Клеопатр

14

Как работнику органов, ему, конечно бы, не отказали и пошли навстречу. Да хоть сейчас, если желаете. Слава принципиально не пользовался никакими поблажками. Авторитет должен быть основан на профессионализме, был он уверен. Месяц так месяц. Вполне разумная мера. Он завез ее на квартиру, а сам отправился на работу, пообещав вечером небольшой ужин. Теперь по вечерам, не каждый день, правда, он заезжал с букетиком и каким-нибудь недорогим подарочком. Готовились к свадьбе. Но как готовились? Слава был детдомовец. Так что на помощь со стороны родственников рассчитывать не приходилось.

Он пригласил на свадьбу несколько самых близких друзей.

У Насти в прошлом году умерла бабушка, у которой она воспитывалась с малых лет. Родители ее утонули, когда она еще была малышкой. Были какие-то тетки, дядьки, которых она совершенно не знала. Да и жили они далеко. Она пригласила двух своих соседок по общаге, Валю и Марину. Так что на помощь со стороны родственников не приходилось рассчитывать. Только на самих себя. Точнее на Славу. Вместе с женихом и невестой на набиралось одиннадцать человек. Два сдвинутых столика. Слава решил — а, впрочем, в наше время в городах так поступает большинство — сыграть свадьбу в ресторане. Не самом дорогом.

Конечно, скромно. Но и на это его зарплаты не хватало, хотя старался экономить на всем. Залез в долги и взял небольшой кредит, надеясь погасить его в ближайшее время. Стипендия Насти уходила на еду и самое необходимое. Косметики по минимуму.

За три дня до свадьбы, когда уже были куплены жениху темно-синий костюм, коричневый галстук, белоснежная рубашки и узконосые щиблеты, а невесте Валя и Марина подшили свадебное платье, подгоняя к ее фигуре, и произошло то, что круто изменит Настину судьбу.

Подруги пили чай с шоколадными конфетами. Валя и Марина закатывали глазки и визжали, какая Настя счастливая, как они ей завидуют и какой у нее замечательный будет муж. Настя заверяла, что их счастье тоже не за горами и принцы на белых конях уже в пути. А за их спиной возвышаются прекрасные замки. Они ушли, когда уже смеркалось. А Настя последний раз полюбовалось свадебным нарядом — окажется, что и действительно в последний раз, — убрала его в шкаф и приготовила постель. Она невероятно устала. Уснуть не могла. Она была уверена, что Слава сегодня обязательно заедет. Хотя в последние дни он приезжал реже.

На него навалилось много работы. Выглядел он уставшим. Настя его жалела. О работе он ничего не рассказывал. Только отмахивался: «Всё нормально!», «Пробьемся!», «Нас не догонишь!» В этот раз он выглядел каким-то напряженным и тревожным. В глаза ей не смотрел. Настя видела, что он не слушает ее, поглощенный в свои переживания. Она заметила это, почувствовала и замолчала, боясь вызвать в нем раздражение. Слава молча прихлебывал чай и не поднимал глаз от стола. То и дело вздыхал.

— Неприятности? — не выдержала она.

Слава поглядел на нее тяжелым взглядом. Ей стало страшно.

— Сегодня я впервые пожалел, что родился на белый свет, — проговорил он. — Вроде уже всего навидался. Должен был привыкнуть.

Настя хотела погладить его по голове, но что-то ее остановило.

— Знаешь, человек, который боится крови, не может быть врачом. Ассенизатор не смущает вонь. И мне надо к этому привыкнуть. А вот сегодня сорвался, как пацан. Не мог смотреть больше на эту ухмыляющуюся рожу. Ударил!

— Ударил? Как? Кого? Не может быть!

— Это не человек. Его даже нельзя назвать животным, чтобы не оскорблять животных. Три часа… Представляешь! Три часа подряд он мне рассказывал, смакуя подробности, закатывая от удовольствия глазки, мурлыкая, как кот, и похохатывая.

Слава оттолкнул пустую чашку.

— В это мгновение он мысленно возвращался на место преступления и вновь переживал его с каким-то чудовищным сладострастием. Всякий раз он убивал новым способом, всё продлевая и усиливая мучения своей жертвы, чтобы дольше наслаждаться этим. С каждым новым убийством он чувствовал себя всё счастливее и счастливее. В деталях, как поэт, описывал надвигающийся у него оргазм. То, как набухала у него крайняя плоть…И подряд три часа про пятнадцать убийств. А у него их почти семьдесят. По крайней мере, тех, о которых нам известно. Солдат, убивший семьдесят врагов, получит звание героя отечества и будет гордиться этим.

— Ой!

— Он знает, что ему грозит вышка. Терять ему нечего. И он снова проживает свою людоедскую жизнь, считая, что она у него вполне удалась. Я чувствую, что всё, что больше не могу. Открываю ящичек, снимаю пистолет с предохранителя, сжимаю рукоятку. Что меня остановило в последний момент, не знаю. В голове был такой туман. Завопил, у меня началась истерика. Орал что-то вроде: «Заткнись, падла!» Он удивился, уставился на меня, а потом снова заговорил с такой издевательской ухмылкой: «Нервишки сдают, сучонок мусорской! Что же ты полез сюда, раз такой слабонервный? Каким-нибудь инженеришкой устроился или в лаборатории с пробирками возился! С портфельчиком бы ходил! Детективчиков начитался? А вот он я, детектив самый настоящий! Еще ни один день будешь слушать мою исповедь, мусор долбанный! Мне торопиться некуда. на тот свет еще успею. Буду тебе рассказывать во всех деталях, чтобы прочувствовал! У меня феноменальная память. В чем ты уже убедился. Так же? Когда я закончу свою исповедь — а произойдет это не скоро — ты уже будешь другим человеком. Уверяю тебя! Нет! Я неправильно сказал. Ты уже не будешь человеком. Ты будешь зверем! Таким же, как я. Нет! Я опять неправильно сказал. Тороплюсь потому что. Как я, тебе никогда не быть. Ты будешь злобным шакалом, ненавидящим всех и всё. Ты утратишь всякую веру. Ты отринешь заповедь: «Прощай, врагов своих!» Что за дурацкая заповедь?»

— Какой кошмар! — воскликнула Настя.

— «Бог, сказавший это, для тебя будет самым плохим богом. Ты возненавидишь его. Вообще, больше у тебя не будет бога, никакого. У тебя больше не останется веры. Ни на столько! Ни на грамм! Ты будешь смотреть на пламя костра и будешь представлять, как на вертеле, словно барана, поджаривают человек, чтобы потом сожрать его, подсаливая и поливая кетчупом. И всё это под скабрезные анекдоты и водочку. С лошадиным ржанием! Знаешь, как здорово поджаривать кого-нибудь живьем на вертеле? Человеческое мясо немного сластит. Особенно, если у кого диабет. Или… ты будешь смотреть на воду, а перед твоими глазами будет стоять картинка, как ты бросил сюда свою мать, связав ее по рукам и ногам и привязав груз».

— Может, не нужно, Слава, продолжать?

«Мать твоя барахтается. Но ты не даешь ей сразу утонуть. Тебе нужно продлить удовольствие. Ты ее убиваешь, медленно, не спеша. Пусть она долго переживает этот ужас, не веря в происходящее. Не веря, что ее родной сын может сделать с ней такое. Она думает, что это ужасный сон. Твой маленький сынишка, карапуз будет играть. А у тебя перед глазами другая картина, от которой ты тащишься. Ты берешь его крохотную ручку, кладешь на разделочную доску и ножичком начинаешь шинковать каждый его пальчик, потому что тебе захотелось нежного салатика. Для пробы отправляешь в рот, как монпасейки, несколько кровавых кусочков. Какой наслаждение!» И тут… тут я не выдержал.

Славу затрясло, как в лихорадке. Он уперся лбом в край стола.

— Ненавижу! Тварь! Я убью его!

Настя была напугана, она не знала, что сказать.

— Разве… разве нельзя его уже сейчас расстрелять? Ведь всё понятно.

— Если бы я его пристрелил, меня бы на несколько лет отправили на зону, потому что я совершил преступление, убил человека. В глазах закона он такой же человек, как ты и я.

И уже спокойно:

— Но это не человек. Я буду слушать его исповедь до конца. Я всё пройду!

— А может быть, тебе отказаться от этого дела?

— Я буду выезжать на места убийств, где он подробно всё будет рассказывать и показывать, как он это делал. Будем находить очередные останки его жертв. И это будет тянуться день за днем, неделю за неделей, целыми месяцами, пока не пройдем по местам всех его преступлений.

— Милый! А почему бы тебе не выпить вина?

— Вина? Ты говоришь «вина»? вина! Непременно вина!

Настя достала два бокала, поставила на стол. Немного себе, а Славе полный бокал до краев. Возле бокала положила конфетку. В бутылке осталось меньше трети. Она уже пробовала это вино. Оно ей понравилось.

Слава пил долго, всё больше и больше запрокидывая голову. Кадык ходил вверх-вниз. Долго смотрел на пустой бокал, удивляясь: неужели он всё это выпил, когда он это сделал.

— Что же я натворил? — вдруг воскликнул он.

И резко встал.

— Что случилось?

— Я же за рулем! Мне это совершенно не пришло в голову. Взял и выпил целый бокал.

— Что же? Останешься переночевать.

— Нет! Не надо! Лучше я вызову такси!

— Слава! Да что же это с тобой. Осталось три дня до свадьбы. Ты ночью вызываешь такси, чтобы уехать от невесты? Это смешно! Кто-нибудь узнает об этом, так я даже не знаю, что он подумает о тебе, о нас.

— Всё так серьезно?

— Да! Всё серьезно!

Она подошла к нему, сняла с него пиджак и стала расстегивать рубашку, поглаживая ладошками его грудь. Он улыбнулся.

— Зачем? Зачем ты это делаешь, Настя?

— Чтобы ты сейчас лег спать и ни о чем не думал.

— Хорошо! Хорошо! Только давай, Настя, я это сделаю сам! Я же не ребенок. Я не могу позволить, чтобы меня раздевали, как младенца.

Помедлив, заявил:

— Отвернись, пожалуйста! Отвернись! Я буду раздеваться сейчас. Нет! Не буду! Я посплю в одежде вот на этом кресле.

— В одежде не получится.

— Это еще почему не получится?

— Я постелила постель. А на постели одетым не спят.

Он повернул голову. На полуторке из-под зеленого одеяла выглядывала простыня. В изголовье две подушки.

— Ты хочешь?

— Да! Хочу! Мы почти муж и жена. Что же тут такого?

— Да! Я почти пьяный.

Он сбросил туфли, сдернул с себя рубашку.

Настя скинул халатик. Он онемел. У нее была фигура богини. Настя улыбнулась и сказала:

— Я ложусь. Тебе на всё про всё пять минут. И ни секундой больше! Всего пять!

— Хорошо! Пять так пять! Я согласен.

Слава стянул брюки. На нем были длинные синие трусы. Может быть, в таких случаях трусы — не самая подходящая одежда?

— Отвернись!

Настя хмыкнула и повернулась к стене. В зеркало она всё видела.

«Когда она успела снять лифчик? — подумал Слава. — А может быть, его и не было». Он стянул носки. Черт! Такого еще с ним не было. Нет! Однажды у него это было. Сейчас ему казалось, что у него между ног кусок железной трубы, такой титановой твердости.

Прикрыв возбуждение ладошками, он шагнул к кровати. Наверно, так приговоренный к смерти поднимается на эшафот. Приподнял одеяло. На Насте ничего не было. Слава застыл на месте. А потом нырнул под одеяло. Настя сразу ощутила на ягодице его раскаленный несгибаемый штырь. И улыбнулась.

— Будешь в трусах это делать? — спросила она, повернувшись к нему.

— Да! Сейчас!

— Погоди! Дай я сама сниму! Должна же я за тобой поухаживать. Еще никогда не снимала с мужчин трусы. Наверно, это очень увлекательно.

— Понятное дело! Они снимают сами, — прогудел Слава.

— Просто у меня еще не было… Вот и всё!

— Не было? А чего не было?

— Какой ты недогадливый! Ну, этого с мужчиной у меня еще никогда не было. Ты у меня первый!

— Как первый?

Слава вскочил, натянул трусы. Напряжения как ни бывало.

— Выходит, ты девушка?

— Да!

Настя повела плечом, сама не понимая, что означает это ее движение.

— Что здесь такого?

— Черт! Как ты не понимаешь! Я хочу, чтобы первая брачная ночь у меня была… В общем, я хочу, чтобы моя невеста… жена… ну, была девственницей.

— Но ведь это так и есть!

— Всё! Всё! Только после свадьбы! Как у Клеопатра!

— Причем тут Клеопатр?

— Тише! Нас могут услышать!

Настя поднялась, надела халат.

— Знаешь, дорогой Слава! Пошел-ка ты…

— Что?

— Никакой свадьбы не будет!

Слава присел на краешек кровати, обувая туфли.

— Ты о чем, милая?

— Я не хочу тебя видеть! Я не буду твоей женой! Извини, что ввела тебя в расходы. Я сейчас перееду в общежитие. Нет! Сейчас ночь. Завтра!

— Вот как! Ну, и скатертью дорога!

Он отвернулся к стенке. Еще никогда в жизни он не чувствовал себя таким несчастным.