Клеопатр

Забрезжил рассвет.

— Скоро должен прийти церемониймейстер.

— Я готова, — сказала Настя.

Клеопатр убрал пять волос, прилипшую к ее лбу.

— Что ты хочешь? — спросил он. — Я исполню любое твое желание.

— Я уже все получила, мой повелитель. Высшая награда — это твоя любовь. Я благодарна тебе. И знай. Я люблю тебя.

— Я знаю. Так все говорят. Не очень-то ты оригинальна.

— Простите меня, мой повелитель.

— За что я тебя должен прощать? Я очень благодарен тебе. Но не знаю, как выразить

— Разве могущественный властелин должен благодарить своих подданных?

— Должен. К тому же и могущество мое может скоро закончиться.

— Ты меня пугаешь. О чем ты?

— Зачем тебе это знать? Чтобы перед смертью принять еще и мою боль?

Раздался тихий стук. Клеопатр покинул альков.

— Надеюсь, на этот раз повелитель исполнит то, что положено? — раздался голос церемониймейстера.

— Все уже готово?

— Да! Некоторые лишь штришки. Но пусть это вас не беспокоит.

— Пусть готовят ее! Велите, чтобы меня одевали!

Церемониймейстер раскланялся.

Клеопатр не стал заходить в альков. Вскоре явились фрейлины и увели Настю. Ее долго мыли и натирали благовониями.

Солнце улыбалось на посвежевшем небе и гладило все своими теплыми лучами, нагревало крыши домов, испаряло последние слезинки росы. Первыми встречали новый день петухи. Едва на востоке блеснет первый лучик, они начинали на перебой свои радостные утренние гимны. И пошло шевеление. Оно становилось всё шире и громче. Молочники на велосипедах с тележками развозили утреннее молоко. Хозяйки заносили кувшины с парным молоком и в доме пахло беззаботным детством.

Просыпались на крепостных стенах и в полосатых будках на воротах суровые стражи, хлопали себя по помятым и заросшим густолесьем щетины щекам. Щеки тряслись и разглаживались.

Брали алебарды и мушкеты и становились твердыми и строгими.

Этим утром на городской площади не было ни одного торговца. Убрали длинные деревянные столы, навесы, которые спасали продавцов от солнца и дождя, помыли камни со стиральным порошком. Улицы, примыкавшие к площади, оцепили рослые гвардейцы, при виде которых мальчишки переходили на строевой шаг, муж теряли всякую воинственность, а молодые женщины становились красивее и увереннее в своих чарах. Некоторые даже пытались прикоснуться к гвардейцам. Запрещалось проносить любые гаджеты, которые могли фотографировать, записывать звуки или же исторгать их. Включили генератор, который выводил их из строя. Никакого оружия! Бомжей, калек, пьяных тут же заворачивали. Тех, кто пытался качать права, быстро успокаивали.

Ничто не должно было омрачать сегодняшнего праздника, которого так долго ждали.

Женщинам разрешили принести букетики, мужчинам воткнуть цветочек в петлице, а из нагрудного кармана выставить уголок белоснежного платочка. Но только идеально чистого.

Одежда должна быть парадной, но не вызывающей. Никаких крайностей! Красиво и скромно!

Мини, шорты, лабутены были под строгим запретом. Это вам всё-таки не дискотека!

Когда ЭТО свершится, откроются магазины, лавки, супермаркеты, пивбары, закусочные, танцполы. Тогда уже будет дозволено все. Ну, или почти всё. всё-таки общественную мораль еще никто не отменял. В этот день снижали цены, лотереи только беспроигрышные, пьяных не забирали в вытрезвитель, бузотеров всего лишь запирали на час-другой в холодильник. Этого им вполне хватало. Они появлялись уже совершенно трезвые и скромные. Места с алкоголем обходили стороной. Бесплатно раздавали детишкам мороженое, сахарную вату, поили лимонадом «Буратино» и квасом «Царский напиток». Девочки получали разные фенечки.

Еще их катали на пони, взрослых верблюдах, по детской железной дороге и электромобилях.

Поздним вечером небо расцвечивали праздничным салютом: распускались цветы, один узор сменялся другим, а фантастические птицы разлетались в разные стороны света. Одна необычная картина сменялась на небе другой, еще более изощренной. Говорили, что на нынешний салют будет израсходовано столько пороху, сколько всеми воюющими странами в последней мировой войне. И салют будет виден далеко за пределами столицы. Даже в некоторых сопредельных государствах смогут наблюдать его.

Это преувеличение. Но салют обещал быть грандиозным, самым грандиозным за всю историю. Даже больным в этом вечер разрешили выйти на крышу больницу и наблюдать зрелище. Некоторые в инвалидных колясках уже с утра стали занимать лучшие места.

Задолго до ЭТОГО площадь уже стала заполняться людьми. Шли целыми семьями. Крестьяне из окрестных деревень уже с ночи маялись на подходах к площади, чтобы занять лучшие места. Им, не привыкшим к городским праздникам, особенно хотелось попасть в первые ряды. Сейчас там не то, что яблоку, маковой росинке упасть было негде. Но ссор и споров не возникало, потому что смутьянов тут же удаляли. Богачи, иностранцы уже заранее сняли те квартиры, из которых можно было увидеть площадь. Жители самых удобных квартир в одночасье становились состоятельными людьми. Из магазинов исчезли бинокли и наблюдательные трубы. Ловкачи воспользовались этим и взвинтили цены на собственную оптику.

Эшафот ни у кого не вызывал грустных мыслей о бренности жизни. Его воспринимали как необходимую часть праздника. Никому и в голову не приходило, что у них на глазах лишат жизни девушку. Причем не преступницу, не убийцу, а ни в чем не повинного человека. Все жаждали увидеть повелителя. Многие женщины взяли нашатырные капли и просили близких оказать им помощь, если они упадут в обморок.

Высокий просторный эшафот был застелен яркими тканями с изображением сердец.

Из покоев Настю перевели в небольшую комнатку. И стены, и потолок, и пол были обиты мягким материалом. Симпатичная комнатка. Вместо окна была картина, изображающая райский сад, по которому гуляют Адам и Ева, взявшись за руки. На второй половинке картины Адам и Ева сидели под яблоней и поедали плод. Из-за ствола выглядывала змеиная голова с зеленым круглыми глазками. Змеиный хвост терялся в кустах. Из одежды на первочеловеках были фиговые листочки. Значит, они уже догадались, что Создатель кое-что очень важные скрывал от них. Змий-искуситель убедил их, что это несправедливо. И они вступили на тропу греха. Кое-что, прикрытое листочками, станет главным инструментом для продолжения рода человеческого. И в то же время причиной их смерти.

Настя провела ладошками по стенам. Они мягко пружинили. Под тканью был толстый слой поролона. Даже зеркало, перед которым она остановилась, было мягким и податливым. Когда она прикасалась к нему, то ее изображение тут же менялось. Порой становилось смешным. Это развлекло ее. На какое-то время она даже позабыла о том, что ждет ее в ближайшее время. Ни одного твердого предмета не было в коморке. И ни одного острого угла. Всё округло, мягко и пружинисто. Не хотят, чтобы город в последний момент был лишен такого грандиозного шоу. Но не только город, но и вся страна и весь мир могли на экранах увидеть то, что произойдет на главной площади.

Мало того… И тут и там Настя увидела черные точки. Они были миниатюрными. Их не старались даже скрыть. Сколько глаз сейчас наблюдают за каждым ее движением! Это несколько смутило ее. Она должна была держать себя как на подиуме.

Присела на небольшой диванчик и откинулась на спинку. Мягкие светлые волосы ее струились по плечам. Она была прекрасна. Мужчины, сидевшие за мониторами, смотрели на ее с улыбкой. В тот момент эти волосы соберут в один пучок на затылке, чтобы они не мешали топору палача. А потом снова распустят их.

Сколько девушек, избранниц царя, здесь уже побывали? Что они думали в последние мгновения жизни? Охватывало ли их отчаяние? Ругали они себя за то, что решились на это? А может быть, безутешно рыдали и вспоминали близких, с которыми их ждала вечная разлука?

Рвать волосы им бы не позволили. Даже ногти обстригли как можно короче, до самой плоти. И во рту поставили на зубы мягкий протез, которым ничего не перекусишь.

Настя слышала, что мысль сразу не исчезает. Она еще какое-то время живет в пространстве, когда уже душа человека отлетела от его тела. Она пытается осмыслить произошедшее. Мысль — это сгусток энергии. Энергия не может исчезнуть бесследно. Есть люди, способные уловить эту мысль, увидеть человека, ее породившего, даже услышать его. Она не из их числа. И наверно, это хорошо. Она хочет исчезнуть сразу и полностью, поскольку она прошла предназначенный ей круг. Зачем чужие мысли, чужие переживания? Она думала о нем, таком прекрасном. Совершенном, земном воплощении бога. Она стала частью его жизни. Небожители могут спускаться на землю. Но только в единственном числе. Он один. Многие ли девушки могут похвастаться тем, что они вошли и в плоть, и в дух небесного существа?

Ее жизнь ничего не значит, ради такого краткого мига приобщения к неземному блаженству, которое он подарил ей, потребовав взамен лишь ее жалкую жизнь. Зачем они нужны шестьдесят, восемьдесят, сто лет жалкой жизни, в которой действуешь, как робота по заранее кем-то составленной программе. Она вырвалась из этого круга, она сама создала свою судьбу. Это дается немногим, и она горда собой.

Обычный человек ничего не может изменить, ни на что не может повлиять. Он мелькнет, как спичка в темноте, и погаснет. Пришел из мрака и ушел во мрак. И подавляющее большинство людей не видят в этом ничего противоестественного. Ты можешь, конечно, переехать с одного места на другое, завести себе новую любовницу, купить платье и сделать модную прическу. И считаешь, что ты хозяин судьбы. Уверяешь себя, что всё в твоих руках, что ты господин. Глупые людишки! Они даже не могут понять, что они всего-навсего лишь марионетки, которых дергают за нитки. И то, что они делают, они делают не по своей воле.

Она этот порочный круг разорвала. Она починила судьбу. Бросила вызов кукловодам. Она госпожа своей судьбы. Люди это чувствуют, но не могут принять, потому что тогда они должны сознаться в своей ничтожности. Она взлетела над муравейниками в небесные выси. Она увидела то, что никогда не увидят остальные. Да! Краткий миг! Но он вобрал всё счастье, всё наслаждение! Нечеловеческое наслаждение! Божественное! Поэтому ей неведом страх смерти. Смерть — ничто. За этот миг она получила больше, чем миллионы людей за всю свою жизнь. Она богаче всех богачей, она счастливее всех влюбленных, она выше самых высоких гор.

Как она благодарна судьбе, которая не отвергла ее? А что казнь? Кто-то ее будет жалеть, кто-то радоваться. Она не успеет почувствовать боли. Зачем же страдать сейчас?

Нет! Хуже всякой казни было бы существование без него, в мире, где его уже нет в ее жизни. Кто познал истинное блаженство, не согласится на ничтожные суррогаты, заменители его. Как гурман, он с брезгливостью отодвинет чечевичную похлебку.

Если бы ей сохранили жизнь, то началась бы настоящая пытка, невыносимые мучения. Это все равно, что вырвать человека из роскошного дворца и бросить в темное узилище. Она поцелует топор палача, которых лишит ее предстоящих бесконечных страданий. Пусть уж скорей свершится то, что суждено ей, на что она пошла добровольно.

Она улыбнулась. Схватила маленький колокольчик. Он тоже был сделан из мягкого материала. Никакого звука не издал. Но в тот же момент дверь отворилась, как будто тот, кто отворил ее, стоял за дверями и только ждал сигнала. На пороге показался слуга.

— Чего изволите? — спросил он с низким поклоном.

Она еще считалась царицей, пусть и невенчанной, которой все должны оказывать царские знаки покорности.

— Мороженого! — весело выкрикнула она.

— Позвольте поинтересоваться, какого мороженого. Их сотни сортов. Прошу прощения!

— Есть ли сейчас такое… я его ела в детстве. Оно цилиндриком, на палочке и облито шоколадом. До сих пор помню его необыкновенный вкус. Почему-то потом оно мне не попадалось.

— Эскимо.

— Да! Эскимо!

Слуга кивнул. Через минуту он появился с подносом, нк котором лежало эскимо, но без палочки и даже без обертки. Как будто оберткой она могла перерезать себе горло.

«Они дорожат моей жизнью больше, чем я сама, — улыбнулась Настя. — Хотя я ей совсем не дорожу. Палочкой я могу выбить себе глаз, оберткой же заткнуть дыхательный проход и задохнуться. Какой кошмар! Когда меня ожидает такая красивая казнь! Шизофреническая предосторожность! У меня и мысли не возникает о самоубийстве. Сижу вот и вижу, как я выковыриваю себе глаз палочкой от эскимо. Одной рукой ковыряю, другую держу под глазом, чтобы он никуда не укатился. Видно, у моих охранников совсем нет воображения. Я хочу быть красивой и живой, и мертвой, чтобы не разонравиться ему, чтобы он брезгливо не отвернулся. Быть циклопом как-то мне не по нутру. Да и что за глупость: перед казнью выковыривать себе глаз!»

Изумительное мороженое! Оно было таким же сладким, как и в детстве. Может, попросить добавки? Но они заботятся о том, чтобы она не простыла. «Какая трогательная забота о моем горлышке, которое вскоре перерубит топор палача! Как они добры и внимательны ко мне! Настоящие гуманисты! Я их, наверно, должна любить».

Слуга ушел. Но скорее не далеко. Стоит сейчас за дверью. Чтобы мгновенно исполнить любое ее желание. Настя легла и тотчас заснула. Видно, приговоренный к казни человек может и не страдать бессонницей. Сколько времени прошло, она не знала. Время вообще перестало существовать для нее. Впереди была вечность, где часовые стрелки уже ничего не отмеряют, где их существование вообще абсурдно.

Ночь? Или день? Она проснулась. И тут же беззвучно растворилась дверь. Как во время!

— Сударыня! Прошу вас!

Слуга указал на выход.

— Мерси! Как плохо, что я не могу замолвить перед правителем за вас доброе слово.

В коридоре целый отряд бравых гвардейцев. Зачем их столько? Их вполне бы хватило для штурма небольшой крепости.

У всех каменные лица. А в глазах ни малейшего интереса. Это даже несколько обидело Настю. Истуканы!

Их отряд, в центре, которого была Настя вышел во двор. Возле высокого крыльца стояла запряженная в четверку лошадей карета, покрытая темным лаком. По краям кареты позолоченный орнамент, изображавший фантастических животных. Лошади нетерпеливо перебирали копытами. Им не стоялось на месте. Молодая кровь требовала движения.

Распахнули двухстворчатые дверцы. До самой земли опустились ступеньки. Даже платья не понадобилась приподнимать. Два рослых гвардейца придерживали ее. На креслах сидело целых пять дам в черном. Как только Настя опустилась, ее крепко взяли за руки. Предосторожности продолжались. Настя не сердилась на это. Но всё-таки сказала:

— У меня и в мыслях нет выпрыгивать на ходу из кареты. Даже если бы я захотела, вы не дали бы мне этого сделать. Я в первый раз еду в карете. И не хоя лишать себя этого удовольствия.

Черные дамы ничего не ответили. Они продолжали сидеть с неподвижными лицами.

— Да, я слышала, — вспомнила Настя, — что некоторых приговоренных перед казнью буквально прорывает. Они говорят и говорят без умолку. Не могут замолчать. Они не могут остановиться. Наверно, они считают, что пока они говорят, они живут. Только топор палача прекращает их болтовню. Как вы считаете, со мной не случится подобного?

Настя замолчала. И больше за всю дорогу она не проронила ни слова, как и черные дамы.

Звонко цокали копыта по мостовой. Вдоль улиц толпился народ. И на балконах, и на крышах.

Может быть, в этом и состояло ее жизненное предназначение.