Тело

Ах, как была талия у Зейны тонка!

Когда Зейна завязывала пояс, платье собиралось на спине и круглом заду смешными складками. При виде этих складок старухи, жившие рядом, замолкали. Красотки, промышлявшие в порту, кусали губы, а молодые ремесленники забывали, куда идут, и стояли, гулко сглатывая слюну. Зейна смущалась, а Дитмар говорил гордо:

— Не думай о них, ведь я люблю тебя!

Дитмар раскрашивал вывески, расписывал стены в харчевнях, подновлял дорожные знаки. При удаче — рисовал жён купцов и трактирщиков.

Тяжела доля художника, заказчики редки. Город не мал, только художников больше, чем вывесок и харчевен. Бывало, на краски не хватало, куда там хлебу!..

Зейна освещала его жизнь, на Зейну не мог он наглядеться часами, её милое лицо писал он в редкие минуты досуга и ночами, когда она засыпала, устав от любви. Только лицо, летящее в облаках, утопающее в цветах, возникающее из полуночной тьмы. Иногда — плечи, но и всё.

— Этого мало, — ругался Сальваторе, торговец, подвизавшийся среди художников, посредник и пролаза. — Ты только дразнишь, этого никто не любит. Нарисуй больше. Тогда это можно продать за два или даже три золотых.

— Никому не позволено видеть больше, — смеялся Дитмар. — Только мне!

Он провожал Сальваторе и целовал Зейну в губы, а потом ниже и ниже…

Но Дитмар никогда не прятал своё сокровище. Да и как удержишь такую красоту? На дружеские пирушки, в лавку старого Самуэля — поглазеть на самоцветные каменья, на представление бродячих лицедеев, везде он таскал за собой Зейну. Не только людей посмотреть, но и себя — её! вот я какой богатый! — показать.

Сегодня ждали проезжего набоба. На пути в столицу его яхта бросила якорь в порту — запастись водой и провиантом, дать отдых матросам, просто пройтись по надёжной суше. Народу скопилось — страсть! От самого причала и до наместникова дома толпились люди.

Базарные торговцы — всё равно на рынке из-за шествия пусто, не каждый день случается набоб! Посыльные с корзинами и пакетами — кому, скажите, потребна их поклажа, коль набоб идёт? Уличные мальчишки, стражники, трактирная прислуга, писцы и стряпчие, забывшие про обед подёнщики — все тут. И, само-собой, карманники-щипачи.

Зейна идти не хотела, но Дитмар уговорил. Уж больно хорошее место занял для них молотобоец Рафа, дитмаров приятель: колоннада храма Всех Богов. Высоко, ничто не закрывает обзор, и не сгонит никто — охотников с Рафой ссориться нет.

— Вот они! — закричали снизу.

Толпа заволновалась, качнулась вперёд и раздалась в стороны.

Ближе всех к зевакам, кольцом окружая господина и цепко глядя по сторонам, вышагивали эбеновые наёмники с юга. Лучшие из лучших. Высокие, увешанные оружием, испещрённые шрамами головорезы. Бритые головы сверкали на солнце. Впереди всех — невысокий седой человек с узким мечом на плече: набольший охранников. Человек, который, если верить слухам, никогда не спит.

Во втором кольце шли женщины. Жгучие южанки, рыжеволосые дочери северных побережий, раскосые обитательницы восхода. Обнажившие грудь, закутанные в меха, одетые в золотую парчу ослепительно прекрасные девы. Златокудрые, пепельноволосые, гордо несущие коротко остриженные головы. Драгоценным ожерельем, жемчужными лунами сопровождали они хозяина.

Толпа гудела и перешёптывалась.

Хороши, оценил Дитмар. Глаз художника не обмануть, ничего от него не скроется: ни линия спины, ни округлости ягодиц, ни полушария грудей. Прелестницы, а до Зейны им далеко! Красоту и любовь не купить за деньги. Дитмах обнял Зейну и уткнулся носом в завиток возле уха. Любимая пахла жаркими ночами и солёным морем.

За блеском свиты Дитмар не сразу заметил набоба.

В засаленном халате, давно потерявшем свой цвет, в дырявых туфлях, из которых выглядывали изуродованные костными наростами пальцы, среди красавиц хромал толстый старик.

На сером, рыхлом лице жили только глаза. Дитмар увидел в них презрение и скуку, а ещё — холодную безжалостную мысль. Взор набоба скользнул по художнику… и замер на Зейне. Дитмар почувствовал, как задрожала девушка в его руках.

Набоб дёрнул кадыком и что-то сказал. За шумом толпы Дитмар не понял ни слова.

Набольший услышал. Он уже миновал храм Всех Богов, но вернулся.

Неумолимая сила опрокинула художника, и Дитмар обнаружил себя сидящим в пыли у подножия колоннады. Зад буравил острый мраморный осколок, но Дитмар не чувствовал боли.

— Рафа… — хотел позвать Дитмар, но умолк.

Смешно выпучив глаза, не замечая ничего вокруг, молотобоец следил за остриём, ласкавшим его шею. На счастье Рафы, наёмник не знал, что с мастеровым нельзя ссориться. Клинок Седой держал в правой руке и, обняв девушку за плечи левой, что-то шептал ей на ухо. Зейна искала взглядом Дитмара, ёжилась, старалась отодвинуться, но Седой не пускал — и говорил, говорил, говорил. Девушка краснела, бледнела, испуганно смотрела на Дитмара, потом задумчиво… виновато.

Скулы её отвердели, Зейна решительно повела плечом, и набольший послушно убрал руку. Печально улыбнувшись любовнику, Зейна распустила шнуровку на груди и сбросила платье.

Люди вокруг ахнули и замолчали. Только сзади раздался крик:

— Ну что, что там?!

Миг, и Зейна, как была — босая, в одной нижней юбке — встала рядом с набобом.

— Нет!.. — закричал Дитмар, срываясь с места.

И наткнулся на ладонь Седого.

— Такая девушка, — сказал набольший, — не должна жить в бедности. А что дал ей ты? Нищету?

До последней стражи, пока не выгнали из самого грязного притона, Дитмар пил. Откуда взялись деньги? Помнилось, он продал старьёвщику зейнино платье. Что-то добавил Рафа, и они вместе заливали горе — у каждого своё. Рафа сдался первым, где и когда — Дитмар не запомнил. Он и себя-то вспомнил, только вернувшись на опустевший чердак.

Отовсюду смотрело на него Её лицо. Её прекрасное, ненавистное, отвратительное лицо! Её лживые, двуличные, жаждущие только золота глаза. Здесь Дитмар вновь потерялся. Он кричал и метался, он крушил и рвал, пытаясь убить саму память о той, которая оказалась всего лишь кошкой в охоте.

Стоя посреди разгромленного чердака, между разбитых в щепу досок и обрывков зейниных портретов, Дитмал внезапно осознал, что такое женщины, где им место, и куда в человеческой душе их нельзя пускать ни при каких обстоятельствах.

Глаза застилала пелена. Дитмал утёр лоб — руки оказались в крови. В бешенстве, в неистовстве он разбил голову. Теперь, кроме стен, ничто не напоминало о предательнице. Доски кровли и стропила скоро забудут её страстные стоны, и тогда начнётся новая жизнь. А от прошлого остался один чистый, натянутый на раму холст.

Дитмар тронул его костяшками пальцев, и там проступили багровые пятна. Сердце заныло, ладони загорелись привычным зудом. Где всё? Не глядя, Дитмар нашарил свинцовый карандаш. Это глаза! Бешеные, налитые кровью глаза!

Как хорошо, он не начал новый портрет, и не надо ничего стирать! Несколькими быстрыми движениями Дитмар наметил абрис головы и прижатые уши. Ну, зверюга…

Дитмар, бессильно привалившись к скошенной кровле, сидел на табурете в углу чердака. Под застрехой ворковали голуби, клубилась в луче света пыль. Рядом сопел возле мольберта Сальваторе. Тяжело ступал, отходя назад, сколько позволяла глубина чердака, снова приближался к холсту, пристально вглядывался, чуть не облизывал свежую краску.

С картины скалилась дымчатая кошачья голова на обнажённом женском теле. На великолепном, безукоризненном зейнином теле, но Сальваторе это знать незачем. Дитмар точно выписал каждую линию, каждую складочку, каждый волосок, ничего не скрывая, но наоборот подчёркивая. Девушка-кошка похотливо выгибалась, и было понятно, что не злость на её морде, а приглашение. А зубы… Какая кошка без них?

— Вот можешь, когда захочешь, — сказал Сальваторе. — Пять монет, и похожие тоже мне неси. По рукам?

— Нет, — ответил Дитмар.

— Что?..

— Нет, — повторил Дитмар. Он вдруг вскочил и вцепился торговцу в воротник. — Нет, хороший мой! Тридцать золотых, или ты больше никогда не купишь у меня ни одной картины! Ни доски, ни листка, ничего!

— Да что это с тобой, Дитмар? Отпусти меня… — перепугался Сальваторе. — Это и за десять никто не купит, так что…

— Тридцать! — закричал Дитмар. — Или вон отсюда! Тридцать, — повторил он ещё раз и рухнул на табурет. — И это дёшево. Разве нет? Вынимай уже кошель, Сальваторе.

Картину выкупил загостившийся у наместника набоб. Глаза торговца после сделки блестели. Дитмар решил выкинуть это из головы.

Жалела ли Зейна? Возможно, но наниматель не добавил ни грана на чашу сожаления. Зато чашу довольства он пополнял исправно и щедро.

Через семь лет ей намекнули на пропавшую свежесть. Зейна запросила отставки — и сразу получила её.

Благородный Абдал Оливейда дис Риччи, набоб, лично вручил Зейне обещанный пенсион.

Тяжесть мешка с золотом согрела душу.

Никто и никогда не узнает о деталях её службы, решила Зейна.

Денег хватило на виноградник близ столицы. Сильная лоза, триста солнечных дней в году и в меру честный управляющий избавили Зейну от забот, но подарили тоску.

Зейна обратилась к молодым офицерам, но после Дитмара и Абдала Оливейды они показались скучны. В кувшине должно плескаться вино, иначе его крутые бока и длинный носик не стоят ничего.

Зейна сошлась с художниками и музыкантами. Конечно, как и прочие мужчины, они жаждали её тела, но не отказывались и просто поболтать. И главное, плевать они хотели на её репутацию — отставной содержанки. Быть может, им это даже льстило. Их сборища напомнили Зейне молодость, с ними она пристрастилась к театру и стала снова ходить на выставки.

Однажды в доме богатого жертвователя, экзекутора Георга, Зейна увидела картину:

Толстая нагая женщина с головой свиньи лежала на блюде, обложенная горами варёных овощей и зелени, с кольцом ананаса во рту. Свиная морда светилась довольством, ухоженные руки ласкали разделочный нож. Стол, сервированный на двенадцать персон, пустовал. Гости ушли, отвлечённые чем-то иным, но они вернутся, и тогда!..

Зейне стало страшно. Женщина была отвратительна, но неуловимо напоминала множество других, с которыми Зейна познакомилась за прошедшие годы. Они тоже думали, что терпение к выходкам мужей — добродетель. Они в каком-то смысле соглашались послужить пищей. Безмозглые цесарки! Такие же, как и она сама.

Похожая картина с обольстительной женщиной-кошкой висела в кабинете её бывшего хозяина. Развратная, но страшная и правдивая.

— Кто это написал?

— Понравилось? — спросил хозяин.

— Да! Это так… — не нашла слов Зейна.

— Неожиданно? — довольно подсказал экзекутор. — Он большой мастер.

— Кто?

— Маэстро Флейш. Это его рука. — экзекутор Георг оглядел полотно. — Я взял её недавно. И она стоит тех денег, которые я отдал!

— Как с ним познакомиться? Ты поможешь мне?

— Почему же нет? — засмеялся экзекутор, обнимая Зейну. — Только это бесполезно, маэстро предпочитает мальчиков. Не лучше ли познакомиться со мной?

Экзекутор не обманул. Можно даже сказать — дважды. Первый раз, когда шепнул Зейне точное время шествия маэстро. Второй — про мальчиков.

Маэстро Флейш не принадлежал к имперской знати. Портреты предков — с основания династии и до сего дня — не теснились на стенах галерей его родового замка. Без замка маэстро тоже обошёлся. Но обычаю проходить главной улицей города, куда его приводила судьба, следовал неукоснительно.

Что бы ни говорили об этом ревнители чистоты устоев.

Столичные зеваки собрались ещё с утра. От зевак провинциальных их отличала разве что сытая мягкость нравов, поэтому Зейна смогла протолкаться в первые ряды: уступая её напору, богатые бездельники и обедневшие потомки знатных родов разве что обиженно воротили носы. Зато народ попроще с радостью и предвкушением проталкивал Зейну вперёд, награждая её дружескими шлепками пониже спины. Интересно же, что окажется сильнее: её красота и искушенность или Его отвращение к женщинам?

Артистическая братия зубоскалила и заключала пари.

Так вот, экзекутор не обманул. Охранял маэстро отряд служительниц богини-охотницы, резавших взглядами беззаботную разноцветную толпу. Во втором кольце шли жеманные юноши. Они были тонки и красивы, и в другое время Зейна не отказалась бы от их общества, но сейчас… Душа наполнилась горечью… а потом Зейна увидела маэстро.

Дитмар совсем не изменился. Где вы, годы? Забыв о предательстве, не помня себя, Зейна рванулась из толпы!

— Зачем ты сделала это? — сидящая напротив рыжая тётка срезала с кромки стола длинную стружку, попробовала лезвие — остро! — и удовлетворённо откинулась на спинку стула. — Кто тебе заплатил?

— Никто, ничего, я сама, — ответила Зейна.

Кажется, Дитмар даже не заметил происшествия. Зейна не успела сделать и двух шагов, как её схватили, обыскали, спеленали, накинули на голову мешок и бросили на телегу в обозе шествия — для дознания.

— Пойми, глупая, — сказала охранница, — ты чудом осталась жива. Из уважения к жителям столицы маэстро просил никого не убивать, но ещё шаг — и у сестёр не осталось бы выхода.

— Я хотела только поговорить с ним, ох!..

Брусчатка дороги и разболтанная телега отбили Зейне бока.

— Зачем? Маэстро ненавидит женщин, — допросчица покачала головой. — Он не доверяет нам ничего, кроме жизни.

— Это звучит так странно, — сказала Зейна.

— Маэстро вообще странный человек. На что ты надеялась? Разве ты не видела рядом с ним этих мальчишек? — последние слова упали плевком. — Многие из сестёр пытались… ничего не вышло. Даже я, Азура из рода Красной Волчицы, пыталась! Он рисует нас иногда, но это всё. Проклятье, это всё! Почему вдруг получится у тебя?

— Разве вам нужно?.. — удивилась Зейна.

— Ну, ты и дура, — фыркнула Азура. — Какой женщине это не нужно? И не наглей, вопросы задаю я. Почему ты решила, что у тебя получится?

— Он не такой, — начала Зейна. — Дитмар всегда любил женщин…

— Ты знаешь его имя, — Азура наставила на Зейну кинжал, — Ты та самая дрянь, которая… Достаточно сравнить его картины и эту шею, эти плечи, — нож охранницы мелькал возле тела Зейны, чертил в воздухе линии, словно уголь по бумаге. — Говори, что ты сделала ему?!

— Я… — Зейна заплакала. — Я любила его…

И стала рассказывать быстро и сбивчиво, глотая слёзы.

— Ты предала его, — подытожила охранница. — Будет справедливо тебя убить.

— Не-ет! — ахнула Зейна.

— Да, — сказала Азура. — Это будет правильно. Но… Его пренебрежение обижает. Если бы не договор, я сама свернула бы ему голову! Однако найм свят, проклятье тысячу раз! А тут ты… Вдруг и точно получится? Почему не проверить? Убить тебя я успею.

— Да, конечно! — обрадовалась Зейна, и тут будто бес дёрнул её за язык: — Это правда, что вы отрезаете себе одну грудь?

— Точно, дурёха! — опешила Азура. — Зачем нам это?!

Немного увидишь из закрытого возка, особенно ночью и с повязкой на глазах. Зейну привели в узкий коридорчик, дальний конец перегораживала плотная портьера. За ней звучали тихие голоса. Маэстро Флейш. Дитмар! Она рядом с ним, остальное — не важно. Он вспомнит её и все станет хорошо — как когда-то в юности!

— Если ты сделаешь что-то неправильно, — прошептала сзади Азура, — я убью тебя. Долг охраны — беречь покой нанимателя. Его гнев — наш позор. Помни об этом.

— Да, — ответила Зейна.

Боги, что за глупости говорит Азура! Какое это может иметь значение, если Он рядом!

Азура сдвинула портьеру и толкнула Зейну вперёд.

В зале горели свечи — десятки свечей! Канделябры стояли на столах, на полу. Отражались в развешанных на стенах больших зеркалах, и оттого зал казался огромным, бесконечным.

В центре на простом стуле сидел Дитмар. Перед ним с полотна скалилась собачья голова — и больше ничего. Рядом, на полу, на вычурной банкетке возлежал хмурый юноша.

— Господин… — юноша попытался заглянуть художнику в глаза — маэстро не обратил внимания.

Да, он не такой!

— Поди прочь, Нео, — не оборачиваясь, приказал маэстро.

Юноша поднялся, скривил Зейне презрительную гримасу и вышел.

Ему точно не нравятся мужчины! Конечно, зачем они нужны, если вернулась она!

— Дитмар… — выдохнула Зейна.

— Хорошо, что ты пришла, — сказал Дитмар, нисколько не удивившись. — Раздевайся!

Вот оно!

Зейна скинула плащ и шагнула, было, к Дитмару.

— Стой смирно! — бросил художник. — Левее! Ещё левее… Вот. Не шевелись.

Дитмар взял подсвечник и медленно обошёл вокруг Зейны, рассматривая её, словно кобылицу на торжище. Раз, другой…

— Хорошо… — сказал он и быстро нанёс на холст несколько штрихов. — Я забыл твоё тело. Все они, — он мотнул головой куда-то вбок, — не подходят. Ты хорошо сохранилась, — говорил он, чиркая карандашом, — это удачно. А теперь иди, — словно отбрасывая что-то, Дитмар помахал сомкнутыми пальцами. — Когда будет нужно, тебя позовут.

«Как ты можешь говорить это мне?! — хотела закричать Зейна. — Ведь я для тебя…»

Кто? Кто она теперь для Дитмара и для всех? Просто тело?

В миг душа вспыхнула и выгорела дотла.

Отставная содержанка набоба Абдалы Оливейды дис Риччи подняла плащ и без слов вышла вон.

Её никто не провожал.