Удачная охота

— Что будете пить, мастер Вель? — камзол на бургомистре, по летней поре, был расстёгнут наполовину, но толстяка донимала духота. Он одышливо сипел, отдувался, утирая с красного лица крупные капли пота. — Белое, красное?

— Красное.

Его собеседник, сидевший напротив, совсем не обращал внимания на жару. Сухой, загорелый, он спокойно следил за хозяином из-под колючих, с проседью, бровей.

— Разумеется, охотник, — дрожащей рукой бургомистр наполнил бокалы, — очень способствует, в такое-то пекло.

— Да, — Вель пригубил и отставил недовольно бокал, — Какая дрянь! Что случилось, бургомистр?

— Пропадают люди, — бургомистр закашлялся, расплескал вино. — Крестьяне.

Охотник иронично приподнял бровь:

— Вас взволновали судьбы деревенщины? Удивительно! В местных трактирах давно об этом говорят. Еще говорят о шайке разбойников, скрывающейся на болотах…

— Главаря мы схватили, — бургомистр пожал плечами, — вернее, он сдался сам.

— Вот как?

— Да! Донимал солдат у городских ворот. Прорвался в караулку, забился в самый тёмный угол и сидел, завернувшись в попону. Ему хотели всыпать плетей и отправить прочь, но тут он заговорил. Про ужас болот, про мороки.

— Забавно, — мужчина подался вперёд, — я хотел бы поговорить с ним.

— Увы, сударь, это невозможно. Он умер. В процессе дознания.

— Глупо. Зачем?

— Казна, сударь, — толстяк вздохнул. — Нарочные с налогом из соседней провинции. Пропали по пути в Столицу, на моей земле, на болотах. Вот мы и пережали немного. Ну, вы понимаете.

— Я понимаю. Вы знаете, что мои услуги недёшевы?

Бургомистр вздохнул ещё раз:

— Конечно, мастер Вель. Конечно.

Селение стояло на торной дороге и называлось Хляби. За ним дорога разделялась. Торный путь заворачивал влево, в обход топей, а вперёд, в глубь трясин, вела извилистая тропа для рисковых. Кроме десятка покосившихся домишек, в Хлябях расположился постоялый двор для купцов и казённых людей. На вывеске значилось: «Сытый водяной». Бруно Вель потребовал лучшие покои и ужин. Насупленный хозяин сам прислуживал ему, гоняя мальчишку-поварёнка то за копчёными угрями, то за пивом.

— Согласно эдикту Короля от 7-го года, — бросил презрительно, когда трактиршик заикнулся об оплате.

Эдикт Короля касался только дворян и королевских волонтёров, но откуда ему знать, олуху?

Хозяин вздохнул, но промолчал.

Наутро Вель выгнал молодую деваху, всю ночь согревавшую его ложе:

— Пошла прочь, дура неумытая! Пусть тебе бургомистр платит.

Оседлал свою лошадку и пустился в путь, не слушая криков и причитаний обманутой девки.

— Хватит выть! — оборвал её трактирщик. — Хорош он или плох, а на смерть поехал. Я потому лишь про деньги вспомнил, что больно он жрать силён. А уж тебе-то, эх.., — он махнул рукой и зашёл в дом.

Вель был далеко уже и слов этих не слышал. Услыхав же, удивился бы странным таким резонам, да посмеялся над сельским простодушием.

На развилке он поехал прямо. Скоро деревья вокруг помельчали, а под копытами Каурой зачавкало. Потянуло стоялой сыростью.

У кривого осокоря, чудом выросшего на болоте, Бруно спешился. Осмотрел внимательно обрывок повода на нижней ветке, постоял, прикрыв глаза и будто принюхиваясь, хмыкнул и привязал Каурую рядом.

— Я умнее, верно? — он ласково огладил лошадь между ушами. — Жди, хорошая! Задам тебе лучшего овса.

Каурая мотнула головой, тихонько заржала и потянулась мордой к его руке.

— Жди, — бросил ещё раз Вель.

Срубил молодую осинку для слеги, стесал в два взмаха ветви и, не оборачиваясь более, пошёл вперёд, осторожно ступая по осклизлым брёвнам.

Плашки под ногами качались, норовя ускользнуть. Комарьё сгустилось зудящей тучей. Выбирая путь, охотник шёл, пристально глядя под ноги, лишь изредка бросая взгляд в стороны. Нечисти он не боялся, обострённые чувства подсказывали, что кругом пока чисто. Куда опаснее было сделать неверный шаг, завязнуть, а там — пиши пропало! Нерадостно отбиваться от врага по пояс в тухлой жиже.

Так прошёл он примерно с милю. Стало суше. Осока по сторонам сменилась ивой и тальником. Гать под ногами исчезла, и Вель вышел на небольшую возвышенность с выветрившейся скалой посредине. Охотник прикрыл глаза: от останца явственно пахло магией. Что-то произошло здесь совсем недавно, дней десять назад. Подойдя вплотную, он коснулся ладонью растрескавшегося камня и зажмурился. Тонко повеяло увядшими фиалками. Потом запах цветов усилился, накатил душным пыльным валом, закружил, потянул…

Сум Дарбин не верил своим глазам. Неведомые силы словно прорвали здесь изнутри земную твердь, выдавив наверх корневую самоцветную жилу. Кое-где, не выдержав напряжения, пустая порода треснула, и стал заметен тайный блеск, виданный им ранее только в заветных подгорных штольнях. Завороженный, гном подбежал к скале. Остановился, едва сдерживая изумлённый крик. Община не зря отправила его на поиски! Он не посрамил славу подгорного племени, да… Придут мастера сильнее его, но название «Копи Дарбина» — останется.

Верная каёлка сама прыгнула в узловатую ладонь. Осторожно, стараясь не дышать, чтобы не дрогнула рука, Сум сделал пробный удар — вскрыть излом жилы на вершок вглубь. Удостовериться. Серый сланец мелким щебнем посыпался к ногам. Дарбин протёр глаза: теперь блестело глубже, будто жила спряталась, испугавшись кусачего острия.

Недовольно пробурчав что-то в бороду, Сум приготовился ударить ещё раз. Внезапно желанный блеск потух и раскрылся чёрным зловонным шатром. Ожгло кожу, липкой петлёй перехватило шею…

Охотник открыл глаза и прокашлялся. Ощущение удушья медленно отступило.

— Вот же погань, — пробормотал он то ли про коротышку-нелюдь, то ли про погубившую его жуть. — Тритон, — сказал, массируя горящее горло, и повторил ещё раз, уверенно: — Тритон!

Все признаки были налицо. Будет забавно схлестнуться с тварью. Представив, как, отсчитывая монеты, будет юлить и краснеть толстяк бургомистр, Вель алчно ухмыльнулся. Вот чудак. Что стоило поставить перед болотами предупреждающий камень? Пожалел, не озаботился — плати теперь.

Пошевелив слегой мох и высокую траву под ногами, он скоро обнаружил то, что искал: не поддавшиеся твари остатки прочного костяка, крепкие, как земные недра, блестящую кайлу с изжёванной деревяшкой рукояти. Сверкнул металл походного доспеха. Дорогая вещь! Он обязательно подберёт её на обратном пути.

Теперь охотник шёл медленнее, чаще посматривая по сторонам. Сколько различал глаз, тропа скакала вдаль с островка на островок. Каждый остров венчал каменный останец, как будто исполинская змея увязла здесь в незапамятные времена, возвышаясь ныне над трясиной костяшками позвонков. Тускло блестели окна свободной воды, болото вздыхало, неохотно отпуская на волю пузыри горючего газа. Лужайки ряски манили кричащей зеленью, прикидывались мягким мхом. Осока вдоль почерневшей гати стояла вялая, полузасохшая, побуревшая. Пахло тиной. Всё вокруг, казалось, дышало тоской, и только вездесущий гнус, мухи и оводы наполняли воздух торжествующим гудом. «Кого они едят, шельмы?» — досадовал Вель, отмахиваясь от докучливых летунов. Пекло поднявшееся уже довольно высоко солнце, от духоты и влажности бросило в пот, зудела покусанная шея, свербела кожа под плотным камзолом.

Добравшись до следующего бугра, он обошёл его кругом, выбрал бочажок почище и с наслаждением умылся. Рядом, в тени низкорослых, угнетённых березок Вель словно вступил на клумбу свежескошенных фиалок. Снова ворвался в сознание поток чуждых ощущений…

Сердце заныло от увиденной картины, и Пенголан печально вздохнул. Тонкие, светлокорые берёзки, радость и отрада путника, были безжалостно окручены ржавой проволокой. Они беспомощно шумели на ветру, плача израненными стволами. «Варвары, отродье тёмных сил!» — простонал эльф, нащупывая в котомке склянку с живительной смолой. Деревца потянулись к нему, зашелестели листочками, юными, но уже начавшими желтеть от убыли жизненных сил. «Сейчас, сейчас, милые! — ласково заговорил с ними Пенголан, смачивая пальцы в густой смеси, — я помогу!»

Ноги захлестнуло, сладкий аромат молодой листвы сменился отвратительным смрадом. Что-то чёрное, липкое охватило голову, затемняя взор, разъедая ужасом мудрую отрешённость древнего существа. Как больно!..

Картина чужой гибели была столь ярка, что охотник не сразу пришёл в себя. Тонко чувствующий эльф наполнил место необычайно сильными предсмертными эманациями, куда там приземлённому гному! Гном, теперь эльф… Чего тянет их сюда, в исконные людские земли? От них ни пользы, ни прибытку. Неудобство одно.

Прокашлявшись, проплевавшись от заполнившей рот горькой слюны, Вель несколько минут сидел неподвижно, ожидая, пока стихнет звон в ушах и утишится сердце. Да, надо спешить, пока тварь не вошла в полную силу! Похоже, здешний тритон сильнее тех, что он встречал прежде. Нельзя сказать, чтобы мастер сомневался в успехе, но сил уйдёт немало. Перед уходом он внимательно огляделся, накрепко запоминая место: столичные толстосумы много дадут за драгоценный эльфийский плащ. Особенно если поторговаться. Бруно умел и любил торговаться.

Скоро, совсем скоро!

Тритон был уже совсем близко. Вместо болотных испарений округа дышала цветущими фиалками. Охотник перехватил слегу левой рукой. В ладонь правой надёжно легла тяжёлая шпага.

— Дяденька, дяденька, помоги!

Мальчонка лет десяти вынырнул на тропу откуда-то сбоку. Чумазый, белоголовый, в замызганной рубашонке до колен, с босыми, исцарапанными осокой ногами. Длинная сопля свисала с носа чуть не до пояса, потому слова звучали гнусаво, невнятно, а мордашка скривилась в брезгливой, испуганной гримасе.

— Помоги, дяденька, мамка ногу подвернула, там, — мальчишка потянул носом и махнул рукой вперёд, в сторону близкого островка.

— Сопли прибери! — ответил зачем-то Вель и рубанул наотмашь, германским манером, прямо по сопле, по тонким детским ключицам. Морок хлюпнул и расплескался серыми брызгами.

Сейчас тритон охотился уже за ним, понял Бруно. Тварь была ещё молода, приманивала жертву просто, без выдумки, на глупую привязанность, на чувство, на страсть. Рывком одолев последние сажени гати, Бруно ступил на твердь. Почему-то тритон нападал только на островах. Непонятно, но удобно. С этим можно разобраться потом, чуть позже, решил Вель, отбросил слегу и ухватил шпагу двумя руками, для верности.

Неподалёку стонала женщина. Глупый, глупый тритон! Охотник оскалился и пошёл на стон, переступая через разваленные доски возка, отшвыривая ногами остовы и панцири погибших воинов. Хрустнул под сапогом лошадиный череп, лопнула изъеденная ржой кираса.

Женщина была молода и привлекательна. Она сидела на камне и баюкала распухшую ступню. Простое платье её было порвано, открывая нескромному взору белое бедро. Заметив Бруно, она протянула к нему руки в немой мольбе, на лице появилась робкая улыбка.

Цветником пахло нестерпимо. Не замедляя шаг, не дожидаясь атаки, Вель сделал выпад по-франкски, и вонзил шпагу под левую грудь. Тварь беззвучно закричала, раскрываясь воронкой, пытаясь обтечь, обойти. Охотник колол и рубил, пока серые клочья не перестали дёргаться и не замерли на траве неопрятной грудой.

Всё было кончено. Как он и предполагал, тварь оказалась крупнее и сильнее тех, что он встречал раньше. Отъелась за последнее время. Смогла обратиться человеком. Напрасные уловки. Величина не добавила ей сообразительности. Вель достал из-за пазухи чистую тряпицу и стал вытирать руки и лицо. Омерзительная слизь воняла тухлятиной, но это был хорошо. Запах победы, заслуженной награды. Куда лучше аромата свежих фиалок, надоевшего за часы охоты настолько, что чудится до сих пор. Ерунда! Тритон мёртв.

Почистившись, мужчина сел на траву, близ окованного сундучка. Казна. При падении дерево треснуло, и немного золота просыпалось. Вель зачерпнул в горсть несколько монет и стал задумчиво пересыпать из руки в руку. Его доля, за службу, составляла десятую часть. Можно купить домик на окраине столицы, взять смазливую служанку. Если понесёт — можно выгнать, взять другую. Золото способно на многое. Десятая часть казны — неплохой куш. А вся казна?

— Согласно эдикту Короля, да? — спросил он у пустоты в себе. — Какое мне дело до бургомистра?

Затаившись, тритон изучал добычу. Души существ, что были раньше, топорщились и кололись странными, неприятными углами. Верность и любовь, честь и отвага, доброта и преданность, сплоченность и дружба. Неудобные слова, неприятные, ядовитые чувства. Насколько легче было без них! Тритон не понимал, как можно существовать в таких узких, душных рамках. Как охотиться, когда всё вокруг перегорожено безумными барьерами совести и долга? Существа не подходили для изменения, они были отравлены, поэтому он просто съел их. Поэтому хватило сил создать ещё одно ловчее тело.

Это, последнее существо, оказалось интереснее. Тритон потянулся к нему бестелесными щупальцами и ощутил довольство. Там был простор, который он безуспешно искал последние месяцы перед нерестом. В одном только месте царапала одинокая привязанность к живому неразумному. Можно будет убрать, сгладить. Потом. Сейчас важнее освободить место для потомства, измениться, уйти.

Ласковыми касаниями тритон усыпил осторожность жертвы. Оставив в воде отягощенную икрой материальную оболочку, он вошёл в человека, угнездился в глубине, пророс и начал действовать.

— Золото, — сказал Вель, поднимаясь. — Казна. Город. Бургомистр, — он наклонил голову и по-птичьи посмотрел на сундучок. Судорога прошла по лицу, передёрнула плечи, заставила подпрыгнуть. Глаза бездумно смотрели вперёд. Слюна потекла из приоткрытого рта.

— Свобода! — он оскалил зубы. — Женщины? Потеха!

Засмеялся, подхватил с земли шпагу и сделал несколько выпадов.

— Кровь. Забава. Охота, — вылетали слова. Гримасы сменялись на его лице. — Ха-ха-ха!

Потом выражение глаз стало вновь осмысленным. Охотник строго посмотрел вокруг и внятно произнёс:

— Но-но, не балуй! Знай своё место.

Он вложил шпагу в ножны, пересыпал золото в заплечный мешок и пошёл, сгибаясь от тяжести, по тропе. Туда, где ждала его Каурая.

Радужная мушка уселась на комочек серой слизи и жадно припала хоботком. Внезапно что-то привлекло её чуть в стороне, что-то более вкусно и приятно пахнущее. Она умыла глаза лапками, взлетела … и тут же была съедена. Маленький тритон расправил тонкие крылышки, что выросли внезапно у него на спине. Слишком слабые для его тельца, крылья обломились, и тритончик плюхнулся в тёплую воду. Там, в покое, погружённые в оставшийся от родителя питательный студень созревали его братья. Он глотнул воздуха и ушёл на дно. Скоро он сожрёт студень, своих не родившихся родичей, съест болотную живность на милю вокруг.

Он выползет на берег за новой добычей не скоро.

Через несколько месяцев, когда к нему придут новые, двуногие гости.

Поздней осенью, как похолодает и поспеет клюква.