Trollbro

1

— Дорогу, дубина!

Вороной конь нетерпеливо переступает тонкими ногами, подковы звонко цокают по камням. Всадник в алом, расшитом золотой нитью камзоле взмахивает хлыстом, с трудом удерживая норовистого рысака.

Ишь, торопыги!

Я стою в месте, где выложенный цветными булыжниками тракт упирается в деревянные бревна. Стою спокойно, широко расставив ноги и скрестив руки на груди. Легкий ветер щекочет шею, забирается под полотняную рубашку. Ясное утро, и впереди долгий июньский день.

— Две кроны, сударь. Вот расписание пошлин.

Я киваю на доску. Тщательно выписанные буквы блестят черной краской: я недавно обновил надпись. Полбанки черной эмали извел. А зря, наверное: такие, как вот этот, с белыми перьями на шляпе, не любят читать законы и предписания. Думают, что они их, белоперых, не касаются. Напрасно.

— Что-о-о? Две кроны за проезд? По какому-то раздолбанному мосту?

Ну, это уже злая чушь. Я свою работу выполняю исправно. Мост в прекрасном состоянии, гильдейское собрание недавно выдало мне проверочный лист.

— Да, сударь, вы правильно поняли, две кроны.

По тракту катится изящная карета, запряженная шестеркой. Впереди и позади нее по двое лакеев верхами. Шустро скачут, только пыль вьется следом. Кучер щелкает кнутом, подгоняя лошадок.

— Это неслыханно! — кипятится всадник. — Я граф Аксеборг, слышишь ты, увалень!

Да хоть герцог, хлыщ белоперый.

Кучер натягивает вожжи. Лошади с фырканьем останавливаются, карета сотрясается от колес до укрепленного на дверцу герба: красно-золотой бычьей головы. Лакеи, все как один затянутые в красные ливреи, с сумрачным видом выстраиваются поодаль. Да, экипаж ничего себе, только в пыли по тот же герб. Быстро же вы удираете, графья Аксеборг.

Маленькая ручка в белоснежной перчатке отдергивает занавеску с окна кареты. Серые глаза смотрят на меня с испугом и отвращением. Ну что ж, не привыкать. Дамочка высовывает головку со сложной прической и огромной мушкой на правой щеке и капризным голосом вопрошает:

— Вальдема-а-ар! Что такое? Почему мы остановились?

Всадник отвечает сквозь зубы, явно сдерживая благородную злость.

— Потому что этот невежа требует пошлину, Беатрис! Представляешь, две кроны!

— Ка-к-кой ужас! Он что, не понимает, с кем имеет дело?

Да нет, благородная госпожа, понимаю.

— Вы беженцы? — как можно невиннее спрашиваю я.

Всадник багровеет. Левый глаз у него начинает дергаться, а рука сжимает хлыст, будто хочет сломать.

Ого, зацепило все-таки!

— Т-ты! — от ярости он еле может говорить. — Как ты смеешь, негодяй! Граф Аксеборг никогда не станет беженцем!

Ага, попался!

— Тогда две кроны, сударь, — спокойно отвечаю я. — Согласно расписанию пошлин. И прошу не оскорблять смотрителя. Он при исполнении, знаете ли.

Граф кидает взгляд на лакеев. Ой, напугал. Я неторопливо повожу плечами, будто разминаю мускулы перед работой. Сжимаю и разжимаю пальцы.

Лакеи молчат. Граф тоже как-то сразу остывает.

— Ладно, — бросает он в пространство и достает из кожаного кошелька две монеты. С гримасой подкидывает на ладони и, не глядя, швыряет мне под ноги.

Одна падает в пыль. Другая отскакивает от булыжника, катится по дороге, и, завертевшись волчком, наконец успокаивается.

Я не двигаюсь с места. Солнышко пригревает плечи и затылок. В ивняке свистят трясогузки.

— Что еще?! — орет всадник, позабыв о графском достоинстве, — Открывай живее!

— Из ладони в ладонь, — медленно говорю я.

— Что-о-о?!

— Из ладони в ладонь, — повторяю я. — Так сказано в расписании. Я не попрошайка при церкви. Я на службе.

Граф поминает Нечистого и всю его свиту. Благородная госпожа хватается за голову. Всеобщее смятение. Ну-ну.

— Юрген, — наконец цедит граф. — Подними монеты и отдай этому… смотрителю.

Пожилой слуга тяжело спускается с лошади. Нагибается, подбирая деньги. С трудом распрямляется и идет ко мне. Горные духи!

Слуга протягивает мне монеты, и наши руки — моя здоровущая, темно-бурая лапища, и его, сухая, морщинистая ладонь, — соприкасаются.

— Прости, отец, — еле слышно шепчу я. — Пришлось тебе нагнуться из-за меня.

Он ничего не говорит, но выцветшие глаза смотрят с усмешкой и пониманием.

— Ну, а теперь что?! — брызжет слюной граф. — Пропустишь ты нас или нет, скотина?!

Я не смотрю на него. Пусть орет, пусть хоть надорвется. И лишь когда Юрген с одышкой взбирается на лошадь и берет поводья, я подкидываю монеты на ладони, отступаю в сторону и нажимаю на рычаг.

Гладкое, выкрашенное в черно-желтый цвет бревно шлагбаума медленно подымается, открывая настил моста.

— Проезжайте, господа. Доброго пути.

Карета давно скрылась из виду. Улеглась пыль. Птицы, вспугнутые бешеным громыханием экипажа и окриками кучера (тоже мне возница: думает, чем громче орет, тем лучше лошади слушаются), снова защебетали свою веселую утреннюю ерунду, ветер резвился между берегами, донося медовые ароматы цветущего клевера. Солнце поднялось высоко; деловито, по-хозяйски оглядело землю и принялось щедро лить на зеленые холмы свет.

Я никуда не спешил. Опустил бревно на положенное место, прошелся по мосту, привычным взглядом отмечая: вот неплотно подогнаны две доски — нужно исправить сейчас же, а здесь на столбе содрана краска — не иначе непутевый графский кучер задел-таки колесом…

Я оперся лапами о перила. Но, позвольте, я же еще не представился. Все «я» да «я», а это, между прочим, лишняя руна в Футарке, как говорил мой прадед. А кто такой «я» и откуда взялся — непонятно. Что ж, объясняю.

Я — Магнус Кувалда, тролль. Да, самый что ни на есть обычный мостовой тролль, какие живут по всему Снежному Краю от Гиблой горы на севере и до южного побережья. Происхожу из древнего и славного рода Троллсон и могу при случае похвастаться генеалогическим древом, какое не снилось и нынешнему нашему Северному королю. Испокон веку предки мои ведали мостами в этом краю и своим мастерством добились значительного положения в Мостовой гильдии. Например, старший мой брат Карл Гвоздодер служит смотрителем Коронного моста в столице и частенько заходит на огонек к Председателю Академии Наук — ярлу Нобелю, потолковать об архитектуре и прочем изящном искусстве.

Однако перейдем к моей гораздо более скромной персоне. Я младший отпрыск в семье и пока еще не достиг такого мастерства и уважения, как Карл, и мост мой куда меньше, чем Коронный.

Но отнюдь не хуже.

Да, он неширок, но две крестьянские телеги спокойно разъедутся, не цепляясь осями. Выстроен он не из камня и чугуна, а из дерева, но какого дерева! Сваи из черного дуба, что растет только в Тролльем Доле! Такие сваи почти не гниют в воде и могут простоять не годы — десятилетия, а то и века. На настил пошли лучшие сосновые доски, какие только можно достать в округе — ни червоточинки, ни сучка. А сколько сил и времени я потратил, чтобы покрыть перила особым водостойким лаком! Зато теперь мост выглядит как новенький, и всякий знаток скажет, что мост через Пограничную — настоящий, trollbro.

Когда-то на этом мосту начинал службу мой отец. Потом он, как и другие мастера, был вызван на строительство Коронного Моста, да так и остался в столице, пока не вышел на пенсию. А я, когда пришло мое время, сам вызвался смотрителем сюда. Почему? Да просто интересно было посмотреть на новые места. И ничуть об этом не жалею.

Конечно, сначала я здорово струхнул. Еще бы! Все эти годы за переправой присматривал местный магистрат, то есть, считай, никто. Когда я впервые прошелся по мосту, гнилые доски трещали под башмаками, чудо, что не обрушились вместе со мной. Вот бы потешились местные зубоскалы!

Но это дело прошлое. А меня волнуют дни сегодняшние. Горные духи, до чего ж неспокойные они, эти дни…

Я оперся лапами о перила и, старательно прищурившись, поглядел на кромку дальнего леса, туда, где зубчатая синева крон граничила с лазурью неба. Ничего. Небеса чисты и безоблачны, только ласточки режут простор крыльями.

Ничего. Ну и хорошо, может, обойдется.

Честно говоря, я не верил, что война может подойти близко к Пограничной. И никто не верил, а завсегдатаи деревенской таверны высмеяли заезжего торговца шерстью, который вздумал доказывать обратное. Давно миновали те дни, когда лента реки и впрямь была рубежом королевства. Рассыпались в пыль сторожевые башни, и только остатки насыпи на холмах напоминают о былом.

Иные времена, иные границы. Слишком далека наша река от мест, где свистят ядра, звенят шпаги и льется кровь.

Так думали все.

А потом появились беженцы. Сначала тонкой струйкой, словно первый ручеек весной, затем крепчающим потоком, что готов обернуться половодьем. Разные они были: крестьяне, оставляющие за спиной невспаханные поля, ремесленники, оторванные от станков и горнов, какие-то непонятные то ли бродяги, то ли дезертиры, женщины с измученными лицами, хнычущие дети, седые старики. Кто со скарбом на подводе, а кто налегке. Некоторые оставались в деревне, но основная толпа шла дальше, через мост к сердцу страны.

Были и такие, как утренний граф, что старательно делали вид, будто и не от войны бегут, а так, по своим благородным делам спешат в столицу.

И все-таки не верилось. Несмотря на все рассказы не верилось, что враг сможет добраться до реки. Ведь на пути у него стояла наша Северная армия — лучшая на полуострове, отборные полки, что встанут грудью и не пустят врага вперед… И тут же прокрадывалась предательская мыслишка: а ведь пропустили уже на нашу землю… Пропустили.

Вчера я первый раз в жизни видел, как отступают за Пограничную наши войска. Грустное зрелище.

Кавалерийский капитан крикнул мне: не пугайся, приятель, вернемся! Я и не пугаюсь. Я просто не хочу, чтобы над кромкой леса поднялись клубы дыма, не хочу, чтобы вон то ячменное поле потоптали вражеские кони.

Впрочем, это лишь мои частные размышления, до службы никак не касающиеся. Гильдия соблюдает нейтралитет.

Горизонт чист. Пора приниматься за дела.

2

Под мостом стояла прохлада. Вода плескалась о сваи, бросая волнистые блики на темное дерево, течение уносило вдаль тонкие стебельки увядшей травы — видать, где-то уже пробовали косить.

Я сидел на  крыльце, оттирал закопченную сковородку мелким песком и насвистывал под нос «Красавицу и тролля». Удивительно прилипчивая мелодия, вроде простенькая, а так и вертится в голове по сотому разу. И кто такие сочиняет?

Я не привередничаю, просто с некоторого времени мне пришлось сделаться знатоком и ценителем музыки. Жизнь заставила.

Когда из-под копоти заблестела, наконец, медь, я хорошенько ополоснул сковородку речной водицей и оставил рядом — сушиться. А сам уселся поудобнее, опустив в Пограничную босые ступни.

Река привольно лежала меж берегами: одним — пологим, заросшим по склону ивняком, и другим — обрывистым, ни коня свести к водопою, ни самому спуститься. Сплошные камни, будто с древности готовилась Пограничная к обороне. Даже я, у которого как у всякого тролля способность карабкаться по кручам в крови, спускаюсь сюда, к воде, не по склону, а по лестнице, c моста прямо на крышу дома.

Да-да, живу я, как и положено приличному троллю, под мостом. Прямо под обрывом река намыла пятачок песка и гальки, а смотрители, жившие здесь задолго до моего отца, укрепили островок валунами и возвели на каменном фундаменте хижину. Тесновато, конечно, но вполне уютно. Особенно когда я вытряхнул весь хлам, скопившийся за эти годы, отдраил полы и заново проконопатил стены. А лестница и люк в потолке — уже моя придумка, и она отлично работает. Надо — поднялся к рычагу, чтобы получить пошлину, надо — убрал лестницу и сиди себе спокойно, уди с крыльца рыбу. Никто не потревожит.

Беспокойный комар назойливо звенел у уха, выискивая, куда укусить. Я лениво отмахнулся, но кровопивец не испугался: нагло спикировал на щеку. Ну что ж, сам виноват.

Оставлять поверженного противника размазанным по собственному лицу — некрасиво. Я решил умыться. Вода неподкупно отразила круглую физиономию с торчащими в стороны ушами, носом-картошкой и рыжей копной волос. Не красавец, это уж точно. Но, как говорил мой прадед, руки-ноги и все прочее на месте — и ладно. Я улыбнулся, и отражение немедленно прищурило грязно-бурые глаза и показало крепкие белые зубы.

Шлеп! Шлеп-шлеп-шлеп! Плоский обломок галки пропрыгал по воде, оставляя круги, и канул на дно, едва не задев меня по носу. Я вскочил. Тишина. Катит волны река, шумят ивы, шелестят камыши у противоположного берега.

Вот именно этот берег меня и интересовал. Точнее, маленький островок, отделенный узкой протокой, что полностью заросла желтыми кувшинками. За плотной стеной камыша ничего не было видно, кроме кроны кривой березки, но я очень хорошо знал, откуда прилетают по воде камни.

— Э, — крикнул я любителю печь блинчики. — Совсем совесть потерял!

Островок молчал. Березка покачивала тонкими ветвями. Над камышами стояли прозрачные стрекозы.

— Допрыгаешься у меня, — проворчал я. Умиротворенное настроение исчезло, опять вспомнились утренний граф и война. Я встал, подобрал сковородку и пошел в дом.

После полудня к мосту подошел еще один полк, на сей раз пехотный. Колонна нестройной длинной лентой растянулась по дороге. Пока я поспешно подымал рычаг, солдаты усаживались на обочине, жадно глотали из фляжек то ли воду, то ли что покрепче. Разговаривали они мало. Обгоревшие на солнце лица не выражали ничего, кроме усталости, на потрепанные сине-желтые мундиры, на окровавленные повязки осела пыль.

— Подъём!

Вдоль колонны проскакал офицер. Лошадь под ним шла усталой рысью, черные перья на шляпе обвисли, голос был хриплым, сорванным.

— Подымайтесь! Через мост, в колонну по-четверо…

Они подымались, словно через силу. Вскидывали на плечо аркебузы и пики. Строились.

Офицер (судя по кокарде, он был в чине капитана) осадил коня рядом со мной.

— Эй, смотритель! Где-нибудь поблизости еще есть переправы?

— Нет, — ответил я. — Берег обрывистый, да и глубоко. Ближайший брод у Крысьей Горки, а это миль двадцать к востоку.

— Ясно, — серые глаза офицера нехорошо заблестели. — А если здесь с обрыва спускаться?

— Человек не спустится без веревок, — уверил я, — а конь тем более. Одна дорога — через мост.

Неужели собрались засаду устраивать?

— Ясно, — снова процедил сквозь зубы капитан. — Слушай, смотритель, покажи моим парням дорогу на Лансборг. Донесение послать надо.

Я слегка удивился: должна же быть у офицера карта. Но после вспомнил, что «Синяя молния» — полк с побережья. Могут и не разобраться в здешнем сплетении дорог и троп. А Лансборг в стороне от тракта.

— Ладно, — согласился я. — Только за мостом бы присмотреть…

— Я оставлю ребят, они приглядят. Все равно, обоз еще не прошел.

«Парни» господина капитана — бравые с виду вояки — оказались потрясающе бестолковыми. Когда я проводил до перекрестка, они сначала долго и со всеми подробностями выспрашивали дорогу, но, стоило мне проститься и двинуться назад к мосту, свернули не направо, а налево. Я вовремя заметил, догнал и начал объяснять все заново. Солдаты скребли в затылке, кивали, но лица были настолько далеки от любой здравой мысли, что я сплюнул и повел дальше: прямо до развилки, где одна дорога убегает в Гельде, а другая, петляя между холмами, приводит в Лансборг. Уж здесь сбиться с пути мог только полный дурень.

Назад я возвращался не спеша. Солнце еще жгло в полную силу. Я шагал по мягкой зеленой траве рядом с трактом, держа в одной руке башмаки, а другой сшибал пушистые головки одуванчиков. Настроение опять поднялось.

До моста было еще порядком, когда я заметил на солнечном пригорке ярко-красные ягоды. Уже поспела! Ну, как тут было не остановиться!

Я люблю землянику. С детства люблю. Нет, не подумайте, все те вещи, которые положено любить троллю: темное пиво, жареную на костре поросятину, крепкий табак — я тоже очень и очень уважаю. Но земляника… Словом, я взобрался на пригорок, расселся, словно восточный калиф, и принялся осторожно, по одной срывать крупные, пропитанные солнечным светом ягоды.

Земляника таяла на языке. Нежный аромат щекотал ноздри. Я совершенно забыл о времени, просто жарился на солнышке и вспоминал детство, дом… Дурак сентиментальный…

Желтая бабочка-капустница, мирно дремавшая на цветке, испуганно взлетела, закружила в воздухе. На траву вблизи от меня приземлился зеленый комочек.

Я бросил в рот еще одну ягоду. Комочек замер на миг, оттолкнулся задними лапами и … передумал. Опасается, ухмыльнулся я мысленно. Ну-ну, я на его месте тоже бы опасался.

Зеленая лягуха была почти незаметна в сочной луговой траве. Только черные бусинки глаз блестели, да видно было, как раздувается горловой мешок.

Немного помолчав для солидности, я сурово произнес:

— Каяться пришли, ваше высочество? Прощение вымаливать?

Горловой мешок опал и вновь раздулся:

— Вот еще, — противным, истинно лягушачьим голосом, заявило земноводное. — Нужно мне твое прощение, как окуню подковы. Я по делу.

— Ишь ты, — раздражение у меня давно прошло, но ему это знать необязательно, — смелый какой! Ща как наступлю пяткой!

— Наступали уже такие, — фыркнула лягуха. — Поскользнулись да ребра сломали. Не будешь свои пятки в воду совать без разрешения!

Я запустил в наглеца ягодой. Лягуха ловко отпрыгнула в сторону и показала тонкий язык.

— Ну тебя, — рассмеявшись, сказал я. — Говори, чего надобно?

— А того, — лягуха снова подобралась поближе. — Эти невежи своим шумом мешают мне репетировать.

Я заржал. Земноводное надулось, даже нижнюю губу выпятило.

— А я и забыл: ваше высочество любит тишину, вашему высочеству противны грубые мирские звуки. Ржание коней и стук колес раздражают нежные ушки, а солдатские выражения оскорбляют тонкую натуру! Какое горе!

— Придурок! — сообщила лягуха. — Плевал я на матерщину. Но этот поганый скрежет распугал всю рыбу, и да… он оскорбляет мое чувство ритма!

— Ой, не могу, — возвеселился я. — Чувство ритма! А что за скрежет-то?

— Да, — с ледяным спокойствием сказал наглец, — ты действительно туп, как тролль. Я тебе целый час толкую… Ну, ладно, повторяю для… тролля. ЭТИ. СОЛДАТЫ. ПИЛЯТ. СВАИ!!!

— Что?! — задохнувшись, спросил я. Солнце словно померкло за облаками.

— Мост твой ломают!!! — возопила лягуха.

В следующий миг я уже бежал к дороге.

Противный звук застревающей в дереве пилы я услышал издали. Зубы сами собой стиснулись, а пальцы сжались в кулаки. Сволочи! Какие же сволочи! Мой мост! Где я знаю каждую доску, каждый гвоздь! Пилят! А я-то… Они, дескать, бестолковые, дорогу они не знают… Сам ты дурень последний, Магнус Троллсон! Тебе только за курами присматривать, и то разбегутся!

Ну, ничего, погодите у меня!

Я вылетел на тракт. Остановился, в ярости скаля зубы. Осмотрелся.

Господин капитан, чтоб его кошки драли, не обманул — оставил «ребят» приглядеть за мостом. И они приглядывали. Изо всей силы приглядывали.

Двое, стоя на моем плоту, уродовали центральную сваю. Аж вспотели, голубчики! Вон и мундиры поснимали, подвернули рукава сорочек. Пила то и дело застревала — еще бы, черный дуб, заговоренный чарами, но все же дело двигалось. Третий стоял на площадке у моего дома, видимо, караулил. От врага или от меня? Все равно!

Держитесь, дровосеки!

Я рысцой кидаюсь через мост. Дум, дум, дум — отзываются доски. Свая жалобно скрипит. Вот и лестница! Я скатываюсь по ступеням, и на крыше врезаюсь в караульного. Ты спешил убрать лестницу, парень?! Ты опоздал!

Р-раз! Шляпа слетает с головы, парень нелепо машет руками, срывается с крыши в воду. Что, крепкая у тролля оплеуха? Понравилось?! Его товарищи бросают пилу, обалдело вертят головами, что-то кричат… Да пошли вы…

Я с разбегу прыгаю на плот. Бревна содрогаются, уходят вниз, на босые лапы плещет вода.

Ага, один опомнился, схватился за пику. Н-на! Обломки древка взлетают к небу, а его хозяин — падает в противоположную сторону. Только брызги разлетаются во все стороны! Теперь третий.

Пятится, выставив оружие перед собой. Глаза растерянные, испуганные… Куда ж ты, голубчик? Вода кругом, а плот узкий. И доски скользкие…

Я наступаю, нехорошо улыбаясь. Солдат покрывается потом, нервно тычет пикой. А ну-ка! Я, изловчившись, хватаю оружие пониже острия, дергаю на себя. Резкий вопль, шарканье подметок! Подлец, всю рубашку мне обрызгал!

Трио для пилы без оркестра окончено. Незадачливые исполнители бултыхаются, борясь с течением. Вопли и ругательства, начисто лишенные гармонии, раздаются над взбаламученной водой. Бедный его высочество!

Я выдергиваю из сваи пилу. Отменный, надо сказать, сплав — небесное железо. Заранее готовили! Знали, что никакой другой металл не возьмет зачарованный мост! Нате!

Круги разбегаются, и вместе с ними уходит ярость.

— Руку… Руку давай, говорю.

Он скривился, но руку протянул — не тонуть же. Я выдернул сопляка из воды на площадку, он закашлялся, стоя на четвереньках. Вода бежала с него ручьями, волосы слиплись, превратившись в сосульки. Руки дрожали от напряжения. Да парень, никудышный из тебя пловец. Вон приятели твои давно до другого берега добрались, стоят на песчаной косе и кроют и меня, и мост отборной бранью. Однако на вторую попытку не решаются. Ну, и пес с ними!

Я сходил в дом, принес заветную баклажку с тыквенной брагой. Протянул недоутопленнику.

— На, глотни. Дрожишь весь.

Он зыркнул карими глазищами. Отвернулся с гордой миной.

— Ну и дурак. Война, а ты будешь носом шмыгать.

Подействовало. Солдат не глядя взял баклажку, сделал глоток. Зажмурился — брага была крепкой. Щеки порозовели.

Я хмыкнул. То-то же! И пошел осматривать сваи.

Результаты осмотра не утешали. Паршивцы успели перепилить бревно практически до половины. Сваю нужно заменить. Но запасного бревна у меня не было, такие привозят по заказу. А о том, чтобы оставить мост без присмотра и отправиться в город в гильдейскую контору, сейчас не могло быть и речи. Придется ставить подпорки. И чем скорее, тем лучше.

Я вооружился мерным шестом и принялся прикидывать, что да как.

— Ну и сволочь же ты, тролль.

Так, оклемался. Нет, благодарности я не ждал: сам в реку бросил — сам и вытаскивай. Но сопляк мог бы и прикусить язык. Видать, дурак, раз снова к граблям примеряется.

— Слышишь?! Сволочь ты. И предатель.

Я не обернулся — много чести. Отметил мелком на шесте, какой длины должна быть подпорка.

— Я предатель? — Как все-таки люди любят бросаться словами. — Я вроде никого не обманывал, как капитан ваш, и чужое имущество не гробил.

— Что ты понимаешь? — фыркнул за спиной солдат. — Военная надобность. Враг близко. А ты… ради груды дерева на своего полез! Да я тебя арестую! За сопротивление командованию!

Я развернулся. Не слишком быстро, но парень не успел отскочить. Видать, привык думать, что тролли неповоротливы.

Я сгреб его за рубашку и поднял над землей. Невысоко, на локоть. Сопляк выпучил глаза. С берега опять завопили что-то угрожающее.

— Слушай, — прорычал я как можно злее. — И запоминай. Мост поручен мне под личную ответственность. И снести его просто так я не позволю. Тем более, такому клопу, как ты. А командованию своему, которое за реку удрапало, передай: они этот мост не строили, не берегли, даже защитить не попытались, так и решать — ломать или нет — не будут. Что-то я никакого врага вблизи не вижу. Арестуешь меня?! Давай попробуй, только учти, второй раз я тебя из реки не потащу.

Я хорошенько встряхнул его — голова мотнулась из стороны в сторону. Поставил на доски. Он поспешно отпрыгнул подальше. Встал в боевую стойку, сжал кулаки. Даже смешно стало: сам мокрый и взъерошенный, будто молодой петушок, глаза шальные. Капрал, тудыть его и в горы.

— И скажи своим парням, чтобы валили, пока я добрый. И сам вали.

— Черта с два, — пробурчал он. Потом что-то прикинул, и, не сводя с меня глаз, крикнул:

— Ульрик! Петер!

— Че-г-о-о? — раздалось с берега.

— Вертайтесь в полк. Скажите капитану, пусть присылает подмогу. И пилу не забудьте. А то этот… тролль нашу утопил!

— Ладно-о! А ты-ы-ы?

— А я тут буду! Пригляжу за ним!

Я чуть не заржал в голос. Тоже мне соглядатай!

3

Солнце клонилось к закату, а я все еще возился у сваи. Смастерить подпорки — дело не слишком хитрое, а вот установить так, чтобы они не давали подпиленной свае окончательно разломиться, да еще сделать все в одиночку — куда сложнее. Я порядком упарился, но пока смог укрепить только одну, да и то кое-как.

Капрал обретался по соседству. Разделся, разложил на помосте мокрую одежку и загорал себе преспокойно. Честно сказать, его физиономия меня слегка бесила, но пока я сдерживался.

— И нежна-я-я Марта сказа-а-ла в отве-е-ет…

Да он еще и распелся! Я стиснул зубы и заработал молотком.

— На всем белом све-е-те тебя-я краше не-е-ет…

Нет, это кара небесная, не иначе! Я с надеждой посмотрел на островок и камыши — не прилетит ли оттуда гостинец. Желательно в виде булыжника фунтов на пять.

Не прилетело. А жаль.

— Может, ты помолчишь? — поинтересовался я наконец.

— Покуда горит на окошке-е-е свеча-а-а…

Голос у парня ничего, но вот по ушам явно медведи потоптались. А это что…

— Заткнись! — крикнул я.

— С какой стати? — фыркнул он. И тут же умолк. Тоже услышал.

Я поспешно приставил лестницу и полез на мост. Парень пыхтел внизу, натягивал штаны и рубашку, ругаясь сквозь зубы.

Нет, это были вовсе не враги. Кучка людей тащилась по дороге к мосту, за ними низенькая лошадка тянула телегу, на которой валялись баулы и сидели, словно нахохленные воробьи, ребятишки. Возница шел рядом, понукая усталую животину.

Беженцы. Видать, последние. Грязные, измотанные, одетые кто во что горазд: по всему видно, удирали из под носа наступающего неприятеля.

— Есть-пить хотите? — спросил я, когда они столпились у бревна. — Или еще чем помочь?

Рябой мужик, шедший впереди, покачал головой.

— Нам бы только до города добраться, — проговорил он устало. — Пропусти, тролль.

— А откуда идете? — встрял взбирающийся по лестнице капрал. — Где они?

— Из Баркё, — ответила женщина с грудным ребенком в корзинке.

Баркё. Десять миль до Пограничной.

— Так близко?! — чуть не взвыл капрал. — А город? Держится?

— Сдали, — рябой сплюнул в пыль. — Мы через мельницу ушли, они уж дорогу перекрывали. Давай, тролль, время дорого.

— Всей толпой не притесь, — предупредил я, подымая шлагбаум. — Свая сломана. Детей с телеги снимите. Я вниз спущусь, крикну, если что.

Я сбежал назад, к хижине, перебрался по скользким доскам плота прямо к свае. Капрал мялся наверху.

— Идите, — крикнул я.

Послышался нестройный топот по настилу: туп-туп-туп. Сначала легкие шажки детей и женщин, потом тяжкая размеренная поступь мужчин. Я во все глаза наблюдал за сваей. Подпорка слегка шаталась, когда люди проходили середину моста, свая постанывала, но держалась.

Наконец почти все перебрались на другой берег.

— Лошадь пускайте! — велел я.

Зацокали копыта, колеса телеги громыхнули о доски. Свая нехорошо заскрипела. Я насторожился. Мужик-возница тоже почуял неладное и решил подогнать кобылу. Свистнули вожжи. Животина заржала, остопалась и дробно вдарила подковами о доски — прямо над опасным местом.

Подпорка хрустнула и начала оседать в воду. Свая поехала вбок, угрожая немедленно развалиться. Я с воплем бросился к ней, успев подставить спину. Ой-е! Тяжесть дубового бревна навалилась так, что я на миг задохнулся. Доски под ногами просели, на плот хлынула вода. А этот дурак все топтался на месте, и проклятая кобыла долбила по мосту копытами, словно кувалдой!

— Быстрей! — еле выдавил я.

Возница меня не слышал. Доски скрипели. Бревно давило нестерпимо, я понял, что еще полминуты и меня раcплющит тяжестью. Брошу! Проезжай, болван! Сейчас брошу!

По настилу прошлепали босые ноги. Я краем уха уловил крики, а потом повозка рванула с места. Я выдержал еще пару секунд и, собрав остатки сил, отпрыгнул в сторону.

Вопреки всему, свая не разломилась. Только накренилась под опасным углом, опираясь на просевшую, но все же выдержавшую подпорку — вот что значит, выбрать отличные жерди!

Мост слегка прогнулся посередке, но устоял.

Моя спина пострадала зазря.

Я сидел, скрючившись, на плоту и осторожно дышал. Сверху доносились голоса, встревоженные и раздраженные. Спустя минуту я услышал:

— Эй, тролль, ты живой?

Живой, Гор-р-ные духи!

Я поднял голову. Капрал стоял на насыпи, взъерошенный, словно застигнутый опасностью ежик. Глаз заплыл — это от моего удара, а на щеке алела свежая царапина. А это откуда?

— Ты… как?

— Ничего, — пробормотал я.

Он замялся, переступил босыми ногами по влажным камням.

— Такие олухи, — неожиданно сообщил он. — Разве ж можно животную почем зря лупить?

Я попробовал улыбнуться.

— Городские, что возьмешь.

Он подмигнул здоровым глазом.

— Вставай, тролль. Я ж не всю твою настойку выпил.

Мы сидели на крыше дома. Болтали ногами и чесали языками, пили настойку и закусывали солониной и зеленым луком. Капрал — его звали Кильпериком — оказался простым и разговорчивым парнем, хотя и здорово помешанным на оружии, чести мундира и всякой воинской дребедени. Но это ж и нормально, раз ты пошел в солдаты.

Река неутомимо несла волны, золотистые блики предзакатного солнца слепили глаза. По всему телу разливалась ленивая истома. Если бы не война…

Я ткнул в солонку луковое перышко, кинул в рот и самым невинным голосом заметил:

— Завтра с утра попробую еще пару подпорок поставить. Может выдержат, пока бревно не куплю.

Капрал поежился.

— Слышь, Магнус, — смущенно произнес он. — Ты парень разумный, но чего ж ты не поймешь — надо мост того… сносить. Сам слышал, уже и Баркё взяли. Не сегодня-завтра здесь будут.

— Я тебе уже сказал, — миролюбиво ответил я. — И если твои парни с подкреплением вернутся, будет то же, что и днем. Не дам.

— Да что ж такое! — капрал поперхнулся наливкой. — Пусть враги дальше маршируют, лишь бы мост твой чертов был целехонек! Так что ли?!

Я покачал головой.

— У меня обязательство — беречь этот мост от разрушения как природными силами, так и людскими, и прочими. Правило гильдии.

Капрал посмурнел и отодвинулся.

— А что до врагов, — негромко произнес я. — То вон туда глянь.

Я указал на то место, где настил моста соединяется с берегом. С дороги не разглядишь, так и задумано.

— И чего? — сказал капрал. Потом присмотрелся и свистнул.

— Это оно? Настоящее? Я думал — сплетни, не может такого быть.

Я кивнул.

— Настоящее.

— Силен, — с уважением сказал капрал. — А только как же правило?

— Не нарушает. При явной, неминуемой и неустранимой опасности.

— А чего ж раньше не сказал?

— Секрет. Гильдейский.

— Э-э… А чего ж сейчас сказал?!

— А потому что надоел ты мне своим нытьем. К тому ж, кто тебе поверит, когда все обойдется? Скажут люди: брешет капрал, если б было что, не стал бы тролль на солдат кидаться.

— И то правда, — согласился капрал, опрокидывая еще стопку. — Не, я не скажу никому.

— Вот и ладно. А подумай, Кильп: вот сломали бы вы мост, и как бы беженцы на другой берег перебрались? Вниз башкой с обрыва?

— Ну, — капрал почесал в затылке. — Да… Они потом долго на берегу стояли…

— Кто, беженцы? — переспросил я. — Они ж вроде все сразу дальше двинули.

— Не все, двое все у моста стояли, туда, — капрал кивнул на невидимую с крыши дорогу, — смотрели. Мужик и женщина, ну та, что с грудным дитем шла. Видать поджидали кого-то. Да не дождались.

Мы помолчали. Свежий ветер играл волнами, качал камыши на другом берегу. Плеснула хвостом рыба. И словно из ниоткуда возникла и смешалась с плеском воды и шелестом листвы прозрачная и невесомая, как крылышко стрекозы, мелодия.

— Что это? — капрал вскинул голову. — Никак кто на скрипке играет?

— А, не обращай внимания, — беспечно ответил я. — Это приятель мой забавляется. Давай наливай еще.

Капрал поморщился.

— Не люблю музыкантишек. Воображают о себе много.

Я покосился на островок, ожидая ответа. Но мелодия все так же безмятежно плыла между водой и облаками.

— А чего твой приятель прячется, — подозрительно спросил капрал. — Вышел бы к нам, опрокинули бы за знакомство.

— А он стеснительный, — ляпнул я. — Всякого чужого боится, все спрятаться норовит.

— А-а, понятно.

4

Закат был роскошен. Багряная волна затопила горизонт, обрызгала румяными каплями пушистые облака, смешавшись в вышине с бирюзой вечернего неба. Стрижи со свистом разрезали крыльями воздушный океан. Я сидел на бревне, покуривая трубку, любовался по-королевски расточительным солнцем, и не сразу заметил, как от полоски леса отделилась темная точка. Кто-то бежал через ячменное поле к реке.

Стало тревожно. Я поднялся на ноги (голова еще чуть кружилась — добрая у меня настойка!) и в этот момент на опушке леса, там, где из-под древесной тени вырывалась лента дороги, показались всадники.

Дождались, горные духи!

— Кильп! — крикнул я. — Кильп, просыпайся!

Капрал, дрыхнувший на крыше, сладко потянулся и повернулся на другой бок. Я подхватил с земли камень и швырнул его в парня. Попал. В ногу.

— М-м-м, — промычал Кильперик. — Сдурел! Больно!

— Вставай, дурень! Тревога!

— Чего?! — вскинулся капрал. — Кто?! Почему?!

— По кочану твоему глупому! — рявкнул я. — Всадники на дороге!

Кильперик, наконец-то продрал глаза и с руганью забегал внизу, бренча чем-то железным, а я снова обернулся.

Темная точка за это время выросла.

Девчонка. Бежит напрямик через поле, спотыкаясь о борозды. Колосья хлещут ее по ногам, а она все бежит, не останавливаясь, не оглядываясь.

Всадники. Шестеро. Скачут по дороге. Против солнца, пусть и закатного, смотреть тяжело, но я вижу, как колышутся перья на касках, как блестят кирасы и наконечники пик. И, кажется, даже слышу, как фыркают кони.

Дорога то и дело вьется, изгибаясь дугой, но всадники не бросают коней в ячмень, не гонят по бездорожью. К чему? Добыче некуда деваться.

— Как думаешь, успеет? — шепчет Кильперик. Он стоит рядом, застегивая пуговицы на мундире. Перевязь с саблей перекинута через плечо, лицо бледное.

Я молчу. Просто не знаю, что говорить. И что делать. Прижимаюсь поясницей к шлагбауму. Рука сама лезет в карман жилета. На месте. Все, что надо — на месте.

Всадники скрываются за пригорком, на время исчезая из вида. Девчонка — я уже различаю ее безумное от ужаса лицо, уже вижу кровавую ссадину на лбу — рвется вперед из последней силы.

Понимает ли она, куда бежит? Или просто несется затравленным зайцем от играющей своры.

Не люблю такие игры.

И все-таки она успела. На пару мгновений раньше, чем по булыжнику загремели подковы. Продралась сквозь заросли чертополоха у обочины, бросилась к мосту. И упала. Грохнулась на коленки перед самым шлагбаумом.

— Вот она, др-р-р-янь!

Я шагнул навстречу. Передний верховой вздыбил лошадь. На испуг брал, что ли? Не вышло. Сивая кобыла шарахнулась в сторону, и наездник чуть не вылетел из седла. Остальные осадили коней, встали полукругом.

Краем глаза я заметил: капрал чуть ли не волоком пропихнул стонущую девку под шлагбаум.

Ну, все, дуреха, хочешь жить — беги дальше. Быстрее беги.

Наверно, со стороны смотрелось дико: шестеро всадников с пиками и один хамского вида тролль. Стоит себе — руки в карманы. Созерцает. К смерти своей присматривается, что ли?

По-моему, драгуны от моей наглости слегка обалдели. Наконец, владелец сивой насмешливо сказал с режущим уши акцентом:

— Гей, парни! У нас отбирают добычу!

Парни явно были против такого поворота событий, о чем не преминули высказаться. Предложение проткнуть меня пикой было самым гуманным из всего услышанного. Я скроил самую непроницаемую физиономию, на какую только был способен. Цыкнул зубом, сплюнул в пыль.

Скорее всего, это был передовой разъезд, посланный на разведку. Все трезвы и вооружены по полной форме. Девчонку встретили по дороге и решили поразвлечься. Значит, сначала постараются договориться: Мостовая Гильдия Троллей пользуется уважением по всему полуострову, а этот мост им сейчас ой как нужен. Вот только что пересилит: азарт гончего пса или расчет?

Передний — он явно был за командира — стер с лица ухмылку.

— Слушай, тролль, к чему ссориться? Мы знаем, твоя Гильдия в войны не лезет, и мы драки не желаем! Пропусти нас!

Я покачал головой.

— Мы даже пошлину заплатим, — великодушно заявил командир. — И дружка твоего не тронем, слово даю!

Может, и не тронули бы. Я задумался. С одной стороны, правила обязывают пропускать через мост любого, кто заплатит пошлину. Однако, в третьем параграфе существовала приписка мелкими буквами, гласившая, что «подозрительные личности, явно могущие стать причиной нарушения общественного спокойствия, пропускаются по решению и под ответственность смотрителя». Поразмыслив над вопросом, можно ли считать отряд драгун «подозрительными личностями», некоторое, довольно долгое, время, я нарочито огорченно развел руками. Дескать, простите, люди добрые, не виноватый я. Служба такая.

— Как нет?! — всадники не поверили своим ушам. — Да ты с обрыва упал, что ли?! Какие еще правила?!

Уложение они явно не читали, а давать урок гильдейского права я был так же не намерен, как они — слушать. Командир поднес к моему носу острие пики и, четко разделяя слова, произнес:

— Последний раз говорю: открывай. Кишки выпущу.

Как же они предсказуемы, люди с оружием. Я посмотрел на железное лезвие, перевел взгляд на закатное небо. Сзади шумно дышал Кильперик. Я сунул руку в карман, тут же вынул. Горные духи, пусть все удастся решить простым мордобоем. Малой кровью.

Но в глубине души я знал: не получится.

Поначалу мы держались неплохо. То, что мост был перегорожен, вышло нам на руку. Увернувшись от острия и повалив лошадь вместе со всадником, я ретировался за шлагбаум, помахивая отобранной у командира пикой. Пускать коней через препятствие драгуны не рискнули, спешились и достали палаши. И полезли с руганью. Всей кучей, мешая сами себе.

Кильп лихо отмахивался от палашей саблей, а я орудовал конфискованной у командира пикой. Стало даже весело.

Раз! — дотянуться до крайнего слева, врезать древком под дыхалку, отшатнуться от направленного на тебя палаша, левый скрючился, а теперь другого — по наглой руке, что — больно? Палаш бренчит по доскам, пнуть его, пусть летит в воду. А ты куда прешь, на тебе лапой по морде!

Все слилось в круговерть: бью, уворачиваюсь, нагибаюсь, подпрыгиваю, снова бью. Пикой, лапами, локтями, ногами. А потом закричал Кильп.

Он лежал посреди моста, прижимая руки к бедру, и доски под ним быстро темнели от крови. Я выставил пику вперед, угрожающе оскалив зубы, и тихо зарычал. Драгуны отступили. Четверо — один без сознания валялся у шлагбаума, другой на той стороне, скуля, баюкал сломанную руку.

Я подошел к Кильпу. Он поднял голову, силясь выдавить улыбку.

— Задели, сволочи.

Все, игры кончены. Я, не отрывая взгляда от драгун, процедил Кильпу:

— Ползи на тот берег. Сможешь?

— А ты? — Ну, не дурак ли?

— Сможешь?! — Наверно, вид у меня бешеный. Кильп поморщился:

— Смогу.

— Давай. Живо.

— Что, тролль, порезали дружка-то? — зло съязвил кто-то из драгун. — И тебя в капусту искрошим, не сомневайся.

Они оттащили своего раненого в сторонку и сгрудились, собираясь продолжить драку. Я, одной лапой держа пику перед собой, полез в карман. Пора. Вот он, гильдейский секрет, невнятные слухи о котором ходят по всему полуострову. Болтают-то небылицы, но то и на руку: нечего всем подряд про такие вещи знать. Вроде просто: коробочка малая, а на ней рычажок тугой. Вот только ежели на него нажать, то через полминуты от моста только щепа останется.

Как сердце-то бухает. Может, не стоит? А Кильп? Ему помощь нужна. Да, и ясно: не могу я их за мост пустить, ни этих, ни тех, кто за ними придет. НЕ МОГУ. Значит, и правда пора.

Скашиваю глаза. По доскам тянется кровавая полоса. Дополз ли? Если нет, подхвачу, когда сам побегу. Пальцы касаются коробочки, и…

Ледяной пот прошиб меня ото лба до пяток. Устройство было покорежено, измято. Я запоздало вспомнил, как один из драгун заехал мне гардой палаша. Горные духи! Я всегда носил его в кармане безбоязненно: даже попадись оно кому, ничего не случится: вещичка подчиняется лишь смотрителю моста. Но теперь… Я бездумно дернул за рычаг, и он обломился у меня в ладони. Я медленно отступил. Драгуны переглянулись и подались вперед. Шаг. Еще шаг. Время, казалось застыло. Я считал про себя, продолжая идти к берегу.

Двадцать восемь. Двадцать девять. Тридцать. И…

Ничего. Мост даже не дрогнул. Пятый драгун зашевелился и сел, осматриваясь. И я понял, что могу теперь рассчитывать только на себя.

Ну, что ж. Поудобнее перехватываю пику. Дорого вам встанет проезд, господа!

Они наступают, нацелив на меня палаши. Командир идет в середине, глаза из-под каски смотрят насупленно, твердо. Видать, примеривается, с какой стороны начать капусту шинковать.

Надо бить из всей силы, чтоб сразу вывести из строя. Не дать зайти со спины. И, главное, двигаться, как можно быстрее. Тогда еще будет шанс.

Я шагнул вперед, готовясь сделать выпад. Но ничего не успел.

Тонкий пронзительный звук скрипки повис над рекой. Он был так неуместен и странен здесь, что и драгуны, и я невольно обернулись, словно подчиняясь зову.

Солнце наполовину скрылось за лесом, багряный свет, озарявший волны, угас. Но в мягком полумраке над водой струилось иное, золотистое, сияние. Оно шло от огромного листа кувшинки, что покачивался на середине течения. А на листе стоял Лассе.

Невысокий, изящный, как тростинка, парень. Светлые кудри разлетелись по плечам, босые ноги уверенно попирали зелень листа. У плеча на согнутой тонкой руке покоилась скрипка. Смычок он опустил и смотрел на мост, чуть откинув красивую голову. Губы тронула насмешливая полуулыбка.

Драгуны остопались. Можно было напасть, воспользовавшись замешательством, но ноги точно приросли к доскам. Что-то должно было случиться сейчас, на этой реке, под уходящим солнцем и встающим в небо тонким серпиком луны.

— Что еще за диво? — пробормотал командир. — Местная нечисть?

— Чтоб меня черти съели, — откликнулся другой. — Это ж нек, ребята.

Лассе снова улыбнулся.

— Да, я нек, — мелодичный, глубокий голос, так не похожий на кваканье лягушки. — Я хозяин реки и я требую, чтобы вы прекратили шум и покинули мои владения.

Командир сумел собраться с мыслями. Не зря он тут главный!

— А то что? — крикнул он. — Что ты можешь сделать, повелитель тины? Ты там, мы здесь.

— Это следует понимать, как отказ? — спросил нек. — Ты уверен…

— Понимай, как хочешь! — грубо оборвал его драгун. — Вали назад, в реку.

— Ну, как знаешь, — Лассе улыбнулся самой безмятежной из улыбок. Взглянул на темнеющее небо, поднял смычок и бережно провел по струнам. Несколько нот, словно птицы, взлетели над водой.

Мне показалось, что доски едва заметно шевельнулись, точно их приподняла и мягко опустила легкая волна.

Лассе выдержал паузу. Говорят, что тролли тугодумы. И, правда: дошло до меня не сразу. Но все-таки я понял раньше, чем прущие вперед драгуны.

Быть может, на то и был расчет.

Я врезал метнувшемуся вперед рыжебородому бугаю древком в челюсть. Тот отлетел назад, на миг преградив остальным путь. А дальше я не смотрел. Некогда. Я побежал.

Потому что Лассе, нек, хозяин Пограничной и повелитель музыки, заиграл тринадцатую мелодию.

Нестройные, резкие, точно зубная боль, звуки несутся над рекой. И земля, и вода раскачиваются вместе с ними. Кровь волной приливает к лицу, зубы начинают выстукивать дробь. Я пытаюсь поднять руки — заткнуть уши, прекратить этот шум в голове, но руки не подчиняются.

Доски настила и бревна пляшут под ногами. Я вижу краем глаза, как шляпки гвоздей выдирает из дерева. Сзади слышатся вопли, удивленные, растерянные, испуганные. Быстрее! Быстрее!

Я с неимоверным трудом заставляю себя бежать, проталкиваться сквозь пелену звуков к твердой земле. Музыка надрывается, словно собирается разодрать в куски и душу, и плоть. Как ей противиться? И уже на середине моста я смутно различаю первый всплеск.

И все-таки я не успеваю. Совсем близко столб с указателем и кусты ивняка. Бревна отплясывают дикий танец, и непослушные ноги тянут меня к краю моста, сами несут туда, к темной воде. Что ж ты делаешь, Лассе?

На миг повернув голову, замечаю под кустом Кильпа. Он зажал уши руками и смотрит вокруг обалделым взором. Молодец!

И тут жерди перил прямо передо мной лопаются, как тростинки. Я не удерживаюсь на краю и лечу вниз, в темную глубину, к желтым кувшинкам. А-а-а! Горные духи, помилуй…

5

— Надо тряпку ему на лоб положить! Мокрую…

— Куда ж еще-то! Он и так весь мокрый!

— Тогда… тогда ему соль нюхательную…

— А ты ее, как барышня, с собой таскаешь?

— Тиха-а! Шевелится! Моргает вроде!

Заморгаешь тут. Голова сейчас на части расколется, как тыква под ножом, а такой галдеж подняли! Я открыл один глаз. Увидел над собой густое темно-синее небо и острый осколок золотой звезды. И тут же тень наклонилась надо мной, а потом в лицо брызнул свет. Пришлось зажмуриться.

— Ну, куда ж ты, дурная башка, фонарь-то ему в рожу тычешь?

— Да я получше глянуть…

Свет от лица убрали, и я снова открыл глаза. Надо мной склонились усатые физиономии в солдатских шапках с кокардами. Никак Кильповы дружки вернулись. Вовремя они.

— Эгей, тролль, как ты? Башка болит?

Болит, и даже очень. Я потянулся, потрогал шикарную шишку на макушке. Поморщился.

— Это тебя доской приложило, — сказал кто-то. — Крепкая у тебя черепушка, тролль.

— А то, — согласился я, садясь и осматриваясь. Как оказалось, обретались мы все на пологом берегу, на песчаной косе. Кильп обнаружился поблизости, с перетянутой ногой и улыбкой во весь рот. Рядышком с ним сидела та самая девчонка. Ишь ты, не убежала, дурында?!

— Это она ребят привела, — сказал Кильп. — Встретила на дороге, они бегом сюда. Ее Катариной зовут.

Я промолчал, помедлил и все же заставил себя обернуться.

Моста не было. Поломанные сваи торчали из воды, точно гнилые зубы, меж ними еще плавали бревна и доски. Немного, большую часть утащило течением. Заставить себя дышать оказалось трудно, грудь стиснуло, на глаза полезли непрошеными гостями слезы. Вот так. Был и нету. А продержался бы еще чуток — глядишь, и солдаты подоспели бы…

Я вытер лицом мокрым рукавом рубахи. Ничего. Руки, ноги, голова — на месте, значит, отстроим.

Для Кильпа соорудили подобие носилок. Девчонка все терлась около него — видать, приглянулись друг другу. Солдаты пинками подняли сидевших в сторонке на песочке связанных драгун. Как ни странно, никто из них не погиб, все отделались синяками да парой переломов, и теперь мокрые и злющие, как цепные псы, должны были топать на допрос к господину капитану. На том берегу призывно ржали брошенные лошади, драгуны отворачивались, прятали глаза.

Еще Кильпу притащили пилу из небесного железа — ее обнаружили на отмели совсем рядом с берегом.

— Ну, как нарочно положили, — дивились солдаты. Кильп хмыкнул. Я так понял, что он особо не распространялся, как именно рухнул мост. Не каждый поверит, что это дело водной нечисти. Мне он сказал на прощание:

— Ты бы, Магнус, не очень спешил бы с починкой-то… Завтра неприятель всей кодлой здесь будет. И сам уходи. Жалко будет, коли они тебя подстрелят.

Я кивнул и протянул ему лапу. На том и расстались.

Звезды усыпали небо золотыми искрами. Песок, нагревшийся за день, был приятен на ощупь. Надо было как-то добраться до хижины, обсушиться, да лень. По берегам завели стрекот сверчки, набегали легкие волны. Век бы сидел, ни о чем не думая, ничего не помня.

Волна плеснула сильнее. Я открыл глаза. Мой плот ткнулся в берег, точно щенок в ладонь. На песок полетел сверток.

— Одежда твоя. — Лассе спрыгнул в мелкую воду. — А то сидит, лихорадку зарабатывает.

Я послушно стянул мокрое тряпье, натянул сухую рубаху и штаны. Снова сел на песок. Нек примостился рядом. На том берегу бродили в ночи кони.

— Все равно бы пришлось, — тихо сказал Лассе немного погодя. — Не сегодня, так завтра. Ты сам знаешь.

Я знал. Но все равно кошки царапались на душе.

— Не мог поосторожнее, — проворчал я, — Чуть не утопил.

— Практики маловато, — пожаловался Лассе. — От тринадцатой положено такому плясу наступать… А я за триста лет всего третий раз играю. Вот в прежние времена…

В ивняке защелкал, прочищая голос, соловей. Из рощицы на ближнем взгорке отозвался другой. У темноты своя музыка. Самая древняя на земле.

В речной воде плыли летние звезды. До завтра была целая ночь.