Город-без-Имени. Часть 2. Самоидентификация

Город-без-Имени. Часть 2. Самоидентификация

Кроны деревьев колышутся наверху, под ногами шуршит гравий. Где, как не в парке, почувствовать природу, единство неба и земли. Конечно, в далеком лесу было бы более понятно, но туда не попасть, видимо, никогда. Небольшой пруд может, конечно, показать, каким должно быть Озеро. А что такое море или Океан — об этом можно только догадываться. Или… видеть в снах.

— Алиса! Опять спишь наяву!

— Да она просто ворон считает. Или издевается опять. Что встала? Нам что, делать больше нечего, как ждать тебя по полчаса каждый раз?

От стоящей в десяти метрах дальше по аллее высокой худощавой женщины волнами исходило напряжение. Она физически не выносила остановок в пути, нарушающих намеченный ею ритм прогулки. Лицо ее, по обыкновению, было бледным, глаза — измученными и уставшими, как будто она не спала всю ночь, или непрерывно трудилась с раннего утра, хотя ни того, ни другого не было.

С чем же ты так борешься внутри себя? Чувство, как будто тебя кто-то поедом изнутри ест, а ты, в ответ, поедом ешь окружающих.

— Пойдем, Лидочка, она догонит.

Отец, конечно, мог бы быть защитным буфером между мною и ею, но с годами…

— Пойдем. Вот гуляй так с ней. Она же так полдня простоит, разинув рот, а потом упадет в пруд. Наказание мое. Хоть бы избавиться от нее поскорее, так ее и замуж-то никто не возьмет, чучелку.

Женщина шагала широким солдатским шагом, каблуки на полном ходу дробили гравий в пыль. Муж едва поспевал за нею. Что ж, все равно прогулка в парке полезна. После такого моциона у жены бывало расслабленное состояние, которое могло продолжаться и до самого отхода ко сну. Но с утра она опять вставала, как взведенная пружина, и жалко было смотреть, как она мечется по комнатам в поисках применения себе.

Можно было, наверное, пойти работать, но по статусу не положено. Вот и приходится терпеть.

Во всем этом Алиса была похожа на мать, как и внешне. Не такая высокая, конечно, но такая же худощавая и бледная. И то, что называется «плохая кожа». Волосами тоже Бог не наградил. Тонкие и непослушные, и мыть приходится постоянно. И цвет такой… неопределенный.

Да, утренний взгляд в зеркало не порадовал.

Завтрак тоже.

Ложка матери нервно выбивала дробь по краю тарелки. Собрав всю силу воли, женщина пыталась проявлять любовь к дочери.

— Знаешь, дорогая, что я подумала? Тебе надо пойти на курсы. Да-да. В современном мире женщине необходимо образование. Ты ведь не можешь постоянно сидеть дома, на нашем с отцом обеспечении? А замуж ты, сама понимаешь, выйдешь вряд ли. Хотя, конечно, выйдешь, что это я. Но, если ты будешь работать в какой-нибудь конторе, то шансов встретить мужа у тебя будет гораздо больше. Главное будет — не путаться с кем попало, курьерами там, младшими клерками… Но до этого нам еще далеко. Надо выбрать курсы и пойти с этого года. Так что ты думаешь?

— Да, наверное.

— Что «да»? Что «наверное»? — терпение матери стремительно убывало. — У тебя, вообще, есть собственное мнение? Ты вообще чего-нибудь в жизни хочешь? Кроме как сидеть за своими романами и ждать принца на белом коне? Ты на себя в зеркало когда смотрела последний раз?

— Сегодня.

Алиса встала и покинула столовую.

— Стой, я еще с тобой не закончила!

— Делайте что хотите, мама. Мне все равно.

Жара и скудная растительность. Бескрайние равнины с выжженной землей. Дорога, казалось, была бесконечна, но вот они на месте. Невероятно синее небо над крупным курортным городом, который надо было осмотреть в первый же день. Ведь это совсем не то, что отели и прибрежная зона.

Тишина улиц, утопающих в персиковых деревьях. Редкие прохожие, в основном, мужчины. Женщин почти не видно. Только раз группа из них, закутанных с ног до головы в черное, прошла мимо. И — резким контрастом — шумный рынок. Длинные прилавки со всевозможными товарами. Торгуют только мужчины. Пестрые халаты и рубахи, яркие головные уборы, бьющие в глаза белозубые улыбки. Все полно радушия, но, как обычно, липко.

Две иноземные женщины идут вдоль прилавков.

Как из рога изобилия, со всех сторон сыплются комплименты и восхищенные возгласы. Приглашения подойти, взглянуть, попробовать…

— Надеюсь, ты не воспринимаешь это всерьез?

Одна и женщин, постарше, заметила, как краснеет и волнуется младшая под назойливыми взглядами торговцев.

— Что?

— Комплименты. Ты думаешь, ты им действительно нравишься?

— А почему нет?

— О боже. И что? Если и нравишься, то сама знаешь, для чего.

— А когда ты нашим мужчинам нравишься, ты не знаешь, для чего?

— На что ты намекаешь?

— На то самое.

Не надо было брать ее с собой. Она же дурнушка и вообще блаженная какая-то. С ней не погуляешь толком, не оторвешься. На работе она, конечно, никому не расскажет, но скучно с ней смертельно. Гулять, как обычно, получается только в компании такой же подруги, а с этой все как-то не так.

Этой осенью Марион, как всегда, купила два билета до места своего обычного отдыха. Один из них предназначался другой их коллеге, но та в последний момент обзавелась «постоянным» бой-френдом, и надо было срочно искать компанию. В последний момент это оказалось делом нелегким. И, как выяснилось, ехать с Марион в мечты всех самых верных подруг не входило. Одно дело — шопинг-салон-клуб. Другое — три недели терпеть чей-то несносный характер. Так же думала и Марион, когда ее взгляд упал на девушку из архива. Закрывая дела перед отпуском, служащая среднего звена обратилась к уже хорошо знакомой сотруднице.

— Как много папок! Нельзя столько работать!

Шутливый упрек прозвучал тускло и безжизненно, как и все, что исходило от этой бледной тени, медленно передвигавшейся между бесконечными стеллажами.

— Спасибо. Но это перед отпуском. Я уезжаю на три недели. На юг.

— Да? У меня тоже отпуск с завтрашнего дня. Но я никуда не еду. То есть еду. К родителям. Они живут за городом. Я ведь тут комнату снимаю…

Лицо говорившей при этом исказила такая тоска, что Марион невольно посмотрела на нее внимательнее.

Говорят, подруга должна быть менее красива, чем ты. А куда еще менее.

— Слушай. А к родителям — это обязательно? То есть, я имела в виду… в общем, у меня есть путевка. Подруга хотела ехать со мной, но она не может. И путевка пропадает. Ты не хотела бы поехать?

— Не знаю. Наверное. Это так неожиданно. А сколько стоит билет? И все остальное?

— За путевку не беспокойся, потом отдашь. А все остальное там совсем недорого. Я знаю места, плюс если найдем себе кавалеров…

Тут пришлось прикусить язык, потому что девушка за столом архива вскинула свои бесцветные брови с видом непритворного возмущения.

— Забудь. Просто отдых, путешествие. Жара, пальмы, пустыня, море…

— Море? Я никогда не видела моря.

— Шутишь. Мы же живем на острове.

— Да, но я никуда из города не выезжала. Только к родителям.

— Ну так вот! И увидишь! Наше море против того — тьфу! Серая лужа. А там… Синева до самого горизонта, и непонятно, где заканчивается море, а начинается небо… И ты лежишь на пляже… Купальник-то есть у тебя?

— Нет, но я могла бы купить.

Так началось это путешествие.

Настоящие женщины редки, как драгоценные камни. Тем более, что женщина сама по себе — драгоценный камень, нуждающийся в должной оправе.

А что же делать матери троих сыновей, которых не на ком женить? Она уже стара, совсем старуха, ей 45 лет. Зубы поредели, волосы тоже. Спина совсем плоха. Зрение подводит, слух. Готовить и прибирать в доме она может пока, но что же дальше? Ведь мальчики-то чудные на кого же я их…

— Слушай меня, Зульфия. Придет иноземка, красавица невиданная, болезненная только чуток. Недокормленная.

Беззубый рот гадалки расползся в снисходительной усмешке.

— Она в твой дом усладу и благодать принесет.

— Как же я узнаю ее?

— Так она по базару пойдет — сразу увидишь. Она маленькая такая, бледная, лицо нечистое, вроде. Но это от болезни все, от холода их, пройдет. Ты ее хватай и в свой дом запирай.

— А как она не согласится в моем доме жить, моим сыновьям женой быть?

— А мы ее зельем молочным опоим, и ритуал положенный совершим. Ты ее у меня жди, она вот-вот появиться должна. Мы ее погадать позовем, чаю с молоком нальем, и домой отведем. Благодать и услада наша будет.

— Что это? Как красиво…

Тонкие и не лишенные изящества пальцы соседки по гостиничному номеру нежно перебирали золотую цепочку. Сверкнул в ладони золотой крохотный медальон в виде стрекозы. Марион раздраженно подернула плечами, продолжая натирать себя маслом после душа.

— Тетка подарила. Мне он не нравится, но почему-то постоянно с собой таскаю. Подарила бы тоже кому-то, но даренное не дарят. Но ты можешь поносить, если хочешь.

— Да? Спасибо. Только он мне не подойдет ни к чему…

— Ну смотри сама. Слушай. Ты не против одной остаться ненадолго? Ты вчера ушла из бара рано, а я с одним парнем познакомилась, так он заедет за мной сейчас. Не знаю, когда я вернусь, если честно. Но он милый и все такое. Местный. Я так уже делала, каждый раз, как приезжаю сюда. Местные такие классные, веселые, любезные, не то, что наши. Зря ты их отшиваешь. Раз уж приехала, развлекаться надо на полную катушку. А ты все на пляже да в номере.

— Я море полюбила. А насчет парней — это не для меня пока. Но ты езжай, я никому не расскажу на работе.

Марион хмыкнула. Типа кто-то удивится, если узнает. Позавидуют, наверное.

— Ну пока. Я завтра вернусь, скорее всего. Или позвоню в номер, или оставлю сообщение, если тебя не будет.

— Хорошо.

После обеда в отеле стало вдруг скучно и одиноко. Действительно, что это я не хожу никуда. Бар, конечно, не вариант, но в город-то можно выйти.

Ноги сами понесли по знакомой дороге к рынку. В ушах зазвенело от музыки и местного говора. Одни мужчины. Я столько, кажется, никогда не видела. Марион права, все такие любезные, комплиментами так и сыплют. Даже не по себе как-то. В жизни не думала, что столько комплиментов может услышать женщина, тем более такая…

Жара становилась нестерпимой. Где бы отдохнуть? Никакого намека на кафе или просто какую-то веранду, где можно было бы присесть и выпить хотя бы холодной воды. От резкого запаха специй и благовоний стало дурно. Алиса была готова испугаться, как вдруг, сквозь накатывающие головокружение и тошноту услышала, как ее позвал женский голос с сильным акцентом:

— Доченька, дай, погадаю, жениха наворожу…

И тут же мягкие руки легли ей на плечи. Иноземка без тени сомнения позволила отвести себя в темный прохладный шатер. Все, что угодно, лишь бы уйти от палящего солнца, всех этих звуков и красок и этих липких мужских взглядов.

Гадалка начала было что-то говорить, но Алиса оборвала ее.

— Простите, я не верю во все это. А нет ли у вас чего-нибудь попить? Ужасно жарко. Я заплачу, сколько нужно. И пойду. Мне лучше в отель вернуться.

Хоть Марион говорила не пить ничего и не есть на базаре. Заразно. Но мне все равно. Я и так болею постоянно, какая разница уже.

— Конечно, дочка. Платить не надо. Ты гостья сегодня. Мы рады. Вот, пей.

— Что это?

— Чай. С молоком. Зеленый чай, хорошо, когда жарко!

От кружки потянуло чем-то манящим, все рецепторы в носу и на языке, казалось, зазвенели в предвкушении. Там было что-то, что хотелось попробовать всю жизнь, как себя помню. То, что звала с такой тоской и безысходностью.

А потом упала тьма.

Тьма была и после пробуждения. Алиса лежала на чем-то мягком, как будто множество ковров было уложено один на другой. Стены тоже были мягкими. Мягкой была вся темнота вокруг, все пространство, поглощающее звуки. Даже чувство верха и низа исчезло, осталась только сладость и нега, неведомые ранее.

Вдруг темнота наполнилась мягкими шагами, и появился свет, как будто кто-то слегка отдернул штору на маленьком окне.

— Как ты, дочка?

Голос пожилой женщины звучал нежно и мягко, как голубиное воркование.

— Хорошо… мама…

Да, это — моя мама. А я дома, там, где всегда должна была быть, там, где всегда хотела быть, куда всегда стремилась.

— Правильно! Правильно, дочка! Я — мама тебе. А ты отдыхай. Привыкай.

На неверных ватных ногах Алиса обследовала дом. Несколько комнат, в которые пока не надо было заходить. Подобие ванны. Вода в чанах, и можно было обмыться, сидя на низкой скамеечке. Бриджи и топ иноземка сменила на длинное бесформенное платье. Сразу стало легко и свободно.

На просторной кухне вечером собралась вся семья: мать, ее трое сыновей и новая дочь. Молодые мужчины не сводили глаз с девушки, но в их взглядах не было ничего неприятного, наоборот. Их откровенное любование и восхищение были абсолютно уместны, наполняли душу достоинством и радостью. Сидя на почетном месте, иноземка впитывала положенное ей по праву рождения мужское внимание, и то ли под его влиянием, то ли от того же чая с молоком тело становилось гибким и сильным, дыхание ровным и глубоким, выпрямлялась спина, загорались глаза, лицо светилось горделивой улыбкой.

— Ты знаешь, кто это, дочка?

Старшая женщина показала на своих сыновей.

— Твои сыновья?

— Да. И ты будешь их женой.

— Их? Или кого-то одного из них?

— Зачем одного? Одного жена, а другие как? Других обижать нельзя. Всех жена. Свадьба завтра.

Алисе стало смешно. Да, они тут как в средневековье, ей-богу! Какая смешная шутка. Выйти замуж за всех троих. Это ж надо.

Мужчины обеспокоенно наблюдали за тем, как их мать увела сгибающуюся от смеха невесту в ее комнату.

— А это надежно? — спросил один из них после ее возвращения.

— Все, как обещала старая Нисса. Я сейчас на нее амулет заговоренный надела. Она будет спать до утра, а утром опять питье дадим. Не бойтесь ничего.

Свадьба состоялась на следующий день. Иноземка сидела, одетая по законам мира, в который она попала. И имя этому миру было — женственность. Расшитое покрывало, украшения, которые помогала ей надеть будущая свекровь и среди которых особо выделялся крохотный амулет в виде серебряной стрекозы, косметика, подобной которой Алиса никогда и не видела. По контрасту со своим привычным видом она была похожа на куклу, но вид этот ее не смущал, наоборот. Казалось, она выглядит так, как должна была выглядеть всегда, как хотела выглядеть всегда. Сидя под покрывалом, чтобы никто не видел светлого лица, Алиса вдыхала невероятный аромат духов и благовоний, разливающийся вокруг нее. Она не понимала местного языка, но как-то догадывалась, что многочисленные гости завидуют семье, в которой посчастливилось женить сыновей, и спрашивали, где взяли невесту. Мать и женихи многозначительно улыбались.

Когда Марион, спустя пять дней, вернулась в отель, то обнаружила, что оставленное ею сообщение не было получено. Ее соседка по комнате с того же дня не появлялась, и персонал был уверен, что они уехали куда-то вместе.

— Вы уверены, что она не оставила даже записки?

Черт побери, Алиса, куда ты могла деться? С такой простушкой, как ты, могло произойти все, что угодно! И это будет моя вина! Я тебя сюда затащила зачем-то. Наверняка от скуки пошла вечером в бар, а там… Или на рынок, что еще хуже.

Говорят, в этой местности женщины в большой цене. Их раза в четыре меньше, чем мужчин. Их воруют, увозят так, что никто потом не может найти. Хотя случая похищения белой женщины еще не было. Так сказали в органах местного правопорядка, в которые обратилась Марион. Развлекается ваша подруга где-то. Хотя прошло уже три дня. Что ж, отправили запрос в больницы и местный морг. Не поступала. Но это ни о чем не говорит.

По возвращении на работе, в полиции и при встрече с родителями Алисы пришлось сообщить, что девушка пропала без вести в курортном городе, куда ездила в отпуск.

Родители, говорят, ездили туда, пытались искать. Даже наняли детектива. Хотя это слухи, наверное. Говорят, она всегда была им в тягость. Вялая, нежизнеспособная с детства, мать с ней по больницам только и ходила. Как выучилась — одному богу известно. Болела постоянно, страдала от перепадов давления, головокружений. И еще слабый желудок. Могла отравиться, упасть в обморок, заблудиться, в конце концов. Эти мысли неотступно преследовали Марион. Сама она сильно переменилась. Стала серьезной, даже мрачной. Вина легла на сердце тяжким грузом, вина же и заставила ее спустя два года снова поехать в тот самый город.

В мыслях больше не было отрываться, как раньше. И спутницу искать на этот раз опытная туристка не стала тоже. Она ехала заведомо одна и с другим намерением.

Часто, в долгих часах бессмысленного и бесцельного существования, Марион брала в руки амулет в виде стрекозы. Как всегда в эти минуты, она как будто погружалась в полудрему, в небытие, в состояние без времени и пространства. Крохотные, из мельчайших изумрудов, глаза насекомого смотрели, как живые, мерцали и переливались, когда фигурка проскальзывала между пальцами, державшими ее.

Посмотреть бы на мир этими глазами. В этом взгляде ведь есть что-то особенное. Не то, что у обычных людей. И Алиса эта была необычной, это ясно. Не такая, как все. Не от мира сего, так говорят. А я даже не поговорила с ней толком. Использовала ее, чтобы не ехать одной. А вот сейчас еду, и ничего. Раньше вообще не могла без компании, а сейчас даже больше нравится время в одиночестве проводить. И думаю все время, думаю о чем-то. И боль такая накатит временами, грудь сдавит так, что кричать хочется. И глаза у этой стрекозы так и сверкают, как будто она знает все, а молчит.

Сверкающие глазки золотого насекомого осматривали базарную площадь. Это должно быть где-то здесь. Что «это»? И почему я иду так, как будто четко знаю, куда?

Шатер гадалки обозначился во всей своей красе и аляповатости. Пригнувшись, Марион вошла внутрь. Села, повинуясь жесту сморщенной руки, на горку небольших расшитых подушек.

— Что тебе, дочка? Будущее? Прошлое? То, чего не может быть?

— А как это, «чего не может быть»?

— А так. Что по судьбе не положено, но может быть, если ты всю свою жизнь вдруг меняешь.

— Давайте это. То, чего не может быть.

— Тогда я должна знать, чего ты хочешь, и что из этого могло бы случиться.

— Я бы… замуж выйти хотела. И ребенка родить.

Мне ведь уже 32 года. А кроме работы и курортных романов…

— Сейчас посмотрим.

Руки гадалки совершили кругообразное скользящее движение над какой-то чашкой. Воздух вокруг сгустился, уши сдавило ватной тишиной.

Открыв глаза, иноземка увидела на удивление тонкие, хотя и сморщенные пальцы пожилой женщины, перебирающие ее амулет в виде стрекозы. Даже мысли не мелькнуло, что она хотела его украсть, потому что черные глаза, густо подведенные сурьмой, были полны какого-то странного благоговения.

— Откуда это у тебя, дочка?

— Подарок от тетки. Я что, в обморок упала?

— Дурно тебе, жарко. А ты знаешь, что это сильная вещь?

— Нет.

Марион с трудом приняла сидячее положение. Странной казалась причина, по которой она вошла в шатер. Теперь было ясно, что именно сюда она и шла, а гадалка показалась ее старой знакомой. Пожилая женщина тоже вдруг почувствовала себя непринужденно.

— Я видела такие вещи немного раз. На них всегда есть заговор. Это когда говорят слова, а потом тот, кто эту вещь носит — для того они правда.

— А какой заговор на этом амулете?

— Надо посмотреть. Да, ты не можешь выйти замуж. Для тебя это правда.

— Так я его выброшу или подарю кому-нибудь.

Впрочем, я забыла, что уже пыталась его потерять неоднократно, а когда возникала возможность подарить, он как приклеивался к пальцам, и мысль о том, чтобы им владел кто-то другой, становилась невыносимой.

— Нельзя. Тебе нельзя. Чтобы его подарить, ты должна иметь много силы, а у тебя нет. Ты куришь? Алкоголь пьешь много? Много любовников у тебя?

— Ну да, и что?

— Это ослабляет твою силу. Женскую силу. Ты не женщина, скорее, мужчина.

— Что за ерунду вы говорите?

— Да, и посмотри на себя, как ты одета?

— А что такого?

— Ты когда-нибудь надеваешь юбки?

— Конечно.

— Длинные?

— Я что, монашка?

— Не знаю, что монашка, но знаю, что надо носить длинные юбки, платки с шитьем, покрывала, много украшений, много косметики. Специальной косметики. И длинные волосы растить. А у тебя волосы как у мужчины.

— Ты хочешь сказать, что если я начну наряжаться, как восточная женщина, брошу курить и пить алкоголь, у меня будет много сил и я смогу выкинуть эту чертову стрекозу?

— Как восточная женщина не надо, смешно будет. Просто разные платья и всякие женские вещи, а не штаны с ремнем, как мужчина. И вести себя, как женщина. Не кричать, не ругаться, не быть главной.

— А ты откуда все это знаешь?

— Я жила много лет в стране как твоя. Видела. Жалко женщин, жалко мужчин. Не могут жить как семья, не могут родить. Несчастье.

— В нашей стране женщины независимы! Не сидят по гаремам, как вы. Могут работать, учиться…

— Да, и за себя платить, и в автобусах стоять беременные, когда здоровые мужчины сидят. И работать — да, на себя и детей зарабатывать, а мужчины дома телевизор смотрят.

— Ладно. Оставим эти дискуссии. Я сюда не за этим пришла.

— Ты погадать пришла. Я тебе все сказала. Не так просто. Но есть еще способ. Найти женщину с таким же амулетом, но с другим заговором, и поменяться. Но это тоже непросто.

— Да уж. Но ты говорила, что знаешь несколько женщин с таким амулетом. Может, подскажешь, где найти?

— Нет. Стрекоза сама найдет. Все, иди. Денег не надо.

Как в бреду, иноземка вышла обратно под палящее солнце. Побрела вдоль торговых рядов. Но с этого момента ощущение, что она идет в определенном направлении, усилилось. Стрекоза в вырезе блузы как будто ожила и щекотала хозяйку своими крохотными лапками, то ли в нетерпении, то ли подбадривая: все правильно делаешь, да, туда…

Когда Марион, сама не зная, зачем, последовала за закутанной женской фигурой, нагруженной различными покупками, стрекоза замерла, как в охотничьей стойке, намертво вцепившись ворсинками в кожу. Постепенно расстояние между женщинами сокращалось. Марион шла все быстрее, не слыша ничего из-за стука собственного сердца. Она и не сомневалась больше, кто это идет в двух шагах впереди нее.

Алиса тоже замедлила шаг и обернулась. Лицо ее не было закрыто, черный платок только прикрывал голову. Но вот и он, не туго повязанный, упал на плечи, обнажив светлые волосы, длинные и волнистые. Глаза женщин встретились.

— А… Алиса?

Марион едва могла обуздать свое дыхание. В глазах помутилось. Женщина перед ней была Алиса — и не она. Вместо болезненной бледности ее лицо было приятно теплого оттенка, кожа излучала чистоту и здоровье. Косметика, украшения — настоящая восточная женщина. Только глаза. В них затаилась грусть, хотя и не такая, какой девушка отличалась раньше. Марион помнила ее грусть по чему-то, что Алиса и сама не знала. А теперь перед ней была умудренная опытом раскрывшаяся женщина, но опыт был неоднозначен. Более глубокое понимание сути вещей давало и понимание того, что ускользает и никогда не сможет быть твоим.

— Что ты здесь делаешь?

— Тебя ищу.

— Меня ищешь? Я думала, все поиски закончились давно. С тобой кто-то есть? Родители? Полиция?

Алиса испуганно оглянулась, набрасывая на голову платок и становясь опять тенью-невидимкой.

— Нет, конечно. Я и не думала, что ты еще жива. Как ты тут? То есть, где ты живешь? И… с кем?

— Слушай. Ты в том же отеле остановилась? Давай я приду сегодня в кафе «Марина», там, на соседней улице. После семи. Только у меня денег нет.

— Конечно… То есть… Да, я буду ждать.

Нравится? Это Зульфия меня научила краситься, одеваться… А дома я ведь серой мышью была, мать сама ничего этого не умела, и мне не давала. Однажды я глаза подвела, подружка в школе дала косметику, так она мне оплеух навесила, шлюха, мол.

Да, я вышла замуж по местным обычаям сразу за троих мужчин. Здесь женщин раза в три меньше, чем мужчин, поэтому совершенно нормально, когда одна женщина имеет сразу двоих, а то и троих мужей.

Опустим интимные подробности, как трое мужчин бросали жребий, кто будет первым… Это, кстати, оказалось не привилегией, а наоборот, досадной необходимостью. И потом тоже…

Ты пойми, тут я Женщиной стала, они для меня все делали, что я хотела. Конечно, и я работаю. По дому, на кухне. А как? Это все женская обязанность. Зато я чувству себя защищенной, понимаешь? Я не думаю о деньгах, о необходимости работать. Отлично, когда работают трое здоровых мужчин, а я дома сижу.

Как все это началось? Ну, они давали мне какой-то напиток. Я почти сразу все поняла. Сначала он действовал, как легкий алкоголь, а потом я к нему привыкла. Здоровье мое улучшалось не по дням, прекратились головокружения, тошнота, головные боли. Кожа очистилась. Много чего еще. Волосы вот… виться стали.

Меня все устраивало, я и не пыталась бежать. Сначала я хотела продлить эту сказку. Да, мне казалось, я в сказку попала… Потом хотела матери насолить. Они ведь искали меня, только не там. По моргам, по больницам. Потом местные органы правопорядка сделали вывод, что меня варвары украли и съели.

Смех смехом, конечно, но про местных что только не расскажут. А они такие добрые, сердечные. Наивные, я бы сказала. Да я сто раз убежать могла. До полиции и посольства рукой подать. Если бы догнали, конечно, неизвестно что было бы. Они сильную надежду на меня питали. Но я не хотела уходить, понимаешь?

А вот забеременеть мне не удалось, впрочем. Бесплодие, видимо, несмотря на поправившееся здоровье. Или последствия того напитка, которым поили. Поили раньше, через год с небольшим перестали. Когда оказалось, что я бесплодна, я перестала быть им интересна. Но вот еще одна потрясающая особенность этого места. Даже такая жена — жена, разводы не предусмотрены. Они будут заботиться обо мне до конца жизни. Хотя, если будет возможно, они возьмут еще одну жену. Но я всегда буду принадлежать их семье.

Сейчас все хозяйство на мне. Мать совсем плоха, не ходит. Видит плохо. Я ужин приготовила на всех, и вот «погулять» даже пошла. Они и не думают, что я могу сбежать. Никто за мной не следит. Впрочем, это потому, что я не интересна никому. Не больше, чем домохозяйка. Они заботятся обо мне, я — о них. Но не более того. Сейчас я бы хотела уйти, но на кого я их оставлю?

Марион не знала, верить ли своим ушам. Хотя все, что она видела, и то, чего не видела, подтверждало правдивость рассказа.

— А, еще знаешь что? Помнишь, у тебя подвеска такая была, в виде стрекозы? У меня теперь такая же есть. Ее на меня в день свадьбы надели, она заговоренная будто.

Алиса достала из глубины своего одеяния тонкую цепочку, терявшуюся среди изобилия ожерелий, украшавших ее шею.

Стрекоза на шее Марион заскребла лапками.

— Алиса, знаешь. У меня к тебе очень важный разговор. Есть предложение.

Марион и Алиса лежат на пляже в лучах ласкового заходящего солнца. Мир окрашен в мягкий апельсиново-оранжевый цвет. Мягкий шорох морских волн, набегающих на берег, шуршание гальки. Каждый вдох наполняет легкие свежим морским воздухом, расслабляет тело.

— Ты не думаешь, что, пока мы тут лежим, мы могли бы заниматься чем-то более важным и нужным?

— Нет, как ни странно. Такая куча дел, а меня это совершенно не беспокоит.

Стихия женщины — это удовольствие и наслаждение, умиротворенность. Удовольствия бывают разные. Одни свойственны детям, другие — взрослым. Это не значит, впрочем, что, когда мы вырастаем, мы должны полностью отказаться от детских удовольствий. Просто необходимо иногда развлекаться, как дети! Раз в месяц посетить парк развлечений, объесться мороженым или другими вкусными вещами, которые дети так любят. При этом категорически противопоказано испытывать вину.

Для Женщины чувство вины должно занимать минимальное пространство в ряду других чувств. Женщины любят чувствовать себя виноватыми по любому поводу, по поводу любых неприятностей, которые случаются в жизни. Ест себя поедом, а потом, когда съедает полностью, перекидывается на окружающих и начинает есть уже их. Так не остается Женщины, а появляется забитое и загнанное в угол самой собой Существо, не способное на любовь, нежность и приятие. Какая уж тут любовь, если ты голову боишься поднять, придавленная виной.

Итак, необходимо научиться испытывать удовольствие без чувства вины. Цвет этого умения — оранжевый.

Еще Женщине необходимо учиться расслабляться и отдыхать. Загнанная лошадь перестает быть Принцессой, которую обязательно сможет найти Принц. Ни работа, ни хозяйственные дела, ни даже дети не должны мешать отдыхать и расслабляться, когда это необходимо. Это стратегически важно. Восстановив силы, прежде всего, душевные, Женщина может лучше служить своим близким людям.

Удовольствие без чувства вины вкупе с расслаблением дает способность наслаждаться близкими отношениями с Мужчиной. Первородный грех — это миф, который был придуман для того, чтобы сдерживать полноводный и могучий поток женской силы Творения. Сексуальная энергия — это энергия пола, то есть Женская энергия. На этом уровне Женщина осознает, что она — Женщина, в противовес Мужчине. Только и всего. Отрицая свою сексуальность, мы отрицаем собственную половую идентификацию, превращаясь в бесполые создания, либо ни мужчина, ни женщина, либо женщина с ярко выраженной мужской моделью поведения.

Поэтому сделаем акцент на собственной сексуальности. Это не подразумевает вульгарности или общедоступности. Это всего лишь призыв, намек, мановение энергии, которое говорит мужчине: перед тобой Женщина. Потому что зачем мужчине рядом бесполое существо или еще один мужчина? Тогда он сам вынужден будет менять модель поведения на женскую. Ведь природа не терпит пустоты!

Не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой Марион натирается маслом. Затем облачается в длинное расшитое платье, сверху набрасывает такой же платок в тон. Украшения появятся позже. Она идет знакомиться со своей новой семьей. Странно ли, что в последующие годы ее примеру последовали многие и многие женщины Запада? 

Через неделю беглая дочь стояла напротив своей матери в аэропорту. Двухлетнее отсутствие изменило все, кроме отношения матери к ней. Отец не дожил до этого дня. Эта новость легла еще одной черной тенью на будущее Алисы.

— Ну что ж. Я, в общем, рада, что ты вернулась. Но после того, как ты жила в этаком блуде и разврате, я не знаю, как с тобой разговаривать.

— А со мной не надо разговаривать. Разговоры с вами… мама… занимают далеко не первое место в списке моих любимых дел. Поэтому избавим нас обеих от этого не самого радостного занятия. Будем кратки. Я уже посоветовалась с юристом. Так как я не числилась умершей, а только пропавшей без вести, я все еще имею право на часть наследства бабушки и отца, к которому, в числе прочего, относятся три четверти дома, в котором вы живете. Поэтому настоятельно рекомендую вам быть со мной повежливее.

— Ты… я… Ну ты и нахалка! Да как ты смеешь?

Лицо матери покрылось красными пятнами.

— Не доводите себя до очередного сердечного приступа, мама. Отца больше нет в живых, чтобы оценить по достоинству ваше актерское мастерство. Что ж, как я вижу, мирным путем договориться нам не удастся. Поэтому мы с моим юристом рассмотрим вопрос о разделе имущества. Дом, видимо, придется продать. Вашей доли едва ли хватит на маленькую квартирку далеко не в центре города. И, боюсь, вам придется работать. Что вы, кстати, умеете делать, кроме как закатывать сцены и валяться с головной болью?

— Я с головной болью? Да это ты болела постоянно, я с тобой из больниц не вылезала, поэтому и не работала! Я тебе жизнь посвятила!

— Никто вас об этом не просил. Как видите, мои болезни прошли сами собой. И не от «блуда», как вы изволили выразиться. Скорее потому, что вас не было поблизости.

— Как ты жестока.

В глазах немолодой уже женщины стояли непритворные слезы.

— А что вы хотели? Или вы думали, что все ваши постоянные упреки, язвительные подколки и то давление, которому вы меня подвергали всю мою жизнь, пробудят во мне нежную дочернюю любовь? Все, разговор окончен.

Чувствуя одновременно торжество и какое-то смутное напряжение, Алиса распаковывала сумки. Одежда, расшитые домашние туфли с загнутыми носками, покрывала, косметика, мыло, статуэтки, посуда, благовония. В этой комнате, знакомой ей с детства, все эти атрибуты женственности казались мертвыми и бездейственными.

Алиса опустилась на краешек кровати и замерла, глядя на какую-то неподвижную точку в полу.

Ты права. Это только атрибуты.

Что? Кто здесь?

А это важно? Ну вот, теперь у тебя есть все, чего тебе так не хватало. Тебе не хватало Женского в твоей повседневной жизни. Тебе нравилось отношение мужчин. Но это внешнее, наносное, ты же понимаешь. Ты обрела атрибутику, да. Но внутри ты как была, так и осталась замухрышкой. Ты не веришь сама в себя, тебе нужны внешние атрибуты и… амулет. Только так теперь ты себя будешь чувствовать настоящей Женщиной, вести себя так, говорить, двигаться. А если тебя всего этого лишить…

Лишить меня этого амулета невозможно. У нас договор с Марион. Она заняла мое место жены трех братьев, а я — ее место.

Да, место акулы и роковой соблазнительницы. Но это внешне. А на поверку ты — жертва случайных связей, загнанная в угол собственным страхом одиночества. У тебя никогда не будет семьи, ты не сможешь родить ребенка.

Я и так не могла. А что до семьи…

Конечно. Зачем тебе повторять сценарий твоей матери? Быть одержимой контролем и выбрать себе по этому поводу мужа — подкаблучника и тряпку, и за это же его ненавидеть всю жизнь. Нет. Ты будешь встречаться с такими же вечными беглецами, как ты. А еще лучше, будешь становиться любовницей женатых мужчин и разрушать их семьи. Впрочем, это будет не только твоя вина. В любовных треугольниках играют все трое на равных. Если выходит кто-то один — то двое оставшихся быстро теряют друг к другу интерес.

Мрачную картину ты рисуешь, кто бы ты ни была. Я лично не уверена, что все будет именно так. Я хочу чего-то другого. Я хочу преуспеть в карьере. Планирую выучиться на юриста, хочу быть, как мой отец. А потом выйти замуж.

Потом? Потом ты выйдешь замуж за свою работу. И главное будет не то, чего ты хочешь, а то, что тебе теперь положено по судьбе, после того, как ты обменялась ею с Марион. Тебе лишь бы в окно с тридцатого этажа своей адвокатской конторы потом не вышагнуть. А то есть тут такие любительницы… полетать.

Но ведь Марион сказала мне, что я смогу избавиться от Стрекозы, если буду соблюдать простые правила: носить юбки и платья, длинные волосы, делать маникюр, краситься и так далее. Курить я никогда не курила, алкоголь тоже почти не пью. Что еще?

Да уж. Заставь дурака богу молиться — так у вас говорят? Еще раз повторяю тебе: это все внешнее. Это никому никогда не помогло.

А что тогда?

А тогда то, что сложнее всего. Ты должна научиться любить.

Что? Научиться? Разве этому надо учиться?

Конечно, особенно если ты не умеешь, и твоя мать не умела. И ее мать, кстати, тоже. Женщинам твоего Рода нечего тебе дать. Следовательно, тебе нужно будет учиться этому самой. Простить мать для начала. Простить и принять.

Ну, это ни за что. Без этого как-нибудь разберемся.

Как знаешь. Развлекайся пока своей недалекой местью. А я буду поблизости. Всегда.