Рассказ. Псарня.

На краю неокруженного стенами Торндейла, под домом пьяницы Брильвара разводил собак торгаш Ольгерт. У него была целая псарня, с деревянными клетками, с настиланным на деревянном полу сеном, и с той вонью, которую ни с чем не спутаешь. Ольгерт платил по 7 серебряных этому никчемному сыну уважаемого и ныне покойного ремесленника за то, чтобы тот разрешил ему превратить подземный склад его отца в огромную собачью бутку. Ольгерт не желал обратить свою обитель в скотный двор, слышать лай и ночные вои. Поэтому сию ношу он любезно возложил на хорошо попавшегося под руку городского бездельника. Тот, за скромную плату, обязался так же кормить животных в вечернее время, а зимой заботиться о том, чтобы тепло его печи наверху спускалось и к псам внизу.

Ольгерт разводил собак для трёх целей: для продажи барским и сомнительным особам, для устраиваемых собачьих боёв за три поселения от Торндейла, и для кое-чего особенного. В здешней лесной области, защищенной со всех сторон пышно растущими дубами и елями, был большой спрос на охотничьих и сторожевых собак, время от времени даже знатные рода искали себе преобрести животину по-мордастее для забавы или для охоты. Богатые живностью лесные угодия были излюбленными местами для развлекательных, показушных занятий охотой, которой баловались богатые семейства в округе. Собачьи бои были тоже в некотором почете. Особенно в зимнее время, когда от скуки умирают даже самые отважные. На натравленных друг на друга псин приходили поставить свои кровные все желающие, и не редко, говорят, приходили с последними копейками в надежде обогатиться, поэтому люди промышляли даже иной раз молитвой за ту или другую из собак, на их удачу ставили обереги, суеверничали и не выметали свои хаты чтобы как бы не вымести из дома счастливый случай вместе с пылью. Вся эта суета была только наруку устраивающим бои хозяевам, которые нередко и были теми же самыми боярами, которые скупали собак, ведь мало кто из простолюдин мог бы похвастаться просторным залом или амбаром, годным для того, чтобы вместить такое игрище.

Деньги вокруг собаководов в этой местности водились, кратко говоря. Но кроме золота здесь водилось ещё одно богатство не менее стоящее: знание. Столичные слухи донеслись до окраин, слухи об одном особом воинском ордене при почтенном королевском дворце, который исповедовал неизвестное доселе в тех краях учение о безбожии. Называли себя эти рыцари "воинами Ордена Пустоты", и вели они, в меру звона своего кошелька, просвещение в народы, с целью искоренить из разума человека мысль о том, что его судьбой помыкают невидимые существа небес, вод, огня или земли. Хотя, немало людей считали, что всё это делалось лишь чтобы искоренить влияние церквей и сборищ языческого толка, чтобы люди платили свою десятину непосредственно в казну лорда, и чтобы подчинялись они исключительно лорду. Будучи человеком не замкнутым, но открытым ко всему с виду ценному, Ольгерт в своих последних походах в столицу часто заходил на открытые выступления этого ордена, впитывая их новое веяние, как он говорил, в "ларец своей души". Однако, такую свою поговорку ему пришлось оставить из любви к этому учению, которую он посчитал для себя гораздо более стоящим, чем многое, чем он владел до селе. Согласно этому новому учению, души у человека не имеется, и существование чего-либо невидимого, неосязаемого, чего нельзя было бы услышать, учуять или попробовать на вкус, стоит немедленно отбросить за ненадобность, или из страха за своё здоровье, ведь вера в невидимые вещи, согласно этому учению, помутняет рассудок, делает слабым и непоследовательным.

Кроме всего прочего был упомянут и вопрос о добре и зле. Ученые мужи толковали этот вопрос так: ни добра, ни зла в каком-то неизменном, отдельном от человека состоянии не существует, всё доброе и всё злое начинается и заканчивается в самом человеке. Эти слова врылись в благодатную почву разума Ольгерта и начали медленно осмысляться, спуская корни, охватывая разные его взгляды на вещи, предвещая скорые перемены.

Упомянуто было то, что кроме купеческих дел, сей человек вовлекал своих собак в ещё одно поприще. Сильных и красивых щенков он продавал на закрытых базарах или при личных встречах, а слабых оставлял себе, для особых опытов. Он брал ядовитых трав, смешивал их с солями, порошками, грибами и прочими, готовил из них отвары и кормил ими несчастных зверей, а потом наблюдал за происходящим с любопытством сороки, записывая всё на бумагу. Он морил их голодом, связывал пасти, стриг и мазал им кожу самодельными маслами или мазями. Чем больше он подвергал себя таким занятиям, тем менее он себя за это осуждал, а когда получил негласного одобрения того ордена, так ему как-то даже легче на совести стало, и в конечном итоге он перестал себя за что-либо упрекать.

После череды на редкость успешных сделок, Ольгерт решил оставить свои дела на год или два, и провести время за поиском жены, потому что был он человеком уже не молодым, а безбрачие могло навлечь на него нежелательных слухов, которые могли бы испортить ему устоявшееся в обществе высших господ положение. Стоит сказать, что занимался он не только собаководством, но и другими, более надежными занятиями, которые приносили товар по-желаннее чем псины. В своих исканиях он пересмотрел немало женщин и девиц, но ни одну из них он не видел себе в спутницы, поэтому решил прибегнуть к сомнительному поступку: спросить у ворожеи. В окрестностях Торндейла была лишь одна ворожея, она жила в глубине леса, на холме, за болотом. Взяв себе в спутники какого-то мальчика из крестьянских детей в обмен на посеребреную монету, он добрался до этой женщины. К таким людям не ходят с пустыми руками, поэтому он с собой принёс деньги и свежеубитую куропатку. Гадалка была ему совсем не рада, взяла деньги и птицу, но не дала наводки. Она поставила Ольгерту в ладонь 12 листьев какого-то растения и попросила его их съесть как только доберется до дома, дабы, якобы, очиститься от крови, которая остыла и окаменела на его ладонях.

— Предлагаю тебе самой съесть эти листья, гадалка. — сказал Ольгерт. На твоих ногах и лице я тоже вижу немало крови.

— Сын купца, звон твоих слов здесь не имеет веса.

— Тебя росли дешевые придворные поэты? Сама ешь свою отраву.

Но женщина зашла обратно в свою деревянную избу, пропустив его слова мимо ушей. Ольгерту было не жаль отданных даров, с ними он распрощался ещё у входа в лес, взволновало его совсем не это. Он знал вид растения, которому принадлежали листья. Это была красуха, ядовитый род, от стебля до кончиков лепестков. И трех листков хватило бы, чтобы отравить его безнадежно. Значит, эта ведьма желала ему смерти. И тут Ольгерт ощутил укол в сердце, удар совести за своё живодёрстве и бесчеловечность к низшим ему существам, у Ольгерта была возможность в этот момент раскаяться, отступить от прежних дел пока в разуме ещё была тень противления. Однако, торгаш на этот момент был уже так далёк от того распутия в жизни, где он выбрал жестокость, что не возжелал измениться, а может и не смог бы избрать иного по причине того, как сильно он искалечил своё естество после всего пережитого.

Ольгерт остался стоять у порога, опущенный по колено в разочарование и отравленный той странной желчью, тем чувством, когда ты оказался прав на счёт скверности кого-то, но убедился ты в этом лишь самостоятельно попав в его или её ловушку. Он было выбросил все листья там же, но его вновь посетила одна давняя мысль, которую ранее считал бесплодной. Листья он спрятал в пустой мешок для денег, в которым ранее лежали монеты для ведьмы, позже к ним присоединились ещё несколько, чтобы было с запасом, чтобы было из чего выбирать. Добравшись домой к вечеру, он опустил листья в блюдце с дождевой водой, сменил обувь, наряд, взял ещё денег и отправился к улице торговцев. У него созрел план. Ранее, у одного своего знакомого продавца, который держал лавку с безделушками, скупаемых из города или у любопытных странников, он заметил исписанные листья, собранные будто в книгу и зашитые толстой нитью из животных кишок. Пролистав её, взгляд упал на записи о чудесах, которые, якобы, творит красуха, если смешать её с кровью. Были там описаны и другие таинства, к которым можно было бы применить эту траву, и он бы непременно их прочитал, но продавец не дал. Оно и понятно. В вечернее время за лавкой обычно сидела жена дельца, скромница Фриг, с ней Ольгерт и встретился. Желаемую книгу он не увидел ни на полках позади женщины, ни на витрине, не нашел он и её именования на деревянной дощечке, на котором хозяин записывал углём названия тех товаров, которые не вмещались у него на витрине, либо услуги, которые он мог предоставить за плату. Заметив его расстроенное выражение лица, Фриг принабралась смелости и спросила покупателя что ему нужно. Ольгерт подробно и с досадой рассказал ей о том, что ищет. Фриг явно удивилась его словам, что немного озадачило торгаша. Она ободрила его, такая книга у них правда была, только она в неподобающем для продажи виде, но это совсем не смутило Ольгерта. Женщина пошарилась в каком-то уголке, потом на полках, посмотрела в двух сундуках, вся покраснела от стыда и только тогда вспомнила, что положила их где-то в каморке. Она зашла внутрь темной комнаты со свечей и вернулась держа в руке несколько десятков листьев бумаги, кое-где скрученные, кое-где скомканные. Оказалось, что нити безнадежно прогнили, так что бумагу уже более ничего не держало собранной, а из-за небрежного отношения листья были запутаны, никто не утрудился их уложить обратно. Ольгерт взял их в руки и тщательно осмотрел, убедился что это то, что он искал, потом спросил цену и оплатил ровно столько, сколько ему сказали, вопреки своей привычке сбивать цену.

На следующий день он принялся перебирать листья. На них не было никаких порядковых пометок, поэтому приходилось читать всё сплошняком, чтобы разобраться. Истекло несколько добрых и часов прежде чем этот ком из рецептов и описаний начал обретать какой-то смысл. Мешало ещё северное наречие, на котором были написаны некоторые слова, не говоря уже о петлявом почерке. Из всего написанного Ольгерт вывел для себя несколько любопытных рецептов отваров, зелий и способов приготовления ядовитых растений в пищу. Такие знания он собирал в свой журнал с надеждой на то, чтобы когда-нибудь начать торговать собственными лекарствами, когда времена для него наступят достаточно благоприятные. О красухе в этом подобии книги было написано то, что, заварив её листья с маральим корнем, солью и молоком, можно не только получить отвар избавляющий на целый день от голова, но и наполниться энергией добавленных растений, а если в остуженный напиток плеснуть свежей крови дикого зверя, то это даже избавит от головных болей и, судя по написанному, на время изгонит скверну из тех, кого укусил вампир. "Бред лесника… чем дальше читаешь, тем бредовее суть..." — подумал про себя Ольгерт, хотя, с другой стороны, сочетание ингредиентов ему показалась любопытной. Он встал со своего стола, сложил листья и переместил их на край, подошёл к печке, поставил несколько из лежащих рядом дров в топку и разжёг огонь, проследил за ним, пока он не обрёл крепость, затем поставил небольшой казан кипятиться, после чего покинул комнату, вошёл в соседнюю. Та была почти со всех сторон уставлена полками и полочными шкафами на которых блестели стеклянные, железные, медные сосуды разных форм. Стена напротив двери же была пуста, за исключеним достаточно широкого квадратного окна с подоконником, к этой стене был приставлен стол с разными инструментами. Ольгерт окунул свою руку вглубь одного из шкафов и вытащил оттуда деревянный сосуд с крышкой. Из него он выудил пару маринованных грибов с помощью двух зубчатой железной вилки, поставил их на тарелку, с них стекала прозрачная, тягучая слизь с бледными крапинками, затем он поставил на место деревянную баночку. С одной из правых полок он взял сосуд с лишайником-цетрарием, который плавал в тягучей воде, и голыми пальцами отобрал пару кусков, которых приложил к грибам. Затем мужчина взял с подоконника оставленное там со вчерашнего дня блюдце с листьями, ушёл к огню и опустил содержимое в казан, отошёл обратно в соседнюю комнату на некоторое время, после чего вернулся с солью, с обилием тщательно порезанного корня маралии, не забывая о грибах с лишайником. Всё это он оставил кипятиться на некоторое время, потом взял тряпку и снял казан с огня, налил содержимое в толстый рог, покрыл отверстие особой деревянной крышкой и засунул его себе за ремень. Ольгерт потушил огонь, надел свое уличное одеяние и отправился к дому пьяницы Брильвара.

Во дворе он не нашёл никого, ни собак, ни хозяина. Вошёл в псарню, а там смрад такой, что, вероятно, были бы у него руки, сам бы с яростью выломал себе путь наружу. Животные же, услышав скрип дверца, подняли истошный лай, что аж задрожало всё нутро мужчины. Лицо Ольгерта перекосилось в гримасу полной отвращения, он отошёл от дверца на несколько шагов всё шептая "Пфуа… Пфуа...", затем покрыл свой нос и рот своим головным убором и окунулся в эту мерзость. Сразу стало понятно, что за собаками никто не убирал, возможно, с самого его отхода, когда он отправился искать себе супругу, а по костлявой наружности животных угадывалось то, что их уже давно подобающе не кормят. Он подошёл к клетке с двумя собаками, обе лаяли на него, прыгали на деревянное ограждение, опускались и протяжно скулили, смотря ему точно в лицо своими черными, глубокими, страдающими глазами. Ольгерт оценил их взглядом, краем глаза ухватил оставшееся помещение, запах его гнал оттуда прочь, поэтому он быстро занялся тем, зачем пришёл. Он поднял свой рог над их деревянной клеткой и начал капать им из него в миску для воды около решетки, медленно, чтобы не разбрызгать ценное зелье. Собаки, словно бешенные, накинулись обе на сосуд лакать содержимое, купец старался не капать им на голову, они толкали миску пока не опрокинули и не оттолкнули от решетки. Пришлось Ольгерту капать им прямо на пол. Остальные собаки рычат, шумят, визжат и бьются об ограждение. Опустошив рог, он закупорил его и быстрым шагом вышел на улицу. Не хотелось бы пропитать одежду этой вонью. Он отошёл к местами кривому забору из старых досок и немного упёрся в него локтями, рассматривая пустую дорожку, окрестности, долину, при этом глубоко вдыхая свежий воздух. Простояв так недолго, он медленно направился к двери дома. Толкнул её рукой, но она не поддалась, толкнул ещё раз — ничего. Обошёл дом и попытался войти через заднюю дверь. Да, та открылась, он оказался в маленькой пустенькой кухоньке, проскользнул через неё и очутился в нужной ему комнате, к которой и вела запечатанная дверь. На полу, в самом проходе, лежал Брильвар, от него несло хмельным так, будто его накануне утопили в бочке с забродившим пивом. Ольгерт схватил его за волосы и шиворот, оттащил от двери, а лежачий и мышцей не дёрнул, только чуть промычал. "Уж непонятно кого первее надо побить камнями: тебя или отца твоего." — думал про себя купец оглядывая комнату чтобы найти воду, но не увидел ничего хотя отдаленно напоминающее воду или пригодного для питья сосуда, ни даже кружки. Да что уж таить, дом был почти пустым, хозяин всё своё добро обменял на веселую отраву души, с трудом нашлось бы в том доме на чём сесть или где спать, даже мышей там было не водилось, а ту крупу и те котелки, которые торгаш ему купил чтобы варить еду собакам, он пропил, поэтому-то собаки голодали. Ольгерт взял с кухни около печки деревянное ведро и вышел во двор к колодцу ниже по улице, но ему послышались странные рычания из псарни. Войдя туда, он увидел ошеломляющую рассудок картину: одна из тех двух собак, дрожа всем своим костлявым телом, ела брюхо той другой собаки, из пасти которой брызгала пена, а псы из соседней клетки лизали распространяющуюся по полу кровь. Ольгерт и не дрогнул, смотрел своими оценивающими глазами. Вооружившись ведром, он осторожно вашёл в клетку к какой-то другой, одинокой собаке, схватил её за кожу затылка и кинул её к отравленной. Был он столь захвачен увиденным, что даже запах уже не замечал. Чужая собака заскулила, прижалась к краю клетки и поджала хвост между ног опустив уши, а одурманенная ядом скотина всё стояла к ней спиной будто и не замечала её присутствие, ела и ела, сдирала с костей и глотала не жуя. У неё тряслось всё тело, с пасти обильно капала слюна, зрачки расширились, глаза стали походить на бездну. Вдруг, она подняла голову, посмотрела перед собой, резко притихла и приняла низкую охотничью позу, оскалила зубы и зарычала, всё смотря в стену. Дрожь в её теле полностью отступила. Собака быстрейшим и точнейшим движением набросилась к горлу несчастному сородичу по клетке. Жертва даже и взвизгнуть не успела. С её шеи содрали кусок, хлынула кровь, а Ольгерт всё смотрел и смотрел, будто бы сам ощущал себя на месте того хищника, который вот так свою волю над несчастной животиной исполняет. Он вышел из псарни.

Пришёл в себя Брильвар от того, что тонет. Всё тряпьё, в котором он был одет, прилипло к его телу, холод болезненно отдавался по его коже. Он открыл глаза и увидел своего работодателя, покровителя. Брильвар поднял руки к нему, в надежде на спасение, но оказалось, что он вовсе не в воде, и вовсе не тонет. Ольгерт стоял над ним с ведром, давая каплям со дна сосуда падать пьянице на лоб. Не мало времени понадобилось лежачему чтобы опомниться, сообразить в каком он положении и самостоятельно присесть на свою задницу, опираясь о стену. Ольгерт вышел с пустым ведром, вернулся с наполненным и со злобой прыснул её целиком на него. "Нет! Не надгх..." крикнул Брильвар, вдохнув воды. Ольгерт взял его за волосы, опустил её пониже и стал бить его не то кулаком, не то ладонью по затылку и спине, чтобы тот хорошенько откашлялся, или отошёл к своему отцу, уж как получится. А Брильвар сжал рукав своего покровителя, оттягивал его от себя чем пытался показать, что не нуждается в помощи. На купца нахлынула такая злоба на этого ничтожного пьянчугу в тот час, что, будь тот мухой или муравьем, прихлопнул бы с величайшим удовольствием. Немощность этого человека вызывало не милость а гнев, и такой гнев, который почти не сдержишь, потому что с виду праведный. Когда Брильвар, наконец, смог встать на своих двух, опираясь на стену локтями, Ольгерт потащил его в псарню, напомнить ему о его обязанностях.

— Зачем я тебе деньги плачу? — крикнул на него купец, сжимая его шею в своей руке, вдавливая пальцы ему в мышцы.

— Ыыычтобы я собак кормил!

— И?! — он надавил сильнее.

— Ых!!! Чтобы убирал! Чтобы убирал!

Брильвар размяк, стал податливым, отдался на милость своего мучителя.

— Верно говоришь. — купец расшатал ещё не совсем владеющим собой человека и повалил его на спину, после чего встал над ним, давя на его грудь коленом. — Я к тебе милостив?

— Милостив… государь… милостив… — еле дыша пробормотал Брильвар.

— Милостив, значит… и кто тебе хлеб на каждый день обеспечил?

— Вы… милсгсдарь… Вы...

— Тааак… — он ослабил давление. Лежачий смог вернуть себе почти полный контроль над дыханием. — Говорил я тебе, что на руку дающего не огрызаются?

— Говорили, милостивый государь, говорили, милостивый государь… — Ольгерт этого и ждал. Он опустился на него своим весом и стал чиркать по нему размашистыми ударами внешней и тыльной стороной ладони, пока Брильвар не спрятал своё лицо руками. Мужчина встал с него, поднял бедолагу на ноги и ткнул в клетку лбом.

— Видишь собаку?

— Вижу! Вижу! Вижу!

— Ей ты будешь каждые два дня скармливать одну из этих собак. Понял?

— Понял, милостивый государь, понял-понял!

— Завтра приду. Чтобы здесь было чисто. Скормлю собакам. — сквозь зубы и с презирающим гневом произнёс купец, держа за шиворот своего работника.

На следующий день Ольгерт принёс несколько мешков крупы, купил новой кухонной утвари, купил дров и даже оплатил долг Брильвара в местной пивной, чтобы убрать со своего пути возможные негодования горожан по поводу своего работника, как бы они не пришли к нему вытрясти из него копейку и не обнаружили что происходит там, в подвале. Дела вновь стали почти как прежде. Купец отложил свою женитьбу в пользу неведомого им доселе опыта. Он попытался даже повторить его с двумя другими собаками, разделив их по разным клетка, напоил отваром, подождал, но ничего толкового не вышло, умерли, пришлось их трупы скормить бешенной псине. Наблюдая за этим вечно трясущемся животным, Ольгерт подметил, что спит оно редко, мало и очень чутко, иной раз сложно отличить её сон от отлёживания, не лает, только рычит, зрачки не сужаются, боится света, ночью кидается на деревянные прутья клетки, кусает их или пытается протиснуться между ними. Ещё, оно почти полностью облысело, стало пить больше воды чем свои сородичи, при этом из её рта не переставало течь слюна, челюсти стали способны дробить кости. За прошедшие два с половиной месяца оно не только набрало больший вес чем когда-либо прежде, но даже больше, оно увеличилось в размерах, череп стал каким-то жилистым, неестественным, тут и там по телу выступали вены, а по ним — пупырки. Днями на пролёт Ольгерт ломал голову над загадкой своего творения, пробовал так и этак, исписал весь свой журнал даже прежде чем ожидал. Много раз он мысленно возвращался в тот знаменательный день, разбирал его по крупицам, сталкивал между собой разные представления и мысли, ничего из придуманного не носило суразного смысла, а то, что он уже имел, выглядело неубедительным. А отгадка оказалась ему в руки совершенно случайно. Один раз, когда он, по обыкновению, обходил окрестные хозяйства чтобы купить свежую курицу, краем уха услышал как две старые женщины обсуждали свои дела. Одна другой рассказывала о том, что, якобы, зашла она однажды в курятник, где оставила пару куриц высиживать свои яйца, а одна стояла над яйцами, выклёвывала их и ела содержимое. Услышанное удивило торгаша, он, может быть, даже посмеялся бы, если бы не острая мысля, которая ударило его сознание. "Как я раньше не додумался?!" — упрекал себя он в своих мыслях — "Надо было скормить отравленным собакам друг друга! Какой же я глупец!" Сердце затрепетало, кровь обогатилась возбужденным чувством надежды, он знал что делать.

Последующие 3 месяца Ольгерт использовал для того, чтобы сделать ещё 3 таких собак, и потратил он на их содержание много. По городу пошли разнообразнейшие слухи о том, чем этот странный, нелюбимый купец промышляет в доме бесчестного пьяницы. Ольгерту надо было бы уже возвращаться к своей торговли, но любопытство и ощущение неизведанной почвы, на которой он гордо шагал подобно первооткрывателю, не отпускало его пытливый ум. Он колол этих юродивых существ деревянными кольями, испытывал их зрение светом, кормил их разными сортами мяса, поил их отравами, наблюдал за их поведением. Но долго это длится не могло.

Самая ранняя из превращенных собак умерла. Скоропостижно, и, свиду, совершенно беспричинно. Ольгерт не мог этому поверить, это совершенно не соответствовало его записям, животное ещё вчера было здоров и сильно. Он набросился с кулаками и едкими обвинениями на Брильвара, но тот визжал и клялся небесами и землёй что ничего этим зверям не делал, и никому о них не проговорился. Но Ольгерт затаил в своём сердце обиду на него, и наказать задумал. На следующий день купил Брильвару целую бутыль пивного и понёс ему, якобы, чтобы помириться, прощения попросить за вчерашн. Но сам не пил, ведь он добавил туда из своих отваров. А наивный мужик и не почуял лукавую сеть в которую его, несмыслящего, ловят, и попался. Скончался человек в псарне, под вечер, на что Ольгерт совершенно не рассчитывал. Он ещё раз посетил Брильвара в тот день, под ночь, чтобы оценить плод своей хитрости, но дело его рук совершенно его ошеломило, затрепетала заснувшая и почти омертвевшая совесть, до этого часа убаюкиваемая сладкой песней о бесчестной доброте во благо высшего. Увидев в свете свечи, которую он разжег перед тем как спуститься в подвал, лежащий на полу, в сене, труп человека, который ещё утром ходил, говорил, ел и пил, выбило почву у него изпод ног, и это несчастье оказалось делом его собственных рук. "Надо бежать! Бежать! Куда бежать? Куда я убегу?.. Я один… Напомощь не позвать… Надо поднять его наверх, и сделать вид, будто он сам умер, у меня на руках умер! Я позову на помощь и всё обойдется! Всё непременно обойдется!" Ольгерт в полузабытьи поставил свою свечу в железном держателе на пол и стал тащить труп вверх по ступенькам. Одной мыслей он был здесь, а другой в будущем, пытался просчитать наперед как придётся себя вести и какую нужно будет сказать ложь чтобы всё сошло с рук. Из-за своего взбудараженного разума, Ольгерт и не заметил как упала свеча, нога Брильвара задела её. Огонь прыгнул на сено, а с сена на старые лохмотья и начал распространяться по всему подвалу. Собаки начали взвигивать, рваться наружу, кружиться в тесных для их размеров клетках. Ольгерт выбежал в страхе на улицу и скрылся в ночи между домами. А тем временем огонь уже разжевывал основания клеток собак. Псарня наполнилась дымом, он стал валить наружу, загорелся пол и стены. Но эти существа были не так уж и просты. Две из них вырвались наружу и побежали по разным сторонам, их глаза были на время ослеплены из-за сильного света пламени. Опомнившись, они перепрыгнули забор и помчались в разные стороны: одна собака убежала за пределы Торндейла, куда-то в лес, а другая направилась в город. Там она разгрызла несколько людей, около корчмы и бросила их там, по причине яркого света, который валил из окон, пробежалась по главной улице и добралась до сердца города, творя беспорядок, размазывая по стенам тех малочисленных стражников, которых встречала на своём пути. Великий вопль поднялся, люди в ужасе закрылись в своих домах, закрыли все окна, вооружались чем попало, прятали детей. Из своего окна за этим ходячим ужасом наблюдал высокий человек с черной короткой бородой и совершенно голый, он пытался понять, что это разгуливает без страха по людским поселениям. Он закрыл один глаз и стащил простыню с кровати, плотно обмотал на левом предплечьи, так что оно казалась теперь дважды аль трижды толще, на столе ощупал два своих ножа и вышел в коридор, где была почти полная темень. Тут он и открыл свой прикрытый глаз, который уже почти привык к темноты, и чуть не столкнулся со своими соседями, они, верно, повыходили из своих комнатушек на крики, посмотреть в чём дело. Он быстро протолкался через них, браня их чтоб вернулись обратно к своим местам. Мало кто послушался. На ощупь он дошагал до главной двери, пока позади взволнованным шепотом несколько голосов молебно велели не открывать ничего. Когда заскрипели петли, все тут же разбежались, мужчина поставил левую руку перед собой, сжав в локте, будто держа щит, нож в этой руке был лезвием вниз, к мизинцу, а в правой прямо, к большому пальцу. Зверь тут же подбежал к нему, из-за чего человек постарался войти обратно, но не закрывать дверь, а как бы заманить на свою местность. Бездумное животное почти вошло в узкий коридор, набросилась на щит и крепко сжало его своей челюстью. Больно было так, что рука разжималась в локте сама, левый кулак ослабел, ещё чуть-чуть и он уронит своё оружие. Собака яростно потащила человека к себе, разрывая клыками простыню. Мужчина ударил зверя снизу ножом правой руки не ведая почти ничего, целясь где-то посередине. Свежезаточенное лезвие вдавилось к горло, ощутив это, человек сразу вынул его. Собака разжала свои клыки начала плестись назад, издавая истошные звуки, мычала и едва слышно скулила, повернулась к мужчине спиной и попыталась сбежать, увидев что он медленно к ней подступает, но упало на землю. Человек дождался пока она перестала дергаться и провёл ножом по правой части горла ножом, держа её за ухо левой, расслабленной рукой. Оттуда хлынула струя крови, она ударила мужчину по ноге. Встав в полный рост, расправив плечи, он вдохнул полной грудью, чего уже точно не сможет сделать эта мертвая скотина, и крикнул на всю улицу, чтобы предупредить испуганных городских свои соседей: "Кончилось!"