СМОТРИТЕЛЬ

СМОТРИТЕЛЬ

К вечеру разразилась гроза. Четверо детей сидели на ковре маленькой уютной комнате. За окном сверкали молнии, и после каждого раската грома девочка, единственная в этой компании мальчишек, вздрагивала и закрывала маленькими ладошками уши. Старшему мальчику только-только исполнилось тринадцать лет. Он что-то увлеченно рассказывал, при этом отчаянно жестикулируя. Это был час страшных историй перед сном.

Мне тогда было восемь лет. Я с трудом узнаю себя — крохотную девчушку — в этой картине из прошлого. Огромные глаза и две тощих косички.

Бобби стукнуло тринадцать, он был симпатичный мальчик с бархатной родинкой на щеке, и в тот день я с соседскими ребятами-близнецами остались у него ночевать. Он был мастером по части всяких веселых, невероятных и, порой, просто ужасных фантазий. Гром и молнии служили аккомпанементом к его рассказу.

«Однажды мать дала мне кипу грязного белья и попросила отнести его в подвал, чтобы самой не бегать туда-сюда всякий раз. Все было как обычно, и уже давно прошли те времена, когда я боялся один спускаться по крутой и темной лестнице в подвал. Даже когда зажигался свет, то, что внушало мне страх не уходило вместе с темнотой, а таилось в каждом углу, в каждом движении незафиксированной лампочки. Но эта боязнь ушла в прошлое и стиральная машина уже не пугала меня.»

В этом месте один из двойняшек понимающе хмыкнул. Бобби кинул на него уничтожающий взгляд.

«На этот раз как будто вернулись все мои прежние страхи. Но я просто не смог бы вернуться назад с этим тряпьем! Я осторожно подошел к стиральной машине и быстро-быстро запихнул вещи в бак для грязного белья, который стоял рядом.

Шорох заставил меня обернуться. Он доносился вреде бы из-под лестницы. Шуршать там могли разве что крысы, но я знал наверняка, что это не они. В прошлом году мать вывела их все до единой. Проклятье!»

И тут Бобби замолчал, мы зачарованно смотрели на него. В своем возрасте он казался нам (и себе тоже) почти взрослым, и перед нами — несмышленышами, мог блеснуть некоторыми словечками, которые, по его мнению, они частенько употребляли.

Но его молчание было не совсем обычным. Наш рассказчик знал, когда для большего эффекта надо сделать длинную паузу. Мы к этому привыкли. Но эта была особо затяжная. Молчали и мы в недоумении.

«Ты проверил, что это был за шорох?» — спросил второй близнец.

«Да,» — коротко ответил Боб.

«И что ты там увидел?»

«Дверь. По ее краям были полоски света, и еще оттуда доносились чьи-то шаги. Даже не шаги, а так, шелест».

«Откуда ты знаешь, что этот шелест и был шагами?»

«Потому что, — неохотно продолжил Бобби. — Дверь открылась».

Тут уже было не до смеха. И громовые раскаты пугали нас еще больше. Мы все обратились в слух.

«Вы помните того полоумного старика, что иногда работал у нас в саду? Его прозвали Лопухом?»

Лопуха мы конечно помнили. Он был слегка помешанным, но очень добрым. Мы его добротой изредка злоупотребляли. Ну да ладно, речь не об этом.

«На пороге двери стоял Лопух. Еще больше постаревший,» — Тут Бобби опять надолго замолчал. Нам пришлось его тормошить всякими вопросиками и насмешками. В конце концов, он не выдержал и начал выкладывать дальше.

«В общем, он позвал меня с собой, так как сам не хотел оттуда выходить. Я пошел… Вы понимаете, что этого просто не может быть! За дверью была просторная комната без окон. Зато в ней было великое множество дверей. Здесь были и гигантские двери, высотой под потолок, были двери крохотные, впору разве что Алисе, откусившей кусочек гриба; были круглые, треугольные, железные, деревянные и даже бумажные. Хотя обыкновенных все же было больше.

Лопух, ворча что-то неразборчивое, накрыл на стол. Непонятно откуда взялся чайник, горячие ароматные пончики, чашка с медом и целая вазочка спелой лесной ежевики. Жестом он пригласил меня сесть. Я жутко проголодался, наверное, от потрясения, сел. Он налил мне чаю, и, знаете, вы конечно мне не поверите, это был не совсем тот Лопух, которого мы знали.»

«Как это, не совсем тот?» — удивилась я.

«Ну он был поумнее, что ли, и выглядел ну совсем здорово. То есть я хочу сказать — нормальным. Никаких там закаченных глаз, ни слюней и прочего. Так, может быть, выглядел бы мой дедушка, если бы он у меня был.

Я узнал от старика массу интересного. Комната эта находилась как бы в потустороннем мире. А двери из нее вели в разные места, на Землю и в другие. Одна из них открывалась в моем подвале. А Лопух был поставлен здесь смотрителем. Как бывают смотрители на маяках. А кем он поставлен, он мне не сказал. Не хотел или не мог. Из его рассказов мне стало ясно, что на дверях есть замки — не металлические, не настоящие, что-то вроде заклятия, слова. На всех разные. И как они только удерживались в дырявой голове старика. Он сказал, что должен мне что-то показать. К тому времени я утолил свой голод. Лопух повел меня в одну дверь. За ней был недлинный коридор — переходник — который заканчивался металлическими воротцами. В одной створке имелось зарешеченное окошко. Старик открыл окно. Оно было сделано из толстого полупрозрачного стекла. „Смотри и запоминай“ — сказал он мне. Я будто во сне, подошел и посмотрел. Внутри оказалась комната странной формы. Углы сглаженные, срезаны и закруглены. Неожиданный переход от острых к тупым углам резал глаза. Стены чуть ли не падали, потолок самым непонятным образом нависал над невообразимой мебелью. Но это не самое ужасное.

На корявом пуфике сидел безобразный карлик. Его одежда была выкрашена красным, желтым и синим цветами. Это хорошие цвета: красный — цвет клубники, заката, желтый — цвет солнца, цыплят и одуванчиков, синий цвет воды в реке, цвет неба, васильков. В этом же случае они угнетали тревожащей яркостью и сочетаниями. Карлик видно почувствовал, что окошко открыто и в один момент не шевелясь оказался вдруг около двери. Его лицо стало увеличиваться и делалось все страшней и страшней. Морда (язык не поворачивается назвать это лицом) была разрисована чем — то алым. И, когда он шкрябнул неестественно удлинившимися зубами по стеклу, я вдруг понял, что это кровь. Карлик отскочил от окошка. Оскалив уродливую пасть, он впился зубами в собственную руку, и стал пить свою же кровь. Потом он тряс укушенной рукой, беззвучно кричал, но стекло было также и звуконепроницаемым.

Окно окропилось каплями, которые быстро стекли по нему, оставляя за собой красные дорожки.

Лопух посмотрел на меня, захлопнул ставенку и сказал, что для первого раза достаточно. И я опять его не понял. Будто еще и второй раз будет?

Он отвел меня обратно и стал объяснять. Этот карлик был монстром из одного смежного мира. Он очень опасен, хотя бояться не надо, так как только он — старик — знает как открыть эту дверь. Сам монстр сможет вырваться на волю, только если некому будет держать эту дверь запертой. А он стар, очень стар и скоро умрет. Когда это случится, карлик сможет вырваться и прорваться в наш мир, то есть на нашу Землю. Чтобы этого не случилось, нужен новый Смотритель. Они выбрали меня. Монстр очень опасен и может принести много вреда, если окажется на свободе.

Старик говорил еще много чего в этом роде, да только я не запомнил. Им был нужен человек именно отсюда, человек без будущего.»

«Сколько, ты сказал, дверей там было?» — спросила я.

«Не сосчитать,» — ответил Бобби. «Тысячи.»

Это была не просто сказка, хотя мы и не очень-то верили, потому что Бобби был большим фантазером. Нельзя было предугадать, что он придумает в следующий раз. Только после того вечера не было никакого следующего раза. Вскоре мать Роберта вышла замуж вторично и отправила сына в школу-интернат, руководствуясь наверняка наилучшими побуждениями. Откуда он в возрасте шестнадцати лет исчез и никто о нем ничего не слышал.

Всего три дня назад один из моих пятерых внуков, серьезный и тихий мальчик рассказал младшим сказку, как у него в комнате в стене появилась дверь. Из нее вышел добрый дедушка с большой родинкой на щеке и позвал его с собой. А там был замечательный сад, и за деревьями виднелось множество других дверей, стоящих прямо так на земле, без стен. Я все вспомнила и поняла, что все эти годы Смотритель служил на своем посту и теперь пришла пора ему подыскать себе достойную замену.

Я ощутила гордость за Роберта и непереносимый страх за своего внука.