Зелёные.

Я смотрю ей в глаза — в два огромных, ясных, как капля родниковой воды, но таких таинственных озера. Я смотрю ей в глаза и ловлю себя на том, что не могу понять их цвет.

Я смотрю ей в глаза, а она улыбается, и в этих многоцветных озёрах отражается её душа, как нечто сверхъестественное, высокое, непонятное. И я вижу: она знает, что этот мир в её руках.

Она знает.

И мягко, снисходительно улыбается, глядя мне в лицо.

Кроме меня, никто из обитателей этого мира не смотрел на неё так прямо. Все, и сатиры, и духи, и те существа, которым я не могу дать названия, почтительно отводили глаза, когда видели её лицо. Она могла шутить с ними, разговаривать, играть в шахматы… И они могли. Они общались с ней, как с такой же, как и они — во всём, кроме одного.

Они никогда не заглядывали ей в глаза.

А я смотрю.

— Стало быть, — я нервно сглатываю, но скорее от удивления, чем от волнения или беспокойства. К ней я, как и все, испытываю благоговейный трепет — меня к этому приучили. Но рядом с этой женщиной, нет, с этой сущностью — рядом мне тепло и спокойно. — Стало быть, это ты создала их всех? Создала этот мир?

— Да, — кивает она, глядя на меня.

— Ты… Совсем?

— Нет. Чёрная земля и звёзды вокруг были и до меня. Я пришла на этот остров, я накрыла его куполом воздуха, который защищает нас от внешних опасностей. А потом создала этот дом, — она обводит рукой комнатушку, где мы сидим. Я вслед за рукой обвожу помещение глазами.

Она позвала меня.

Я сидела на ступенях её дворца, а она пригласила меня войти.

Взяла за руку, провела через двери меня, неожиданно оробевшую и смущённую. Отмахнулась от пары весёлых существ, провела меня в комнату. Я была внутри дворца и раньше. Мне говорили, что это — лишь подсобка, а заперта эта подсобка всегда, потому что она так хочет. Но когда она пригласила меня войти, заперла изнутри дверь и взмахнула рукой, появилась светлая комната, а по левую руку от меня выросла лестница. И мы поднялись. Поднялись на узкую, покрытую подушками и одеялами, платформу.

На полу лежала пустая книга.

Ласковым, но твёрдым движением она усадила меня и села сама. Все её движения были так изящны и в то же время так непоколебимы и уверенны.

Она взглянула на меня и улыбнулась.

«Говори».

Так приказали её глаза.

И я заговорила. Спросила, откуда и зачем я здесь, спросила, что это за место, спросила, кто меня окружает.

И она отвечала. Терпеливо, мягко, казалось бы, даже с желанием. Но по ней я ничего не могла сказать наверняка.

— Потом — шахматы у входа. Я люблю шахматы. Мне ничего не стоило создать огромную шахматную доску, а на ней поставить фигуры в виде волшебников и демонов в человеческий рост, а то и выше. Они тоже полюбили. Когда я их сделала, — продолжает она, отрывая меня от удивительно приятных воспоминаний.

— Ты нарочно сделала их такими?

— Какими? Со странной и необычной внешностью, немного глуповатыми, не без изъяна, но всех без исключения добрыми до мозга костей? Да. Я хотела такой мир. И до сих пор считаю, что не могла создать себе окружения лучше. Я люблю их, понимаешь? Они такие трогательные в своей смешливости, или стеснительности, или в своей забавной гордости своим долгом, которого и нет.

Она нежно смотрит вниз, на лестницу и запертую дверь, и я понимаю: это правда.

Она любит их.

А меня?

— Я рада, что ты сблизилась с Зенном. Паренёк очень застенчив и стеснителен, к тому же появился не так давно. Я наблюдала за вашими играми на шахматном поле, за тем, как ты с увлечением слушаешь его рассказы. Ты ему нравишься. Это радует. Ты хорошая, — задумчиво произносит она, не отрывая взгляда от двери там, внизу.

Потом она долго молчит. И я наконец рискую порвать это молчание:

— Можешь ответить мне ещё на один вопрос?

— Конечно.

— Меня ты тоже создала?

Она переводит взгляд на меня. Улыбается, но уже по-другому, не так, как раньше.

— Ты уверена, что готова услышать ответ на свой вопрос?

И я понимаю, что нет.

Не готова.

И мотаю головой.

— Хорошо, — она откидывается головой на подушку и глядит в потолок, который, как мне кажется, так же недоступен и бесконечен, как звёзды на чёрном полотне, что заменяют нам небо. — Иди. Но потом обязательно возвращайся, а время для этого выбирай тщательно.

— А ключ? — спрашиваю я, но ведь я понимаю, то она может отпереть дверь одним усилием мысли. Просто я тяну время. Тяну, ведь здесь, рядом с этим высшим созданием, с этой загадочной сущностью, так хорошо.

— Когда спустишься, дверь будет открыта. Иди же, — она взмахивает рукой.

И я ухожу.

***

Когда я выхожу, снаружи, как и обычно, не жарко и не холодно. Светло, несмотря на тёмные небеса. А воздух приятный и чистый, хотя на пустыне из чёрного камня и нет ни одного растения.

Я вижу, как неподалёку от шахматного поля Зенн собирает пламя из жаровен. У них тут у всех есть своя работа — не такая уж и большая и сложная, но есть. Иначе просто скучно. Кто-то готовит. Кто-то ухаживает за цветником во дворце. А мой друг-сатир собирает из жаровен пламя. Но только рыжее — фиолетовое, что горит на прямоугольной формы столбах и шипит, выплёвывая искры, он никогда не трогает.

Я некоторое время наблюдаю, как он бережно и медленно собирает ладонями клубок энергии, а огонь послушно втекает в этот клубок, а потом подхожу.

— Привет, — говорю я.

— Здравствуй, — отвечает он, подходя к следующей жаровне. Для чего он это делает, я не знаю, знаю только, что собранное пламя он относит на кухню, вход в которую находится на боковой стене дворца. Дверь туда всегда открыта, и наружу из комнаты всегда льётся дружелюбный и тёплый жёлтый свет.

— Как ты?

— Мы же всего два часа назад виделись. Ничего не изменилось. Вроде как.

Два часа? А я думала, что сижу там, у неё, целую вечность.

— Ясно, — я пожимаю плечами. — Задумалась просто. Извини.

— Ничего страшного.

Вглядываясь в его сосредоточенное лицо, я невольно задумываюсь: а знает ли он, откуда взялся? Знает ли, что она сделала, та женщина, которую они все так почитают?

Я думаю спросить его об этом, и уже открываю рот, но какой-то внутренний голос шепчет мне: не надо. И я послушно замолкаю.

— Ладно, — вздыхаю. — Не буду тебя отвлекать. Пойду, наверное.

— Пока, — кивает мне сатир, и я неспешно разворачиваюсь и ухожу, стараясь не наступать на чёрные клетки шахматного поля. Это не правило и не опасность — просто мне так нравится.

Пройдя всё поле, я вдруг останавливаюсь и опускаю голову. Куда я, собственно, иду?

Раньше я жила в пещере вместе с одним из здешних существ. Он называл себя Храмовником — не знаю почему, ведь храмов здесь не было. Он был… Странноватым. Бредил какими-то мыслями о священном долге, непоколебимо следовал придуманным им же принципам и обетам. Считал дружбу чем-то, что должно принадлежать только одному. Из-за этого мы и рассорились.

Мне удавалось скрывать от него свою дружбу с Зенном — не хотела ругаться с другом. Но однажды он встретил нас, играющих в шахматы.

И обиделся на меня.

Сильно.

Я не хочу к нему идти… Просто не хочу.

Поэтому я сажусь на чёрный, жёсткий и немного колючий камень, поднимаю глаза и смотрю на звёзды, покрывающее чёрное как сама чернота небо, столь бесконечное в этом мире. Смотрю очень долго. Может быть, час, может быть, два, а может быть, целый день, или месяц, или год.

А потом встаю и иду куда-то вперёд.

И я дохожу до конца.

Началом в этом диковинном и странном месте был тот край, где стояли жаровни Зенна и где простиралось шахматное поле. Там же стоял и её дворец.

Потом шла пустошь с редкими скалами, в одной из которых находилась пещера Храмовника, потом — горная гряда, потом — каменный лес, угрюмый и молчаливый, а потом снова пустошь, а потом я дошла до конца.

Я вздыхаю — не то с грустью, не то с облегчением. Сажусь на край парящего острова, свесив ноги в бесконечность. И смотрю вниз.

Ничего.

Только чёрное полотно с бесчисленными белыми точками звёзд.

А потом, спустя некоторое время, я замечаю внизу зелёный отблеск. Присматриваясь, замечаю, что он повторяет очертания чёрного островка. И приходит осознание.

Она — не одна.

Таких создателей куда больше, чем жителей в их мирках. А мирков — столько же, сколько и создателей. Это — места для отдыха таких Высших, как она. Они берут себе кусочек этой бесконечности, берут один из парящих островков и лепят в нём то, что для них — сладко и приятно. Создают других людей — или нелюдей, — и живут с ними, наслаждаясь этим покоем и любовью к своему миру.

А люди и нелюди тоже наслаждаются. Просто тем, что живут.

С ними всё более-менее понятно.

А кто я?

И я понимаю, что готова.

И я встаю, бросаю прощальный взгляд на маленький зелёный проблеск и возвращаюсь.

***

Я сижу на ступенях у парадной двери её дома, сжавшись в комочек и ожидая того, что придёт, погладит меня по головке, возьмёт за руку и скажет, кто я, зачем и для чего я существую.

Ожидая её.

Мимо проходят жители мира, но они чутки. Они чутки и не пытаются меня поднять и взбодрить.

Они знают, чего я жду. Кого я жду.

И она приходит на мой беззвучный, но тем не менее неумолкающий зов.

И улыбается мне, и берёт мою руку в свою, и я встаю и иду вслед за ней — сперва в большие, украшенные резьбой двери её дворца, а потом и в скромную дверку подсобки, которая по одному мановению её руки превращается в нечто совершенно другое.

Я поднимаюсь за нею по лестнице, а поднявшись, сажусь и смотрю на неё. Потом открываю рот, и голос мой звучит хрипловато, как будто я не говорила уже очень давно.

— Я вернулась, — произношу я, с вопросом и надеждой заглядывая в её глаза.

— Ты хочешь задать вопрос? — она поднимает бровь.

— Да.

— Задавай.

— Ты создала меня?

Она молчит, с улыбкой теребя прядку волос. Раньше я не могла уловить её черт лица, её причёски. Теперь же вижу изящную, но не хрупкую женщину со слегка вздёрнутым носом, пышными вьющимися тёмно-каштановыми волосами и оливковой кожей. Но цвет её глаз — по-прежнему загадка для меня. Неразрешимая загадка.

— Уверена?

— Да.

Я жду ответа. И страшусь его.

Вот только не знаю, какого ответа я боюсь больше — новости о том, что я — лишь глиняный человечек, слепленный руками умелого гончара и от него же получивший жизнь…

Или того, что я могу оказаться чем-то другим?

В конце концов, глиняным человечком быть не сложно. Собирай пламя с жаровен, люби свою создательницу и радуйся жизни.

Молчание между нами затягивается, но всё ещё не становится неловким. Да и может ли стать неловким её молчание?

И наконец она отвечает.

— Нет.

Я не понимаю своих эмоций. Я и рада, и растеряна, и удивлена, и смущаюсь…

И остаётся главный вопрос.

— Тогда кто же я?

Она усмехается, глядя на моё лицо.

— Решай сама, — пожимает плечами женщина с оливковой кожей.

И я снова заглядываю ей в глаза.

Зелёные.