Правдивый сказ об Иване-царевиче и Драгомире-королевиче

— Ваня, Ванечка, вставай, на работу опоздаешь, — звал ласковый мамин голос.

И не знала она, что сын давно уже не спит. Он лежал, закинув руки за голову и глядя в потолок, а в мозгу теснились невесёлые мысли.

Тридцатидвухлетний Иван Голоднов, работающий охранником в турагентстве «Голдлайн», третий год находился в депрессивном состоянии. Тоска начала мучить молодого человека ещё до того, как он перешагнул рубеж, разделяющий юность и зрелость, а когда граница осталась позади, тревога и беспокойство переросли в настоящий сплин.

Сплин — меланхолия, тоска, хандра.

— Я уже поднялся, ма, — откликнулся он, сбрасывая одеяло.

Покончив с обязательными зарядкой и контрастным душем, Иван подошёл к зеркалу и замер, разглядывая себя. Симпатичный, ладный, неглупый и… никому не нужный. Работодатели использовали его физическую силу, женщины — тело, а поинтересоваться духовным миром никому и в голову не приходило. Даже мама не заглядывала настолько глубоко и поэтому считала, что всё у её ребёнка складывается неплохо. А он, всматриваясь в неясные глубины зеркала, мысленно перебирал события своей несостоявшейся жизни.

После безоблачного и радостного детсадовского периода Голоднов окончил школу с серебряной медалью, поступил в институт. Спрашивается, на что ему дался этот энергетический ВУЗ? Ведь Иван неплохо пел, рисовал, играл на гитаре, писал хорошие стихи и срывал бурные аплодисменты, выходя на сцену в школьных примитивных постановках. Но мама мечтала, чтобы её мальчик имел надёжную профессию, и тот, не желая огорчать родного человека, вложившего в сына жизнь, забрал документы из театрального и отдал туда, куда хотела она. И вот, пожалуйста, солидная работа — охранять бумажки и деньги захапистой конторы, и то благодаря армии.

Уклоняться Голоднов не стал. Едва пришла повестка, как он оставил учёбу и пошёл отдавать долг Родине. И эти годы оказались единственными, наполненными смыслом. Не то чтобы Иван одобрял туповатую приказную форму армейского существования, но там, куда он попал, были товарищество, взаимовыручка и никакой дедовщины.

Нет, он не воевал в горячих точках и не выполнял смертельно опасных заданий, а всего-навсего в любую погоду натопывал километры вдоль российско-китайской границы, где всё время приходилось быть начеку. Служба учила физической и душевной стойкости, терпению и выдержке, а уже из всего этого складывался характер. Голоднов часто сожалел после, что не остался на сверхсрочную, но что уж там, после драки кулаками не машут.

А потом… снова институт, долгие поиски работы и, наконец, как итог — депрессия и мир в чёрно-белой расцветке.

«Не о том ты волнуешься, мамуль, — подумал он, — я не на работу, на жизнь опоздал».

Иван тряхнул волнистыми тёмно-русыми волосами, провёл ладонью по обрамляющей лицо бородке, оторвался от созерцания своего отражения и отправился на кухню, где мать, суетясь, готовила завтрак. Без аппетита жуя, но вслух расхваливая поданные ему кулинарные изыски, молодой человек старался отогнать назойливо жужжащие думы. Ненадолго это удалось, но, когда, одевшись, он вышел из дома и пошагал давно изученным маршрутом, мысли, словно мухи на мёд, вновь налетели на его измученный ум. Он отмахивался от них, однако те оказались настырны и кусали сегодня особенно больно.

Впереди замаячил знакомый тоннель, за которым находилось здание агентства. Сейчас Иван придёт на работу и отвлечётся от гнетущих размышлений. Там будет просто не до них, ведь к своим обязанностям Голоднов относился ответственно, хотя и без энтузиазма.

Но когда он вынырнул из полутьмы, то впервые за несколько месяцев забыл о терзающей его тоске. Знакомых домов впереди не было, а узкая тропка, ничуть не напоминающая тротуар, вела к возвышающемуся вдалеке мрачному, дремучему лесу. Иван постоял, глядя на то, что предстало его глазам, и через плечо кинул взор назад. Давно проснувшийся город шумел за спиной, всё там выглядело так знакомо, так привычно, что, вновь посмотрев на тёмную чащобу, мужчина подумал: «Та-ак, допереживался! Сошёл с ума».

И помчался обратно через тоннель. Пробкой выскочив с другой стороны, он застыл, открыв рот. Перед ним расстилалось море с покосившейся избой на берегу. Голоднов развернулся и обомлел. Над чёрной аркой с другого конца прохода виднелось блистающее свежей краской здание «Голдлайн».

Пробежка, и опять лес. Бросок, и снова море. Лес, море, лес… Рухнув на землю, Иван взвыл:

— Да что же это такое?! Где я?

И вздрогнул, услышав тоненький голосок:

— Дяденька, что с тобой? Ты кто?

Подняв голову, он увидел маленькую, худенькую и очень симпатичную девочку лет семи-восьми в старорусском наряде, с изумлением разглядывающую его одежду.

— А кто ты? — с трудом шевеля языком, спросил мужчина. — И куда я попал?

— Я Марья-царевна — дочка правителя тридесятого государства Елисея, — гордо представилась та.

— Ты одна гулять не боишься? — зачем-то поинтересовался Голоднов.

А про себя подумал: «Похоже, скрытой камерой снимают».

— Да чего бояться-то? Горыныч-змей покушал недавно, Кощей бессмертный в наших краях не появляется, а Яга только в лесу навредить может.

«Точно, розыгрыш», — решил Иван.

Но вслух спросил:

— И где же ты живёшь?

— Во-он там, — ответила девочка, показав рукой вправо.

Действительно, вдалеке виднелись строения, на которые впавший в панику мужчина не обратил внимания.

— А батя твой к странникам как относится? Поит, кормит или взашей гонит? — вспомнив язык русских сказок, спросил он.

— Батюшка мой — добрый человек, никого не обижает. Пойдёшь со мной?

— Пойду, — обречённо согласился Голоднов, понимая, что ничего другого ему не остаётся.

И, поднявшись, последовал за Марьей-царевной. По дороге любопытная девочка расспрашивала спутника:

— А ты откуда пришёл, дядечка?

— Из той чёрной дыры, у которой ты меня нашла.

Царевна нахмурила бровки.

— Из дыры? Но я не видела никакой дыры.

— Ну, как же, — загорячился молодой человек, — воот такая вот, а за ней город большой, высокий…

И тут же одёрнул себя, осознав, что увлёкся, доказывая свою правоту. Но какова девчонка! Такая потрясающая актриса в столь юном возрасте. Ведь он едва ей не поверил.

— А море до чего у вас красивое, — решив всё же подыграть, притворно восхитился Голоднов, — огромное и синее-синее!

— Море? — изумился ребёнок. — Но в нашем царстве нет моря. Оно лишь в тридевятом государстве плещется, у Драгомира-королевича. Дядечка, ты оттуда что ли?

— Не называй меня так, — неожиданно рассердившись, буркнул «дядечка». — Меня Иваном зовут. Что ты придумываешь, царевна? И дыру-то она не видела, и моря-то у вас не бывало. Да я только что оттуда пришёл. С этой стороны лес, с той — вода и избушка одинокая.

Девочка остановилась и задумалась.

— Ты, дядя Иван, не чёрт ли? Вылез из темноты, что в тридевятом королевстве деется, увидел. Только чёрт на такое способен.

— Может, я ангел, — огрызнулся мужчина.

Собеседница с серьёзным видом помотала головой.

— Ангелы не такие, они белые и с крыльями.

— А черти?

— Эти в любом облике могут показаться…

— Ну, хватит! — рявкнул Голоднов так, что царевна взвизгнула и отскочила. — Немедленно скажи, как отсюда выбраться, раз уж через тоннель не пройти. Я и так из-за шуток этих на работу опоздал!

— Какой тебе работы не хватает, мил человек? — раздался холодный голос.

Перед путниками, словно из-под земли, вырос богатырь — косая сажень в плечах, казалось, что голубой кафтан сейчас треснет на нём по всем швам. Ловко заломленная того же цвета шапка придавала сему добру молодцу, которому явно уже перевалило за пятьдесят, залихватский вид. А из-под тёмных сросшихся бровей недобро смотрели на Голоднова серо-стальные глаза.

— Любую работу тебе дадим: хошь, ямы рыть, хошь, лохани ночные мыть. Ты почто на царевну кричишь, ирод иноземельный?

Иван настолько растерялся, что не смог ответить. Выручила незадачливого спутника Марья. Она бросилась к неизвестно откуда взявшемуся человеку, крича:

— Дядька Ворон, он меня не обижает, он хороший. Его Иваном кличут. А вылез он из чёрной дыры и во владениях драгомировых побывал. Море, говорит, там с избушкой.

Богатырь стащил шапку и почесал затылок.

— Из дыры, баешь? Не первый раз слышу.

Голоднов, наконец, пришёл в себя.

— Разве от нас кто-то уже приходил? — промямлил он.

— Да тятька её, — сообщил Ворон, кивнув на девочку. — Много доброго принёс, облагодетельствовал государство, потому и царём сел. Вот что, Иван, хочешь разобраться во всём, иди к нему.

— Мы туда и направлялись, — тихо отозвался тот.

А в виски стучала ужасная мысль: «Что, если это не скрытые съёмки, а правда?»

— Тогда ступайте, а мне по гребте нужно. Скоро вернусь и покумекаем, что с тобой, Вань, дальше делать.

Махнув на прощание рукой, богатырь шагнул в сторону и исчез.

— Как это у него получается? — поражённо спросил молодой человек.

— Ну, не зря же его Вороном кличут, — просто, как само собой разумеющееся, пояснила Марьюшка, — ударится о сыру землю, птицей обернётся и улетит. Только глаза при этом отводит, чтоб не видал никто.

И тут Иван вспомнил, что перед появлением незнакомца с неба, громко каркая, упала большая чёрная птица.

— Так он оборотень что ли?

— Кудесник. Сильнейший в тридесятом царстве. Но очень добрый и весёлый, особенно, когда мёду выпьет.

Кудесник — колдун, волшебник.

Голоднов застонал, понимая, что влип. Но в душе, где-то очень глубоко, зашевелилось любопытство. Такие приключения ему не снились даже в армии, а уж в гражданской, бедной событиями жизни тем более. Мысль, что он может потерять работу, сама собой выветрилась из головы, и мужчина бодро зашагал вперёд. Девочка доверчиво взяла его за руку, а Иван погладил маленькие пальчики и спросил, улыбаясь:

— Не боязно тебе с чёртом-то идти?

— Ну, я же не убогая, всё понимаю, — обиженно надув губки, ответила царевна. — Батюшка, сам слыхал, откуда и ты пришёл, а он человек. Значит, и ты тоже.

— Логично, умница, — ласково потрепав Марью по голове, сказал Голоднов, и та просияла.

Разговаривая, они приблизились к увиденным издали деревянным строениям.

Царский дворец поражал своим великолепием. Взгляду потрясённого пришельца предстало такое произведение искусства, какого он не видел никогда в жизни. Причудливая резьба покрывала всё — вплоть до маленького столбика. От просторного крыльца, подпираемого резными же колоннами, на второй этаж, где, должно быть, находились царские палаты, вела широкая лестница, тоже вся изукрашенная. А изящные башенки, стремящиеся к небесам, создавали ощущение воздушности.

Марьюшка, ничему не удивляясь, тащила упирающегося спутника наверх. Отмахнувшись от двух дружинников, преградивших путь царской дочери, ведущей с собой подозрительного незнакомца, девочка ворвалась в палату, при виде убранства которой мужчина остолбенел, и сдвинуть его с места ребёнок не смог. Дёргая Голоднова за руку, царевна закричала:

— Батюшка, батюшка, иди, погляди, кто со мною!

И только лишь эхо, гулко отдающееся от стен и потолков, смолкло, в палату вошёл…

Когда Иван распознал под царскими опашнем и шапкой, кто, ему пришлось опереться об узорчатую спинку большого стула.

Опашень — старинная мужская и женская верхняя летняя одежда.

— Саша! Саша Елисеев, господи!

Когда-то оба вместе служили, а поскольку вскоре выяснилось, что они земляки, то и сошлись, крепко сдружились. Александр демобилизовался годом раньше, но связи товарищи не прерывали, нашли друг друга и после возвращения Ивана.

Вот только приятель потерял смысл жизни много раньше последнего; пару лет ходил Сашка, как в воду опущенный, а потом пропал. И сколько его ни разыскивали, следов не нашли. Друзья и родные подозревали, что он покончил с собой, уж больно унылым выглядел юноша в последнее время, хотя после долго ломали голову над вопросом, куда же исчезло тело.

И вот теперь товарищ, живой и здоровый, стоял, вглядываясь в незваного гостя. Помотав головой, царь что-то сдавленно промычал и решительно шагнул к двери. Но опомнился, вернулся и, обняв друга, заглянул тому в глаза.

— Ваня! Господь вседержитель, откуда ты взялся?!

Елисеев душил Голоднова в крепких объятиях, а Марьюшка изумлённо глядела на горячо приветствующих друг друга мужчин. Не пожелав оставаться в неведении, она, настойчиво теребя рукав родительского опашня, грозно вопросила:

— Батюшка, ты откуда знаешь Ивана, а?

Тот вытер глаза тыльной стороной ладони и ответил:

— Давным-давно, доченька, когда жил я далеко отсюда, мы с Ваней дружили. И вот теперь он как-то меня нашёл.

— Это не он тебя, — надувшись, сказала царевна, — это я его нашла у чёрной дыры. Правда, сама я её не видала, но дяде Ивану поверила.

— У чёрной дыры?

Саша, повторив действия Ворона, снял головной убор и почесал в затылке.

— Так ты тоже через тоннель пришёл?

— Ну, да. Растерялся ужасно, увидев лес, и даже запаниковал, обнаружив на другой стороне море…

— Да, это тридевятое королевство. Хорошо, что ты никого там не встретил, а то не повидаться бы нам.

— Почему?

— Это самое поганое место во всей нашей реальности: Горыныч, Кощей, русалки, волколаки, а сам властитель Драгомир — упырь.

Волколак — в славянской мифологии человек-оборотень, обладающий сверхъестественной способностью превращаться в волка.

У Голоднова закружилась голова.

— Это вампир или как? — вопросил он с опасным блеском в глазах.

— Он самый.

— Погоди, Сань, погоди, у меня сейчас мозг взорвётся. Так я в сказку попал что ли?

— В неё, Ваня. Но ты даже не представляешь, насколько она страшнее тех, что мы читали в детстве. Змей-Горыныч, вон, повадился людей в моём царстве хватать, сладу нет, а Драгомир… Знаешь что, велю-ка я нам трапезу изготовить, посидим за чашей доброго вина, отдохнёшь, и я всё тебе расскажу. Идёт?

— Считаешь, у меня есть выбор? — вопросом на вопрос ответил Иван.

— Боюсь, что нет, — засмеялся друг. — Славянское хлебосольство навязчиво, а я давно перенял все местные манеры. Марьюшка, дочка, распорядись.

Девочка убежала, а Елисеев, нет, теперь уже царь Елисей, обхватив плечи товарища, повёл того за собой.

Друзья миновали две изукрашенные палаты, восхищающие глаз.

— Красота-то какая! — восторженно высказался Голоднов.

— Нравится? Под моим чутким руководством украшалось, да и строительством дворца тоже я заправлял, — чуть гордясь, отозвался друг.

— Саш, что-то не помню я у тебя таких способностей.

— А где я мог ими похвастаться, Вань? В армии? Или на гражданке, где меня в Строгановку трижды не пропустили? А здесь вот появилась возможность.

Оба замолчали, и, пока товарищ заворожено осматривал удивительные узоры и украшения, Елисеев отомкнул замок на двери, ведущей в небольшую, по сравнению с другими, комнату.

— Проходи. Это мои личные апартаменты. Как взгрустнётся по прошлому, затворяюсь тут и тоскую в одиночестве.

Иван вошёл и с изумлением уставился на то, что его окружало. Здесь была полностью воссоздана обстановка обычной постсоветской квартиры: посредине стоял овальный стол с несколькими стульями, в углу у окна с занавесками — телевизор, напротив него — кресло, вдоль стены — стандартная корпусная мебель, а на стене — картины, бывшие чудо, как хороши. Наверное, написаны самим царём.

— Сань, неужели всё сам мастерил?

— Да кто ж ещё? По памяти восстановил то, что дома находилось.

— А полотна?

— Мои. Не захотел вешать безвкусицу того времени. Ты заходи, заходи, сейчас трапезничать будем.

Голоднов засмеялся, а Елисеев вопросительно взглянул на друга.

— Царь-батюшка, прости грешного. У тебя, Сань, так забавно мешаются славянизмы с современной речью, что я не смог сдержаться.

Тот улыбнулся.

— Поживёшь тут и не того нахватаешься. У меня и дочурка так же изъясняется: то двадцать первый век слышится, то местный говорок.

— Я заметил. Твоя дочка-то? По крови?

Саша пригорюнился, но едва лишь открыл рот, чтобы ответить, как дверь отворилась, и несколько человек внесли в комнату огромные блюда с разными яствами и небольшую братину с вином. Когда это изобилие поставили на стол, царь движением руки отпустил слуг и, поудобнее усадив забравшуюся ему на колени Марьюшку, принялся по-хозяйски делить молочного поросёнка с кашей на огромные порции. Взяв черпак, он налил в чаши вина и сказал:

— Ну, за встречу, Ваня!

— За встречу!

Напиток был потрясающе вкусным и очень хмельным. После первого же кубка у Голоднова пошла кругом голова, расслабились мышцы, и всё вокруг стало казаться исполненым таинственного, неизъяснимого смысла.

— Э-э, батенька, — засмеялся Елисеев, заметивший его состояние, — не привыкли вы к нашим медам, да наливкам.

И уже серьёзно посоветовал:

— Поосторожнее, Вань, забирает быстро, отпускает плохо. А ты ведь непьющий, может особо сильно стукнуть.

— Пожалуй, я тогда воздержусь, — еле ворочая языком, согласился Иван. — Ты мне повесть свою обещал, помнишь?

— Да вот, думаю, с чего начать…

— С самых первых шагов: как сюда попал, как править стал, про царевну расскажи…

— Как попал? Да так же, как и ты — через тоннель. Только не лес сначала увидал, а море, потому что шёл в другую сторону. Подумал сперва, что свихнулся, а что ещё могло в голову придти…

— Да и я тоже решил, что сошёл с ума …

— Вот-вот. Ну, мыслю, раз уж мерещится, то надо воспользоваться — искупаться. Нырнул — красота: вода прозрачная, тёплая и рыбки мелькают… ну, да бог с ней, с романтикой, слушай дальше. Вдруг чувствую, хватает меня что-то за ногу и тянет вглубь, прямо как в фильмах ужасов, что, помнишь, в видео залах крутили. Только тут всё наяву. Глядь вниз, вижу — девушка красивая, до пояса обнажённая, а от талии — хвост. Улыбается зловеще и тащит на дно. И понял я, что, кажется, не помешательство это, уж слишком реально, брыкаться начал. Вырвался, выполз на берег, а она мне вслед шипит, лицо уродливым стало, злобным. Очухался я немного, оделся и дал дёру обратно через проход. Что интересно, выскочил к лесу, а над аркой — наши современные дома….

— Точно.

— Побегал я туда-сюда и полез поверху…

— Поверх тоннеля?

— Ну, да. И, представь себе, выбрался. Отправился домой, а загадочный этот мир покоя не даёт. На следующий день захотелось снова на него взглянуть. Прошёл в одну сторону — город, обратно — город, исчезла неизвестная страна. Что ж делать, развернулся я, а нет-нет, да и наведаюсь в то место. Но без толку.

Только однажды наступил момент, когда меня такая кручина взяла, что хоть в петлю. Вышел проветрить голову, погулять и забрёл к тоннелю, как сами ноги принесли. Миновав его, я вышел к лесу. И осознал в этот миг, что кто-то даёт мне шанс жизнь изменить, чтобы не маялся больше. Увидел справа избы, пошёл к ним, да так тут и остался.

Голоднов задумался, насколько позволила отяжелевшая голова. По всему выходило, что и его какая-то сила сюда закинула, чтобы избавился он от тоски и начал другую жизнь.

— Ворон сказал, — подбирая слова, заговорил он, — что ты много для государства сделал, потому и царём стал.

— Ты с советником моим познакомился? Интересный мужик, умный. Но он преувеличивает, не так уж и много. Ну, дворец отстроил, понятно, и дома тож, выглянь-ка в окно, какие.

Иван посмотрел, отодвинув занавеску. Действительно, ни одной захудалой избёнки, все добротные, крепкие, зажиточные. А за ними, куда достигал взгляд, расстилаются колосящиеся поля.

— А чем и впрямь могу гордиться, так это вот…

Спустив дочку на пол, Елисеев встал, слегка пошатываясь, вино подействовало и на него, нажал кнопку на подоконнике, и вдруг то, что гость принял за хрустальные столбы, засияло изнутри ярким светом.

— Недалеко от деревни сотни ветряков стоят, — пояснил Саша, — теперь в каждой избе электричество есть. Сложно было материал для кабелей добыть, а всё остальное — пустяки.

Расширенными глазами Голоднов смотрел на дело рук друга. Невероятно, во времена, когда едва колесо изобрели, в домах горят пресловутые лампочки Ильича.

— И так во всём тридесятом царстве, — с оттенком самодовольства в голосе промолвил Елисей. — Никакая нечисть и близко не подойдёт, боится она этого света. А уж если обнаглеет, то мы её так…

Он двинул рычажок, и вокруг всей деревни возникла решётка из крепких железных кольев, по которой, разбрасывая вокруг маленькие молнии, пробегали электрические разряды.

— На пики не напорются, так от удара током далеко отлетят, нескоро захотят вернуться. Правда, супротив Горыныча это мало помогает.

Иван не мог придти в себя.

— Потрясающе! — внезапно потеряв голос, просипел он, — только… у вас это военная защита, как я понял. Неужели так часто тревожат?

Саша сник и снова сел за стол.

— Так я и говорил тебе, Вань, эта сказка пострашнее нашей реальности будет. Здесь идёт постоянная война. Самый главный наш враг — Драгомир, у него в подчинении вся нечисть не только тридевятого королевства, но и моего царства. И самый сильный из его холопьев — Кощей. Это его в русских народных сказках уязвимым изобразили, каким видеть хотелось. А в действительности он, воистину, чудище неумирающее. Представь себе — огромного роста металлический скелет с горящими красными глазами…

— Терминатор…

— Похож. Но только и выше, и ужаснее, да и сильнее, наверное. Ну, так вот, удалось мне как-то поймать его электромагнитом и заточить. Специально ветряки над тюрьмой соорудили, чтобы ток постоянно шёл, и Кощей вырваться не мог. После этого меня царём и поставили, видно, решили, что хорошей я стану защитой для государства. Да ошиблись люди, ведь я самого дорогого уберечь не сумел…

Елисеев всхлипнул и закрыл лицо руками. Марьюшка, внимательно и серьёзно слушавшая отца, снова забралась к нему на колени и крепко его обняла. Саша прижал ребёнка к себе, вытер слёзы и продолжил:

— Пообжившись здесь немного, влюбился я, словно мальчишка. Местные рассказывали о Василисе Прекрасной, и так захотелось мне с ней познакомиться, что задружился я с её отцом и однажды явился к ним в дом. И впрямь красива оказалась девка, глаз не отвести. Когда мы с ней светские разговоры о погоде вели, в избу зашла ещё одна девица, тоже Василиса. Та не так броско гляделась, как тёзка её, с первого взгляда и не приметишь, но, кинув второй, не забудешь вовек. Прозвище своё — премудрая во всём оправдывала.

И пропал я, Ваня, совсем, через неделю сватов заслал. А она давай мне из книжки загадки загадывать, какие, ты и сам, наверное, помнишь. Ну, и я не забыл, так что ответы дал без труда. Свадьбу сыграли и зажили. Любили друг друга очень, Марьюшка вскоре родилась…

Всё бы хорошо, да среди своих ворог нашёлся. До того как я здесь появился, крутился возле Василисы дроля — тёзка твой. Как вышла та за меня, он зло затаил, да в один прекрасный момент с Кощеем и сговорился. Однажды ночью сбил переметчик ветряки над темницей, и вырвался злодей. Ударил меня наотмашь железной рукой так, что два дни потом в чувство приходил, схватил жену, благо, что ребёнка не заметил, она колыбельку собой загородила, Ваньку-иуду убил и исчез. Остались мы с Марьей сиротами, а что с Василисой, где она, до сей поры не ведаю.

В комнате воцарилось молчание. Откашлявшись, Голоднов осторожно спросил:

— Ну, а разыскивать её ты пытался?

— Конечно. Войско в тридевятое королевство водил, да завернули нас сразу же, спасибо, что, вообще, отпустили. Лазутчиков засылал из дружественной нечисти, но не нашли они никого.

Саша заплакал снова. А Иван смотрел на него и Марьюшку, успокаивающую отца, и что-то в нём менялось: поднималась волна возмущения против изверга, обездолившего семью друга, а желание вернуться в привычный мир постепенно таяло.

— Так, — решительно и немного пьяно сказал он, стукнув кулаком по столу, — я останусь здесь, пока мы не отыщем твою жену и не одолеем врагов тридесятого царства. Один в поле не воин, а теперь нас будет двое…

— Трое, — прозвучал знакомый голос.

На пороге стоял Ворон.

— Трое, — повторил он, — потому что я в стороне не останусь. Давно говорил я тебе, государь Елисей, рассиживаясь, сложа руки, мы ничего не добьёмся, воевать надо.

— Так ведь ходили же в поход, и чем всё закончилось? Морок навели, закружили, да обратно и вышвырнули.

— Значит, надо план составить, всё учесть и просчитать, а не ломиться по-дурному, — горячо сказал Голоднов.

— Верно он бает, — подхватил кудесник, — только на силу надеяться нельзя, тут хитрость нужна. Давайте-ка перетрём всё тотчас…

— Н…не теперь, — покачнувшись, прервал его Иван, — у меня с головой что-то… лучше завтра. Са… батюшка царь, мне бы поспать немного.

— Сейчас, сейчас, — засуетился тот и нажал кнопку под столом.

В хоромах раздался звонок, и, когда прибежала челядь, Елисей дал распоряжение приготовить опочивальню дорогому гостю. Утонув в мягкой перине, Голоднов провалился в тревожный сон.

Снилось ему, что он в своей конторе, где идёт собрание. Директор бесстрастно перечисляет фамилии тех, кто не сегодня-завтра будет уволен, и, конечно, называет Ивана. Тот выслушивает новость внешне спокойно, но внутри всё кипит, и гложет горестная мысль: «Неудачник! Вечный аутсайдер». И сразу приходит не менее безотрадная вторая: «Место-то я найду, а вот долго ли на нём продержусь?»

Вдруг дверь в турагентство открывается, и входит Саня в царском наряде и с короной на голове. Он мрачен и зол. Плюнув под ноги огорошенному иванову начальнику, Елисеев обнимает друга за плечи и говорит:

— Пойдём, Ваня, на что тебе эта работа? Великие дела впереди, без тебя нам не справиться.

ут же оказываются они в тоннеле, который выводит обоих к синему морю. А на берегу рядом с избушкой воинство стоит. Впереди скалится, да машет мечом уродливый, бледный и прыщавый юнец с выпирающими из-под губ клыками, чуть правее громоздится металлический остов с красными глазами — Кощей, а вокруг них — то ли люди, то ли звери, не понять. И русалки из воды свистят, улюлюкают, дразнят пришедших. А царь заявляет тому молодому, что в центре стоит:

— Вот, Драгомир, противник тебе — воин великий Иван. Не одолеть вам его никому…

— Ещё один Ванька-царевич! — хохочет упырь. — Надоело уже их — Иванов на кол сажать, да в котлах варить. Этому другую казнь придумаем.

— Ах, ты, чудище безобразное, бессовестное, — говорит ему Голоднов, — не словивши ясна сокола, да кушаешь. Поглядим, чья возьмёт, выходи на битву лютую!

А сам удивляется, откуда такие слова берутся. Да и вызовом своим смелым он тоже озадачен, не голыми же руками с ратью нечисти биться. Тут выступил навстречу Кощей, схватил его железной дланью, сдавил так, что косточки захрустели. А не боится почему-то Иван. Легко оторвал он от себя пальцы врага, перекинул того через плечо и, раскрутив, швырнул в попятившееся войско. Более половины нелюдей снёс своим скелетом Кощей, многие больше и не поднялись.

Длань (устар.) — рука.

Потом море пропало куда-то, и видит Голоднов, стоит он в лесу — в болоте. Вдруг, откуда ни возьмись, на плечо лягушка прыгнула и взговорила человеческим голосом:

— Коли хочешь знать, как о тоске-кручине забыть навсегда, с бедами да с ворогом совладать, так я тебя научу. Только сначала ты меня поцеловать должон.

Иван не то чтобы боялся земноводных, но с жабой целоваться… Помедлил он, помялся и чмокнул её в холодный рот. Тут всё, как в сказке, произошло — превратилась лягушка в девицу. Обомлел Голоднов, красота невообразимая, и потянулся к ней снова, поцеловать. А та отбивается, кричит басом:

— Ах, щучий сын, что ж ты творишь-то! Хватит ужо!

И вот тут Иван понял: что-то не так.

«Я же сплю», — вспомнил он и пробудился.

Над кроватью возвышался Ворон, вытирающий губы рукавом. Подскочив, Голоднов растерянно посмотрел на царского советника.

— Ворон, прости, сон мне привиделся, — смущённо оправдывался он.

— Небось, про девку красную? — с усмешкой спросил кудесник.

И, дождавшись кивка, продолжил:

— А я-то слышу — разговариваешь во сне, кричишь. Подошёл побудить, а ты меня облапил и давай расцеловывать.

Молодой человек, не зная, куда деваться, побагровел и нырнул лицом в подушку.

— Да ладно тебе, — услышал он, — всякое бывает. Кто хоть снился-то?

— Лягушка, что в царевну превратилась. А ещё Драгомир с войском.

— Так, так, — заинтересовался Ворон, — ну-ка, весь сон расскажи, похоже, вещий он у тебя.

Иван потёр лоб, вспоминая подробности, и начал повествование.

Внимательно выслушал Голоднова Ворон и задумался, долго молчал. А потом заговорил:

— Искал я в твоём сне, Ваня, подвох, уж больно он ясным сразу показался. Да нет в нём никакой хитрости. Твоя доля не там, где ты раньше жил, а здесь. Прославишься, как воин великий, и утеху для сердца тоже тут отыщешь. Только лягушка меня смущает. Видно, усталый ты очень человек, Иван, раз жаба тебе явилась в видении, новых сил тебе нужно, очищения. А где ж ещё избавляться от скверны, как не в сказочном мире.

— Так ты понимаешь, что в сказке живёшь? — удивился собеседник.

— Конечно. Вот скажи мне, там, откуда ты пришёл, люди в птиц превращаются?

— Не видал никогда.

— О! А упыри бегают, кровь сосут?

— Может, где-нибудь они и есть, но мне не попадались.

— Коли и есть, то ведь вы их выдумкой считаете, так?

— Так.

— Ну, вот и про нас тоже, Саша баял, небылицы пишут, детишкам читают. Чем же тут не сказка?

— И ведь верно, — задумчиво произнёс Голоднов и встрепенулся. — Так ты знаешь, как Елисея зовут?

— Я Сашу сюда и привёл от дыры той. Его кручина извела, не усталость. Проявить себя хотелось, а не вышло, вот и зачах у вас там. И ты посмотри, как показался-то, у нас так просто царями не ставят.

— Да-а, — вспоминая достижения Александра, протянул Иван. — Только вот жену от беды не оградил.

— Уберёг бы он её, случись противник по силам. Но Кощея голыми руками не возьмёшь, да ещё когда тот врасплох захватит. Супротив него и меч-кладенец не поможет, не зарубит, отскочит.

— А то, что в наших сказках говорится: смерть его на кончике иглы, игла в яйце, яйцо в утке…

Ворон захохотал, а успокоившись, промолвил:

— Вань, помнишь, что один ваш сказитель баял?

— Так их много — авторов. Ты о ком?

— «Сказка ложь, да в ней намёк, добрым молодцам урок». Верные слова. С любым чудовищем можно совладать, да не таким простым способом. Ты отсыпайся, ешь-пей всласть, а потом будем втроём думу думать.

И, хлопнув Голоднова по плечу, богатырь направился к двери.

— Ворон, погоди-ка, ты Пушкина-то откуда знаешь?

— Саша как-то раз сказку прочитал по памяти, я мыслил, он сам выдумал, ан нет. Великий этот Пушкин словоплётец! Спи, давай.

Он вышел, а Иван, повозившись, устроился-таки на пышной перине. Из головы его не шли слова собеседника: «Твоя доля не там, где ты раньше жил, а здесь». И казалось ему, что Ворон абсолютно прав.

Между тем в тридевятом королевстве Драгомир послов и гостей встречал. Кто только не толпился у него в сенях: князья — властители карликовых государств, подчинённых сильнейшему, нечисть всякая: волколаки, русалки-лоскотухи, трясовицы, полканы и ещё много всякого недоброго.

Лоскотухи — русалки, души девушек, умерших зимою, весною или летом. В полях они «залоскачивают» (защекочивают) насмерть парней и девушек.

Трясовицы — лихорадки — Русские демоны болезни, упоминаемые в заговорах. Их представляли в виде двенадцати безобразных женщин, насылавших на людей различные болезни.

Полкан — в славянской мифологии получеловек полуконь. Часто выступает в качестве антагониста главного героя и погибает от его руки.

Не имел королевич обыкновения преломлять хлеб с пришедшими, наоборот, те ему дань платили, приказы получали, низко кланялись и исчезали с глаз долой.

Сам Драгомир выглядел не таким, как привиделся Ивану. То был мужчина лет тридцати пяти-сорока видный, статный, несколько похожий на цыгана: волнистые иссиня-чёрные волосы вольно спадали ему на плечи, борода и усы того же цвета красили смуглое лицо, а бархатисто-карие глаза его оживляли. И одевался королевич богато, но, мнилось, нечто недоброе таится за этой привлекательной оболочкой. Возможно, такое впечатление возникало из-за надменного выражения и крепко сжатых злых губ или из-за грубых слов, кидаемых сквозь зубы подданным. Пугали и безжалостные приговоры, обрекавшие виновных на страшные муки.

За троном Драгомира стоял главный его союзник — Кощей, зовущийся бессмертным. Да и как убить чудовище из металла? Тонкая желтоватая кожа туго обтягивала кости, но издали казалось, что её нет совсем, драгоценные одежды свободно свисали вдоль тела от широченных плеч до самого пола, а в запавших глазницах горел неугасимый красный огонь.

Королевич принимал последних из пришедших на поклон, утомлённо откинувшись на спинку трона, когда послышался шум, и в палату ввалилось чудище огромное в лохмотьях. Нечёсаные, запутанные космы спадали на его лицо, выглядевшее так непривычно и страшно для человеческого глаза, что тот, кто потрусливее, посмотрев, умер бы на месте.

Вперёд выдавались челюсти с острыми зубами, похожими на крокодильи, огромные фасеточные глаза ничего не выражали, но видели всё вокруг на триста шестьдесят градусов, хотя и глядела тварь через густую завесу волос. Голову обвивал кусок материи: то ли платок, то ли лента, тело и конечности походили на человеческие, а по некоторым признакам вверху торса становилось ясно, что это женщина.

Фасеточный глаз — (сложный глаз), тип глаза у животных, отличающийся наличием множества отдельных фасеток. Фасетка — скошенная боковая грань чего-либо.

— Вечная слава господину моему Драгомиру! — кланяясь, заревело ужасное создание.

— Да тише ты, Яга, — устало махнув рукой, сказал королевич. — С чем пришла?

— С дурной вестью, государь.

Тот напрягся, но волнения не показал.

— Ну, сказывай, что стряслось.

Баба-Яга встала на колени перед властодержцем и начала:

— Объявился, отец ты наш, в тридесятом царстве у Елисея чужестранец. Бают, явился он оттуда же, откуда и сам царь. Засланный наш донёс — вельми силён богатырь, только мощи своей пока не учуял. Но как поймёт он, что внутри таится, не совладать тогда с ним. Беда, государь, что делать-то будем?

Королевич никогда решений с кондачка не принимал. Задумался он, отправив вначале прочь оставшихся послов.

— Не ошибся ли соглядатай твой? — осведомилось скелетообразное чудовище.

—. Не может такого статься, Кощеюшка. Ты же знаешь, кудесник он сильный, насквозь всех видит.

— А слабые стороны у чужака есть? — очнувшись, поинтересовался Драгомир.

— Увы, батюшка. Не женат он, детей нет, друзей не имеет, окромя царя, а до того не дотянуться.

— Очень плохо, Яга. Как же вы допустили, чтобы он до дворца царёва добрался? Мало, нешто, нам самого Елисея. Сюда пришельца завернули бы…

— Марья-царевна нашла его раньше, да с собой увела. А к ней не прикоснуться, она под материнским благословением, и тому, кто рядом, оно защитой.

Королевич фыркнул презрительно, услышав эти слова, но спорить не стал.

— Извести его надо, Драгомир, ядом или ещё чем, — утробным голосом молвил Кощей.

— Нет. Мне иная мысль запала. Ты вот что скажи, баба, как там Василиса — царёва жёнка?

— Жива и здорова, даже красоты не растеряла.

— Это хорошо. Зашли-ка, Кощей, к Елисею послов с предложением обменять пришлого на жену его. От такого он не сможет отказаться.

— Ох, и умён ты, государь! — так громко и радостно возопила Баба-Яга, что королевич поморщился.

— Замолчи ты, уши мои не выдерживают твоего крика. И, вот что, предупреди наших во дворце, чтобы приготовились. Коли не согласится царь на обмен, пусть что-нибудь ещё выдумают.

Яга закивала и с грохотом вылетела прочь.

— Шумна, — покачав головой, сказал Драгомир. — Только из-за полезности её терплю, а то давно б избавился. Но лазутчик из неё хороший, людишек для соглядатайства выбирать умеет, да и уши воском не запечатаны, многое слышат.

— Мы все тебе преданы, государь, и стараемся, как можем.

Королевич хмыкнул:

— Как же тебе не быть преданным, коли смерть твоя у меня в кулаке.

И, расхохотавшись, вышел из тронной, не услышав, как Кощей злобно зашипел ему вслед.

А Иван, не зная, какие козни строят незнакомые ему пока враги, спокойно спал, и на сей раз ему ничего не снилось.

Пробудившись рано утром, когда за окном едва брезжило, он поднялся и, потягиваясь, пошёл осматривать дворец. Неспешно переходя из одной комнаты в другую, разглядывал Голоднов украшения, резьбу и роспись, пока не набрёл на помещение, оказавшееся ванной комнатой.

Щёлкнув выключателем, Иван осмотрелся. Посредине стояла огромная лохань, сбоку неё были краны приделаны, а под пол уходили канализационные трубы.

— Похоже, Саня не всё мне рассказал, — любуясь красивой отделкой, подумал он.

Заглушив отверстие слива пробкой, Иван открыл воду, и тут, одновременно с шумом струи, падающей на дно керамической посудины, что-то громко загудело за спиной. Обернувшись, мужчина увидел, что у стены стоит большой водонагреватель, наподобие тэна, жар внутри которого регулировался.

— Как, ну как ему это удалось?! — восхищался гость. — Каким же сведущим надо быть во всём, чтобы столько создать с нуля! Елисеев — талантище, всесторонне одарённая личность!

Когда ванна наполнилась, Иван разделся и скользнул в горячую воду. Размеры лохани позволяли раскинуться и расслабиться, чем он и воспользовался.

— Рассказать кому в нашем мире, не поверят. Даже мама.

Последнее слово дало толчок новым мыслям. С всё возрастающим чувством вины думал он об оставшейся в одиночестве пенсионерке-матери. Сколько бессонных ночей проведёт она в ожидании сына, сколько слёз прольёт, как будет убиваться, думая, что её ненаглядного мальчика нет в живых.

— Прости, ма! — вслух сказал Голоднов, словно та могла его слышать. — До сих пор я делал всё так, как хотела ты, но настал момент, когда мне нужно поступить по-своему. Здесь во мне нуждаются больше, извини.

Но совесть не желала принимать его оправданий и, вцепившись зубами, больно глодала сердце. Настроение упало, и, глубоко вздохнув, Иван выбрался из воды. Вытершись одним из висевших на стене полотенец, он натянул одежду и отправился в спальню, где сел на кровать и ушёл в размышления. А так ли он здесь нужен? Ведь жили же и Саня, и Ворон, и Марюшка без него: воевали, строили, радовались, горевали. Он не принадлежит этому миру, зачем же ему тут быть?

И всё же на границе подсознания упрямо крутилась мысль о том, что реальность, в которой он оказался, нравится ему намного больше собственной, давно уже изведанной и не обещающей ничего хорошего. В конце концов, горькие думы и уныние довели бы Голоднова до самоубийства, и для матери это стало бы большим ударом, чем загадочное исчезновение сына.

Кроме того, он не мог оставить друга, не попытавшись помочь. Иван давно уже понял, что Саня, по натуре своей, мягкий, добрый человек, романтик, а не воин, и очень нуждается в поддержке.

В подобных раздумьях прошёл час, мужчина всё ещё колебался, и неизвестно, к чему бы это привело, если бы с другой стороны дворца не донеслись громкие крики. Сломя голову, Голоднов кинулся на выручку.

Добежав, он увидел скорчившееся перед разгневанным царём странное корявое существо, в которое и летели все громы и молнии.

— Да как он посмел отправить посла с таким предложением мне! Если Драгомир сам не понимает, что такое совесть и честь, это не значит, что их нет у других. Передай своему господину, что я никогда, слышишь, никогда не стану предателем. Пошла вон! — заорал Саша.

Существо подпрыгнуло, как мячик, и пулей вылетело за дверь. Елисеев в негодовании метался из угла в угол, а Ворон, стоявший у стены, хмурился и сжимал кулаки.

— Что случилось? — спросил Иван.

Царь резко повернулся, посмотрел на Голоднова и, махнув рукой, снова забегал по помещению. Объяснил ситуацию кудесник:

— Драгомир Саше посланника отправил с предложением обменять его жену на тебя, Ваня.

— Каков подлец! — вскинулся Елисей.

Но внезапно стих и, сев к столу, обхватил голову руками.

— Прости меня, Василисушка, лебедь моя белая. Не сумел я тебя спасти тогда и сейчас такой ценой не могу.

И заплакал. Голоднов в недоумении переводил взгляд с одного на другого.

— Ворон, а зачем я понадобился Драгомиру?

— Это мне неведомо, да, видать, прослышал он, что воин сильный появился во владениях Елисеевых. Боится, как бы без головы не остаться.

— Я сильный? Он преувеличивает.

— Ты просто этого не чуешь ещё. Да и сомневаешься пока, гож ли для жизни здесь. А хитёр королевич. Решил, что не устоит Саша и отдаст тебя за Василису. Злыдень!

Потрясённый подлостью Драгомира и благородством Александра, Иван перестал колебаться. Человек, пожертвовавший возможностью вернуть жену, любимую всем сердцем, ради него — почти забытого друга, ради чести, заслуживал величайшего уважения, восхищения и, конечно, любой помощи, которую сумел бы оказать ему Голоднов. Решение было принято, и он сказал:

— Ошибаешься, Ворон, не сомневаюсь я. И готов биться день и ночь, чтобы уничтожить зло в этом мире, ради Саши, ради Василисы и Марьюшки, да и просто, чтобы добро восторжествовало. Можете на меня во всём положиться.

Елисеев поднял залитое слезами лицо, во взгляде затеплилась надежда.

— Вот теперь, и верно, не затрудняешься уже, — весело сказал кудесник. — Аж просветлел весь. Меня не обманешь.

Он шутливо погрозил пальцем, а царь встал и, подойдя, обнял товарища.

— Спасибо, Ваня! — прошептал он.

— Что ж, — так же радостно произнёс Ворон, — давайте трапезничать и к думе приступим. Пойду, потороплю, чтобы подавали.

Он вышел. А Елисей, ещё раз крепко стиснув руку друга, дёрнул шнурок на стене. Неподалёку раздался звон.

— Марьюшку бужу, — пояснил он. — Не стали ей электрический звонок проводить, уж больно резок: всполошит ещё, напугает.

Голоднов кивнул и, пройдя к столу, выбрал место.

— Ничего, что я сижу при тебе, государь-батюшка? — улыбаясь, спросил он.

— Какие церемонии среди своих, — засмеялся Саша, устраиваясь напротив.

Вернулся Ворон, прибежала царевна. Звеня, как колокольчик, рассказывала она отцу, какой чудесный сон ей привиделся, а тот внимательно слушал, расцветая в присутствии дочери. Иван же, глядя на них, внезапно понял, что готов отдать за этих людей, на чьи плечи годами давило неизбывное горе, всю жизнь без остатка.

Во дворце правителя тридевятого королевства царил страх. Повелитель гневался, а когда Драгомир приходил в бешенство, все — и живые, и, особенно, нечисть предпочитали прятаться по углам. Объектом, на который изливал ярость властитель, оказался Кощей. Он стоял, втянув голову в металлические плечи, и не смел возразить ни словом.

— Такое важное дело, — бесновался упырь, — прахом пошло. И почему? Да потому что слуга мой нерадивый, коего я не считал слабым умишком, отрядил к Елисею посла негожего. Ты, остов железный, мозгами бы пораскинул, прежде чем кикимору отправлять. Она и двух слов связать не может, не то, что важную весть передать. Али ты переметнуться захотел? Видать, тебе жить надоело, пора смерти предавать.

Королевич вытянул вперёд левую руку, делая странный жест другой, а Кощей с лязгом рухнул на колени и возопил.

— Пощади, государь! Не переметчик я, да и в неудаче посольства невинен. Некого нам отряжать. Сам я пойти не могу, Ягу тоже посылать нельзя, а остальные — шушера мелкая. Кикимора хоть пожальче глядится, к доверию располагает. Суть-то она до Елисея донесла, да сам он, видно, таков, что не может отдать человека в руки недружеские даже ради Василисы.

Поглядел Драгомир на коленопреклонённого подданного, подумал.

— Прав ты, похоже, — уже спокойнее, но с досадою, словно расстался только что с сокровенной мечтой, сказал он, — добро у человека этого с кровью по жилам течёт. Разыщи-ка теперь Ягу, да скажи, пусть подговорит своих в Елисеевом дворце, чтобы заставили гостя убраться из мира нашего. Как, то меня не касается.

— А может, вызнаем прежде, что он затевает? Вдруг против тебя и не думает идти.

— Да ты что, истинно умом ослаб или притворяешься? — снова разгневался королевич. — У ворога, чья жёнка нами заточена, в друзьях ходит сильнейший богатырь. Так супротив кого он встанет, а? Делай, что говорю, а иначе плохо тебе придётся!

И топнул ногой. Вскочил Кощей и выбежал прочь, а Драгомир сел на трон и глубоко задумался.

Дума в эти минуты шла и в царских палатах, да туго что-то. Не могли друзья ничего решить, слишком мало знали они об упыре.

— Перво-наперво, мыслю я, — сказал, наконец, Ворон, — надо соглядатаев пронырливых ко двору королевича заслать. Коли будем ведать, чем живёт, что замышляет, скорее ответ сможем дать. Да и у Вани, глядишь, за это время сила пробудится. Без неё он сей часец слабее котёнка.

— Дело говоришь, — подумав, ответил Елисей. — А кого пошлём-то?

— Положись на меня.

Он свистнул в два пальца. Ничего не произошло, и Саша с Иваном переглянулись, недоумевая.

— Не видно моих лазутчиков? — довольно спросил кудесник. — Значит, и там не заметят. — Покажитесь, бабоньки!

И возникли тут перед светлыми царёвыми очами две непонятности, вроде маленьких старушек в платочках и с длинными носами.

— Шишиморы, — сообщил Ворон, — домовые бабы. Шустрые, везде проскочат, всё узнают. Так? — обратился он уже к тем.

— Так, батюшка, так, — закивали обе.

— Помните, о чём баяли мы? Настала пора.

— Мы готовы, дядечка, — ответила та, что выглядела моложе.

— Ну, тогда отправляйтесь, да докладывать не забывайте.

— Где ты их нашёл? — восхищённо сказал Елисей, когда лазутчицы исчезли.

— Сами отыскались, — усмехнулся кудесник, — дел великих захотели.

— А ты в них уверен? — с подозрением поинтересовался Голоднов. — Всё-таки нечисть они и, от вас же слышал, Драгомиру подчинены.

— Только не эти, — возразил вперёд Ворона царь. — Домовые, шишиморы, да жихари хозяину преданы и дому, что их приютил.

Шишимора — домовый дух. Маленькая невидимая женщина, считается женой домового.

Жихарь (жихарка, жихоня) — в значении "старожилы", "домоседы", "зажиточные хозяева", живущий на известном месте — домовый дух, дух усадеб.

— А ты, Сань, неплохо знаешь классификацию нечистых, — засмеявшись, сказал Иван.

Тот улыбнулся.

— Я же говорил, тут поживёшь, и не то ведать будешь.

— А в своём мире ты с ними не встречался? — поинтересовался кудесник. — Жихони, кажись, повсюду есть.

И тут Голоднов вспомнил, как мама сказала однажды, что у них домовик поселился, и стала ставить тому на ночь блюдечко молока и кусок хлеба класть. А утром всё оказывалось съеденным до крошечки. Видел это Иван, но на мышей грешил…

— Случалось, — сказал он.

Елисеев удивлённо посмотрел на друга.

— Завёлся как-то у нас домовой в квартире. Неожиданно появился, так же и исчез. И помнится мне, что, пока он жил, всё удачно складывалось: у матери с работой проблем не было, питались нормально, в дом что-то подкупали. Но почему-то ушёл он, не понравилось у нас что ли…

— Переманить могли, — серьёзно сказал Ворон, — силком. Знать, колдун рядом обитал. Увидал, как у вас всё хорошо, позавидовал, да и забрал ваше счастье.

— А ведь точно! — воскликнул Иван, хлопнув себя по лбу. — В соседнем подъезде бабка жила, злая такая, всё нас ребятами гоняла. Про неё говорили, что ведьма, а мы с мамой смеялись, не верили.

— И зря. Люди просто так болтать не станут, дым без огня не появляется. Вот она и приворожила вашего домовика к себе.

— А откуда же старуха о нём узнать могла? — заинтересовался Елисей.

— Кудеса — это наука, — отозвался Ворон, — как и та, благодаря коей электричество во всём царстве есть. Физика, ты баял. И волшебство тож. Кто его хорошо изучил, тот ведает всё, что рядом творится.

— Но ты же не в курсе, что у Драгомира происходит? — удивился Голоднов.

— А это потому, что там свои кудесники есть, они и ставят препоны мыслям, да и другого такого же, как сами, вмиг разглядят. Вот потому-то мне лазутчиком быть нельзя, раскусят.

— Даже в виде птицы?

— Даже так.

Воцарилась тишина, каждый молчал о своём. А Иван в недоумении спрашивал себя, почему всё, с ним происходящее кажется ему вполне нормальным, и не просто, а само собой разумеющимся. «Голдлайн», квартира его и даже мать стали такими далёкими, точно провёл Голоднов в сказке много лет, а не сутки всего.

— Похоже, это и впрямь мой мир, — подумал он. — Всё тут родное и понятное, но в то же время загадочное и влекущее…

И не сразу уразумел, что произнёс это вслух. Собеседники обернулись и кивнули согласно. А кудесник сказал:

— Не был бы он твоим, ты б здесь не очутился. Жизнь — она такая, старается каждого на его место определить, а тот уж сам решает, оставаться ему там или нет.

При этих словах Ивану почудилось, что рядом зазвучала патетическая музыка, так величественен был момент осознания истины. Друзья, видимо, почувствовали то же самое, лица их стали серьёзны и… вдруг торжественность момента нарушила Марьюшка. Приотворив дверь, она громко позвала:

— Батюшка, мне скушно.

И, проскользнув в комнату, побежала к отцу.

— А что же тебя мамки-то не потешают? — спросил царь, подхватывая дочь на руки.

— Потешают, — грустно ответила та, — да постыли мне их забавы, а ничего нового они выдумать не могут.

— Ну-ка, пошли со мной в камешки играть, — сказал Голоднов, отбирая девочку у Елисея.

Та не вырывалась, сидела спокойно, и, держа ребёнка на руках, Иван направился к выходу.

— Погуляем мы немного, ладно? — обернувшись, сказал он.

— Идите, идите, — разрешил Саша. — Про трапезу вечернюю не забудьте.

— Хорошо, — ответила за обоих Марьюшка.

Они скрылись за дверью, а кудесник, задумчиво глядя вслед, сказал:

— Никуда Ваня от судьбы своей не уйдёт. Здесь она у него, с нами рядом.

К ужину Иван с царевной вернулись весёлые, раскрасневшиеся и мокрые. Выяснилось, что Голоднов учил Марьюшку плавать в придворцовом пруду, и теперь та взахлёб рассказывала об этом отцу. Своего взрослого приятеля она ласково звала Ванечкой и льнула к нему, как к родному.

Саша с благодарностью смотрел на товарища, продолжавшего развлекать девочку. А тот с серьёзным видом ухаживал за ней за столом, подкладывая то поросёнка, то икру, и приговаривал при этом:

— Ешь, Марьюшка. Кушать надо, а то, вон, худенькая какая.

И ребёнок послушно отправлял в рот поднесённые ему кусочки, заедая их огромным ломтём хлеба.

А Иван удивлялся, что же приключилось с ним, никогда не имевшим дела с детьми. Почему эта маленькая славянка — дочь его друга разбудила в сердце такую нежность? Впрочем, это только радовало молодого человека, долгое время считавшего себя ущербным из-за неспособности полюбить.

После еды царевна потащила Голоднова в свою светлицу за книжки, но в этом виде развлечений он потерпел поражение. Читать по-старославянски Иван не умел, поэтому Марьюшка сама по слогам разбирала написанное, а он слушал и умилялся.

В таких невинных занятиях и разговорах прошла неделя, потом вторая, а от шишимор всё не было вестей. Друзья начинали тревожиться.

Недалеко от густого леса, на пустынной опушке, сливаясь с пожухлой от солнца травой, сидело походящее на огромный камень существо. Оно ждало, и уже давно. Наконец, вдали показалось что-то, заставившее Бабу-Ягу, а то была именно она, встрепенуться. Большая птица, подлетев, принялась описывать круги над её головой.

— Спускайся, — приказало чудовище.

Пернатая послушно сложила крылья и грянулась о землю, оборотившись человеком.

— Слишком долго, — громовым голосом рявкнула Яга.

— Не мог выбраться никак, — оправдывался прибывший. — Царь не отпускает никого от себя, боится, как бы не захватил кто из наших… я имею в виду, ваших…

И расхохотался. Рассмеялась и нечисть; смех у неё был странный, в себя, и из-за этого глухой.

— Слушай же, — сказала она, — повелитель наш приказал богатыря, явившегося во дворец к Елисею, извести. Как ты это сделаешь, не моя печаль. Опасен он зело для Драгомира, сам баял.

— Опасен, сестра, опасен. Мощь в нём великая запрятана, и со дня на день осознает он её. И тогда всем нам конец придёт.

— Так вот и не допусти. Ядом ли, мечом ли, но ослобони нас от сей невзгоды. А не справишься, сам знаешь, королевич шутить не любит.

— Исхитрюсь. Никто на меня и не подумает.

— Тьма тебе в помощь!

Снова воспарила птица, взмахнула крыльями и вмиг пропала из вида. Баба-Яга, проводив её глазами, поднялась и, тяжёлыми шагами войдя в лес, затерялась среди деревьев.

— А где Ворон? — поинтересовался Иван, входя в апартаменты друга.

— Улетел, — озабоченно отозвался Елисей. — Дела у него какие-то. Ох, не люблю я, когда он покидает дворец, боюсь, не убили бы, али не словили.

— Да ладно тебе, Сань, — удивлённым тоном сказал Голоднов, — он мужик крепкий, неглупый, с чего бы ему попасться?

— Сам понимаю, да всё равно тревога гложет. Как Марьюшка?

Глаза Ивана подёрнулись мечтательной поволокой.

— Уснула, — улыбаясь, ответил он. — Всё читать меня учила, а потом глазки слиплись совсем, пришлось уложить.

Елисеев тоже усмехнулся.

— Ты ей всех мамок-нянек заменил, Ваня, — шутливо сказал он. — Полюбила она тебя.

— Я её тоже. Очень, — тихо признался мужчина.

И заговорил чуть громче и горячее:

— Видишь ли, Саш, я всегда дружить хорошо умел, а вот любить так, чтобы сердце сжималось, не мог. И думал, что обделила меня жизнь этим чувством. К маме был привязан, конечно, но это другое. А Марьюшка…

Он замолчал, не зная, как точнее передать свои мысли. Царь положил руку другу на плечо.

— Я понимаю. Сам до Василисы не знал, что можно так прикипеть к человеку, чтобы быть готовым жизнь за него отдать. То ли до возраста это не пробуждается, то ли сам мир наш так действует. Думается мне, кто был плохим, хуже здесь становится, а хороший — лучше. Мыслю я, сказка это.

— Точно, — рассмеялся Иван.

И Саша поддержал его веселье.

Стояли тёплые сумерки. Около небольшой запруды молчали двое мужчин. Одному было за пятьдесят, он сидел, охватив колени и опустив на них подбородок, а другой — дед лет семидесяти время от времени закидывал уду, сняв с неё прежде окунька или плотвицу.

— Так и будешь молчать, тятя? — угрюмо спросил первый.

Второй покосился на него, но не сказал ни слова.

— Что ж ты гонишь меня от себя, словно супостата? На что огневался?

В ответ снова прозвучала тишина.

— Я худого никому не делаю, за что же ты сердишься столько лет?

Наконец, послышался глухой голос старика:

— За непокорность твою. Говорил же я, кудеса — не божеское дело. Почто ослушался родного отца, не захотел честным трудом жить?

— В чём же я нечестен, тятенька? Людям помогаю…

— Нечистому ты помогаешь, вот кому! Посмотри, что он с тридесятым государством содеял. Я всё сказал, уйди с глаз моих!

— Эх, тятя…

Поднявшись, мужчина вытер глаза шапкой, и с места, где он только что стоял, взмыла крупная птица. Покружившись над водой и каркнув на прощание, она улетела. Старик плюнул через плечо, перекрестился и вновь закинул удилище, забыв снять с крючка рыбу.

А Ворон направился ко дворцу. Опустившись у крыльца, обернулся он человеком и, всё ещё отирая глаза, поднялся по лестнице, через минуту присоединившись к обществу друзей.

Сидели допоздна, хотя это было и не принято. Царь сразу заметил, что с советником его неладное творится, уж больно хмурым казался Ворон. Расспросы ни к чему не привели, отмалчивался он. Потом развеселился немного, и только тогда все разошлись по опочивальням.

Голоднову не спалось. Поворочавшись полчаса с боку на бок, он встал и пошёл бродить. Приблизившись к двери кудесника, увидел Иван, что из-под низа пробивается полоска света и, постучав, вошёл. Ворон лежал, читая толстую книгу.

— Что, Вань, мысли покоя не дают? — усмехнувшись, спросил он.

— Никакого, — ответил тот и сел на лавку.

— Вот и мне тож. Взял чтиво поскучнее, авось, думаю, как сонное зелье подействует, да пока толку чуть.

— Книги-то, я гляжу, не вручную пишутся, и много их.

— Так это ж тоже Саша придумал — из отдельных литер лист набирать. Теперь основной труд только на вырезывание знаков идёт.

— Ай, да Елисеев! Не изобрёл, конечно, но ввёл в обиход. Наверное, уважают его подданные за такие новшества?

Ворон помрачнел.

— Не все. Часть предпочитает по старинке жить, а всё новое бесовским считает.

— Так от этого правители страдали во все века: у нас вон картофельные бунты были, народ никак не хотел картошку сажать.

— Да что ты?! А у нас садят, только мало пока, лишь в царёвом наделе. Когда Елисей к нам пришёл, у него один клубень в кармане лежал, с него и пошло. Только предварил, ягоды с кустов не есть, отрава. Многому, многому новому, да полезному научил нас Саша. А к старому-то, что ж, всегда вернуться можно. Да только надо ль?

— Главное, чтобы до создания ядерного оружия никто не додумался, — пошутил Голоднов.

— Не знаю, о каком ты таком особом, но совсем без оружья никак, пока ворогом земля полнится. Знаешь что, Вань, давай-ка я тебе из травки успокоительной питьё сделаю, да и себе потом. А то так всю ночь и просидим.

Кудесник позвонил и наказал кипятка принести, а сам достал деревянный ящичек с травой и в кубок горсть насыпал. Когда явился слуга с водой, залил сбор, помешал и отдал Ивану.

— Должно быстро взять, — сказал он. — Подожди, пусть простынет чуток, да отстоится.

— Ну, я с собой заберу. Спокойной ночи, Ворон.

— И тебе сладких снов. Но, коль красна девка привидится, целоваться не приходи, не хочу я.

Оба засмеялись, и Голоднов отправился к себе.

Выпил он содержимое кубка и лёг, ожидая сна. И дождался, да только не обещанного покоя. Вскоре в животе рези начались, голова закружилась, подкатила тошнота. Вскочив, пошатнулся Голоднов и рухнул на пол, ноги отказались его держать.

С трудом добравшись до ночной лохани, Иван вызвал рвоту раз, другой. Когда в желудке ничего не осталось, полегчало, но совсем дурнота не отступила. Подняться Голоднов не смог, но сумел, толкнув дверь, вывалиться наружу, и потерял сознание.

Очнулся Иван в своей кровати. Рядом сидел насмерть перепуганный Саша, а вокруг суетились слуги. Елисеев поднёс к губам друга питьё, но тот шарахнулся прочь.

— Что ты, Ваня? — растерянно пробормотал царь. — Ты же не думаешь, что я отравить тебя хочу.

Больной качнул головой и, с трудом шевеля языком, сказал:

— Успокоительный сбор Ворон своими руками заваривал, а, видишь, что вышло. Он тоже, наверное, убивать меня не собирался…

Вдруг подозрение так ярко вспыхнуло у Ивана в мозгу, что он даже затрясся весь.

— А что, если кудесник шпион Драгомира? — тихо спросил Голоднов.

— Бог с тобой, что ты, что ты! — замахал руками Елисей. — Он уже не раз верность свою доказывал. Да если б не Ворон, мне бы, вообще, здесь не выжить. Вань, что хочешь думай, но советник мой не предатель.

В этот момент появился предмет их обсуждения, тащивший за шиворот слугу, что ночью воду приносил. Челядинец рухнул на колени перед царём.

— Батюшка, не виноват я, видит бог, не виноват! Нет у меня на душе греха. Воду сам набирал-грел и ничего туда не сыпал.

— Хочешь сказать, щучий сын, что это я друга своего отравил?! — взревел кудесник, тряся несчастного изо всех сил.

— Погоди-ка, Ворон, не кричи…

Царь обратился к обвиняемому:

— Ты посуду оставлял, отходил куда?

Тот замер, вспоминая, а Елисей тихо спросил советника:

— А ты траву свою проверял? Вдруг попало что.

— Как её проверишь? Да ведь я сам её собирал, мне ли не знать, что она чиста.

И тут слуга встрепенулся.

— Батюшка-всемилостивец, прости, отбегал я по малой нужде, на миг всего…

— Рядом был кто?

— Дарёна, Семёра, да Ёрш.

— Вот и ещё подозреваемые, — вздохнул Иван. — Как среди них злодея найти?

— Всех троих от кухни отстранить, близко не подпускать! — рыкнул Саша. — А ты, — обратился он к челядинцу, — будешь пробовать все яства, вина и воду, что на царский стол понесут. Иди и гони своих товарищей взашей.

— Ох, и грозен ты, батюшка-царь, — слабо улыбаясь, промолвил Голоднов. — Ты скажи, кто меня отыскал-то?

— Марьюшка. Сон ей дурной и, как оказалось, вещий привиделся, что умираешь ты. Кинулась из опочивальни и нашла тебя, лежащего на пороге.

— Где она сейчас?

— В светёлке своей плачет. Пока не знали мы, выживешь ты, али нет, отправили её прочь, чтобы смерти не видела. Но, слава богу, Ворон отпоил тебя снадобьями своими и заклятьями оживил.

— Да, видно, сильно напуган Драгомир, раз убрать меня решил, — закрыв глаза, сказал Иван.

— Может, тебе, Ваня, домой всё же отправиться, а? Здесь ты в опасности великой.

— И сдаться? И вас бросить? Ну, уж нет! Пусть королевич лопнет от злобы, а я никуда не уйду! И… и можно мне с Марьюшкой повидаться? Надо же ей спасибо сказать.

— Я и не сомневался, что он так ответит, — прогудел Ворон. — Сейчас приведу, обожди.

Вскоре в опочивальню вбежала девочка.

— Ванечка!

И, рыдая, бросилась к нему.

— Царевна моя прекрасная, — ласково говорил Голоднов, обнимая ребёнка, — не плачь, видишь, живой я, благодаря тебе.

— Испугалась я, Ванечка. Пообещай, что не бросишь меня, не уйдёшь к ангелам.

— Обещаю, солнышко моё ясное.

Царь с кудесником улыбались, глядя на них, а Иван внезапно почувствовал, что его неодолимо клонит сон.

— Верно, — сказал Ворон, — отдыхать ему надо. Пойдём, Марьюшка.

— А можно я с Ванечкой останусь?

Мужчины переглянулись.

— Схожу, покрывало принесу.

Через пару минут кудесник вернулся, девочка легла, и отец бережно её укутал. Голоднов уже спал, слегка приоткрыв рот, царевна тоже уснула, и друзья вышли, аккуратно притворив дверь.

А вот неудачнику-отравителю не до сна было, думал он. Попытка убить Ивана провалилась, приходилось к началу возвращаться. Вспомнив о гневе Драгомира, человек задрожал; страшные муки ожидали его, если не справится он с заданием, никакие прежние заслуги не спасут. Не любил его почему-то королевич, только Яга заступалась. И вопрос теперь стоял так: либо ему жить, либо богатырю незваному.

Всё страшнее становилось злодею, впору падать в ноги Елисею, да виниться и защиты просить. Но властителя тридевятого королевства боялся он больше, чем государя тридесятого царства, ведь первый пощады не знал, а за предательство тем паче не миловал.

Чем сильнее пугался убийца, тем хуже ему думалось, тем чуднее рождались планы у него в голове. Наконец, задумал он злодейство лютое, что в самое сердце ударило бы Ивана, да силы лишило, и стал случая ожидать.

Прошла неделя после покушения, Голоднов оправился и вновь радовал Марьюшку и друзей своим присутствием. Он избавился от джинсов и кожаной куртки и оделся, как все местные; шёлковый кафтан ловко сидел на теле и Иван чувствовал себя в нём так, словно никогда ничего другого и не носил.

Возобновил он тренировки, чтобы, пока его пресловутая скрытая сила не проявится, свою обычную не потерять. Хотелось ему поучиться стрелять из лука и пращой пользоваться, да Саша, боясь за друга, не выпускал того из дворца. Зато на мечах они с Вороном рубились лихо. Голоднов оказался способным учеником, скоро он начал одолевать своего учителя, и кудесник всякий раз расхваливал его Елисею.

А мощь и впрямь прибывала: легко, одной рукой, поигрывал будущий богатырь тяжеленной булавой, и слуги, видевшие это, смотрели на него с уважением. Не забывал Иван и о царевне. Сердце таяло у него в груди в присутствии девочки, и он старался проводить с ней как можно больше времени. Через неделю начали оба выходить во двор: играть в мяч, салки и всякие другие забавы творить, книжек много читали, а ещё Голоднов рассказывал Марьюшке о своём мире. Немного та уже знала от отца, но всё равно удивлялась каждой новой подробности.

— Ванечка, а лесенка-то, что сама бежит, почему не кончается? — спрашивала девочка.

— А она из ленты такой сделана, что по краям соединена, — отвечал он, — и по кругу движется. Вот так.

И показывал. Потом снова говорил, и опять царевна изумлялась:

— Как же эти машины огромные летают и крыльями не машут?

Подробностей самолётостроения Иван не знал, поэтому отделывался общими фразами:

— Крылья им нужны, чтобы на воздух опираться, а лететь мотор заставляет, ты же знаешь уже, что это такое.

Она кивала с расширенными глазами, в восторге от всех этих чудес.

— Ой, как я хочу там побывать, Ванечка!

— Даст бог, побываешь, голубка, — говорил он, хотя не слишком в это верил.

Царевна принадлежала своей реальности, не случайно она не заметила тоннеля. Внезапно Голоднов засомневался, а увидит ли он сам знакомую арку, может, и ему теперь сквозь неё не пройти. И запала ему мысль навестить портал между мирами. Марьюшке идея понравилась, она рвалась поглядеть на «чёрную дыру», да на Драгомирово королевство и ежедневно уговаривала отца отпустить их. Но Елисей твердил:

— Вот явится Ване сила, тогда ходите, куда захочется, а пока поблизости будьте.

Ворон его полностью поддерживал, так что пришлось им смириться и гулять за избами в чистом поле, где Голоднов, наконец, под руководством кудесника начал тренировки по стрельбе. Стрелял он хуже, чем рубился, но понемногу осваивался и с пращой, и с луком. Девочка радовалась успехам друга, называла его воином великим и кидалась целовать после каждого удачного попадания.

Так проходили дни. И пока то, да сё, надумали Ворон с Иваном смотр войскам тридесятого царства устроить. Кинули клич дружине, и собрались в поле за домами пятьсот с лишком человек.

Поглядели советник с воеводой будущим на них и чуть не заплакали. Кто в опорках явился, кто босой, у кого лапти вместо сапог на ногах. Кафтаны засалены, мечи тупые, половина стрел переломана.

Опорки — остатки стоптанной и изодранной обуви, едва прикрывающие ноги.

— Это что, — поинтересовался Голоднов, — армия? Как они воевать собираются, любопытно?

— Давно ратей не было, вот и пораспустились, — процедил кудесник сквозь зубы.

Таким злым друг не видел его никогда, а как пошёл Ворон гонять старших дружинников, Ивану даже страшно стало.

— У нас крестьяне такими голодранцами не глядятся, как вы! — кричал советник на понурившихся людей. — Чтобы завтра к этому же времени всё в порядок привели, а оружие особо. Кому одёжа нужна, получите у царёва ключника, но чтоб войско стало, а не калики перехожие. Ступайте!

Калики перехожие — странники, паломники, ходят по святым местам, живут подаяниями.

С трудом отдышался кудесник и с усмешкой сказал:

— Стар становлюсь, покричал немного и задохся. Да ты сам посуди, как не шуметь-то. Ведь это царская дружина — гордость и сила государства. Представь, какими тогда вои из ополчения будут. Без порток, я чаю, явятся.

Дружина — войско, профессиональная военная единица.

Ополчение — военные формирования, создаваемые на время войны из гражданского населения.

Он взял друга за плечо.

— Пойдём, Вань, завтра глянем, чего добились.

Следующий день показал, что добился советник многого. Полтысячи человек выстроились ровными рядами: подтянутые, с иголочки одетые, мечом волос перерезать можно, колчаны в порядке, у всех пращи на поясе, да булава у седла. Кони ухоженные, гладкие, блестят — чудо, а не лошади.

— О, совсем другое дело, — довольно проговорил Ворон.

И обратился к дружинникам, представляя Голоднова:

— Вот воевода ваш, слушайте его, как нас с царём-батюшкой. Грядёт битва великая с Драгомиром и прихвостнями его, недолго ждать осталось, а Иван вас в бой поведёт.

— Ура! Ура! — грянули люди, держа равнение на говорящего.

— И чтобы не только на охрану царского дворца подобранными являлись, а целыми днями так ходили и оружье в порядке держали. Разойдись.

Воины отправились по домам, а друзья вернулись во дворец и трапезничать сели.

— Ну, как дружина? — поинтересовался Саша.

— Хороша! — с восторгом отозвался Иван. — А как с ними Ворон вчера расправлялся…

— Им дай волю, царство защищать некому будет, — сказал тот. — Пришли, как лапотники, голытьба перекатная.

— Сборы надо проводить, — подумав, произнёс Иван. — Учитывая близость войны, хотя бы раз в неделю.

— Это что за зверь? — заинтересовался кудесник.

— Тренировки военные, — пояснил Елисеев. — Дельная мысль, Ваня.

В уголках глаз Ворона собрались весёлые морщинки.

— Что ж, воевода, тебе дружину водить, тебе и решать. Сам ты в ратном деле силён уже и управлять ею сможешь. Действуй, — усмехнувшись, сказал он.

И Голоднов начал действовать.

Стоя на коленях перед Драгомиром, Баба-Яга билась лбом об пол и приговаривала:

— Не справился мой засланный, государь, не справился! Седмица минула, как отравил он Ивашку, а тот выжил как-то…

— Что-о?! — вскричал королевич. — Как это отравил?! Не убивать я его приказывал, лишь отсюда выдворить. А я-то хвалил твои уши слышащие…

— Ох, прости, батюшка, да только боязно, смерть. Растёт силушка витязя: булава в руце его, как пёрышко, на мечах он лихо рубится, а стрелой глаз кречету летящему выбивает…

— Ты для чего мне это рассказываешь? — рявкнул Драгомир. — Чтобы я узнал о конце своём скором?

— Что ты, что ты, — попятившись, залепетала Яга, — свет мой ясный! Но должон же ты ведать, что во дворце у Елисея деется. Дружину готовит Иван под себя, никак ратью идти собрался.

— А нужное что вызнала ль? Что поможет богатыря этого свалить?

— Есть одно, государь, чаю, важное. Прикипел он зело к царевне — дочке ворога нашего, всё вместе ходят.

— С этого и начинала бы, дурища, с его слабого места. А сейчас затихни, я думать буду.

Прошло с четверть часа, и королевич поднял голову.

— Нет, не знаю. Взрослый — одно дело, а ребёнка задевать боязно, на всю жизнь напугать можно. После решу, как Марью в игре нашей использовать.

— А разве, батюшка, её тронешь? Ведь благословение…

— Да что ты, баба, мне сказки рассказываешь?! — взвился королевич. — Уязвима она, как и все смертные, только мы ведь её убивать-то не собираемся. Ступай, потом распоряжение дам, а человечку нашему во дворце скажи, чтобы на дно лёг.

Чудище, кланяясь, попятилось, и, споткнувшись на пороге, с громким воплем вывалилось за дверь. А Драгомир продолжил:

— Кощей, приказываю тебе смотр дружине сделать, в готовность её привести. Камень в запас надо за пазухой держать, если первый кинуть не удастся.

Глаза остова разгорелись ярче, он поклонился и вышел. Когда в тронной никого не осталось, королевич прошептал:

— Ну, а если ничего не поможет, буду готовить побег порталом в Румынию, а там поглядим. Золота и драгоценностей за эти годы я накопил достаточно, и в казне останется на дела государства, коли после вернусь, и с собой захвачу. А сейчас, пожалуй, крови напиться надо.

И вышел прочь.

В это же время во дворце тридесятого царства трое мужчин, не зная, что происходит в соседнем королевстве, спокойно беседовали. Марьюшка попросилась на двор погулять, и гонялась за бабочками с сачком, который смастерил для неё Иван. Иногда она вбегала внутрь, показывала взрослым стрекозу или красивого мотылька и опять уносилась со всех ног.

Вдруг в комнате раздался громкий чих, и перед глазами удивлённых людей возникли шишиморы-лазутчицы.

— Ой, беда, государь, — заблажила та, что была постарше, — ой, родимый ты наш батюшка…

— Да говори уж толком! — прикрикнул на неё Ворон. — Что стряслось-то?

Та, что помоложе гляделась, высморкалась в подол и гнусавым голосом сказала:

— Цадевну пдячьте, беда ей гдозит.

— Что?! — вскочив, крикнули друзья.

Голоднов покосился на окно, за которым быстро темнело, слишком рано для летнего дня, и тут снаружи донёсся детский крик, в котором звучал такой ужас, что сердце Ивана заколотилось, как сумасшедшее. Распахнув створки, он, не задумываясь, прыгнул вниз с высоты второго этажа.

Вокруг всё плыло, Сквозь колеблющуюся дымку разглядел Голоднов убитых дружинников у крыльца, смотрел, как идёт к Марьюшке незнакомый злоумышленник, держа по мечу в каждой руке, рвался к девочке, но что-то не давало ему двинуться с места, ноги спутало, словно верёвками. Преодолевая тяжесть, ступил он раз, второй…

— Ваня, морок это, — раздался голос Ворона, — борись! Сейчас сниму…

Злодей занёс оружие над упавшей царевной, а та, закрыв глаза, ждала смерти. Ещё миг, и металл пронзил бы худенькое тельце. Но звякнула сталь о сталь, и лишь один меч провёл неглубокую борозду по платью, которое тотчас окрасилось кровью. Марьюшка вскрикнула и затихла, побледнев, как смерть.

А Голоднов в ярости уже рубил врага так, что тот едва успевал отбивать удары. Крякнув, сломался, меч в левой руке, когда кудесник опустил на него свой, а Иван тотчас вышиб второй из правой.

Обезоружив противника, склонился он над ребёнком и, подняв на руки, понёс во дворец. Марюшка прерывисто дышала, да изредка вздрагивала, и тогда мужчина, боясь, что это последние судороги, останавливался, вглядываясь девочке в лицо. Но нет, рана оказалась неглубокой, хотя и кровавой, и Голоднов, кликнув на помощь слуг, начал аккуратно обрабатывать порез.

Ворон же, схватив убийцу за ворот, развернул к себе.

— Вот как, Семёра? — прошипел он. — Чем же дочка царская Драгомиру не угодила, а? Супротив сильного не смог, так ребёнка решил к богу отправить?

Пряча взгляд, злодей пытался отвернуться, и кудесник что-то заподозрил. Сквозь зубы произнёс он несколько слов, и лицо, как шелуха, сползло с пленного. Елисей даже вскрикнул от изумления, так похож на Ворона был Семёра, лишь помоложе немного, а советник, оттолкнув того от себя, проколол мечом насквозь. И застыл, глядя на рухнувшее тело. Через некоторое время заговорил он, точно в бреду:

— Брат — предатель земли своей, государя, душегуб… Не заслужил ты иной доли, аспид чёрный, а уж простит меня господь за тебя, нет ли, ему виднее.

Лицо кудесника кривилось, словно хотел он заплакать, да не мог, а потом стало таким суровым, что Саша, глянув, испугался, как бы тот чего против себя не задумал. Крепко сжав плечи друга, Елисей повёл его во дворец. Отца тревожила мысль о дочери, но успокаивала другая, что если её можно спасти, то Иван это сделает.

А Марьюшка уже пришла в себя. Ласково глядя в лицо Голоднову, державшему её, закутанную в одеяло, на коленях, она гладила его ручкой по щеке. Саша усадил Ворона на лавку, и тот уставился невидящим взглядом в стену. В тягостном молчании прошло около четверти часа и, наконец, мужчина заговорил:

— То был мой младший брат, седьмой у нас в семье. Через поколение, от деда нашего по матери, передалась ему способность к кудесам. Чему мне пришлось старательно учиться, ему далось без трудов. Но зависть не мучила меня, хотя он во всём меня опережал. Радовался я, мысля, что с такой-то силой он много добра сотворит. А десять годков назад исчез куда-то Семёра. Искал я его долго и, вот, нашёл теперь — переметчиком. Пусть Бог меня осудит, но не мог я его живым оставить, иуда того не достоин. Как же я тятеньке об этом скажу, господи?!

Он вновь замолчал, не сводя глаз с точки напротив. Напряжённую тишину нарушила Марьюшка, потянувшаяся к Ворону, чтобы того утешить. Ласки ребёнка подействовали на кудесника. Выйдя из оцепенения и обняв девочку, он заплакал.

Иван размышлял. Ему давно стало ясно, что и этот мир по своему жесток, но, в отличие от его и Сашиного, убивает не исподволь, как медленный яд, день за днём отравляющий душу и разум, а жёстко и прямо. И лучше так, чем по-другому. Думал Голоднов и о том, что все чувства здесь, не смазанные повседневной суетой, как в век высоких технологий, становятся вчетверо сильнее. И это он познал сам.

Мужчина осознавал, что душа его ожесточена, но иначе, нежели в его реальности, когда не ведал он, кого винить, и проклинал то себя, то весь мир. Теперь рядом находился настоящий враг, никакой головоломки. Ведь именно нечисть злобную — Драгомира, да Кощея ненавидел Иван, именно против них готовился поднять свой меч.

И почуял он, наконец, ту пресловутую силу, бегущую с кровью по жилам, пульсирующую в каждой мышце, фонтаном бьющую в мозгу. Ощутил её, рождённую верой и любовью: к друзьям, земле, народу этой удивительной сказочной страны, нуждающейся в нём. Свершилось то, чего боялся королевич: понял своё предназначенье Голоднов и расправил плечи. Саша с Вороном тоже заметили эту перемену и во все глаза смотрели на изменившегося друга — великорусского богатыря Ивана.

А после сидели они в столовой палате за вечерней трапезой и слушали рассказ шишимор. Ворон ни до чего не касался, невелик оказался аппетит и у Марьюшки, очень уж рана её болела, хотя и дал ей кудесник снадобье чудесное. Зато Иван с Елисеем ели за двоих. Брали кусочки со стола и лазутчицы.

— Дружину Кощей готовит по велению Драгомира, — говорила старшая. — Камень, бает королевич, надо второй держать, коли первый не долетит.

— Дык, он и пдо тдетий говорил, — прогнусила младшая.

— Про третий камень? — уточнил Голоднов.

Шишимора подтвердила.

— Баял, коли и втодой цели не достигнет, — продолжила она, — то уйдёт он в Думынию со златом и самоцветами.

— Что? — дружно переспросили люди. — Куда?

— Первый раз про Думынию слышу, — удивился Ворон. — Нет у нас земли такой.

— Погоди-ка…

Иван подумал и спросил домовую:

— В Румынию?

— Да, да, — закивала та.

— Про портал говорил?

Собеседница снова согласно качнула головой, а Иван с Сашей переглянулись.

— Почему туда, интересно? — задумчиво сказал Елисей. — Ведь тоннель в Россию ведёт.

— А может, кого-то в одно, а кого и в иные места выбрасывает? — вмешался в разговор кудесник, при такой интересной вести стряхнувший с себя хандру.

— Маловероятно. Наверняка там есть свой… — начал Голоднов.

Но вдруг, прервав речь, снова погрузился в размышления.

— Драгомир — вампир, так? — раздумчиво заговорил он. — Страной-прародительницей этой нежити считают Румынию, так? И он знает про портал, верно?

— Верно, но…

Тут запнулся уже Елисей.

— Хочешь сказать, что Драгомир из нашей реальности?

— Это я и имел в виду, — отозвался Иван, поворачиваясь к кудеснику. — Ворон, а как он тут появился?

Тот наморщил лоб, подумал и признался:

— Не помню я. Знаю, что Кощей долго на троне сидел, а потом, откуда ни возьмись — королевич. Сначала-то все обрадовались: собой ладен, ликом красив, ну, думаем, облегчение нам вышло: человек власть взял, а не остов железный, страшный. Да не тут-то было. Поначалу тишина стояла, а потом с прихвостнями своими так принялся народ гонять, что прежнего правителя добром поминали. И пока Елисей на царство не встал, доставалось зело тридесятому государству. Но откуда Драгомир пришёл, никто, окромя Кощея, мыслю, не ведает.

Пока Ворон речь держал, Голоднов вновь сосредоточился на своих думах, а потом обратился к шишиморам:

— Разузнать сумеете, где Драгомир бывает? Глядишь, и про портал что услышите. А уж если выясните, где смерть Кощеева, цены вам не будет.

Домовые бабы задумались.

— Тдудно, батюшка, — наконец, ответила одна, — зело быстд королевич, не угнаться. Но попдобуем.

А старшая добавила:

— Кровь пьёт властитель человеческую, от того весел и силён становится, и румянец во всю щёку.

Мужчин перекосило от отвращения.

— Вот зачем он наше царство разорял, — тихо сказал Саша, — людей в полон уводил. В пище изверг нуждался.

— Чёртов упырь, — погрозив кулаком, воскликнул кудесник, — найдётся же и на тебя управа! А вы идите, бабы, с богом, да для докладу возвращайтесь.

— И спасибо, что дочурку мою помогли уберечь, — отвесил им поклон Елисей.

Те засмущались, поклонились в ответ и пропали с глаз.

Иван поднялся. Марьюшка уснула во время их разговоров, надо было её в опочивальню отнести.

— Скоро вернусь, — сказал он и вышел.

— Не тревожит тебя, батюшка-царь, что дочка чужого больше любит, чем родного отца? — с улыбкой спросил Сашу Ворон.

— Нет. В опасности она, а Иван надёжный защитник. И отрадно мне знать, что коль сразит меня вражий меч, Марья одна не останется.

Кудесник замахал руками.

— Типун тебе на язык, сам не ведаешь, что болтаешь! А нас с Ваней на кого бросишь? И слышать не хочу!

— Как бросит? Зачем? — раздался растерянный голос Голоднова.

Выслушав Ворона, Иван сердито посмотрел на Елисеева.

— Он прав, ты царь, тебе не надо биться. Я поведу дружину, а вы тут оборону ладьте.

— Даже меня не возьмёшь? — усмехнулся кудесник.

— И тебя, друже. Хочу, чтобы всё самое дорогое и ценное моя спина прикрывала.

Помолчали.

— А помнишь, Вань, сон твой, в коем ты с жабой говорил? — задал вопрос Ворон. — Увидал я разгадку. Лягушка эта — душа твоя. Одолел ты свои сомнения, да нежелание добром скрытым поделиться, повернулся к ней лицом, и сбросила она кожу лягушачью безобразную, холодную, стала светла, открыта, да мудра. Так-то вот.

— А ведь он прав, — мелькнула у Голоднова мысль, — только…

— Ничего бы я без вас не смог, — тихо сказал он. — Лишь дружба и любовь на подвиги толкают. Без них не сумел бы я стряхнуть заплесневелую оболочку и судьбу бы свою отверг.

Кудесник смахнул слезу, а Саша протянул другу руку. Мужчины обменялись рукопожатиями и вновь судить, да рядить стали, что дальше делать.

— Считаю я, — говорил Иван, — надо поднимать дружину, ополченье собирать и идти на Драгомира, не дожидаясь шишимор.

— Успеем ещё рать на рать, — возражал Ворон. — Бабы-то, может, полезное что узнают, разору среди воёв меньше будет.

Елисей поддержал советника.

— Поспешишь, людей насмешишь, — сказал он. — Мыслю я, доносы лазутчиков сейчас нужнее, чем сеча. Даже если с ходу победу одержишь, так ты, Ваня, знать не будешь, куда Драгомир уйдёт, где портал этот. А выпускать королевича нельзя, он и с той стороны много худого натворить может.

— А нас-то это должно тревожить? — удивился кудесник, — Там с ним другие пусть разбираются.

— Вроде, как и не должно, — согласился царь. — Только вот дело какое: а ну, как вернётся он, когда мы его ждать не будем, да с оружием из той реальности. А оно там страшно, острейшим мечам не совладать. Вмиг всю страну в развалины превратит.

Замолчал советник, задумался.

— Прав ты, Саша, — наконец вымолвил он, — вы с Ваней свой мир и его страхи лучше знаете. Быть по сему, станем этот па… портал искать, а как погоним Драгомира, караул близ него большой поставим, чтоб упырь не убёг. А сейчас не пора ли спать? Утро вечера мудренее, да и часец зело поздний.

Друзья согласились, что, и верно, пора. Обнялись они и разошлись по опочивальням.

Мрачнее тучи стал Драгомир, когда дошли до него дурные вести. Как ни старался он от Ивана избавиться, всё впустую. Обрёл силу богатырь, и грозила теперь гибель всей нечисти тридевятого королевства, а первому из них — упырю.

Сильна была и дружина Иванова, не чета войску Кощея. Последний тоже приуныл. Страшился он сечи предстоящей, но не потому, что витязя боялся, а потому что знал, потерпи он поражение, не быть ему живу, уничтожит его Драгомир.

Но медлил Иван почему-то, не шёл ратью на королевича, и от этого страх пуще разгорался. Баба-Яга не являлась, закрылась в избе у себя и носа оттуда не высовывала. Да вытребовал её властитель, совет держать. Понуро стояли они с Кощеем перед разгневанным повелителем, принимая громы и молнии на повинные головы. А невидимые шишиморы слушали и запоминали.

Марьюшка выздоравливала. Пока болела она, Голоднов не спускал девочку с рук, кушать заставлял, играл с ней, отдавая отцу лишь когда сборы проводил, да если ребёнок хотел того приласкать. Елисей же с Вороном, глядя на это, умилялись и украдкой смахивали слёзы.

Последний, похоронив брата, ходил пасмурный, дважды птицей отлучался из дворца и вернулся ещё более угрюмым. Друзья не расспрашивали кудесника, знали, что, захоти он, поделится сам. Да, видно, не лежала у того душа к откровениям.

А вскоре он тревожиться начал, что шишиморы не возвращаются. Приспела пора действовать, а что делать, не знал никто. Но явились вскоре долгожданные, да сведения новые принесли.

Сумели лазутчицы уследить за Драгомиром. Обрадовались Иван и Ворон с Елисеем, стали вылазку готовить. Голоднов настаивал, чтоб ему в одиночку идти, да кудесник не соглашался и твёрдо на своём стоял.

На следующие сутки, вооружившись, вышли они под покровом ночи за пределы защиты и двинулись в сторону недоброго леса, откуда пришёл Иван когда-то гостем незваным. Тьма вокруг стояла, хоть глаз выколи, и передвигались люди едва ли не ощупью.

Вдруг выросла перед Голодновым арка тоннеля, да так внезапно, что тот даже вскрикнул негромко. Но кудесник не видел её и недоумевающе смотрел, как попутчик исследует вход.

— А вот о том, что местные жители здесь не пройдут, я и забыл, — пробормотал Иван.

И сказал им:

— Дальше я один, вам здесь пути нет.

— В дыру-то? — поинтересовалась старшая из домовых баб, — Это почему?

— Так вы её видите? — удивился собеседник.

— А откуда бы в вашем мире домовые взялись, кабы через порталы не могли проходить, — весело молвил кудесник. — Вот мне-то что делать, я же не жихоня?

— Возвращаться…

— Ну, уж нет. Полечу я, пожалуй. Свидимся на берегу.

— Погоди, — подумав, отозвался Голоднов, — попробуем иначе. Закрой-ка глаза, да не открывай, пока не скажу.

И взял друга за руку. Пожав плечами, Ворон зажмурился, шагнул вперёд, и его тотчас окутали холод и сырость. Но скоро снова стало тепло, и в ноздри мужчин ударил непривычный пряный запах. От огромной массы воды исходило сияние, превращавшее ночь в сумерки. А вот и избушка…

— Значит, чтобы дыру эту миновать, нужен тот, кому она видима, — задумчиво проговорил Ворон.

— В эту изобку, — сказала одна из шишимор, — он и ходит — Драгомир-то.

Иван почесал в затылке.

— Хм, странно, такое скопление порталов в одном месте. Может, это что-то другое?

— Проверим? — предложил Ворон.

— Да прямо сейчас…

И люди, и домовые двинулись в сторону избушки, однако, не дойдя, почувствовали, что не могут ступить ни шагу. Что-то держало их, не пуская вперёд.

— Заклинания наложены, — негромко констатировал кудесник. — А ты, Ваня, хотел без меня идти.

Несколькими пассами снял он защиту, и все шагнули внутрь. Проход в иную реальность Голоднов увидел сразу; тот выглядел, как вырубленная в скале ниша и выделялся на фоне бревенчатых стен.

— Похоже, в горы выведет, — вслух подумал мужчина.

А Ворон повернулся к шишиморам.

— Спасибо вам, бабы, за службу. Возвращайтесь в драгомиров дворец, да глядите дальше. Недолго осталось, скоро войной на него пойдём. А теперь мы ужо сами управимся.

Те закивали и исчезли.

— Я не уверен, что мы попадём, куда надо, — сказал Иван. — Через мой ход мы же не в город вышли, а внутри вашего мира остались. Как бы и этот не привёл нас в какую-нибудь часть царства Елисея.

— Но попытаться-то, я мыслю, можно?

— Зажмурься.

Кудесник, держась за руку друга, сделал несколько шагов, и под закрытые веки его просочился неяркий свет пробуждающегося утра. Глянув через щёлочку между сомкнутыми ресницами, Ворон широко распахнул глаза, наполнившиеся изумлением. Они со спутником стояли на неровной скальной площадке, а вокруг высились горы.

— Трансильвания, Карпаты, — тихо произнёс Голоднов.

— Бывал?

— Не случалось. Только откуда ещё мог вампир придти? Из Валахии? Но та в долинах вроде...

Вниз вёл пологий спуск, и мужчины, не сговариваясь, скатились по нему до ближайших зарослей, где стоял одинокий крест без одной перекладины. Иван всмотрелся в него внимательно и несколько раз вокруг обошёл.

— Что встревожился, Ваня? — поинтересовался Ворон.

— Неправильно тут что-то, — заявил тот. — Смотри, крыж старый, аж труха сыплется, а могила под ним недавняя, и вот…

Крыж — христианский (католический ) крест.

Нырнув в кустарник, Голоднов вытащил лопату со свежими следами земли. Раскачав деревяшку, он выдернул её и начал копать.

— Вань, — забеспокоился кудесник, — грех сон мёртвых тревожить, бог накажет.

— Не думаю я, что там человек схоронен. А коль лежит, то, скорее всего, это Драгомир и есть: упыри днём в земле спят, а ночью бродят. Ну, сказки наши так вещают, а уж правда, нет ли, не знаю.

Говоря это, Голоднов размеренно откидывал землю в сторону. Ворон волновался, увещевал друга, но, когда верхний слой был снят, и перед глазами людей сверкнули золото и драгоценные камни, обомлев, замолчал.

— Вот и клад королевича, — довольно сказал Иван, вытирая пот. — Готовился он к отходу, на это и оружие приобрёл бы.

— Ай да Драгомир! Хитёр, щучий сын! И что с сим делать будем?

— Перепрячем, мыслю. Не оставлять же ему.

И оба отправились искать место. Нашли они его недалеко, в укромном уголке, где никто не увидел бы следов раскопа. Изнемогая от жарких лучей взошедшего солнца, перетаскали мужчины сокровища в новый тайник, а потом, закидав землёй старую яму, воткнули крест, спрятали лопату и сели отдохнуть.

— Ну, что ж, — сказал Иван, — теперь вторжение войск королевича с автоматами и базуками сказочному миру не грозит.

— А если отыщет он своё добро?

— Это вряд ли. Но на всякий случай придётся за ним проследить, когда прочь погоним.

Ворон намеревался ответить, но вдруг, вытаращив глаза, изумлённо вскрикнул.

— Что такое? — удивился Голоднов.

— Я портал узрел. Почему?

Иван задумался.

— Н-не знаю, — неуверенно сказал он, наконец. — Наверное, тот, кто прошёл из одной реальности в другую, может его видеть. Сложно всё это.

— Сложно, — согласился кудесник.

Посидев ещё немного, они поднялись и вернулись в сказку. Там тоже рассвело. Уверенно восстановив снятые с избушки заклинания, кудесник пошёл за товарищем в арку, и через минуту оба оказались в своём царстве.

А там их ждал неприятный сюрприз: дорогу перегородила дружина тридевятого королевства во главе с воеводой — Кощеем. К счастью для себя друзья вовремя заметили войско и бегом свернули за разросшиеся кусты.

— Как, ну, как они могли узнать, что мы покинули дворец? — вопросил Иван.

— Неужто ты думал, что соглядатаев только мы к Драгомиру засылаем? — вопросом ответил Ворон. — Что делать-то будем?

— Хоть и стыдно, а придётся уходить, — грустно отозвался Голоднов, — двое с армией не справятся.

И внезапно встрепенулся.

— Есть идея!

Обойдя войско тайными тропами, они очутились у дворца Елисея. Тот в оба глаза высматривал друзей и, увидав, радостно кинулся навстречу.

— Ну, что? Как? — выспрашивал он.

— Потом, потом, — отмахнулся, Иван. — Ты мне, Саша, скажи, электромагнит, коим ты Кощея заловил, цел ещё?

— Он в темнице его так и остался. А что ты задумал?

И Голоднов поведал, что хочет он сейчас, пока остов железный неподалёку, пленить его вновь, и план свой рассказал.

— Получится или нет, зависит от того, как далеко от дворца поле с ветряками тянется, — добавил он.

Елисеев задумался.

— Что ж, — сказал он, решившись, — попробовать стоит. Кидайте клич воинам, а я подготовкой займусь.

План с электромагнитом — полнейшая фантастика. В обычных условиях едва ли осуществим. Но в сказке возможно всё.

Скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. Но всё же через некоторое время выстроились перед воеводой дружинники, готовые оборонять родную землю. Часть из них Иван в распоряжение царя отправил; чтобы тяжёлый магнит нести, остальные же, запрыгнув на коней, двинулись на врагов.

Те растерялись сначала, ждали двух человек, да с другой стороны, а тут войско на них пошло. Схлестнулись они в сече, и перевес сразу же оказался на стороне хорошо обученной дружины Голоднова. И тогда против неё выступил Кощей. Легко отшвыривал страшный скелет нападающих, пока не встал напротив Иван. Взревело красноглазое чудовище и ринулось в бой, а Голоднов, увёртываясь, наносил неуклюжему противнику удар за ударом. Да без толку: отскакивал меч от металла, только тупился.

Но вот дружина тридесятого царства, зашумев, расступилась, и вперёд вышли люди, несшие большую плоскую пластину, за которой тянулись длинные кабели. У Кощея отпала челюсть, он дёрнулся назад, да не тут-то было. Изогнулся скелет и полетел к магниту, с грохотом в него впечатавшись.

А после произошло то, чего никто не предусмотрел: мечи, да стрелы, вырвавшись из рук и колчанов воинов той и другой сторон, устремились за Кощеем, пронзая и скрывая от глаз его тело. Обе армии остались безоружными. Но если иванова дружина на своей земле стояла, то кощеева попала в совсем невыгодное положение. Попятились вои, да бежать кинулись.

Ох, и тяжело оказалось тащить обратно магнит с массой железа на нём, да силы утраивала радость, что в плен взят один из самых страшных врагов. Не в темницу понесли Кощея, во дворец, где царь собирался допрос рядить.

— Ответь-ка ты мне, остов железный, — вопросил Елисей, — правил ты когда-то царством тридевятым и вдруг трон Драгомиру уступил. Улестил он тебя, али запугал чем?

Груда оружия зашевелилась, послышалось тихое бормотание, но на этом всё и закончилось.

— Молчишь? Ответствовать не хочешь? — продолжил царь. — А ведь мы могли бы сговориться, царство твоё тебе вернуть…

— Брешешь, — прозвучало недоверчивое.

— Я не собака, чтобы брехать, — сердито сказал Елисеев. — Смотри, я же не о секретах королевича выспрашиваю, а гребту имею, как тебе помочь.

Ворон и Иван, не знавшие, что задумал друг, молчали, но слушали со вниманием. Кощей снова завозился и заговорил с акцентом:

— Смерть моя у него в руке зашита. Кнопка уничтожения.

— Что-о? — разинули рты слушатели.

Железный узник с трудом разгрёб черепом мечи и уставился на присутствующих.

— А вы думали, Кощей металлическим родился? Да такого даже в сказках не бывает. Я оттуда, откуда и вы пришёл, только на полтора столетья раньше. Про киберорганизмы вы, конечно, слышали?

— Так… — замялся Саша, — мы полагали, фантастика это. Ведь ничего подобного ещё не создавали.

— Для гениального человека нет никаких препятствий, — самодовольно отозвался пленник. — Вам знакомо имя Виктора Франкенштейна?

Елисеев и Голоднов переглянулись.

— Он же выдумка, — осторожно сказал Иван.

Кощей глухо засмеялся.

— Ещё бы, — произнёс он, — Виктор сделал всё, чтобы так и считали, лишь Шелли однажды удалось немного приоткрыть завесу. Но, к счастью, её сочинительство приняли за вымысел.

Мэри Шелли — английская писательница, автор книги «Франкенштейн, или современный Прометей».

— Тебя создал Франкенштейн? — спросил царь.

— Я он и есть, — гордо ответил собеседник, словно не замечая ошеломлённых лиц напротив.

Слова его полились потоком.

— Когда я понял, что оживление мёртвой материи чревато многими осложнениями, то занялся разработкой роботов, в черепах которых ютился живой мозг. Эксперименты были жестоки, ведь никто не отдал бы столь важный орган добровольно. Но, в конце концов, я создал, что хотел. Сложности возникли лишь с наращиванием кожных покровов, как видите, у меня это не слишком хорошо получилось…

— По-моему, тебе и раньше не удавался внешний вид, — разглядывая торчащую среди железок голову врага, хмыкнул Иван, — судя по описанию твоего первого творения.

Кощей запечалился, красный огонь глаз потускнел.

— Да, — признался он. — И из-за того, что таким я не прижился бы в мире людей, мне пришлось уйти сюда. Про портал я знал давно, но не пользовался им, пока оставался человеком и мог свободно вращаться в обществе. Но тело, увы, стареет.

Когда я почувствовал, что жить мне осталось недолго, мой ассистент — Драгомир Флореску блестяще провёл операцию по пересадке мозга в металлический скелет. Но я даже не мог предположить, что человек, которого я пестовал, как сына, создаст средство для моего уничтожения.

Изумлённые мужчины с расширенными глазами внимали рассказу Франкенштейна.

— Едва я встал на ноги, Флореску с отвратительной улыбкой показал мне кнопку, с помощью которой мог разнести моё новое тело, а вместе с ним и мозг, в клочья. Перехитрив его, я бежал через портал в сказочную реальность, где основал государство и продолжил эксперименты, пока волею судьбы сюда не закинуло обращённого Драгомира. И прибор, который в любой момент может прервать моё существование, по-прежнему у него.

Вздохнув, Кощей кинул умоляющий взгляд на замерших слушателей.

— Я устал бояться, устал жить под угрозой смерти. Помогите мне, и, клянусь, я никогда не обнажу меч против вас и народа этой земли. Я не вампир, и хотя мне тоже нужна кровь, чтобы питать мозг, но совсем немного. И не надобен такой большой полон, какой уводил отсюда Драгомир. Пожалуйста, убейте его!

Голос скелетообразного чудовища снизился до просящего шёпота, а трое друзей глубоко задумались.