В тумане

Казалось, он бежал целую вечность. Неважно, куда, главное — как можно дальше. Легкие обжигало огнем, слезы и грязь застилали взор. Хлесткие ветви кустарников больно били его по лицу и рукам. Он боялся обернуться и все бежал и бежал, пока внезапно не провалился по пояс в зыбкую почву, подвернув ногу. Мальчик тихо заскулил от острой боли, от липкого страха, от усталости и бессилия. Он так хотел отдохнуть хотя бы одну минуту. Он очень хотел очутиться далеко-далеко отсюда и забыть все, что случилось. Часть его, измученная бегом и горем, молила его сдаться, закрыть глаза и погрузиться в топь, исчезнуть навсегда, обрести покой и защиту в забвении. Но другая часть требовала бороться и жить. Она пробудила злость и даровала силы. Она ухватилась за корень пня и, вытолкнув мальчика на твердую землю, понесла его прочь из этого треклятого болота.

***

Продираясь сквозь густой туман, алое солнце погружалось в воды Завьюнки. Так называли болотистую дельту реки жители здешних хуторов, чьи предки когда-то предпочли тихую глушь суете городов и окрестных деревень. Местные жили рыбным промыслом — небогато, зато мирно и по совести. Друг друга выручали, беды и невзгоды делили, будь то хворь речная, что без еды люд оставляла, будь то забредшие бандиты, что последние пожитки отбирали. А если радость в дом приходила, молодые женились или ребенок рождался, также вместе гуляли и праздновали. Вот и ныне со всех хуторов люд собрался на поляне, у восточного берега Завьюнки, праздновать Любавее — союз неба и земли, солнца и воды — летнее солнцестояние. В этот день, на закате — пороге дня и ночи, люди жгли костры, а молодые юноши и девушки, перешагнувшие порог пятнадцатилетия, сбрасывали старую одежду и купались в водах реки. Смывая с себя детство и символически перерождаясь, они выходили из реки уже взрослыми. Затем, смеясь, девушки разбегались кто куда, а после принимались петь песни. Юноши же отправлялись их искать — чей голос и песня приглянется, та и станет суженой...

До Рехи доносилась еле слышная музыка и веселый щебет молодых. Старый рыбак вздохнул — он не любил этот праздник, только не помнил почему.

Рехе было под шестьдесят, волосы давно поседели, цвет глаз поблек, память частенько подводила. Но все же старик оставался крепок, потому как от природы был сильным, да и всю жизнь орудовал веслами, то рыбача, то перевозя по запутанной дельте людей.

Реха сидел у своей лачуги, устроившись на корме ветхой лодчонки, и с досадой сматывал снасти: поймал лишь пару мелких рыбех на ужин. Он достал мех, сделал парочку глотков браги — стало немного веселее.

Услышав шаги за спиной, он оглянулся.

Перед ним стоял незнакомый крепкий человек с большим охотничьим ножом на поясе.

— Чего тебе, здоровяк?

Человек молчал.

— Воровать у меня нечего. Лодка старая, гнилая совсем, снасти не многим лучше. Денег, хоть всю лачугу переверни, не найдешь и полушка, последний вот — он указал на мех — за брагу отдал.

Человек шагнул вперед и достал нечто из кармана — нечто блеснуло на солнце.

— Сребро, чтоб меня! Чего надобно от меня, добрый молодец?

Человек указал рукой на лодку.

— Так тебя чтоль отвезти куда надобно?

Дед глянул на реку.

— А может с утреца, а? Гляди, туман какой стелется, да и солнце уже садится.

Человек обнажил нож и указал рукой на запад.

Дед отложил снасти и глянул на незваного гостя внимательнее: лет тридцати, широкоплечий, сильный, короткие светлые волосы, холодные серые глаза, шрам на лице, на левой руке нет безымянного пальца, добротные, хотя и изрядно стоптанные сапоги, диковинно сплетенная крепкая куртка. Что-то было в нем неуловимо знакомое, хотя старик был уверен, что этого человека никогда не видывал.

— Ну и чего ты за нож хватаесся? Отвезу, чего уж там. В Злынки чтоль? Или в Темцы?

Человек кивнул и принялся спускать лодку в реку, не дожидаясь пока дед вылезет.

— Э, стой! Так куда плывем, в Злынки?

Человек запрыгнул в лодку и указал еще раз рукой на запад.

— Значицца в Злынки.

Реха вновь сделал обильный глоток браги, поплевал на руки и взялся за весла. Лодчонка тихо двинулась по течению. Несмотря на плохую видимость, старик ловко маневрировал между островками и отмелями. Он еще несколько раз прикладывался к меху с выпивкой, после чего у лодочника окончательно развязался язык.

— Как звать-то тебя, откуда путь держишь?

Человек не отвечал, только смотрел в серые глаза деда.

— Ты не боись за туман — не заплутаем. Я, это самое, бывает и имени своего вспомнить не могу, а вот Завьюнку, каждый закуток, каждый камешек, как свои пять пальцев…и, кстати, а что это у тебя с пальцем-то? Зверь какой иль что? Нож-то у тебя, как видно, добротный, охотничий.

Человек молча сверлил лодочника взглядом.

— Ну, не хочешь говорить, как хочешь. Из тебя каленым железом, видать, слова не вытянешь. А может оно и хорошо, да. Ведь как говорят, немой собеседник — самый лучший. А я вот хочу и буду говорить, да! И ножа твоего не боюсь, кто ж тебя до Злынок довезет апроч Рехи? — старик, довольный сказанным, крепко приложился к меху.

Река петляла все больше среди бесконечных островков. Солнце зашло, туман, казалось, стал еще гуще. То тут, то там раздавалось девичье пение.

На берегу появились две нагие девушки, они, завидев Реху, принялись ему махать и весело щебетать.

— А что за молодец с тобой, Реха? А чего не здоровается? Мы ему что, не понравились?

Старик отмахнулся.

— Глупые девки, совсем ведь молоденькие… — грустно проговорил дед.

Путник внимательно посмотрел на деда, а тот пытался вытрясти из меха еще хоть каплю, но тот уже опустел. Раздосадованный дед бросил мех на дно лодки. Дальше поплыли молча, говорливость старика сошла на нет вслед за брагой.

Туман сгустился еще больше. Дед стал ерзать на месте.

— Глаза старого подводить стали. Воон ту корягу, чтоб мне треснуть, вроде как уже проплывали.

Путник стал озираться по сторонам.

— Да не мог я заплутать. Просто коряга похожая… Тут до Злынок-то, поди, совсем ничего осталось. Вот сейчас налево повернем, за той ивой и…

За ивой река действительно повернула, только направо.

— Дык я же…ну… — старик поскреб бороду, — коли направо вильнула, так это что, значицца, пропустил старый запруду? Ну, это самое, тогда мы крюка сделаем, да и вернемся куда нужно.

Старик стал что-то бормотать про зрение, про туман, а парень достал нож и, глядя деду в глаза, петлей шнурка завязал его на руку.

— Ты чего, хлопча, я ж это не нарочно! Заплутал старый, счас воротимся.

Реха был напуган, но, казалось, не столько видом ножа, сколько чем-то иным.

Он некоторое время искал путь, усердно работал веслами, виляя между островков, но, в конце концов, развел руки в стороны:

— Хоть убей, не нарочно я. Ни черта в этом треклятом тумане не видать. Давай-ка, мы станем где у берега, да переждем чуток, а там разберемся.

Человек, крутанув нож в руке, кивнул.

— А будем плутать по реке, так еще на камень какой напоремся.

Реха нашел небольшой бережок, где густо рос камыш. Как только лодка причалила, человек вылез из лодки и стал осматриваться. Впереди тянулись кусты и деревья, а дальше взор застилала серая пелена. Человек сунул руку за пазуху, достал пару игольчатых хвойных листьев и принялся неспешно их разжевывать. Затем сделал несколько осторожных шагов вперед, всматриваясь в туман.

— Ты куда это собрался? Глядишь еще, провалишься в воду, ты послушай старого…

Из тумана донеслось еле слышное девичье пение. Человек замер, прислушался, а затем шагнул в туман, пропадая из видимости Рехи.

Старик мгновение поколебался, но все же вылез из лодки, достал припасенную длинную прочную палку и пошел следом.

Вскоре дед увидел фигуру человека удаляющегося от берега.

— Эй, дурень! Пропадешь ведь один, стой! — дед схватил парня за куртку, тот словно и не заметил этого.

Под ногами хлюпало. Они углублялись в топь. Старик плохо слышал, но теперь и он стал различать слова песни: голос пел о любви, о тепле и близости. Песня была настолько чудесная — не веселая и не грустная, не медленная и не быстрая, она проникала в самое сердце и затрагивала самые сокровенные глубины памяти, казалось давно утерянной стариком. Голос окрашивался дивными интонациями, он укутывал и убаюкивал. Реха уже не глядел под ноги, он совсем забыл про опасность топи. Все, что он хотел, поскорее увидеть красавицу, что пела песню. В его душе стали подниматься забытые воспоминания: он уже слышал эту чудесную песню давным-давно, он сразу же полюбил ее и ту, что ее пела, но… отчего-то позабыл об этом. Наверное, поэтому он все время и пил — он не знал, но чувствовал сердцем, что потерял что-то важное.

Впереди между деревьев сияло ослепительным светом золотистое зарево. Реха прищурился, всматриваясь: сквозь свет проступала фигура нагой девушки. Ох, как же она была красива: юная, пышногрудая, со струящимися по плечам золотыми волосами. Она тянула руки к нему и продолжала петь. Упав на колени от невиданной красы, Реха пополз к девушке, протягивая к ней руки…

Топь затихла, словно хищница, готовящаяся к прыжку.

Молодой охотник медленно шел вперед. Фантомная боль в месте отрезанного безымянного пальца пылала тысячеградусным огнем, колола ржавыми иглами, сжимала в тисках, вырывала и выкручивала. Боль проникала по нервам в руку и мучительно жгла ее. Но взамен, он видел тварь таковой, какой она была на самом деле. Не златовласой красавицей в сияющем ореоле, а чудовищно худой бестией с обвисшей сморщенной грудью разного размера, такими же, не равными по длине руками, серой потрескавшейся кожей с бледно-зелеными прожилками, напоминающей кору мертвого дерева, с большими проплешинами между тонких волос болотного цвета.

Каждый шаг отдавался чудовищной мукой в руке. Но на лице его не дрогнул ни единый мускул, он не сбился с темпа и шел вперед шаг за шагом. Его разум был чистым зеркалом. Поступающий в слюнные железы, сок листьев Qerthe сузил восприятие и помогал человеку подавлять зарождающиеся в сознании мысли, скрывать свои намерения.

Он почти подошел к твари. Рано. Еще немного.

Шаг. Реха прополз рядом, он улыбался и плакал от счастья.

Еще шаг. Вплетенные в оберегающую от чар нечисти куртку металлические нити раскалились и жгли тело.

Еще шаг. Реха вцепился в ногу бестии и стал ее целовать.

Последний шаг. Тварь протянулась к его лицу длинными худыми пальцами. Бледно-синие губы облизал длинный черный язык.

Сейчас!

Охотник выбросил вперед руку с привязанным к ней ножом, метя в горло.

Бестия с визгом и дьявольской скоростью заслонилась рукой.

Нож из чистого железа пронзил серую ладонь. Тварь зашипела.

Человек рванул шнур на себя, разрезая пятерню бестии. Отвратно пахнущая серая жижа окропила его лицо. Бестия, закричав от боли и ярости, ударила второй рукой в область солнечного сплетения. Охотник попытался уйти в сторону, но удар был такой скорости и силы, что его отшвырнуло на землю. Лежа на спине, задыхаясь от боли и невозможности сделать глоток воздуха, человек увидел, как бестия бросилась на него. Сжав волю в кулак, он, сгруппировавшись, сделал кувырок назад. Тварь была в шаге от него, ее глаза горели огнем неутолимого голода. Оттолкнувшись ногами от земли и крепко сжимая выставленный вперед нож, человек всем телом встретил обрушившуюся на него, словно таран, тварь.

Врезавшись друг в друга, они упали в грязь. Тварь вцепилась когтями в закрытую воротником шею и плечо, но благодаря куртке, раны оказались неглубокими. А вот нож прошил серый живот почти насквозь. Охотник провернул оружие в ране и повел в сторону. Тварь завизжала омерзительно высоким голосом. Барабанные перепонки сдавило с невыносимой силой, из ушей потекла кровь. Человек с криком отпихнул ослабевшую от страшной раны бестию. Нож, отрывая кусок плоти, вырвался из ее тела. С трудом человек встал на ноги.

Реха, склонившись перед своей богиней, внезапно упал на землю. Затуманенным взором он огляделся. Кто-то повалил ее, маленькую, беззащитную и ударил ножом. Девушка закричала от боли. С искаженным от ненависти лицом, старик схватил лежавший рядом камень и кинулся на врага.

Человек, сжимая уши ладонями, сквозь пелену боли увидел ринувшуюся в его сторону фигуру. Реха замахнулся камнем. В последний момент охотник выставил свою руку, ударяя по держащей камень руке старика. Камень, направленный в голову, опустился между шеей и левым плечом. Реха вцепился в шею противника руками, а затем ударил головой в лицо. И все же человек был значительно сильнее. Игнорируя боль, почти ничего не видя, он выкрутил руки старика и отшвырнул того в сторону. Реха ударился спиной о дерево и распластался на земле.

Тварь с хрипом отползала в сторону воды. За ней тянулся серый след крови. Охотник шагнул за ней, сжимая нож в кулаке. Бестия смотрела в его глаза. В них он увидел почти человеческие боль и страх. Тварь зашипела:

— Пощщади, девяттипаллый! Все, что пожжелаешшь дамм тебе. Ззлато, девиццы, бесссмертие!

Реха всхлипывал у дерева.

— Не убивай ее, умоляю! Мою золотинку, не убивай…

Человек с болью посмотрел на старика.

Он склонился над тварью и, не переставая смотреть ей прямо в глаза, стал наносить удар за ударом, пока та не издохла.

— Моя маленькая…моя любимая… — поскуливал Реха сквозь слезы.

А охотник как-то странно выдохнул, провел рукой по горлу и, неуверенно, сбивчиво произнес:

— Это… не мама, отец…мама давно умерла.

Человек сел на землю и обтер лицо от едкой крови бестии. Боль в теле понемногу утихала.

Нарушаемая лишь тихим всхлипыванием старика да тяжелым дыханием охотника, в округе вновь воцарилась тишина. Или, быть может, эта «тишина» никогда и не прерывалась для этих двоих? Они оба уже давно перестали «слушать». Долгих пятнадцать лет один был узником помутнения, созданного липкими чарами бестии, туго переплетенными беспробудной выпивкой и душевной болью из-за потери жены. Другой же, утратив голос и возможность позвать на помощь, превратил всю свою жизнь в бесконечный поиск знаний и беспощадное оттачивание умений, чтобы, в конце концов, вернуться и вырвать отца из лап этой твари. Каждый день, каждый час, каждое мгновение этих пятнадцати лет он не слышал ничего кроме внутреннего голоса, вторившего один и тот же данный себе зарок спасти старика.

И вот постепенно, вслед за утихающим рокотом сердца, охотник наконец Услышал. Невдалеке раздалось ворчливое кваканье лягушек, следом нетерпеливое уханье проголодавшейся хищной птицы, тихий шелест листьев, неутомимое журчание ручья.

Человек с замиранием сердца глубоко вдохнул воздух, казалось, впервые за долгое время, ощутил его пьянящий вкус. Он поглядел на старика, встал и зашагал к нему.

Реха всматривался в оседающий, растворяющийся туман и, вместе с этим, чувствовал, как медленно спадает пелена морока с его измученного разума. Сквозь туман он видел идущего к нему молодого человека и с содроганием сердца узнавал в нем себя: те же широкие плечи, мощные руки, серые глаза и… золотистые волосы матери.

— Сынок мой, Ила, — он протянул руки к сыну и они крепко обнялись, — что же я наделал! Сколько людей погубил в этих топях…

Ила посмотрел старику в глаза и первый раз за пятнадцать лет улыбнулся.

— Теперь… все будет хорошо! Пойдем, отец, пойдем домой.

Старик крепко сжал руку сына и кивнул.

Они встали и, поддерживая друг друга, побрели в сторону реки.

***

Вокруг звучали песни и пляски, жители Завьюнок прыгали через костры, рассказывали небылицы, пили медовуху и вино.

Двенадцатилетний Ила с завистью смотрел, как его старшие друзья плавали в реке и смеялись. Этого события ему оставалось ждать еще целых три года. Затем девушки побежали в лес, а юноши спустя некоторое время отправились за ними.

Отец Илы, последние годы крепко пивший, осушив очередную кружку медовухи, так же направился в лес. Мальчик незаметно последовал за ним. Во-первых, он волновался за отца, во-вторых, ему было страшно интересно послушать девичьи песни и хоть одним глазком посмотреть на красавиц.

Отец углублялся в лес. Ила незаметно крался за ним.

Вскоре мальчик услышал чудесное пение. Удивительное и чарующее.

Отчего-то у него сильно заболела левая ладонь, в месте, где когда-то был безымянный палец, который был ампутирован еще три года назад, после того как на рыбалке его сильно повредила крупная щука. Он прижал ладонь к груди и, закусив губу, двинулся дальше. Они шли долго, то тут, то там раздавались голоса других девушек, но Реха упорно шел прямо. Лес стал более болотистым, Ила решил было уже остановить отца, так как дорога становилась опасной, но тут Реха выбрался на небольшую полянку, где и увидел ее.

Ладонь мальчика все еще нестерпимо болела. Он подкрался к полянке и стал вглядываться вперед, пытаясь разобрать исполнительницу чудесной песни, но тут же зажал рот рукой, так как ей оказалась противоестественная женоподобная тварь, страшная и омерзительная. Возле нее стоял на коленях молодой парень, кажется, из соседнего хутора. Бестия положила руку на голову парня. Тот, не шелохнувшись, смотрел на нее. Реха подошел к твари и так же опустился перед ней на колени.

Ила не верил своим глазам. Ему хотелось закричать, но страх сковал его горло. Он мог лишь с ужасом смотреть, что будет дальше.

Тварь издала какой-то звук, после чего Реха неторопливо вытащил нож и молча перерезал горло стоящего рядом с ним юноши.

С губ Илы сорвался крик.

Тварь повернулась на звук и, казалось, пронзила мальчика своим холодным взглядом. Ребенку стало очень холодно, ладонь разболелась так, что из глаз Илы потекли слезы.

Бестия, зашипев, вытянула руку в его сторону и издала булькающий звук. Невидимая ладонь коснулась горла ребенка и сжала его. Ила стал хрипеть и задыхаться. Он в отчаянии обхватил руками нечто, сомкнувшееся на его горле, — поврежденный палец вновь пронзила ужасная боль, а невидимая хватка ослабла.

Бестия заверещала и указала стоящему на коленях Рехе в сторону мальчика. Тот встал, повернулся и понесся на сына, сжимая окровавленный нож в руке. Ила, не веря своим глазам, увидел на лице отца бешеную, нечеловеческую ненависть.

Ребенок хотел крикнуть отцу что-то, пробудить его от морока, но нечто словно забрало его голос. Страх пригвоздил мальчика к земле. А обезумевший Реха уже почти настиг его.

«Отца больше нет… и только я смогу его спасти!» — внезапное понимание разорвало, словно липкую паутину, оковы оцепенения и страха. Ила вскочил и, последний раз посмотрев на отца, не оборачиваясь, ринулся прочь. Прочь из этого треклятого болота, прочь от этой мерзкой твари. А в голове пульсировала лишь одна мысль: «Я за тобой вернусь!»