Стремление

Подгоняемое быстрым потоком, водяное колесо сделало очередной оборот. Скрипя, словно от усталости, старые мехи шумно выдохнули. Пламя с ревом взметнулось над пышущими жаром углями в кузнечном горне, выбросив тучи искр. Часть из них с шипением осели на потертом кожаном фартуке Сигвальда. Он поудобнее перехватил щипцами кусок металла, ожидая, когда тот нагреется достаточно, чтобы поддаться молоту. Когда заготовка раскалилась докрасна, мастер положил ее на наковальню. Железному бруску предстояло стать наконечником копья.

Сигвальд был необычным кузнецом. Например, он был одним из немногих жителей Росного перекрестка, умевшим читать и писать. Этому — наряду со многим другим — его научил наставник, гном Келрик из клана Ледяных волков. Попасть в ученики к оружейнику из подгорного племени удавалось немногим. Уроки не прошли даром — впоследствии Сигвальда за мастерство прозвали Повелителем пламени.

Его кузница по-прежнему была просторной и крепкой, но при этом — выглядела наполовину заброшенной. Большинство инструментов тихо ржавели на пыльных полках и верстаках, оплетенные паутиной. Поддерживать все это снаряжение в порядке было невозможно без полудюжины подмастерьев. Однако, с тех пор, как три с лишним года назад кузнец в бессильной и бессмысленной ярости прогнал всех своих учеников, помогать у горна стало некому.

Впрочем, сложные инструменты мастеру и не требовались — с того самого дня он ковал лишь самое простое оружие — незамысловатые топоры, наконечники для стрел и копий, лишенные гравировок и вычурных эфесов мечи и кинжалы, подходящие простым солдатам, но никак не рыцарям и дворянам.

Его последняя действительно достойная работа так и осталась незавершенной. Это был меч из арундина — слиток этого необыкновенного синеватого металла Келрик подарил Сигвальду по окончании ученичества. Материал, добываемый в самых глубоких гномьих шахтах, ценился дороже золота — оружие из него могло разрубить подброшенный в воздух кусок ткани.

Меч был почти готов — требовалось только немного довести до ума клинок, закалить и наточить его, а также как следует закрепить на украшенной затейливым чеканным узором рукояти. Одна только посеребренная гарда, выполненная в виде раскинутых драконьих крыльев, потребовала трех месяцев изнурительной работы от зари до зари. Если доделать и продать это оружие — а покупатели непременно найдутся — можно будет переехать в город и устроить там кузницу в десять раз лучше нынешней. И тем не менее, в тот кошмарный день Сигвальд чуть было не швырнул меч в горн. Однако затем какая-то сила заставила его поступить по-другому — повесить клинок над печью — на самом видном месте в мастерской. Там он и оставался по сей день. Мрачное, зловещее напоминание…

Мерный звон молота эхом разносился под потемневшими от времени и копоти потолочными балками. Горящие угли в горне обращались в пепел — как и вечерняя заря за окном. Наконец, Сигвальд погрузил в бадью с водой последний из выкованных за этот долгий летний день копейных наконечников, извлек его наружу и отложил инструменты. У кузнеца сильно болела спина. В последнее время он страдал от этого все чаще. Над соломенными крышами Росного перекрестка сгущались сумерки. Привычно шумела река Кипучая, делящая деревню пополам. Где-то на другом конце селения одиноко лаял чей-то пес. Сигвальд затворил ставни и отправился из мастерской в жилую часть дома.

Трепетное пламя одинокой свечи с трудом рассеивало полумрак над широким дубовым столом. Единственная дочь Сигвальда, десятилетняя Хильде, давно управилась с работой по дому и, наверное, уже в сотый раз рассматривала рисунки Келрика. С величайшим тщанием изображенные на пергаменте и переплетенные подобно книге, многочисленные эскизы рукоятей, клинков, фигурных топориков, чеканов, шестоперов, моргенштернов и другого оружия стали еще одним подарком учителя своему ученику.

Настоящий огонь горел в зеленых, как и у матери, глазах Хильде, когда она впервые рассмотрела рисунки гнома. А также — когда она в первый раз наблюдала отца за работой. Сигвальд хорошо это помнил.

— Иди лучше спать. Свечи нынче дороги, — сухо сказал кузнец. — Если освободишься завтра до заката, сможешь еще посмотреть эти картинки, если захочешь. Но в жизни они тебе все равно не пригодятся.

Она наморщила курносый носик и запустила пальцы в свои густые каштановые волосы, взъерошив их. Хильде всегда так делала, когда ей что-то не нравилось.

— А ты ведь был другим, папа… — тихо проговорила она. — Когда мама была жива…

— Иди в постель. Сейчас же, — неожиданно осипшим голосом ответил Сигвальд. И задул свечу.

Девочка улеглась на лавку, укрылась рогожей и отвернулась к стене.

Раньше отец действительно был другим. Когда она, еще совсем малюткой, впервые вошла в кузню и, понаблюдав за работой Сигвальда и подмастерьев, заявила, что хочет ковать оружие вместе с ними, папа рассмеялся, крепко обнял дочь и пообещал — как только она подрастет, то обязательно сможет продолжить его дело. Буквально через несколько дней Хильде заявила отцу, что уже немножко выросла, а значит — может браться за молот. Папа предпочел отшутиться. Потом такое повторялось еще множество раз…

Это случилось посреди зимы. Отец к тому времени уже несколько месяцев усердно работал над каким-то особенным клинком. Он почти не спал; ел, как правило, прямо у наковальни. В то утро они с мамой поссорились. Это происходило в кузнице, а Хильде, тем временем, растапливала очаг в комнате, поэтому слышала не все. Но до нее явственно донеслись слова матери: “этот проклятый меч тебя как в плен взял”.

В тот день многие крестьяне из Росного перекрестка собирались на десяти санях отправиться на традиционную зимнюю ярмарку в соседнюю деревню, носившую название Серые крыши. Мать поехала вместе с ними. К вечеру, когда караван должен был уже вернуться, разыгралась страшная метель. Ветер дико завывал в щелях дверей и ставен, а сугробы, еще недавно доходившие лишь до колен, выросли выше человеческого роста.

Несмотря на занятость, в какой-то момент отец начал беспокоиться. Он стал стучаться к соседям с предложением собрать отряд и отправить его навстречу каравану. Одни называли идею правильной, другие говорили, что жители Росного перекрестка, скорей всего, из-за непогоды решили заночевать в Серых крышах, а значит — беспокоиться не о чем.

Пока крестьяне спорили — как им лучше поступить, в деревню въехал караван. Измотанные лошади еле ступали, на санях выросли настоящие сугробы, возницы и пассажиры стучали зубами от холода. Некоторые даже не смогли без посторонней помощи сойти с козел. Но самое главное — саней было всего девять. Десятые, на которых ехала в том числе мать Хильде, не вернулись в Росный перекресток.

Уже не пытаясь просить помощи у односельчан, Сигвальд бросился на поиски. Едва он вышел за околицу, как буран прекратился. Еще через некоторое время из-за туч выглянула полная луна. Тем не менее, кузнец вернулся лишь под утро. Буквально каждые несколько шагов он спотыкался и падал. Его борода, усы и брови покрылись инеем, а губы и нос — посинели. Руки мастера дрожали, словно у горького пьяницы. Он принес чудовищное известие.

Судя по всему, из-за сильнейшей пурги, последние сани, которыми правил трактирщик Торвар, попросту отстали от каравана, так что остальные этого даже не заметили. На полпути между Серыми крышами и Росным перекрестком дорога раздваивалась. Из-за все той же метели кучер по ошибке свернул не в ту сторону.

Сигвальд обнаружил сани в нескольких милях от роковой развилки. Они были почти полностью занесены снегом. Лошадь пала. И Торвар, и Вилма — так звали супругу кузнеца — замерзли насмерть.

Отец проклинал себя за то, что не пошел на поиски раньше или не отправился на ярмарку вместе с женой. За считанные недели он словно постарел на два десятка лет — темные волосы и борода поседели, прежде широкие плечи ссутулились, взгляд потух. Он прогнал всех своих учеников, практически прекратил общаться с соседями, стал мрачным и замкнутым, так что в деревне его все чаще стали звать не Сигвальдом Повелителем пламени, а Сигвальдом Нелюдимым. Он по-прежнему очень много работал, но, кажется, даже удары его молота звучали по-иному. Если раньше сталь словно пела в его руках, то теперь в ней слышался лишь похоронный звон.

Много ночей Хильде плакала, не в силах поверить, что матери больше нет. Казалось, еще вчера она пела ей незатейливую колыбельную, учила прясть и варить похлебку, дарила красиво расшитую тесьму, которой девочка по сей день перехватывала волосы… а теперь все разом закончилось. Голос матери, ее взгляд, ее поцелуи — навсегда остались в прошлом.

Но когда слезы начали высыхать, дочь Сигвальда ждал новый удар. Впервые за много месяцев она решилась заговорить с отцом о работе в кузне. Ответ заставил Хильде впасть в отчаяние.

— Не женское это дело — молотом махать. Так уж заведено. Так было при наших отцах, дедах и прадедах. И не нам это менять. Никогда, слышишь меня — никогда — ты не будешь ковать оружие или что-то еще, — сказал Сигвальд. И его голос в этот момент показался девочке каким-то… мертвым.

Услышав это, она стремглав бросилась прочь. Не разбирая дороги, Хильде до самых сумерек бродила по окружающему деревню лесу. Неужели отец, которому она всегда так верила, всю жизнь обманывал ее? Обещал когда-нибудь научить кузнечному мастерству, зная, что никогда не станет этого делать? В это невозможно было поверить. Это невозможно было простить. Или, быть может, до гибели матери он все же был с ней искренен — но теперь все изменилось? Эта мысль сводила с ума.

— Бывает так, что человек еще жив, но как бы уже умер, — однажды рассказала Марте; она была внучкой деревенской травницы и слыла самой ученой среди подруг Хильде. — Но от этой болезни можно вылечиться. Для этого нужно выпить отвар из дымноцвета, собранного на кладбище в седьмую ночь месяца Высоких трав.

Дочь кузнеца ущипнула себя за щеку — предаваясь тягостным воспоминаниям, она чуть не задремала. Отец негромко похрапывал на своей лавке. Настоящее чудо — обычно он подолгу не мог уснуть. Хильде оделась, натянула башмаки и на цыпочках направилась к выходу. Навстречу ей, мягко ступая, прокрался рыжий кот Ярл, идущий на ночную охоту.

— Тссс! — девочка приложила указательный палец к губам. Если отец проснется, то все пропало — во второй раз он вряд ли уснет, а значит, ей придется ждать целый год — до следующей седьмой ночи месяца Высоких трав.

Когда Хильде отодвигала засов, он довольно громко скрипнул. Отец встрепенулся, но затем перевернулся на другой бок и вновь засопел. Девочка выскользнула во двор.

В прохладном воздухе смешивались десятки знакомых запахов — реки, скошенной травы, полевых цветов, свежесрубленного дерева, навоза, конского пота — и еще множество других. Стрекотали кузнечики, изредка брехали псы. В одном из соседних домов хлопнули ставни, закрытые кем-то из припозднившихся крестьян. Ночь была безлунной, беззвездной и какой-то особенно темной — даже по меркам безлунных и беззвездных ночей. Лишь снежные шапки далеких гор на севере слабо отсвечивали в этом царстве мглы.

Погост находился на другом берегу Кипучей на некотором отдалении от деревни. Мост располагался на противоположном конце Росного перекрестка. Рядом стояла таверна, около которой был большой шанс столкнуться с кем-то из припозднившихся посетителей — а они, чего доброго, могут начать расспрашивать Хильде о том, почему она гуляет так поздно — или, что еще хуже — попытаются отвести ее домой.

Однако существовал и более короткий путь — по поваленному дереву совсем неподалеку от кузни. От ствола до поверхности воды было добрых три человеческих роста. Как раз под переправой течение начинало ускоряться, шумным потоком устремляясь к мельничному колесу, приводящему в действие кузнечные мехи.

Отец строго-настрого запрещал Хильде пересекать реку в этом месте и даже обещал, что заплатит Варди-лесорубу, за то, чтобы тот распилил поваленное дерево, однако руки у него — никак не доходили. Впрочем, девочка все равно много раз пользовалась этой переправой. Она была уверена, что сможет пройти по ней даже с закрытыми глазами. Главное только — ни в коем случае не смотреть вниз.

Дочь кузнеца успешно перебралась через Кипучую, прошла мимо тележной мастерской и пивоварни, мимо тихих и темных домов. Миновав последние сараи и поле, Хильде углубилась в лес. В этот момент поднялся ветер, заставивший раскидистые кроны тревожно зашуметь. Какая-то разбуженная птица издала крик, похожий на плач младенца. Отвечая ему, откуда-то издалека раздался вой — жуткий, заунывный, полный неизбывной тоски и голода… Дочь кузнеца поежилась.

Волки… этого еще не хватало. Правда, судя по всему, очень далеко от деревни. Девочка нашарила на поясе выкованный отцом нож. Острый и прочный — но разве его хватит, чтобы отбиться от стаи разъяренных хищников? А ведь по лесам, правда, не так близко от человеческого жилья, скитались и куда более свирепые и кровожадные твари — вурдалаки, оборотни, ламии, стриксы, гигантские пауки, рэдкэпы… Да и само кладбище ночью могло быть местом весьма опасным — в Росном перекрестке шепотом пересказывали леденящие душу истории о призраках, восставших из могилы мертвецах — зомби, а также о чудовищных гулях, которые раскапывают недавно похороненных покойников, чтобы пожрать их гниющую плоть… Против многих монстров было бесполезно оружие из обычной стали.

— Когда-нибудь я выкую меч, которым можно будет убить любое чудище, — думала Хильде. — Правда, папа говорил, что для этого надо быть не только кузнецом, но и волшебником. Но я и магии смогу научиться! — она прибавила шагу, продолжая вглядываться в густой подлесок, окружающий основания могучих дубов, буков и ясеней. Почти любой враг смог бы незаметно подобраться к самой дороге, скрываясь в густом кустарнике и высокой траве. Дочь оружейника прислушивалась к лесным звукам, однако могла различить лишь скрип ветвей и редкие голоса ночных птиц.

Наконец, она добралась до кладбища. По окруженной невысоким плетнем квадратной поляне тянулись тесные ряды простых плит. Хильде направилась в дальний угол погоста, присела на корточки перед одной из могил. “Вилма, любимая супруга и мать”, — гласила надпись, грубо высеченная резцом на сером камне.

— Мама, — прошептала дочь кузнеца. — Это я, твоя Хильде. Как ты там? Ты ведь видишь нас оттуда, из-за Белых Рубежей? Нам без тебя грустно. Папе очень плохо, но я обязательно его вылечу. Знаешь, я тебе столько всего не успела сказать… — она почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы и замолчала.

Некоторое время девочка неподвижно сидела перед могилой, словно ожидая ответа на свои слова — однако вместо этого услышала сильный хруст веток из чащи. Из глубины леса к кладбищу приближалось что-то большое. Дочь кузнеца хотела броситься бежать, но, едва вскочив, поняла, что сильно отсидела левую ногу. Попыталась двигаться, прыгая на правой, но запнулась о незаметный в траве корень и упала, больно ударившись плечом о край чьего-то надгробия.

Треск становился все громче. Все еще не в силах подняться, Хильде выхватила нож. Сердце от страха билось с силой отцовского молота. Кто надвигался из мрака? Вервольф? От него и лучший бегун не уйдет, а даже самого сильного мужчину такое чудовище разорвет в клочья в считанные мгновения. Гигантский паук? Говорят, они обездвиживают человека ядом, а потом очень медленно и долго пьют кровь у еще живой жертвы — и она все чувствует, но не может пошевелиться или хотя бы закричать. Бррр, ужас…

Ветви кустов над плетнем раздвинулись, и Хильде увидела очертания длинных стройных ног, крупной головы на короткой мощной шее, нависающей верхней губы и двух могучих рогов с десятком ветвей на каждом. Лось. Очень крупный. И что же ему не спится посреди ночи? Девочка знала, что эти животные — мирные, но могут напасть, если решат, что им грозит опасность. А одним ударом копыта лось может запросто убить человека. А уж перепрыгнуть или повалить хлипкую кладбищенскую ограду зверь сможет с легкостью. Дочь кузнеца замерла. Животное обвело погост задумчивым взглядом, развернулось и зашагало прочь, с хрустом ломая кусты.

Пора было искать дымноцвет. К счастью, растение обнаружилось в нескольких шагах от могилы матери. Невзрачные серо-синеватые цветы росли на очень толстых стеблях, сплошь усаженных мелкими острыми шипами.

— Хорошо, что я взяла нож, но жаль, что забыла про рукавицы, — подумала Хильде, принимаясь за работу.

Набив поясную сумку срезанными цветами, девочка бегом припустила с кладбища. Теперь дорога шла под гору, поэтому страшный лес остался быстро позади, а вскоре дочь кузнеца добралась до первых домов Росного перекрестка.

Опасности миновали, а значит теперь можно было подумать о другом важном вопросе — как сделать так, чтобы отец выпил отвар из дымноцвета. Сигвальд никогда не доверял травницам. К тому же, если просто предложить зелье — придется рассказать, что она ходила ночью на кладбище за ингредиентом для него. Узнав это, отец будет сильно ругаться — и тем более откажется пить лекарство. Чего доброго — еще выплеснет его за окно. И тогда придется ждать целый год.

— Может, вылить зелье в суп, который я буду варить завтра? А снадобье от этого не испортится? — думала Хильде. — И сколько он должен выпить, чтобы исцелиться? Надо будет спросить у Марте. Или лучше у ее бабушки. Она знает, что отец ее недолюбливает — и поэтому не скажет ему, что я с ней говорила, — с этой мыслью дочь кузнеца вступила на поваленное дерево, чтобы перейти Кипучую.

Она уже дошла до середины бревна, как вдруг откуда-то снизу с громким криком вылетела большая птица. Хильде машинально отшатнулась… и потеряла равновесие. В следующий миг переправа ушла у девочки из-под ног. Дочь кузнеца ударилась о поверхность правым боком — речная волна показалась ей твердой как камень. От боли и неожиданности девочка забыла нужные движения и погрузилась с головой, наглотавшись воды. Кипучая была неглубокой — коснувшись ногами дна, Хильде сумела оттолкнуться и вынырнуть на поверхность. Но в ту же секунду угодила в стремнину — быстрый бурлящий поток понес девочку прямо к мельничному колесу.

Как и многие кузнецы, с возрастом Сигвальд стал немного глуховат. Однако даже его мгновенно разбудили истошные вопли Ярла. Вскочив, кузнец увидел, что кот неистово скребется когтями в закрытые ставни на окне, выходящем на реку. Распахнув их, оружейник стал свидетелем чудовищной картины — стремительное течение Кипучей несло Хильде прямо под лопасти двенадцатифутового водяного колеса. Девочка, захлебываясь, пыталась кричать, однако пенящиеся волны то и дело накрывали ее с головой; отчаянно молотила по воде руками, но была не в силах справиться с потоком.

Словно сбросив два десятка лет, Сигвальд перемахнул через подоконник, схватил попавшуюся под руку метлу и попытался заклинить ей колесо. Напрасно — толстый деревянный черенок с сухим треском разломился как соломинка. Прокляв себя за потерянные секунды, кузнец разбежался, набрал побольше воздуха в грудь и прыгнул в реку. Неудачно — Сигвальд оказался слишком далеко от Хильде и сильно ударился ногой о какую-то подводную корягу. Течение грозилось вот-вот затянуть дочь прямо под колесо, которое неминуемо переломает девочке все кости.

Сделав несколько мощных гребков, кузнец подплыл ближе и попытался схватить Хильде за руку, однако вместо запястья поймал лишь рукав, который тут же оторвался. Скрип колеса и шум реки звучали, словно рев разъяренного морского чудовища.

Комок водорослей залепил Сигвальду лицо, полностью закрыв левый глаз. Мастер не стал тратить драгоценные мгновения на то, чтобы избавиться от помехи. Отчаянным рывком он подплыл к дочери, схватил ее за плечи и последним усилием развернулся так, чтобы Хильде оказалась дальше от колеса чем он. Течение продолжало нести их навстречу гибели.

Несколько раз кузнец пытался зацепиться ногами за дно, но постоянно соскальзывал или проваливался в ил. Вращающееся колесо нависало уже практически над головой и выглядело невероятно огромным.

Наконец, Сигвальд сумел нащупать твердую землю и упереться в нее.

— Аааааарррргх!!! — он зарычал от напряжения, чувствуя, как река продолжает толкать его вперед. Просвистев над самым ухом точно сабля, одна из лопаток мельничного колеса разодрала рубаху и, будто какой-то пыточный инструмент, сняла с плеча внушительный кусок кожи. Боль напомнила ожог раскаленным железом.

Продолжая крепко прижимать к себе дочь левой рукой, Сигвальд распрямил правую и из последних сил оттолкнулся от каменной стены, к которой на оси крепилось колесо. Течение Кипучей пронесло Хильде и ее отца в считанных дюймах от смертоносных лопастей и выбросило на отмель в сотне ярдов ниже по течению.

Спотыкаясь, Сигвальд отнес Хильде на несколько шагов от берега и уложил на землю. Девочка не дышала, ее сердце — не билось.

— Проклятье, — лихорадочно думал кузнец. — Что там Йорунн рассказывала про это? Так, запрокинуть утонувшему голову… Зажать нос… Сделать два сильных выдоха ему в рот… Если не помогло — положить ладони на грудь… Вот так… Или не так? Надавить… И почему я был с целительницей в вечных неладах — ведь мог же расспросить ее подробнее…

Он нажал первый раз, второй, третий, четвертый — все было бесполезно. Попытался еще раз сделать искусственное дыхание — без толку.

— Только не умирай, пожалуйста, — уже вслух прошептал Сигвальд, вновь надавливая ладонями на грудь дочери. — Во имя богов, неужели я потеряю тебя, как и Вилму… Кажется, я был очень скверным отцом… Прости меня…

Неожиданно девочка резко дернулась всем телом, открыла глаза, закашлялась, выплюнула добрую пинту воды.

— Хильде! Доченька! Живая! — охрипшим голосом проговорил мастер, обнимая девочку.

— Цветы! Дымноцвет! — сквозь кашель выговорила Хильде; она попыталась нашарить что-то на своем поясе — и, очевидно, не нашла этого; ее глаза округлились от ужаса, — О нет, все пропало…

— Это не так, поверь, — Сигвальд поднял дочь и заспешил в дом.

Падая в реку, девочка получила несколько ссадин. Кузнец перевязал их, и уложил девочку в постель. Лишь когда она уснула, он решил заняться собственной раной.

Рассветные лучи позолотили плотный молочно-белый туман, лежащий в долине Кипучей и отразились в мириадах капель росы, осевшей на траве и нижних ветках деревьев. Этим утром Сигвальд не будил Хильде, дожидаясь, когда она проснется сама. Наконец, девочка открыла глаза и сладко потянулась. Неожиданно она нахмурилась — похоже, страшные воспоминания о минувшей ночи дали о себе знать.

— Вчера такое случилось… — проговорила она. — Ты спас меня...

— А ты — меня, — улыбнулся кузнец. — Все уже позади. Как себя чувствуешь?

— Все хорошо… Спасибо, папа.

— Я тут сварил кашу, — Сигвальд кивнул на котелок над огнем в очаге. — Подкрепись хорошенько, сегодня тебе… нам предстоит много работы.

— Убраться, постирать, помыть посуду? — Хильде потупила взор, но затем вновь подняла глаза на отца.

— Нет, — в голосе отца девочке послышались какие-то давно забытые нотки. — Не совсем.

Кажется, когда они вместе вошли в кузницу, Хильде еще не до конца верила в происходящее. Но в ее зеленых глазах уже разгорался прежний огонь.

— Видишь меч, который висит над печью? — спокойно, но при этом немного торжественно спросил Сигвальд, указывая на арундиновый клинок. — Возьми его. Мы вместе его докуем.

Поднявшись на носки, Хильде аккуратно, словно какое-то хрупкое украшение, сняла оружие со стены. Ей ни разу не приходилось рассматривать этот клинок так близко. Дочь мастера сразу оценила, как хорошо обмотанная кожей рукоять ложится в ладонь, как искусно выполнен противовес в форме драконьей головы и другие детали эфеса. Отец, тем временем, загружал в горн древесный уголь. Девочка не удержалась и взмахнула мечом в воздухе. Клинок вылетел и со звоном упал на пол.

— Аккуратнее, он еще не закреплен, — высекая кремнем огонь, сказал Сигвальд. — Назад вставлять пока не нужно. И еще — волосы советую сразу собрать в хвост. Я свою бороду сжигал много раз, но мы же не хотим, чтобы тоже самое случилось с твоими волосами, верно? Нет, не той красивой тесьмой, — усмехнулся кузнец, увидев, что Хильде бросилась к двери, явно боясь что-то пропустить. — Просто веревочкой. Здесь их много, можешь выбрать любую.

Благодаря мехам пламя в горне быстро разгорелось. Багровые отсветы прыгали по закопченным фахверковым стенам кузницы, по лицам Сигвальда и Хильде, отражались в их глазах. Мастер взглянул на дочь. Она улыбалась.

— Кстати, как думаешь, — деловито спросил он. — Может, нам стоит делать не только оружие, но и доспехи? Помнишь, как пару недель назад через нашу деревню проезжал отряд рыцарей? Видела, какая у них была броня?

— Помню. Она была красивая. Здорово, если бы мы начали ковать такую же.

— Сразу такую же — не получится, — покачал головой Сигвальд. — Но, если постараться, когда-нибудь выйдет и лучше. Так, кажется угли раскалились достаточно. Вон теми щипцами положи клинок в горн. Удобнее всего брать меч за этот, как его… — оружейник сделал вид, что забыл слово, — кровосток.

— Ну, папа! — Хильде смешно надула губы. — Ты же знаешь, что эта борозда на клинке называется не кровосток, а дол.

— Верно, — усмехнулся кузнец. — Ну что ж — вперед!

Угли угрожающе зашипели и начали стрелять искрами, когда девочка задвинула клинок в самое сердце жаркого пламени.

— Не обожглась? — обеспокоенно проговорил Сигвальд.

— Все в порядке, отец.

— Так, а теперь, пожалуйста, подай мне молот, — сказал оружейник, извлекая раскаленный докрасна клинок из печи. — Да, вон тот. А, впрочем, первый удар, пожалуй — твой. Только разведи ладони на рукояти чуть подальше друг от друга. Ага. И размахнись хорошенько.

Удар молота о наковальню породил звон — и, кажется, он вновь был радостным, как в старые времена.

— Так, а теперь — я, — Сигвальд принял инструмент из рук дочери, — Ох! — мастер почувствовал, как уткнулся ногой во что-то мягкое; в следующий миг кузню огласило возмущенное мяуканье, — Ну, Ярл, ты, конечно, выбрал место, где мышей ловить… А, впрочем, ладно, лови. Хильде, а я еще не рассказал тебе, какую роль наш замечательный кот сыграл в твоем спасении? Кстати, налей пока масло из самого большого кувшина вон в то корыто.

Работа шла бодро, Сигвальд трудился у наковальни, не забывая давать дочери разные поручения. Вскоре настало время закалять клинок.

— Келрик говорил мне, что оружие из арундина лучше всего закаляется не в воде, а именно в масле, — сказал мастер. — И, Хильде, надеюсь ты понимаешь, что далеко не сразу будешь ковать мечи или панцири. Начать надо будет с чего-то совсем простого, наподобие гвоздей.

— Понимаю, отец, — произнесла дочь; в ее голосе кузнец услышал что-то совершенно новое… взрослое. — Я готова к этому.

Вскоре работа над мечом была закончена. Сигвальд, осмотрел клинок, проверил баланс.

— Ну вот и все, — задумчиво произнес он. — Спасибо, ты мне очень помогла. Тебе многому предстоит научиться, но начало было хорошим. Повесь-ка клинок обратно, — кузнец рукоятью вперед подал оружие дочери. — Да, теперь можешь взмахнуть им — клинок точно не отвалится. Но осторожнее — он стал очень острым. Остается понять, какую цену за него следует попросить. Знаю одно — этим мечом будет сражаться необычный герой.

Хильде взяла оружие, и сделав несколько выпадов, направилась к стене, однако остановилась на полпути и повернулась к отцу.

— У геройского меча должно быть имя, — серьезно произнесла она. — Написанное на клинке. Обязательно-обязательно. Я об этом из очень многих сказок слышала. А то вдруг какой-нибудь храбрый рыцарь победит дракона или другого страшного монстра этим мечом… а у него даже названия не будет. Как-то обидно получится.

— Арундин — и так очень твердый, а уж после закалки… — во взгляде Сигвальда читалось сильное сомнение. — Не уверен, что моими инструментами удастся выцарапать на клинке хоть что-то. Гномий штихель бы справился, но раздобыть его непросто, да и стоит он как вся эта кузница…

— Можно попробовать травление, — ответила Хильде. — От него очень красивый черный рисунок получается.

— Верно, — поднял брови мастер. — Но, прежде чем наносить название на клинок, надо его придумать.

— Раз этот меч — из гномьего металла, значит его имя должно быть из гномьего языка, — ответила Хильде.

— Хм… — Сигвальд глубоко задумался. Он долго смотрел в окно, на все еще горящий в горне огонь, на недавно выкованный меч. Потом перевел взор на дочь, посмотрел ей прямо в глаза. — Я, кажется, знаю, — губы кузнеца тронула улыбка. — Мы назовем его Гринфойнд. Это значит — Стремление.