никто не хочет быть собой. Но вот я хочу и не могу!

— А разве героем быть хуже?

Бомж усмехнулся; он не привык на такое отвечать, но привык думать, так что ответ давно был готов:

— Смотря каким. Знаешь, как все было на самом деле?

— Догадываюсь, — кивнул доставщик. — Совсем не так, как рассказывают.

Бомж посторонился, пропуская к бачку тетку с двумя переполненными пакетами. Почему люди всегда ждут момента, когда мусор начинает вываливаться и только потом выносят? Впрочем, они все делают так, по нужде. Или совсем без нее.

— Если бы хоть что-то было, — сказал он, мимоходом заметив, что тетка, уже без пакетов, обошла доставщика, даже не глянув на него, словно закамуфлированный было чем-то похуже грязного бомжа, — я был бы счастлив. А так… Мне, понимаешь ли, приписали подвиг, который я не совершал. Только попытался совершить.

— Понимаю. Так случается, — покладисто кивнул доставщик.

Его понимание и его спокойствие начинали раздражать.

— И тебя совсем не смущает, что это все происходило восемьдесят лет назад? — спросил бездомный почти зло. — Что, если выжил, я должен сейчас быть столетним дедуганом, неспособным даже чихнуть самостоятельно?

— Ты же сказал, что попытался совершить подвиг. Попытался — значит не вышло. Неудача меняет человека, — снова проявил фантастическую догадливость закамуфлированный.

— Не только она, — проворчал бомж, — а сильнее всего меняют человека другие люди. Потому я и сказал, что не моя вина. Я полез в пекло не ради подвига и бессмертия. Просто это надо было сделать. И всё. В конце концов только это «надо» и помогало как-то держаться и на скулить, не попытаться сбежать обратно в окоп. Против страха у человека нет вообще ничего. Ничего надежного, я имею в виду. Ничего, кроме смерти.

Он посмотрел на доставщика в упор, ожидая реакции на сказанное, но тот, похоже, и правда понимал и готов был принять всё. Но вряд ли то, что бомж собирался сказать сейчас.

— Меня там и убило. Вот и весь подвиг. Немного страха и нелепая смерть. Но народу нужна была икона, нужен был пример для подражания, что-то вдохновляющее, заставляющее мальчишек думать «я тоже могу стать героем» и хотеть на войну. Потому из меня сделали такого героя.

— Но ведь этим дело не закончилось? — спросил доставщик со внезапным любопытством.

Бомж шуганул от своего бачка попытавшегося приблизиться к нему нездешнего побирушку, кажется, из китайцев. Узкоглазый покорно потрусил прочь, так же, не глядя, обойдя бугая в камуфле. Может, именно камуфло их всех и отпугивает до нежелания замечать носителя опасно-пятнистой одежонки?

— Это дело никогда не закончится. И все из-за людишек, — бездомному захотелось бросить что-нибудь вслед китайцу, чтоб хоть так унять злость, но тот уже отошел далеко. — Сначала была просто легенда, несущая в себе хоть зерно истины: герой помер, слава герою. Слава, к счастью, повредить никому не может, после смерти по крайней мере. Но где-нибудь лет через тридцать после того, как война закончилась, начали появляться версии. Когда народ начинает слишком хорошо жить, он ищет себе нестандартные развлечения. Например, придумывает новую историю, не потому, что прежняя плоха, а просто «нас же всегда обманывают» или «мы знаем лучше». И вот уже говорят и пишут, что я не был убит там, что меня расстреляли позже, потому что на самом деле я предатель и подонок, но людям нужен был герой и пример… а потом — что я и вовсе выжил, но пример все же был нужен, а что служит лучшем примером, чем смерть героя? Уж точно не его жизнь. И точно, не такая, — бомж пнул бачок, но покачнулся сам, словно пнули его.

— Значит, ты легенда, — кивнул доставщик. — Понятно. Легенды бессмертны.

Бездомный скрипнул зубами.

— Да я давно бы сдох… сразу же, как только чья-то вера, что я выжил, вернула меня в этот мир. Сдох бы, увидев, чем этот мир стал. Но кто же даст сдохнуть? Книги, статьи, фильмы, даже мюзикл, — он сплюнул. — И никому нет дела, что я каждый день хочу есть и мне негде спать, потому что по их милости я существую — но меня нет. И бесполезно пытаться сдохнуть нарочно. Хоть с крыши прыгай, хоть под поезд кидайся. Это даже не очень больно.

Он надвинулся на бугая в камуфляже.

— Почему мне даже не больно? Я могу ничего не жрать месяцами и не умираю с голода. Могу замерзнуть зимой, а весной оттаять. Я почти ничего не чувствую. Почему?

— Потому что героям не больно, — ответил закамуфлированный. — Потому что все помнят только о подвиге. А о чем не помнишь — о том и не думаешь. К тому же… у героев все должно быть не так, как у нормальных людей, иначе какой во всем этом смысл?

— А какой смысл делать меня героем компьютерной игрушки? — бомж надвигался на доставщика, сознательно вытесняя его на дорогу — прочь из своей жизни и со своей территории. — Книжки перестают издавать, а статьи писать, даже спектакли со сцены сходят. Но компьютер! Любой идиот может сесть и поиграть в «Великую Войну», и, конечно, захочет играть за «героя». Они воскрешают меня снова и снова! Таким, каким я никогда не был! Они вообще представляют геройство так, что я бы дважды сдох, но не пошел на такое!

У поворота снова показалась машина, нечто черное с блестящим символом на капоте. Бездомный отступил назад. Доставщик — нет.

— Эй… окликнул его бомж, но тут же и умолк.

Черное авто приближалось, словно не видя помеху на дороге. В последний миг тачка вильнула, объезжая доставщика… но слегка промахнулась. Его должно было сбить. Но машина просто проехала сквозь него.

Бездомный отступил. А потом наоборот — подался вперед. Он когда-то верил в большее. Может, это большее ответило, может, именно оно прислало ему посылку.

— Давай сюда, — он протянул руку в коробочке.

Доставщик не стал спорить, отдал посылку, но не ушел — стоял и ждал. Бомжу уже было все равно. Чуть не зубами он вскрыл коробочку. Внутри оказалась игрушка — пистолет, выглядевший как настоящий, если бы не слезшая кое-где с китайской пластмассы краска.

— И что это? — спросил бомж, не понимая, но уже закипая.

— Это выход. Ты можешь со всем покончить прямо сейчас. Тебе разрешают уйти. Но только если ты и правда уверен.

Бездомный не знал, что ему сказать, он достал пистолет, уронив упаковку себе под ноги. Игрушка оказалась слишком весомой для пластмассы. И почему-то — страшной. Может, просто он забыл, как держать в руках оружие. Лазерные «ганы» в стрелялках и деревяшки в спектаклях ничего не весили.

— А почему я могу быть не уверен? — спросил он наконец.

Слова были нужны, чтобы понять, откуда вдруг взялась неуверенность, и отчего — сейчас.

— Потому что будут последствия. Не для тебя — для мира, — пояснил доставщик. — Если ты это сделаешь, то вычеркнешь себя из общей истории, а значит — из всех историй. Не будет ни одного подвига, вдохновленного тобой. Ни статьи, ни спектакля, ни даже мюзикла.

— Не будет и не будет, — проворчал бомж, поднимая пистолет. — Мне-то что? Меня тоже уже не будет.

— Определенно, — согласился доставщик.

Наконец повернулся и пошел прочь.

Бомж не провожал его взглядом. Он догадывался, что атлет в камуфле исчезнет сразу же, как только свернет за угол, а может, и раньше. Его интересовал только пистолет, все меньше походивший на игрушку. Но выстрела он не услышал. Его не слышал никто. И вместо тела у помойки разлеглась куча мусора, словно высыпанная нерадивой хозяйкой или выметнутая из бачка покопавшимся там в поисках лучшей жизни нищим.

И мир немного изменился.

10.02.19