Клеопатр

Клеопатр

1

Даже мощные кондиционеры, монотонно гудевшие, как шмели над разноцветной июльской поляной, не могли спасти от изнуряющей, изматывающей, вытягивающей последние жизненные соки духоты. Девицы, почтенные матроны и даже дамы, еще в прошлом веке перешагнувшие через порог бальзаковского возраста, разоблачались, снимая с себя, как в безбашенной карточной игре на раздевание, одну деталь одежды за другой. Впрочем, некоторым и снимать-то было особенно нечего. Они сразу явились во всеоружии, что самая мощная артиллерия — не плотно обтягивающие джинсики, держащиеся на самой нижней линии бедер, поскольку ниже уже не имела смысла их спускать, ни топики, которые ничего не скрывают, а являются лишь таким же украшением на теле, как пирсинг или татуировка. Их оружием были стройные длинные ноги, которые они считали преступлением вскрывать от алчущих мужских взоров, крутые бедра, почти неприкрытая грудь. «Почти» — поскольку что-то на верхней части тела всё-таки имелось, но только лишь для того, чтобы полиция нравов не выписала им штраф за появление в общественном месте в непристойном виде, оскорбляющем общественную нравственность. Хотя, по их убеждению, непристойный вид — это скрывать свое тело под ханжескими фиговыми листочками одежд.

«Но когда же? Когда же?» — этот вопрос перерос в глухой рокот и грозился стать в скором времени воплем, который обрушит стены и кровлю этого дворца нечеловеческой страсти, безумного наслаждения, ради которого не только одной жизни, но и ста жизней было бы не жалко.

Каждая ждала явления своего бога, кумира, идола и с ненавистью поглядывала на всех, ведь одна из тех, кто собрались в этом зале, сегодняшней ночью вознесется на верх блаженства, равного которому не бывает. Если бы сейчас им указали на эту избранницу, они все, не сговариваясь, в едином порыве бросились на нее, топтали и рвали ее на куски, пока не осталась бы кровавая масса из мяса и костей.

Запели фанфары. Все забыли о духоте, вскочили на ноги и застыли. Никаких мыслей, никаких чувство. Одно ожидание Его. Все они сейчас были единым организмом, живущим одним ощущением надвигающегося счастья. Звуки постепенно затухали. Створки широких дубовых дверей медленно приоткрывались. Открывались они целую вечность. И вот на пороге возник церемониймейстер в длинном обшитом золотом парадном платье и великолепных лакированных туфлях. Он поднял жезл. Мгновенно наступила тишина. Он вымолвил лишь одно слово:

— КЛЕОПАТР!

2

Настя была скромной застенчивой девушкой. Была! Пока не попала в общежитие педколледжа. Не то, чтобы она совсем темная деревенская дурочка.

Это наши бабушки и дедушки, не покидавшие до двадцати лет родные сельские нивы и заросшую бурьяном околицу, попадая в город, сплошь и рядом попадали впросак. То здоровались с манекеном в магазине, то не могли перейти улицу и часами стояли на обочине, ожидая, когда улица станет пустынной. Нынешняя сельская молодежь внешне, да и внутренне ничем не отличается от городской. Разве что меньше наркоманов и девицы не так часто делают аборты. И совсем не потому, что используют противозачаточные пилюли.

Сначала Настя осуждала своих соседок. Конечно же, не в глаза. И вообще ни одним словом не обмолвилась о том, что ей не нравится их образ жизни. Напротив. Была приветливой и доброжелательной, хотя бы внешне. А когда ей говорили что-нибудь обидное, она молчала и виновато улыбалась.

Но соседкам этого было мало. Какая-то деревенская дура и что-то корчит из себя! Отказывается пить, не курит, не спит с парнями, еще и занятий не пропускает.

И началось то, что было начаться, когда человек не ко двору. Сначала они игнорировали ее, говорили только между собой, как будто она была пустое место. Потом стали высмеивать любые ее действия и слова, представляя ее законченной деревенской дурой.

3

Двое гвардейцев в высоких мохнатых шапках раскрыли створки дверей. В зал вошла команда барабанщиков. Следом за ней отряд рынд с топориками на плечах. За рындами следовали юные красавицы в античных туниках. Когда они прошли, проход какое-то время был свободен. И наконец показался ОН! Он шел не быстро, но и не тихо. На нем был халат синего цвета со звездочками и серпиками, перетянутый поясом с золотыми кистями. На ногах нечто вроде сандалий или котурнов. Он шел, кидая взгляды налево и направо, улыбался, не разжимая губ, изредка кивал. Одна из дам, стоявшая в задних рядах, упала в обморок.

Клеопатр поднялся по ступеням. Его поддерживали две юные грации. Таков был ритуал. И сел на трон. За его головой возвышался герб — череп, который обвивала змея с раздвоенным языком. Вперед выступил генеральный глашатай. Он обвел зал долгим грозным взглядом, после чего ударил в пол посохом.

— Дамы и господа!

Пауза. Не слышны в саду даже шорохи.

— Сегодня начинается очередной тридцать седьмой кастинг на звание временно исполняющей обязанности любовницы великого и несравненного Клеопатра. Конкурс, состоящий из трех этапов, определит самую-самую, которая и взойдет на царское ложе. И перед тем, как сейчас пройдут перед вами участницы, традиционное приветствие от царя царей!

Глашатай поклонился, протягивая в поклоне руку в сторону трона. Клеопатр поднялся. Голову его украшала венец. Цветочки, разумеется, были изготовлены из самых дорогих камней, которые только можно найти во вселенной.

Он приветственно махнул рукой, после чего последовала улыбка, которая продолжала сводить с ума девочек, девушек и женщин всех возрастов, даже тех, которые позабыли, что они женщины.

Это был для них бог, фетиш и кумир, идол, у которого они просили милостей судьбы, любви и хотя бы капельку счастья. Он был идеалом, которого никто и никогда не достигнет. Эталоном, по которому можно оценивать всех мужчин. Но это был живой идеал, который могут лицезреть отдельные счастливицы, а очень редкие из них и не только лицезреть. При одной только мысли о тех, кто взошел на царское ложе, у многих начинался долгий и бурный оргазм. А сколько сошло с ума и лишили себя жизни из-за того, что они не оказались в числе тех, кому он подарил свою любовь.

— Что же, мои дорогие соотечественники и гости!

Его голос звучал мягко, как музыка Баха, Моцарта и Рахманинова одновременно. Он завораживал. Его речи были немногословны, но они обгоняли по рейтингам хиты самых популярных поп-звезд. Никто в мире не пользовался такой славой. Его выступления звучали повсюду и всегда: в автомобилях, квартирах и учреждениях, в темных подворотнях и на свалках, где селились бомжи. Любой праздничный концерт начинался и заканчивался записью его речи.

— Наши западные, восточные и южные партнеры… Северных, к счастью, у нас нет, если не считать белых медведей, хотя они тоже скорей всего считают себя нашими соотечественниками…

В зале расцвели улыбки и раздался тихий счастливый смех.

— … осуждают наше традиционное мероприятие, громоздя горы клеветы.

— Подонки! — кто-то выкрикнул из зала.

— Хуже! Не надо нам навязывать чуждые нам ценности! Но и покушаться на свои традиции мы никому не позволим!

— Нет!

Акустика в зале была великолепное. Поэтому рев зала долго отзывался эхом. Клепатр дождался тишины и продолжил:

— Мы начинаем очередной конкурс «Самая счастливая в мире»!

— Ура!

— Благодарю за внимание!

Вышел церемониймейстер в длинном кафтане с меховым полом и верхом. Развел в стороны широкие рукава.

— Дамы и господа! Наш конкурс объявляется открытым!

Зал заревел.

— Парад «Али я, али не я»! Туш, маэстро!

Грянул оркестр. Клепатр опять поднялся. По обеим сторонам от него шествовали грации. Как только он выше на сцену, музыка резко смолкла. Наступила могильная тишина. Одна из граций опустилась перед ним на колени и стала медленно развязывать узел пояса. Другая переместилась за царскую спину. Когда пояс был развязан, та, что стояла за спиной начала снимать халат.

И вот предстал обнаженный бог. Только причинное место было прикрыто фиговым листком довольно внушительного размера. Если вы видели статую Давида, хотя бы на репродукции, то тогда избавьте автора от описания. Он медленно поворачивался то в одну, то в другую сторону. Взгляд его был устремлен куда-то вверх.

Не одно перо не решилось бы описать то, что творилось в зале. Наверно, так не приветствовали Александра Македонского египтяне, которых он освободил от персидского ига. Мужчины испуганно жались вдоль стен. Если бы они очутились на шабаше, то и тогда не были бы так напуганы. Прожив многие годы, они даже не могли представить, что женщины могут быть такими!

Потом на него снова накинули халат. И опять юная грация опустилась на колени и завязала пояс. Он возвратился к трону. А на подиум начали выходить юные девы.

Они шли бесконечной чередой. Теперь праздник наступил для мужчин. Глаза их заблестели. Неслись восторженные реплики. Но стоявший посередине подиума контролер успевал только отсеивать одну за другой. Со слезами и побежавшей тушью несчастные девы удалялись в боковую дверку. Для них конкурс уже закончился, им предстояло горькое возвращение в родные города и деревни, где они еще долгое время не смеют показываться на улице, добровольно заточив себя в четырех стенах.

Все красные девицы были длинноноги, стройны, с плоскими животами, которые не скрывали полупрозрачные ткани. Белоснежные, смуглые, коричневые и черные как безлунная ночь, блондинки, шатенки, брюнетки, рыжие, зеленовласые и серо-буро-малиновые.

Клеопатр сидел на троне с совершенно равнодушным лицом. Было такое впечатление, что его нисколько не волнуют красотки и для него это обычная и довольно скучная процедура.

Но иногда его взгляд оживлялся. Он с интересом поглядывал на очередную девушку. И та, перехватив его взгляд, краснела и начинала заметно волноваться. Вероятно, уже считала, что царское ложе ей обеспечено.

4

Настя перебралась от стола к кровати. Как говорится, лучше плохо лежать, чем хорошо сидеть. Она открыла роман на заложенной странице. Скажите мне, дорогие друзья и товарищи, кто такой Джон Голсуорси? Ага! А кто-нибудь читал его роман «Сага о Форсайтах», огромный роман из нескольких томов, в котором рассказывается о судьбе аристократической семьи Форсайтов в викторианской Англии? Только прочитав это, вы уже пришли в ужас. А Настя читала сам роман, страницу за страницей, каждый день. И читала не под дулом пистолета, и не из-за страха того, что ее лишат завтрака и ужина, а читала потому, что ей интересно было ЭТО прочитать. Теперь вам уже совершенно понятно, что Настя — совершенно необычная девушка, как принято говорить, несовременная. Ибо представить современную девушку с книгой, да еще и с «Сагой о Форсайтах» нельзя, даже обладая самым разнузданным воображением. Современная девушка непременно должна быть в рванных шортах, вот такусенькой маечке, которая не только ничего не прикрывает, но подчеркивает, с татушкой чуть повыше того места, которое находится ниже спины, ну, типа, цветочек с надписью: «Возьми меня!» или «Сорви меня!», только, разумеется, на английском, в котором современная девушка ни в зуб ногой, как, впрочем, и в родном языке, и во всех других сферах познания; само собой, с сигаретой в одной руке и банкой пива в другой. Ну, там пирсинг, не менее чем по два аборта на каждый глаз, об этом уже и говорить не стоит. А Настя (скажу вам по секрету, только, пожалуйста, никому») в то время, о котором идет речь, была еще и девушкой. Да-да! В самом прямом посконном смысле этого слова.

5

На следующий день осталось лишь тридцать три девушки. Остальные были отбракованы, поскольку оказались недевушками, хотя некоторые перед этим сделали операцию по восстановлению девственной плевы. Но искусных медиков нельзя было обмануть. И пришлось несчастным, плачущим горемыкам отправиться в зал, пополнив ряды зрителей, что, конечно, их совершенно не радовало.

Сегодня тридцать три красавицы демонстрировали себя: свое тело в бикини, интимном белье, нарядах. Показывали, как они ходят, садятся, приседают, ложатся, здороваются и прощаются. Они были кухарками, массажистками, уборщицами и манекенщицами. Они давали уроки этикета, сервировали стол и застилали постель. Клеопатр не был уже так равнодушен, как в первый день. Может быть, потому что выбор резко сократился?

В глазах его порой блестели искорки, он оживлялся, о чем-то говорил со своими придворными, появление некоторых девушек вызывало его улыбку, которая, разумеется, не могла не окрылить их.

6

Они ввалились в комнату злые и возбужденные. Сразу запахло перегаром и табаком. Громко говорили и коротко смеялись. Долго у порога с матерками снимали сапоги.

— Не! Ты гляди, Нин! Она, флядь, книжки читает!

— Ну, а как же! Мы же грамотные! Никому не даем! Для кого себя, манда, бережешь?

— Для прынца!

— Ой, флядь! Прынцесса гребанная!

— Постой, Нин! У меня идея! Пойдем!

Она поманила подругу в коридор. Вскоре оттуда раздался громкий пьяный смех. Хлопнула дверь. Настя вздохнула, повернулась к стене и перевернула страницу.

Но не долго ей пришлось наслаждаться чтением. Громко хлопнула дверь. Мат. Смех. Вернулись пьяные возбужденные подруги. Остановившись на пороге, они о чем-то пошептались.

Настя не повернулась. Книга ее увлекла. Поэтому она даже не попыталась вслушаться. Но в этот момент на нее рухнуло что-то тяжелое. Ее вдавили в стенку, зажали рот. Стали сдергивать с нее шорты. «Зачем они это делают?» — удивилась Настя.

— Может, раком поставим?

— И раком поставим! Во все дыры отымеем! Но сначала целку сломаем!

Настя почувствовала на ягодице холод. Они стали разворачивать ее на живот. И тут она обеими ногами, что было сил, пнула, конечно, не видя, куда она пинает.

— Ой! Сука! Под дыхало заехала!

Хватка ослабла. Настя воспользовалась этим. Дернулась и вскочила на ноги. Одна из мучительниц, схватившись за живот, стояла буквой зю над ее кроватью. Другая застыла на месте с поднятой почти полуметровой сосулькой. В том месте, где она ее держала, была намокшая бумага. Настя толкнула ее обеими руками и рванулась за дверь.

— Во! Блин! Сучка! Как пнула, так в глазах даже потемнело. Может быть, она там мне чего-нибудь отбила:

— Чего там тебе отбивать: у тебя там на сто раз все вырезано.

Они сели за стол. Волосы у них были растрепаны, одежда измята. Через три года, если их до этого не выгонят, они станут учительницами начальных классов и будут учить детишек и воспитывать их.

— Слышь, Нин, а если эта сука в мусорню побежала? Чо-то я очкую. Посадить ведь могут. А уж из колледжа точняк попрут.

Подруга поглядела на нее тяжело и с ненавистью.

— Ты дура что ли? Ну, ты прикинь, что она скажет мусорам, что ее хотели сосулькой оттрахать? Над ней же весь пед будет смеяться. А потом даже и побежала. Ну, и что? Скажем, что балдели, бесились. Они над ней же посмеются.

Подруга поднялась и потянулась.

— Мужичка бы! Слышь, а ты вмазать не хочешь?

— А толку хочешь — не хочешь? Бабла-то нет.

— Ну, можно к кабаку сходить, подцепить кого-нибудь. В первой что ли?

— Можно. Я раз черного подцепила. Так меня потом всем гуртом во все дырки оттрахали. Жопу порвали. Неделю не могла сидеть.

— Да! Хорошо бы какого-нибудь бизнесмена зацепить, типа олигарха.

— Туда, куда ходят олигархи, нас и на пушечный выстрел не подпустят. Поставь чаю!

— Да, блин, не сахара, ничего. Даже заварки нет. Чо пустой кипяток хлюпать?

— А ты посмотри в тумбочки у этой!

Подруга заглянула в тумбочку.

— Блин! Живем! И печенюшки, и чай. И даже варенье есть.

Вскоре чайник закипел. Они разлили по чашкам, опустили пакетики, на тарелку вывалили из банки варенье.

Дверь открылась. На пороге стояла Настя. Подруги поглядели на нее. Больше никого не было. Да и выглядела Настя совершенно спокойно. Они посчитали себя в полной безопасности. Отвернулись и стали тянуть чай, закусывая вареньем.

— Приятного аппетита! — сказала Настя.

Подруги кивнули и ухмыльнулись.

Настя прошла к столу. Одна рука у нее была за спиной.

— И чо? — спросили ее. — Брысь отсюда!

В руке у Насти был арматурный прут. С размаха она грохнула им по тарелке с вареньем. Осколки и варенье разлетелись по всей комнате. Подруги вскочили и забились в угол.

— А в следующий раз я вот так же разобью ваши головы.

7

Последний день конкурса. Осталось лишь три претендентки на царское ложе. Конечно, потрясающей внешности. Одно лишь удивляло, как при таких-то данных будучи уже достаточно взрослыми они сумели остаться девственницами? Это же невероятно! А в наше время невозможно, если, конечно, не прожить до этого времени где-нибудь в полном одиночестве в глухой-неведомой тайге.

Тем не менее, это было так. Операция отпадала, потому что уже в первый день девушки были обследованы и просеяны. И вы помните, что из трехсот тридцати трех красавиц только тридцать три оказались девственницами. Всех более всего интересовал именно этот вопрос. Как же так? Первой предстояло ответить на него блондинке с длинными золотистыми волосами, к которым хотелось протянуть руку и потрогать их, потому что они казались волшебными. Этот вопрос волновал всех: и женщин, и мужчин. Их можно понять.

— Вам удалось сохранить свою девственность? Но как?

— Это было самое трудное для меня. Соблазнить меня хотели уже в самом юном возрасте.

Златокудрая блондинка грустно улыбнулась.

— Везде, всегда и все. И началось это уже тогда, когда я не имела никаких представлений о взаимоотношениях мужчин и женщин. Красота — огромная сила. Хотя это было давно, но я запомнила этот случай до мельчайших деталей. Он стоит у меня перед глазами. Мама пришла забирать меня из садика. За окном уже темнело. Она помогала мне одеваться, потому что у меня одной выходило это значительно дольше и не всегда правильно. В тот раз она разговорилась со знакомой и мне пришлось одеваться самой. Я натянула на себя теплые рейтузы. Рядом одевал своего сына толстый-претолстый мужчина с пухлыми щеками, которые складками свешивались ему на плечи и грудь. У него были маленькие черные глазки, которые так быстро-быстро бегали, оглядывая помещение. Он даже не помогал одеваться, потому что не мог согнуться. И каждое движение у него вызывало одышку. Даже, когда он поворачивал голову, щеки его краснели. Он стоял возле сыночка и строго инструктировал его: «Штаны! Я сказал «штаны»! Так! Не той стороной, балбес! Теперь кофту! Застегивай замок! Ну, и в таком духе. Сынишка тоже был довольно полный. В это время я надевала ботиночки. Знаете, такие на шнурочках. Шнурочки были красные. Конечно, перепутала правый и левый ботиночек. И никак не могла надеть. Толстяк, заметив мои мучения, шагнул ко мне и, наклонив голову, спросил: «Давай помогу!» Я подняла голову и увидела нависшие над собой жировые складки. Нужно было откинуться назад, чтобы разглядеть его лицо. В любую из этих складок можно было завернуть меня и полностью спрятать, так что никто не найдет. Среди этого массива я увидела две маленькие черные точки, которые с таким жадным интересом смотрели на меня. Он буквально пожирал меня. Я не успела ничего сказать, а это гора жира с удивительной легкостью уже грохнулась передо мной на колени. Чтобы разглядеть его лицо, нужно было поворачивать голову.

— Интересная девочка! — прошептал Клеопатр церемониймейстеру.

— Я сидела на стульчике спиной к дверке своей кабинки, на которой была ягодка малинка. На каждой дверке была какая-нибудь картинка. «Ботиночки мы надеваем неправильно», — пробормотал толстяк, разглядывая меня. Я со страхом смотрела на его мокрые губы, которые шевелились, обнажая желтые кривые зубы. Из его рта пахло табаком. Его губы представлялись мне пиявками, которые в любой момент могут присосаться к моему тельцу и высосать мою кровь. Я отодвинулась вместе со стульчиком. «Так! Поменяли ботиночки! Толкаем ножку! Давай я помогу тебе!»

В зале захихикали.

— Ладони у него, как сейчас помню, почему-то были удивительно маленькими и теплыми. И такими красными. Я чувствовала тепло его рук даже через рейтузы. «Вот так!» — проговорил он. «Папа! — позвал его в это время сынок. — Лямку никак не могу застегнуть. Не получается». Голос его сразу стал злым. «Застегнешь! Получится!»

Опять захихикали.

— Снова резкая перемена. Такой ласковый убаюкивающий голос, каким поют колыбельную. «Вот один ботиночек надели! Теперь другой! Давай сюда ножку! Вот так!» Одной рукой он придерживал ботинок, а другая поползла по моей ножке и добралась до коленки, вроде как он придерживал ножку, чтобы она попала в ботинок. Рука его не остановилась на коленке и поползла выше. И вот она уже была там, где сгиб между ногой и животом. Рука была горячая.

— Она, конечно, это сочинила, — шепнул церемониймейстер Клеопатру, — но как искусно. Она или сама пишет любовные романы или читает их запоем. Что в общем-то одно и то же.

— Тут к своему ужасу я почувствовала, как его пальцы нырнули под резинку моих рейтуз. Зачем он это делает? Я не могла понять. Я только что надела рейтузы, и мне их не нужно было снимать. А дядя наверняка собирался их сдернуть с меня. В это время что-то напугало его, и он резко убрал руку с моего тельца. Глазки его забегали. «Теперь давай зашнуруем ботиночки. Вот кончик шнурочка. Видишь? — бормотал он. — Какой он твердый, металлический и прямой. Заталкиваем его в эту маленькую дырочку! Вот так! Затолкали! Там ему так хорошо! Уу!»

В зале грохнуло ржанье.

— «Ох, как хорошо кончику шнурочка в этой маленькой тесной дырочки! Просто райское наслаждение! Снова толкаем его в дырочку! И снова! И снова! Хорошо ведь? Правда? Очень хорошо! Правда же?» Тут возле ботинока капнуло, потом еще и еще. И вскоре образовалась маленькая лужица. Я не могла понят, откуда она взялась. Подняла глаза и увидела его мокрый приоткрытый рот, из которого слюнкой бежала слюна. Мне стало неприятно. Вот оно откуда выражение «слюнки бегут». Но это я поняла позже. «Теперь второй ботиночек»» «Мужчина!» Он вздрогнул. Лицо его мгновенно из красного стало багровым. На лбу выступил пот. Будто его поймали на чем-то тайном и постыдном. И ему никак не вывернуться. Это и было так на самом деле. Я тоже это позже поняла. Он в своем воображении уже затолкал свой напрягшийся член в мою маленькую пипочку и водил туда-сюда. И его поймали за этим делом.

— Мда!

Клеопатр покачал головой.

— «Помогать ей не надо! Она уже достаточно взрослая. И пусть сама себя обувает. Нечего ей потакать!» «Ну, да!» Мужчина, кряхтя, поднялся. Пронесло! «Хотел помочь. Ну, да! Конечно, сама!» Он прошел к своему сыночку и зло проговорил, дернув его за воротник: «Наконец-то! Возишься, как вошь на гребешке. Копуша! До ночи будешь собираться!» Он хлопнул его по затылку, схватил за руку и потянул к выходу, тяжело дыша. Перед самыми дверями остановился и поглядел на меня.

8

На следующий день придя с занятий, Настя с удивлением увидели в комнате двух почти незнакомых ей девчушек. Она их видела в колледже, но они учились на другом курсе. Одна была круглощекая, румяная и светловолосая, а другая длинная и костлявая. И ту, и другую только с большой натяжкой можно было назвать симпатичными.

— Привет, девочки!

Настя улыбнулась. Девчонки ей сразу понравились.

— А куда…

— А они попросились у комендантши, чтобы их переселили. Согласны куда угодно.

— Ну, давайте, девочки, знакомиться!

Валя и Марина стразу признали старшинство Насти. Они тоже были из деревни и сильно стеснялись городской жизни. Теперь в лице Насти они обретали капитана в бурной и не очень понятной пока для них жизни. И были уже изначально благодарны ей. Вечером они достали деревенские припасы. Марина отправилась на кухню готовить. Вот это был настоящий домашний стол, с постряпушками, окорочками, вареньем и соленьями.

Странно, но больше своих сожительниц Настя не встречала ни в общежитии, ни в колледже. Они как растворились. Может быть, ушли вообще из колледжа или старательно избегали с ней встреч. Но вскоре Настя забыла о них как о кошмарном сне. Только никуда они не растворились. Как-то Настя возвращалась с семинара, который шел у них по вечерам. А поскольку дело было зимой, то на улице было уже темно. И если бы не редкие фонари, то, как говорится, хоть выколи глаз. Она прошла мимо учебных корпусов, спорткомплекса, свернула в переулок, чтобы сократить путь до общежития. Оставалось пройти только два здания. И когда она свернула за угол первого здания, ее сильно ударили по голове.

Очнулась она уже в больнице. У нее была черепно-мозговая травма. И врачи вначале опасались, выживет ли она. Настя выжила. Когда она пришла в сознание, в ее палате появился следователь.

Следователь был похож на киноактера с худым интеллигентным лицом.

— Привет, Настя! Хорошо выглядишь!

Как давней хорошей знакомой. Пододвинул стул к кровати. Поставил на тумбочку пакет с фруктами и коробкой конфет. Из пакета выглядывал скромный букетик гвоздик.

— Меня зовут Славик. То есть Станислав Расческин. Я следователь прокуратуры.

9

Вторая была жгучая брюнетка с большими черными глазами, над которыми, как опахало, нависали густые веки.

— К сожалению, я не обладаю таким богатым воображением, как моя соперница, — проговорила она, бросив полный презрения глаз на блондинку. — Поэтому достоинством моего рассказа будет только его исключительная правдивость.

Клепатр поудобнее устроился на троне. Кажется, эта девица поумней первой, и рассказ ее может оказаться более интересным.

— Я чуть не потеряла девственность в пятнадцать лет. Я уже влюблялась до этого уже много раз. Но это была девчоночья влюбленность. А когда я увидела его, то сразу поняла, это Он. Я даже физиологически это почувствовала. Ну, там сердце учащенно забилось… Это всё ерунда. Когда он взглянул на меня, я почувствовала, что вся горю. И внизу живота — вот здесь! — такая приятная теплота. Мне он казался божественно красивым. Знаете, такие тонкие черты лица, большие блестящие глаза. А форма рта! Когда он улыбался, я буквально сходила с ума. Ну, в общем, я увидела его на дискотеке. Я не была большой любительницей этих мероприятий. Девчонка, как вы видите, я красивая. А значит, начнутся приставания. Ну, и всё в этом роде. В нашем классе девственность уже была чем-то вроде анахронизма. Половина девчонок уже точно переспали с парнями. И нисколько этого не стыдились, а напротив, гордились. И не стеснялись рассказывать. Сколько я таких историй выслушала на переменах, в женском туалете. Многие курили, выпивали. А были такие, что уже и наркотики пробовали. Если какая-то исчезала на неделю, все понимали, что она залетела и сделала очередной аборт. Понятно, девственницами оставались уродицы, «синие чулки». Их даже не жалели, а открыто презирали, как будто они виноваты в том, что природа не подарила им яркой внешности. Я много занималась, была отличницей. Плюс еще акробатика, французский, театральная студия. Ни одного свободного вечера. До глубокой ночи делала уроки. Но я решила, что не буду похожа на этих всемдавалок, которые после школы от силы могли поступить в какой-нибудь колледж или на курсы продавщиц. А потом быстро выскакивали замуж, обзаводились детьми, толстели и продолжали торговать, получая копейки и немного приворовывая. Незавидная судьба! Я мечтала о другом! И верила в себя. А что дискотеки? Всех этих пацанов я чуть ли не ежедневно видела на улице, в школах, они матерились, корчили из себя крутых. А на дискотеки приходили бухие, там добавляли. Искали какую-нибудь доступную телку. На утро после дискотеки дворники выметали из околоклубного парка девчоночьи трусики и презервативы. Брр! Я представила, как лежу на холодной траве. По мне ползают разные жучки, а сверху на меня навалилось костлявое тело, обдающее мне лицо перегаром от дешевого портвейна и торопливо елозит, торопясь сбросить в меня свою сперму. Нет! Уж лучше вниз головой с крыши. И сама даже не помню, что меня тогда привело на эту дискотеку. Наверно, всё-таки уговорила подруга. А у меня как раз выдался свободный вечер. Могу же я себе позволить хоть иногда отдохнуть, расслабиться, хотя бы и таким примитивным способом. Я даже не стала краситься, подбирать броскую одежду. И так сойдет! Сначала мне хотелось уйти. Толкучка, пьяные парни и девки, мат-перемат. Кто-то постоянно пытается склеить тебя. Некоторые даже не стараются сделать это более или менее приличным.

— Кажется, девочка не глупа! — сказал церемонимейстер. — Посмотрите, как она держится! Вполне естестенно. Никакой наигранности! Видно, театральная студия ей пошла впрок.

— Да! Да! — кивнул Клепатр. — И всё-таки меня что-то смущает в ней. Нет! Нет! Я вижу, она вполне искренне. Но вот я почему-то уверен, что сейчас последуют подробности. А девушка, которого готова на публику рассказать интимные подробности… Согласитесь, есть в этом что-то порочное.

— Он был ударником. Ударника-то, вы знаете, сильно не видно на сцене. Солист там, гитаристы, какая-то девица на подтанцовке в мини-шортиках. Кстати, довольно страшненькая на мордочку. Хотя фигурка классная. Но он играл, как бог. И не обратить на него внимание было невозможно. Когда я глянула на него, как будто что-то щелкнуло. Я смотрела только на него, больше никого не видела. Ко мне подходили какие-то парни, что-то говорили, но я их не видела и не слышала. Оказывается, на таких дискотеках, когда музыканты устают играть, они устраивают себе небольшой перекур. Кто-то действительно выходить на улицу прохладиться и покурить, кто-то принимает на грудь, а кто-то приглашает свою или понравившуюся девушку на танец. Включают, там, чью-то музыку. Я не знала об этой традиции, но как будто что-то чувствовала. И когда у них подошел перерыв, ну, антракт, я была у самой сцены. Он спустился в глаз. Я не верила своим глазам. Он шел ко мне. Казалось, что это продолжалось целую вечность. И чем ближе он подходил, тем я больше терялась и смущалась. «Разрешите вас пригласить!» Играл какой-то медляк. Я как соляной столб. «Девушка! Вы слышите меня?» Я положила ему руки на плечи, двигалась, как во сне, не понимая, что со мной происходит.

В зале была тишина. Изредка вспыхивали вспышки.

— Он спросил, как меня зовут. Его звали Вовой. Но для себя я назвала его Владимиром. Потом музыка закончилась. Он поднялся на эстраду и сел к своей установке. Я стояла у стены, ничего не слыша и никого не видя, кроме его.

— Простите, пожалуйста! — прервал ее церемониймейстер. — Вы готовы были отдаться ему в тот момент?

— Ну, тогда я ни о чем не думала. Была в каком-то тумане, наркотическом опьянении. Нет! Я никогда в жизни не пробовала наркотиков. Это просто для сравнения. Но, думаю, что да, исходя из того, как развивались события дальше. После того, как закончилась дискотека. Замолчала музыка, все стали расходиться. Я хотела уйти с подругой. Но ее уже нигде не было. Видно ушла с каким-то парнем. Я вышла из клуба одна. Но не прошла и нескольких метров по парку, как услышала сзади шаги. Кто-то догонял меня бегом. Я напугалась. И хотела уже бежать. Но было поздно. Он — а это был Владимир — обнял меня за талию и спросил, может ли он проводить меня.

Она замолчала. Вздохнула и чуть прикрыла глаза, как будто вспоминая и вновь переживая те мгновения.

— Не помню, что он мне говорил, что я говорила ему. Только вдруг я почувствовала его руку под моим лифчиком. Уже в следующее мгновение он тянул меня в сторону от дорожки. Да! Да! К тем кустам, где совокуплялись презираемые мною особи. «Владимир! Владимир! Я согласна, — прошептала я ему. — Только не здесь! Умоляю тебя!» Вероятно, мой отпор был достаточно решителен, потому что он больше не тянул меня в сторону.

Зал загудел.

— Он сказал мне: «Стой здесь! Никуда не уходи! Я мигом!» Чмокнул меня в щеку и убежал. Первым моим побуждением было убираться отсюда как можно быстрее. Я даже начала проклинать себя, что пошла на эту дискотеку. Но я осталась на месте и стояла, как заколдованная, без движения. Появился Владимир. Он запыхался. «Ничего не вышло!» «А что должно было выйти?» «Ни у кого нет пустой хаты».

В зале захихикали.

— И тут как будто меня кто-то тянул за язык, а ведь я уже была рада, что всё так получилось, что ничего у него не вышло, и брякнула: «Ой! А у мамы сегодня ночное дежурство в больнице». «Так чего же мы здесь стоим? Помчались к тебе!» Ни у него, ни у меня не было денег ни то, что на такси, даже на трамвай. Я потом узнала, что на дискотеках они играли бесплатно, поскольку и помещение для репетиций и инструменты всё это было клубное. Он тянул меня за руку, а я указывала, куда меня нужно тащить. Ну, и как в кино. С порога он уже начинает раздеваться и меня раздевать, и сам не понимает, что важнее, что нужно прежде сделать., меня раздеть или себя. Не дораздевшись и меня не дораздев, он подхватывает меня на руки и несет, быстро так перебирая ногами. Вместо спальни заносит на кухню. Меня разбирает смех. «Ты собрался меня поджарить, чтобы я поаппетитней была?» — спрашиваю. Он уже на полу кухни хотел, так было невтерпеж, но я схватила и потянула его в спальню. Мы упали на постель.

Начали делать ставки, почему соития не произошло. В зале забегали с блокнотами. Одни были уверены, что у Вовы в самый решающий момент пестик увял. Так случается нередко. Другие считали, что Вовчик оказался трансгендером и у него просто не оказалось того, чем лишают девственности. Но давайте не будем гадать и дослушаем ее рассказ.

— Он набрасывается на меня. Я чувствую, как он сдергивает с себя трусы, хватает свой… ну, этот самый… чтобы отправить его в нужном направлении. Я готова отдаться ему. Приподнимаюсь и сдергиваю с себя трусики. И хочу теперь оказать ему помощь в достижении цели.

— Уууу! — загудел зал.

— Да и самой стало интересно, какой он у него. До этого только виртуально была знакома. Многие рассказывали самое разное. А теперь самой хотелось потрогать, приобщиться. Что же это такое в реальности? Мелькнула мысль: а может быть, сделать орал? Тогда будут и овцы целы, и волки сыты. Но постеснялась. В этот самый решающий момент телефон. «Не бери! Не бери! — шепчет он в отчаянии. — Умоляю тебя!» Как это не бери? Мало ли что? Но чтобы взять телефон, мне пришлось выскользнуть из-под него. Сделать это было нетрудно, поскольку он был мокрый, как будто только что вышел из-под душа. Присаживаюсь на крой кровати с приспущенными до колен трусиками. Дотягиваюсь до телефона.

В зале опять воцаряется тишина.

— Сдергиваю лифчик, болтающийся у меня на шее. Он громко дышит мне в затылок. «Тише! — говорю. — Это мама. Да! Мама!» «Ой! Доченька! Прости ты меня, дуру неотессанную!»

Раздался смех.

— «Что такое, мама?» _ «Я борщ не поставила в холодильник. Он на столе кухонном. Поставь обязательно! А то он утра скиснет. Придется выливать. Утром приду и покушать будет нечего». — «Ладно, мама! Ставлю!» Мама тараторит о дежурстве. Я готова застонать от отчаянья. Остановить ее невозможно. Он проталкивает руку между моих ног, чтобы ласкать мою киску. Я сильно сжимаю ляжки. «Мам! Ну, мне честное слово некогда! Придешь с дежурство и всё расскажешь! Целую, мам!» Впервые в жизни отключаю телефон, не дослушав мамы. Может быть, у мне аккумулятор сел. Он пытается меня завались. Я отталкиваю его. «Погоди!» Поднимаюсь, натягиваю трусики. Ой!

Опять смеются.

— «Ты куда?» — «Подожди пять сек! Я быстренько!» Иду на кухню. Так и есть. Кастрюля с борщом стоит на плите и киснет. Мама великолепно варит борщи. Это ее фирменное блюдо. Тут она просто волшебница. Если не считать, что между варкой борщей и ночными дежурствами она совершила еще одно чудо — произвела меня на свет. Всё остальное у мамы получается удивительно невкусным. Даже в электрочайник она умудряется забросить соли. Представляете? Она почему-то решает, что в чайнике у нее варятся в крутую яйца и, чтобы они не лопнули, в воду надо бросить соль. Тащу кастрюлю к холодильнику. Ставлю ее на пол. Открываю холодильник. Так и есть! Куда же ставить кастрюлю? Приходится перекладывать и уплотнять продукты. Немного свободного места освобождается.

Хохот.

— «Ты скоро?» — доносится из спальни. «Сейчас! Немножечко еще! Чуть-чуть подожди!» Ну, кажется, уплотнила. Ставлю кастрюлю. Закрываю дверку. Фу! Дверка не закрывается. Что-то мешает. Вытаскиваю кастрюлю. Снова перекладываю и уплотняю продукты. Когда это мама успела напокупать? Слышу шаги. Скрипнула дверь. Это в туалет. Прислушиваюсь. «Оооо!» Такой рык я уже слышала по телевизору в «Мире животных», когда показывали парочку гиппопотамов. Огромные такие черные туши! Ревел самец, сползая от гиппопотамихи. То, что у него между задних лапищ, заштриховали. Опять ставлю кастрюлю и закрываю дверку. Хоть бы на этот раз получилось! Получилось! Дверка закрылась. Плотно.

В зале гогот.

— «Владимир! — кричу. — Иду!» Разбрасываю волосы по плечам и направляюсь в спальню. Чему быть, тому не миновать. Переступила порог кухни. Мимо проносится Владимир. Как ураган. Почему-то одет. Хватает с пола куртку, толкает ноги в ботинки. Что-то шипит. «Случилось что-то, милый?» Он резко поднимается. «Случилось! Случилось! — кричит. — Иди ты на… Сука!» Он так хлопает дверь, как будто собрался обрушить дом, в котором его встретили так гостеприимно. Вот и вся моя история. Я осталась девственницей буквально в полшага от потери ее. Больше на дискотеки не ходила. И любовь сама собой как-то быстро улетучилась. Как пушинка, когда на нее дунешь.

10

У него была легкая и теплая рука. Ей стало приятно, когда он положил руку на ее обнаженное плечо и погладил его. Так гладят котенка.

— Вы только не волнуйтесь! Волноваться вам нельзя ни в коем разе. Нет! Врачи говорят: всё хорошо. Вы быстро идете на поправку. И скоро вас выпишут. Недельку-другую придется полежать.

«Какой у него приятный голос! — подумала Настя. — Разве такие молодые бывают следователями? Если у следователя такой голос, никто же не будет ему врать. Лучше бы он цветы продавал или детским врачом работал. Дети бы его любили».

— Настя! Вы возвращались домой, то есть в общежитие, вечером после занятий. Уже было темно.

Настя кивнула.

— И когда вы свернули за угол дома, вас кто-то ударили по голове. Я правильно излагаю или нет?

Опять кивнула.

— А дальше вы ничего не помните. Так?

— Видно, я сразу потеряла сознание.

— Ну, да! Вы сразу потеряли сознание. Это так. Тот, кто вас ударил, чуть не рассчитал удар. Да и как можно было рассчитать удар?

— Как это не рассчитали?

— Еще бы сантиметра три вправо… Но вас, Настя, не только ударили по голове. Если бы дело только обошлось этим. Когда вы упали, вас еще пинали ногами. Да! По меньшей мере их было двое. И знаете, это были женщины. Да-да! Не удивляйтесь! Может быть, девушки. Ну, представители вашего пола. Вот так!

Настя поглядела на его руку. У него были красивые пальцы, ровные и прямые. Идеальные пальцы! Если так можно говорить про пальцы. Обычно на них как-то внимание не обращают. Ногти были ухоженные.

— Да! Именно так! Удары наносились носками женских сапог. Узкими носками. Эксперт даже установил их размер, цвет и марку. Да-да! Не удивляйтесь! Прогресс! А преступники… в данном случае преступницы действуют по старинке. Они уверены, что никаких следов не оставляют. Уверены, что если исподтишка, из-за угла, то никаких следов не оставят. Но это не так. Нет! Оставили! Наследили! И думаю, что мы их найдем. Обязательно найдем! Конечно, вы должны помочь следствию. Тогда мы их быстрей найдем.

— Я могу вам помочь? Я же сразу потеряла сознание. И ничего не видела, и не слышала.

— Да! Вы только, Настя, не волнуйтесь.

Он положил ладонь на ее руку. Немного провел вверх и вниз. Она не убрала его ладонь. Почему-то ей это было приятно.

— Конечно, вы их не видели и не могли видеть. Видели другие. Они закричали. И та парочка убежала. Испугалась.

— Их двое было?

— Вообще-то трое. Третья стояла у стены и что-то говорила им. Наверно, давала какие-то указания. А может быть, следила, чтобы их никто не увидел.

— Почему же трое?

— Что? Не понял?

— нет! Нет! Это я так. Не обращайте внимания.

— Когда закричали, они сразу убежали. Было темно, разглядеть их было нельзя. Да и скрылись они сразу. Но это хорошо.

— Что хорошо? Я не понимаю вас.

— Вас сразу увидали, вызвали «скорую». Но, Настя, это еще не всё. к сожалению.

— А что еще?

— Ну, мне не хотелось бы… Знаете…Я следователь. Я не имею права. Я должен сказать это. Ну, в общем, они не только били вас. Если бы только били. Пинали то есть. Они задрали вашу куртку, сдернули колготки, трусики и…

— Говорите уже! Я не маленькая.

— Да! Конечно! Вы уже не маленькая. Очень мне неприятно об этом говорить. Очень не хотел бы говорить. Но ради установления истины должен. В общем, в ваш… ну, анус была воткнута сосулька. Вот!

Он убрал руку. Она отвернулась от него к стене. В левом углу застыл солнечный зайчик. Она смотрела на него.

— Понимаю, как вам тяжело. Но от следователя, как от врача, не должно быть никаких тайн. Вы должны мне всё рассказать. Помогите! Мы их обязательно найдем. И они будут наказаны по всей строгости. У вас есть какие-нибудь предположения.

Настя молчала, не отводя взгляда от угла палаты.

— Может быть, вы с кем-то ссорились? Вспомните!

— Ничего такого не припоминаю. Я устала. Извините! Честное слово!

— да! Конечно! Это вы меня извините! Я и так, как говорится, злоупотребил своим служебным положением. А вам нужен покой. Пожалуйста, поправляйтесь поскорей! Я буду держать вас в курсе следствия. Все новости вы будете узнавать первыми. Я всё вам буду рассказывать. Я еще хотел… Что я хотел? Ах, да! Могу ли я…В общем, я думаю, что у меня еще появятся к вам вопросы. Могу ли я вам задать их?

Она улыбнулась и еле заметно махнула рукой.

Появился Слава через три дня. Настя уже садилась и самостоятельно передвигалась по палате. Утку из-под ее кровати убрали. На этот раз был не скромненький букетик гвоздик. А довольно внушительный букет роз. Да и пакет выглядел посолидней. Это заметили санитарки и медсестры.

— Станислав! Зачем вы так? Как будто мы родственники. Цветы… Вы же сами знаете, кому носят цветы. Мне неудобно.

— Настя! У нас сегодня праздник. И я решил немного его отпраздновать. Вот тебя поздравить.

— У нас? Вы меня заинтриговали, Станислав. А что между нами общего? Да и видимся мы всего второй раз.

— Как что? Я нашел преступниц! А на счет того, что второй раз, мне кажется, что я вас знаю много-много лет.

Она сидела у изголовья кровати. И после этих слов опустила голову и стала перебирать край халата. Слава налил воду в вазу и поставил цветы.

— Вы их нашли?

— Да! Вот сейчас покажу фотографии.

Он схватил папку.

— Не доставайте!

— Почему?

— Не надо! И всё!

Слава уставился на нее. Настя повернулась к окну.

— Как же я сразу не догадался! — воскликнул Слава, хлопнув себя по колену. Ты же всё знала! Ой! Прости… те! Невольно вырвалось! Как-то само собой!

Настя рассмеялась.

— Мне тоже кажется, что мы сто лет знакомы. Я с вами чувствую себя очень легко.

— Что же, Настя! Давай тогда на ты?

Настя кивнула.

— Почему, Настя, ты молчала? Ведь мы же могли открыть преступление по горячим следам! Ты же могла сказать!

— Что?

— Как что?

— Что им теперь будет? Их посадят?

— Что? Дело передадут в суд. Статья серьезная. Загремят надолго. Что заработали, то и получили.

— Можно я буду вас Славой называть?

Настя прикоснулась к его руке.

— Тебя!

— Тебя! А без суда, Слава, можно обойтись?

Слава достал из пакета пару яблок. Поднял. Подошел к раковине. Почему-то наклонился и понюхал.

С Настей в палате лежала еще старушка и женщина лет сорока, полная, с крупным носом-картошкой. Они вышли сразу, как только Слава зашел в палату. Он вернулся с помытыми яблоками.

— Я не совсем понимаю себя. Точнее совсем не понимаю. Тебе их жалко? Или ты хочешь разобраться с ними без суда? Самостоятельно?

— Ты ошибаешься.

— Так что же?

— Я не хочу никому причинять несчастья. Даже если это плохой человек. Меня будут проклинать и считать виновницей, сломавшей им судьбу. Одна мысль об этом для меня невыносима.

— Их будут судить. Хочешь ты этого или нет. Они преступницы. Ты можешь написать заявление, что не имеешь к ним претензий. Его приобщат к делу. Или выступи в суде. Сомневаюсь, что тебя поймут. Решат, что тебя запугали. Посчитают какой-нибудь блаженной. Но срок могут скостить. Не намного. Но там была и третья. Ты не знаешь, кто эта третья?

Настя покачала головой.

— Честно-пречестно? Или опять что-то скрываешь?

— Не догадываюсь даже.

— Ладно. Девки напуганы сейчас. И расколоть их будет легко. Так что скоро я узнаю, кто была третья. Эта третья меня особенно интересует. И когда я ее найду, никаких твоих просьб о прощении и слушать не буду. Не надейся! Собственноручно застрелю ее из табельного оружия в своем кабинете. Бабах!

Настя ахнула. Слава схватил ее за руку.

— Девочка моя! Что с тобой? Извини! Какая ты доверчивая! Я должен бежать. Всего лишь на пять минут вырвался. Дел выше крыши.

Откусил яблоко, подмигнул ей и чуть ли не бегом бросился к выходу. Когда отрывал двери, в коридоре ойкнули. Настя взяла яблоко, посмотрела на надкус и стала обкусывать его по кругу.

— Девочка моя! — вздохнула она.

И упала на подушку со счастливой улыбкой. В палату зашли соседки.

11

Церемониймейстер доводился Клеопатру троюродным дядькой по материнской линии. Об этом даже во дворце не все знали. Да и, правду сказать, седьмая вода на киселе. По совместительству он был и тайным советником. А вот об этом уже все знали. Вот эти конкурсы девственниц тоже были задуманы им. Клеопатр только венчался на царство, и по традиции ему было положено подыскать невесту и жениться. Когда дядька высказал ему эту идею, он был крайне удивлен.

— Ты пошутил, дядя?

Наедине он называл его дядей, по-семейному.

— Мой мальчик, это не шутка.

— Но это же бред. Абсурд! Какой у нас век на дворе. Ну, был бы еще первобытный строй, я, может быть, и согласился. Представляешь, что о нас будут говорить в мире? Я не понимаю тебя, дядя. Не верю, что ты это серьезно. Будем всё это считать неудачной шуткой. Ха-ха!

— Мой Клео! Монарх, если он хочет остаться в истории, должен поразить воображение современников, сделать нечто такое, что останется у них навсегда в памяти. И о чем потомки будут говорить с придыханием и восхищением.

— Я прославлю свое имя громкими победами, великими реформами, грандиозным строительством и человеколюбием.

Дядя приоткрыл коробочку с разноцветными монпасейками. На этот раз он выбрал желтую и отправил ее в рот, прикрыв глаза. И замурчал, как кот.

— Клео! Послушай меня! Ты собрался воевать. Но ты видишь хоть одного достойного противника. С кем ты будешь воевать? Кругом наши союзники или вассалы, или те, кто даже во сне видят, как стали нашими подданными. Про оставшуюся мелочь я и говорить не буду. Великим называют того полководца, который одержал победу над большими, чем у него, армиями. А наша армия самая сильная.

— Ты прав. Дядя! Я слишком поздно родился для воинской славы. Воевать, действительно, не с кем.

— Дальше ты назвал реформы. Реформы — это очень хорошо! Это прекрасно! Реформы надо проводить. Я вот даже набросал списочек реформ. Ты уж посмотри на досуге! Но это долго и нужно. И не скоро принесет результаты. А могут принести и такие результаты, которые окажутся неожиданными. В тебе же бурлит кровь, просит выхода. Тебе подай сейчас и немедленно. Реформы требуют хороших толковых помощников. А их еще нужно найти. Чтобы они трудились как муравьи. А вся слава досталась тебе, как будто ты всё это сделал. Это даже не в ближайшем будущем. А что же у нас третье? Ах, да! Собрался строить пирамиды? Или великую китайскую стену? Или перебросить северные реки на юг. С грандиозным строительством нужно быть осторожным. Тут нужно всё просчитать. Когда умер Цин Шихуанди, принявший строить великую стену, сразу по всей стране вспыхнуло восстание, империя рухнула. Народ этим строительством был разорён, доведен до крайности. Казна была пуста. Те деньги, которые потратили на стену, можно было потратить на более насущное. И тогда империя бы сохранилась.

Клеопатр тяжело вздохнул.

— Вместо того, чтобы перебрасывать северные реки, могли бы построить тысячи километров прекрасных дорог, миллионам семей дать новое жилье. Брежнев умирает. Проект закрывают. Деньги выброшены на ветер. Каналы зарастают бурьяном. Строить, конечно, нужно. Но опять за вас это сделают строители и проектировщики. Только надо найти толковых. А слава достанется вам. Но этого мало, дорогой племянник! Недостаточно, чтобы остаться в памяти поколений.

— Да, дядя! Мне хочется чего-нибудь необычайного, яркого, чтобы это приковало внимание всех жителей планеты. Надо что-то придумать.

— А чем тебя не устраивает мой проект? Он хорош со всех сторон. И не особо затратен. И тебе он по душе. Я же вижу, как загораются твои глаза, когда ты видишь красивых девушек. Так и должно быть! Теперь у вас будут самые-самые красивые. Вся мужская половина будет от зависти давиться слюной. А для избранниц вы будете первым и последним мужчиной.

— Всё так! Но зачем же их казнить? Что за дикость? Вот! Я вижу перед собой эту картинку. Уже и у меня слюнки побежали. Самые красивые красавицы мира проходят передо мной и желают только меня.

— Не просто красавицы. Но еще и девственницы.

— Вот! Вот! Именно так! Но казнить? Это же какое-то мракобесие! И что обо мне будут говорить современники и потомки? Душегуб! Я останусь со славой кровожадного и сладострастного тирана. И это затмит все мои заслуги.

— Лучше уж такую, чем славу царствующего похотливого козла. Клео! Тебя будут считать необыкновенным, на тебя будут молиться, как на божество, твое имя будут произносить с трепетом на устах. Правитель, который позволяет себе всё, заслуживает славу величайшего правителя. Для него не должно существовать границ. Только величайший правитель может позволить себя наплевать на все нормы морали, общечеловеческие ценности, правила поведения. Ты сам их будешь создавать. Тобой будут восторгаться, восхищаться. Тот, который себе все позволяет, становится божеством для всех.

— Ладно! Ладно, дядя! Я согласен. Но, может быть, всё-таки не казнить, а заточать в темницу или лучше в светлицу?

— Сидит девица в темнице, а коса на улице… Да тогда ни одна из них не согласится стать твоей возлюбленной на ночь. Надо знать женскую психологию. Как только она подумает, что после единственной божественной ночи, ей всю оставшуюся жизнь париться на нарах, у нее пропадет всякое желание.

— Ну, хотя бы как-то цивилизованно лишать жизни? А то рубить голову!

— Нет! Только отрубание голов! Принципиально! И чтобы во всем мире в реальном режиме показывали и конкурс, и казнь. Рубить голову — это же как в сказке. Конечно, интимные подробности царской ночи разглашаться не будут.