Жаворонка Песнь

Тёмно-синий бархат настойчиво выглядывал из-за горизонта, пряча в своих объятьях вереницу алмазных звёзд. Ещё немного — и они яркой россыпью прикрепятся к бесконечному полотну небес, игриво подмигивая запоздалому путнику, а между ними, рассекая бездну, пронесутся тысяча искр Млечной тропы…

Иногда казалось, что именно ради подобного волшебства его и тянет прочь из города — в тундру, степь или тайгу. Подальше от шума и вечной суеты.

— Пошто дома не сидишь? Не ждёт никто?

Проводник всегда подавал голос внезапно. Лохматый, с тонким хвостиком почти до пояса и длиннющей чёлкой, из-за которой никак не удавалось поймать его взгляд. Цепочка с мелкими голубыми бусинками, множество раз обёрнутая вокруг шеи, и свирель на длинном шнурке добавляли своеобразия. Словно персонаж из старых сказок — вроде бы и несуразный, но вопреки всему вызывающий доверие.

И нашли они друг друга как-то сказочно: вначале Легавой услышал мелодию и лишь потом заметил щуплого парня, играющего на свирели.

— Ждут, как же иначе. Маленькая, домовитая блондиночка. Говорливая — жуть! Чем-то мне куропаточку напоминает. Эх, смог бы — звезду с неба степного достал да ей в подарок…

— Пошто звезду зря? Не будет она сиять без небес — углём на груди сгорит. Лучше бы дома сидел, деву свою любил да обожал — она бы и засияла ярче солнца. А ты в степи ночной мёрзнешь — пошто?

Легавой нахмурился. Не любил он, когда так в лоб начинают и про семью, и про него… Хотя чего ждать иного? Любопытство, оно по-разному людей тормошит — кого вопросами, а кого в дорогу зовёт.

— Я учёный. Изучаю энергетические потоки Земли. Слыхал такое? Они оплетают мир словно кровеносные капилляры. С их помощью можно сделать уйму полезных открытий. Новый источник топлива! Или способ перемещений! Наука стремительно бежит вперёд, осознавая то, что раньше считалось сказкой. Её я и ищу — сказку...

Проводник подкинул костру сухостоя, и в разлетевшихся искрах путник углядел его насмешливую ухмылку.

— Смеёшься, да? А ведь места есть, где потоки ключом бьют, меняя реальность. Люди иначе чувствуют. И создания проявляются, о которых лишь в былинах помнят…

— Сказочник ты. Есть такие места, нет — тебе-то шо? Ты в ином мире вырос.

— И что? Я же не рушить! Это ж сколько всего полезного сотворить можно… И сколько дел наворотить. Потому и хочу вначале разобраться, каковы возможности и где границы. Кстати, ты местный? Не сильно похож — волосы льняные. Кого видел в городе — все тёмные, как я…

Проводник вновь ухмыльнулся и поднёс свирель к губам.

— Я самый шо ни есть… местный.

Тихая мелодия мягко проскользнула меж стрекотом кузнечиков, зацепилась за него и унеслась ветром в звёздную даль. Легавой умолк, в очередной раз завороженный каскадом звуков. Уже исчезли переливы, свирель опять висит на шее, а путник всё сидел и глядел в догорающий костерок, вслушиваясь в остатки эха…

— Птичья Весть, — он наконец очнулся от своих дум. — Говорят, есть такое место — маленькая степная долина в окружении гор. Там люди могут слышать звёзды и песнями растить целебные травы. Зимой с гор спускаются злые твари в образе снежных лавин и ветров, но Духи — Охранители долины — не дают жителям пропасть.

— В любой сказке есть место дракону и витязю, — отозвался проводник, осторожно подбирая лишние угли и успокаивая пламя.

— И целебному источнику, — на полном серьёзе добавил Легавой, — горный ключ, способный излечить если не все болезни, то большинство. Он как раз из разлома течёт, где энергетический поток схоронился. Оттого и целебен.

Проводник задумчиво наклонил голову, но из-за длинной чёлки осталось неясным, куда музыкант смотрел и что при этом думал.

— Пошто он тебе, источник тот? Болен разве кто?

— Нет, к счастью, нет. Но институту требуется больше доказательств существования потоков. Реальных доказательств. И их возможностей. Я же говорил…

— Лучше бы дома сидел с блондинкой своей, — перебил его проводник. — Где ты зришь здесь горы? Куда собрался идти? Пропадёшь — она плакать будет.

Гор и в самом деле не было. Сколько они шли сегодня — лишь рябью колыхался ковыль до самого горизонта. И в какой стороне теперь город, а в какой их дальнейший путь — утро рассудит…

…В звёздном свете трава казалась призрачной паутиной. Легавой протёр глаза и привстал. Серьёзно — светится! Не вся — так, переливами — как будто тропу подсвечивает. И ровно над ней Млечный Путь…

Удивительные сны в степи. Как живые.

Пройти два шага. Обернуться. Тёмным пятном кострище и тюки. Ни капли волшебства, лишь ночное небо и шелест. Тихое, мерное дыхание спящего коня. Где-то за ним должен лежать проводник со своей неразлучной свирелью. И не холодно ему в простой одёжке?

«Отойдёшь — исчезнешь».

Мысль проскользнула в голову, но осталась незамеченной. Это же сон. Во сне всё когда-нибудь исчезает…

Всего два шага. И ещё. Не оборачиваться больше. Попытаться коснуться серебристого ковыля, но искристые струйки в самый последний момент ручейком утекают прочь — всё дальше и дальше…

Пока не оступилась нога. Шорох крыльев, крик жаворонка и падение, долгое падение вниз…

…

Чьи-то руки… Голос… знакомый? Нет… Больно так… И в голове слишком пусто…

— Не для сна время — солнце уж вы́соко. Просыпаться пора.

Он медленно открыл глаза. В памяти промелькнули вспышки: ковыль, ночь, кузнечики…

Свирель?

— Где это я? — мужчина попытался встать, но с удивлением обнаружил на ноге повязку. Движения тут же отозвались болью. Он охнул и поспешил лечь обратно.

— Свезло тебе — со скалы слетел да обошлось без надлома. Нога пройдёт совсем скоро, Вшш Речью излечит, добро дал.

Прямо под носом появилась крынка с водой. Её держала девушка в светлом платке, из-под которого выглядывала коса медного цвета.

— Пей, она боль смоет. Рану уже промыла, заживёт. Кровь в тебе сильная, добрая…

— Где я? — повторил мужчина, безропотно делая глоток. Вода показалась солоноватой, с незнакомым, но приятным привкусом. Боль послушно исчезла, голова прояснилась, и всё же проще от этого не стало.

— Птичья Весть. Так наша община зовётся. Видать, ты тропу углядеть смог и по ней пройти вслед за Вшш — иначе сюда не попасть.

— Вишь? Это что? И… И откуда я шёл?

Его душу медленно наполняла паника.

— Вшш. Так мы его кличем, — ответила девушка. — Он — сердце нашего края, а мы — душа. А как величать тебя? Я — Зрица.

— Меня? Величать?

«Как? Как меня звать?».

«Откуда я?».

«И почему в голове лишь звуки свирели и ковёр из ковыля?».

— Не помнишь? Видать, ничего важного и не было, — Зрица села рядом и внимательно вгляделась в незнакомца. Её охристые глаза встретились с тёмно-зелёными. — Взор у тебя потерянный, да не беда то. Нашёлся ты. И цвет… У нас с такими очами молодцев нет, всё больше к небу или песку… А твои — как трава. Знаешь, — девушка резко встала и задорно улыбнулась, прищурившись, — будешь Травень, пока имя своё не вспомнишь. Величать тебя как-то надобно. Но ты отдыхай, позже встанешь.

Наверное, лучше уснуть. А там он проснётся — и имя вспомнит, и прошлое.

Перед глазами маячили очи Зрицы. Медная коса… Внезапно посветлевшая до цвета мёда. В груди неприятно защемило, мужчина рывком вскочил с кровати, даже не обратив внимания на разбуженную боль.

Нет, ошибается девица. Что-то важное он забыл.

…

— Мы у скалы живём. Там, дальше — степь. Дня два пути — ещё две общины и опять горы. Вшш лодырей не любит — раз у нас остаёшься, так дело тебе найти надобно.

Травень внимательно слушал Троповея — темновласого мужчину, который без страха стоял у самого края склона. Они специально поднялись повыше — теперь вся Птичья Весть была как на ладони. За спиной — горы, по которым вовсю скакали дикие козы. Вдали — пашни, где среди колосьев иногда показывались женщины, а далеко в стороне — небольшие отары с пастухом. Слух улавливал журчание ручья, который прятался где-то рядом, среди высокой травы и разбросанных камней.

— Что там девушки делают? Сидят, будто ждут чего, — Травень удивлённо оглянулся на спутника.

— Слушай и зри. Да не так зри, бестолочь! — Троповей недовольно поморщился. — Не глазами! Как ты сюда смог попасть, коли зрить не можешь?

Травень старался, хоть и не понимал, чего же от него хотят. Смотрел на волнующуюся гладь колосьев, на девичьи силуэты — и сам не осознал, когда всё изменилось.

Девушки на пашне играли — каждая на своём инструменте известную только ей мелодию — но вместе звуки сливались во что-то невообразимое. Казалось, что пашню медленно накрывала паутина — через несколько мгновений Травень смог разглядеть светло-карие нити вперемешку с голубыми бусинами, которые растекались от девушек и сплетались с корнями злаков. Его взгляд зацепился за знакомый образ — медные, распущенные ради такого дела волосы, точёная фигура, простенькая флейта у губ…

Зрица, словно что-то почувствовав, подняла голову и едва заметно улыбнулась. Нет, разглядеть с такого расстояния её лицо было нереально, но Травень явно ощутил: да, улыбнулась. Пашне, солнцу и лично ему. Далёкая мелодия флейты подплыла к самому уху мужчины, что-то игриво насвистывая, обещая…

— Они Землю «питают» — мало её, выдыхается она. А у нас нет другой. Вот и живём — она нам хлеб, а мы ей Силу. Ты с охотою знаком? Или дело пастушье знаешь? Слышишь меня? — голос Троповея рассеял дрёму. — Какая польза от тебя? Ни разу куропаток не ловил?

— Ловил, — неожиданно для себя произнёс Травень, — и куропаток, и кроликов. Силки сам делал, в засаде на кабана сидел с ружьём…

Перед глазами цветными пятнами пронеслись воспоминания: таёжная тропа, капли дождя с веток и далёкий протяжный вой, пробирающий душу. Что-то он тогда искал… Не нашёл и вернулся… Куда? К кому?

Обрывки музыки с пашен стёрли и без того еле уловимое воспоминание.

— Раз умеешь, так показывай. Ещё переучивать придётся, — Троповей хмуро покачал головой и направился вниз. Травень было замешкался, но повода отказать не нашёл.

В придачу, раз руки помнят силки и охоту, быть может, голова вспомнит имя и прошлое?

…

— Вшш — Дух этого кусочка земли. Слышишь, ковыль шуршит? И по утрам жаворонок в поле славит? То его лики — любо ему пернатым в мире проявляться.

Зрица лёгким шагом шла рядом с Травнем, ненавязчиво придерживая подопечного за локоть.

— Верите в птицу? — голова и вправду ещё требовала отдыха. Вроде бы и голос нежный в уши, и ветер свеж, и солнышко мягко греет, а на лбу будто обруч…

— Пошто верить, когда с нами он? — искренне удивилась девушка. — Я его видела, отец мой видел, а Старейшина постоянно беседы с ним ведёт о жизни нашей!

— С жаворонком?

— Духи любые образы принимают по своему разумению. Да, по нраву ему жаворонком в ковыле голубом прятаться, но и человеком может прикинуться, коли надобность станет. Пошто удивляться?

— И что, вы ему жертву кидаете, да? — «обруч» с головы медленно перетёк на грудь: дышать становилось труднее, а под сердцем опять проснулась необъяснимая тоска.

— А то как без требы? Он крылом долину прикрыл от пекла солнечного, да Речью своей раны излечивает, а мы то вечерами, то по солнцу песни от души и сердца в его образ складываем.

— Смешно всё…

Зрица убавила шаг и с грустью посмотрела в глаза чужака.

— Не веришь? А ведь раны твои его Речью исцелились.

— Так разве не ты меня перевязывала и питьё какое-то солёное давала? — удивился Травень. В голове пронёсся отголосок воспоминания: вроде бы степь и костёр, и слова он говорит схожие — про исцеление…

— Источник наш Речью зовётся. В заповедном месте, в горах, — она не глядя махнула рукой в сторону, — без надобности не найти его. И лечит не всех. Вшш вещал, шо надобно ценить свою жизнь, надеяться прежде на себя и лишь потом — на него и источник. Коли так запросто добраться до чуда — без заслуги, без искреннего желания и труда — чего тогда оно стоит? Не больше, чем обычный день. Без цены и веры.

— Каждый прожитый день — уже чудо, — повторил мужчина чьи-то давным-давно услышанные слова.

— Прожитый день — да. Пролетевший мимо, крестиком перечёркнутый — просто крестик, не больше.

Он хотел возразить, придумать что-то витиеватое и заковыристое, но девушка его опередила.

— Вшш и его источник помогает нам с Льядами!

— С кем?! — опешил Травень.

— Это тоже Духи, но им не нужны песни наши. С гор спускаются за добычей ценной — страхом, ужасом и печалью. Слёзы скорби и горькой утраты для них истинная сладость.

— Неужели духи эти так страшны, — не удержался он от смеха.

Голос Зрицы дрогнул, но она быстро взяла себя в руки.

— Страшны. Зимой меж домов под крылом ветра рыщут, а сейчас — как повезёт…

Не повезло совсем скоро.

Память и в этот раз подвела мужчину. Всё, что он смог запомнить с той ночи — бешеный топот, крики и треск горящих факелов. Ближе к утру, когда рыжий солнечный луч прорвался сквозь ставни, Травень наконец-то справился со страхом и, стыдливо опуская взгляд, выбрался на улицу.

— Не кори себя. Ты ещё долго продержался, — вздохнула Зрица, быстро рисуя на бумаге чей-то портрет. — Мы-то привыкшие, считай, с рождения, а с тебя шо взять? Льяды — страх во плоти. Любо им ледяным ветром обращаться, но то больше наше видение. Из души чувства рвут. Страх у каждого есть, знамо, все их жертвы, рано ли, поздно…

— Но вы с ними сражались! — то, что его утешала девица, которая, в отличие от непутёвого чужака, наравне с мужчинами защищала себя и детей от горных тварей, сильнее всего било по самолюбию.

— Негоже мне самой гибнуть, а мелкие девичьи страхи Земле-Матери оставлять, — она обиженно хмыкнула. — Души моей порождения пускай со мной идут, а то, дай им волю, так в другой жизни совсем спасу не будет — съедят!

Травень совершенно не понимал ход мыслей здешних жителей. Он и свои собственные перестал осознавать — всё больше шум ковыля в голове да вечерние песни. И руки чешутся на куропаток выйти, чтобы Троповей с такой укоризной на него не смотрел…

— Говорила, Вшш ваш спасает от этих самых… Льядей… А от смерти не уберёг!

Зрица печально посмотрела на портрет.

— Коли срок вышел весь, без остатка — не спасёт ни вода, ни заговор, — и неожиданно бросила рисунок в пламя.

— Зачем?! — мужчина дёрнулся в сторону костра, но вовремя замер, недоумённо обернувшись. И лишь теперь понял, почему вокруг столько пепла.

— Дабы душа меньше болела…

…

Тело легко перепрыгнуло через бордюр и понеслось вперёд. Под ногами, вместо пыльной тропы — твёрдый, чуть влажный после очередного ливня асфальт.

Он нёсся по знакомой дороге, привычно обегая трещины и еле заметные ямы. Ещё немного…

Остановка под яркими фонарями. Отъезжающий последний автобус и одинокая фигура.

Она там. У той самой остановки.

Он, нисколько не запыхавшись, резким прыжком сократил расстояние и остановился за её спиной.

— Почти успел. Правда ведь?

Тихий шёпот потерялся в медовых волосах. Девушка медленно обернулась… Он подался вперёд, но тело внезапно оцепенело. Ни шага, ни вздоха — только её глаза.

— Нет, опоздал. Но я всё ещё жду.

Голос девушки слился со стуком капель. Дождь обрушился на них, стирая реальность и превращая картину в расплывчатые серо-голубые пятна.

Запах соли… На губах — привкус слёз. И беспощадная волна ужаса, накатившая откуда-то изнутри.

Он не помнит цвета её глаз. Не помнит лица. Ничего. Лишь пятно медового цвета, обрамлённое дождём…

— Травень!

Голос Зрицы подействовал лучше ледяной проруби. Перед глазами вместо кошмара маячил круглый потолок, жерди, и причудливые, странным образом упорядоченные узоры, подозрительно мерцавшие под светом очага.

— Сон злобный? — девушка мягко прильнула к его телу. — Исчезнет…

— Солёный дождь, — с трудом вспомнил Травень, привычно прижимаясь к подруге, — ливень…

— Плачет кто-то по тебе. Вот ночь слёзы и смывает. Пройдёт.

— Плачет? — больше всего мужчину поразила обыденность, с которой она произнесла фразу. — И я даже не могу вспомнить, кто…

— Значит, не имеет значения. Оставь всё луне. А в мире под солнцем я для тебя улыбаться буду.

Луне… Легко сказать, когда, даже проснувшись, на обветренных губах чувствуешь вкус соли…

…

— Троповей, позволишь спросить?

Мужчина медленно обернулся на Травня, пыхнул трубкой и еле заметно кивнул.

Тот уселся рядом и попытался заговорить, но Троповей жестом приостановил его прыть.

— Красиво. Глянь вокруг.

Травень подчинился, чувствуя нарастающее раздражение. Он имел счастье лицезреть этот пейзаж слишком долго: взволнованное ветром море трав, отрезанное от небес изломанной чертой гор; лазурные просторы над головой, чьи единственные хозяева — росчерки хищных птиц в попытке достать солнце; и неизменные девушки посреди полей — переигрывают собственную жизненную силу в мелодию Земли.

— Когда-то в мире множество созданий дышало жизнью, — Троповей кивнул в сторону долины, — и люди, и звери, и твари, навроде Льядов, и духи, подобные Вшш… Рождённые Землёй и чем-то большим, неосознаваемым нашим приземлённым разуменией. И все пытались жить в равновесии — каждый на своём месте…

— Даже такие, как Льяды?

— Пока есть добыча, будет и хищник. Слишком много злых мыслей, слишком мало искренних чувств… Коли думаешь, шо в твоём мире нет подобных тварей, ошибаешься ты. У вас свои Льяды. Где-то они — дикие звери, а где-то — пастухи… У Вшш раньше большая обитель была. Крылом своим притушил пекло солнечное, дабы оно не иссушило в пыль зерно наше. Речь свою целебную в истоке спрятал. Кого взором приметил — в тех кусочек души его. Но и ему добыча требуется. Он часть Духа Земли, а люди, шо повязаны с ним, как пуповина: своими песнями, мыслями дают возможность жить и питать долину.

Мужчина умолк. Травень некоторое время держался, искоса поглядывая в сторону скал, но нетерпение и внутреннее беспокойство пересилили.

— Я видел у Зрицы краски — качественные, фабричные. Ножи тоже ничего, добротно сделанные. Ты из настоящего ружья дичь бил, да и табак твой хорош. Откуда эти вещи?

Троповей ответил не сразу. Внимательно прищурил глаза, ухмыльнулся и принялся за свою трубку.

— Не здесь твоя душа, не здесь. А шо ты хочешь? Долина мала — всего три общины, все давно друг другу родственники. Злит Вшш, шо крови свежей мало. Вот парочка одна, несколько зим назад не разумела его завета, сплели жизнь вместе и шо? Дети от первых же порезов искровились — все до единого. Нет их роду хода теперь, нет…

— Не про то вопрос был.

— Не про это, не про то… Тропы есть — Вшш строил. До других общин, где тоже его братья и сёстры, подобные ему, дышат. Жена моя из далёких земель. Медного цвета косы у Зрицы — её кровь… Там Тьямнэ властвует с сёстрами — обширный кусок мира сохранили себе. Горы, сосны и места такой Силы, шо источник Вшш каплей видится, не более.

Травню показалось, что сейчас слёзы, душившие его всё это время, водопадом прорвутся наружу, не спрашивая на то разрешения.

— До твоего мира тоже тропа имеется. Некоторые из нас временами ходят по ней, дабы вещи нужные выменять, новости узнать…

— Так чего вы здесь забыли? Вышли бы наружу из этой клетки — и простор, и крови свежей, и цивилизация!

Пепел из трубки медленно полетел вниз. Троповей покачал головой, одним движением умудрившись утихомирить мужчину.

— Мать сына потеряет — оборвётся пуповина — шо с ней будет? Погибнет душа. Человек может долго с мёртвой душой прожить: ходить, есть, смеяться даже. Иногда и оживает — не по улыбке, а истинно. Но то редкость. Создания, подобные нашему Жаворонку, пуповиной привязаны к своей обители, людям, мыслям. Говорю же — раньше Долина намного шире жила, кроме Вшш ещё множество существ обитало, но иссякла душа… Люди либо уходят в мир, либо просто исчезает искренность в песнях их. Такие создания не могут без веры. Кому-то достаточно одного человека, а кто-то и всей Землёй не насытится. Льядам проще — они такими чувствами питаются, в которых искренность никогда не исчезнет…

— Как выйти в мой мир? — резко прервал его Травень, еле сдерживаясь от назойливого желания прикрыть ладонями уши и позорно сбежать.

Троповей как-то подозрительно улыбнулся.

— Так вот — скала позади. До самого верху, а там просто всё…

Травень жадно обернулся и тут же сник. Скала была высотой этажей в пять. Отвесная. Гладкая.

— Да как ты по ней взбираться умудряешься? — он изумлённо выдохнул.

— Козлом горным оборачиваюсь, — уже в голос рассмеялся Троповей. — Вон они как ловко по ней. Шустры, оглоеды.

Козлы и в самом деле настороженно выглядывали из-за камней высоко над людскими головами. Сколько раз Травень их видел, прижатых боком к скале? Каким чудом эти звери удерживаются своими копытцами на мельчайших выступах, а потом с показной лёгкостью взмывают до самого верха?

Увы, но такими чудесами мужчина не владел.

…

Рука предательски не двигалась.

Кровь чёрным пятном на камне, подсвеченная лунным светом. Травень до сих пор не понимал, почему на его отчаянные крики никто не сбежался.

Хотя нет… Кто-то здесь всё-таки есть.

Одинокая тварь, издалека похожая на изморозь. Или оживший ледяной ветер, прикинувшийся голой птицей — Льяда хищно взирала с высоты скалы на окровавленное тело, время от времени приоткрывая изогнутый в сторону клюв.

Но спускаться почему-то не стала.

Без страха… Без паники… Какая уже разница, что с ним будет? Солёный ливень кислотой изъедал душу. Лучше свалиться со скалы. Или достаться Льяде. Или…

…найти источник. Речь, как зовут местные. Зрица указывала, куда при надобности идти.

Пародия на жгут, пара вздохов — в первый раз, что ли, ломаем кости? Шаг, два, три… дальше от скалы… дальше от людей… никому не верь…

Лунный свет потускнел. Голову закружило. Перед глазами пронеслись лазурные круги. И звуки… Ручей?

Он возник как-то исподволь, будто стесняясь. Небольшой исток стекал меж камней и уносился вниз, в компанию ковыля и тревожных кузнечиков. Под светом луны вода отливала голубыми нитями.

Травень медленно опустился на колени и осторожно попробовал её на вкус. Солёная.

Боль в потревоженной руке на пару секунд выбила его из сознания. Очнулся от собственного протяжного крика, больше похожего на вой попавшей в капкан лисицы. Он лежал ничком в источнике, кровь смывалась с раны, смешиваясь голубым потоком, но заживать ничего не собиралось.

Мужчина медленно приподнял голову и внезапно увидел Его.

Пернатый силуэт, напоминающий жаворонка льняного цвета, прекрасно различимого в свете луны. В глаза сразу бросался длинный, тонкий, ярко-голубой хвост — тут же вспомнилась старая детская книжка, где нарисованная жар-птица представлялась именно с таким оперением, только огненно-рыжим…

И глаза, больше похожие на две освещённые солнцем дождевые капли — лазурно-голубые, бездонные…

Живые…

…

— Так вы продолжаете утверждать, что ничего не помните?

Легавой раздражённо выдохнул. Голова до сих пор болела. В зеркале отражалось его лицо в подживших кровоподтёках, на руке мешался жуткого вида железный агрегат, скрепляющий сломанную кость. Ещё и на ноге шрам неизвестного происхождения, а эти люди всё продолжали мучить его вопросами…

— Повторяю: я приехал в город по заданию института. Я научный работник. Собирался найти проводника в степь. Помню — вышел из гостиницы и услышал музыку. Дошёл до поворота, и всё. Провал.

Следователь, в который уже раз, внимательно окинул взглядом пострадавшего.

— Вы понимаете, что рассказанное вами произошло около трёх месяцев назад? А раны свежие. Согласно заключению, вы получили их примерно в течение суток или двух до момента, когда вас нашли на крыльце больницы без сознания. Несколько дней комы, сотрясение… Вы явно кому-то успели досадить за прошедшие месяцы.

— Я ничего не помню. Те же врачи, кстати, сказали, что подобное случается. Ретроградная амнезия или как-то так…

За окном хорошилась осень. Через открытую форточку доносился шум машин, звонкие детские голоса и разрывающая душу сирена «скорой».

— Странное чувство — как будто я всё это время провёл в тишине, — неосознанно вырвалось у мужчины. — Как же я скучал…

Следователь бросил взгляд в его сторону и задумчиво перелистнул дело.

— Говорите, учёный… Знаете, что сейчас происходит в мире?

— Смутно. Меня больше волновало, как связаться с женой.

— Ваши коллеги из института провели несколько интересных экспериментов.

Легавой насторожился. Что-то в тоне следователя заставило встревожиться.

— Результаты изначально казались поразительными и очень перспективными. Но, позже произошло несколько природных катастроф, которые независимые эксперты расценили как закономерную реакцию изучаемых вами «потоков» на предыдущие эксперименты. Погибло огромное количество людей. Как вам такая рабочая версия? Вас вполне могли избить недовольные. Но, что важнее лично для меня — чем же вы занимались все эти три месяца? Легавой, ответите?

Учёный молчал. Перед глазами прыгал навязчивый образ длиннохвостого жаворонка, а в голове, как назло, ни одной адекватной мысли…

…

— Мама, смотри! Она на самом деле срастается!

Тёмновласый мальчик с ярко-зелёными глазами изумлённо смотрел на собственную ногу, изрезанную в клочья беспощадными Льядами. Осколки кости прямо на глазах приобрели голубоватый отблеск и ручьём стекли в землю. На их месте довольно быстро образовалась новая ткань, воссоединяя вместе мышцы, сухожилия и кожу.

— Не торопись так: нога ещё помнит, каково сломанной быть. Несколько дней полежать придётся.

— Это и есть Речь Вшш? Ма, а как он выглядит? Вдруг подойдёт ко мне заговорить, а я и не узнаю! Стыда будет…

Зрица заливисто рассмеялась, помогая мальчугану встать.

— Как чувствовала, что образ попросишь. Рисовала на днях — деда как раз краски новые принёс. Дома узришь.

Мальчуган крепко обнял счастливую мать и смело сделал шаг.

И совсем не больно. Может, только чуть. Зато он сам отбился от тварей!

А дома его ждёт мамин рисунок — портрет молодого парня в светлых одеждах: на голове — копна лохматых льняных волос, внизу завязанных в тонкий хвостик, а на шее — множество нитей с голубыми бусинами, да одна длинная, со свирелью. За чёлкой на всё лицо глаз не видать…

И витиеватая подпись девичьей рукой:

«Вшш…».

17-19.07.16 редактура 2021