Рай

— Вон он! Держи его!

Эрдиньо сорвался с места. Не разбирая дороги, помчался по грязному проулку. Глаз уже не отличал цветов — закопченные, почернелые, как чумной труп, стены, дым над крышами, будто бьется в бессильных потугах грешная душа, прикованная к смрадному тему. За спиной клацала железными зубами сама смерть, закованная в рыцарский доспех. Эрдиньо бежал в отчаянии, по привычке, от безысходности, оскальзываясь на разлитых всюду помоях, смешанных с кровью.

Главное, он сумел вывести из города и передать верным людям малышку Неви. Он победил в бешенной эстафете — девочка то попадала в лапы кардинала, то Эрдиньо с друзьями чудом вызволяли ее из плена, чтобы через несколько часов снова лишиться малышки и снова спасти… Но это было еще

не все. В городе вовсю бушевала инквизиция, костры полыхали на каждой улице, а в застенках слеп глаз от яркости каленого железа.

Кардиналу было мало. И он работал методично, все крепче сжимая в невидимых тисках агонизирующий город. В конце концов Эрдиньо остался один.

Бедняга Малус. Как он кричал, как рвался, когда пламя слизывало кожу с его тела, прикованного к столбу на площади. Эрдиньо видел его глаза — бешенный, но непоколебимый взгляд. Малус не отступился. Малус выбрал костер, и перед ликом небытия проклял слепцов христовых.

Умберто сгорал молча, только разглядывал пристально мрачные лица в обступившей его толпе, и не было человека, который выдержал бы этот взгляд, исполненный страдания — но не боль от пламени то была! Нет! Сострадание к людям, запуганным, грязным, столпившимся вокруг еретика, возносящим благодарности своему богу за то, что не их черед, дрожащим, что следующим может оказаться кто угодно — родные, близкие, он сам. Сострадание к Человеку, которого превратили в грязь — Человеку, который сам себя превратил в грязь.

Педро, простой деревенский парень, которого природа наделила недюжинными способностями к наукам, до последнего выкрикивал математические формулы и законы, пока беспощадный огонь не иссушил его легкие. Славный парень был Педро, человечный и добрый, каким должен быть бог. И каким дьяволом должен быть бог, чтобы отнять у людей такую светлую голову?

Столько светлых умов отнял добрый бог у людей.

Кулаки сжались. Ярость прибавила сил. Еще рывок. Эрдиньо пытался припомнить план города, но искаженные войной улицы щерились полной прогнивших зубов пастью, смешивали мысли. Кажется, он бегал кругами. Псы кардинала быстро поймают его — они вдосталь жрут и отдыхают без меры, им не нужно скрываться, спасая свою жизнь и идеалы. Им нечего спасать, их жизнь — псарня, их стремления — прах, и сами они твари. Твари божии.

Старая башня! Она почти цела, и она совсем рядом! Хвала… хвала чему? Небесам? Сатане? Жизни? Хвала ему, Эрдиньо, что сумел добраться. Осталось совсем чуть-чуть — совсем недалеко от башни темный тупичок, где есть потайной ход. Славный ход, сколько жизней он спас!

Он бы сумел. Он бы успел, он бы прорвался… он бы выбрался за город, укрылся в чаще. Восстановил силы и продолжил борьбу за свободу, а там бы, наконец, в заслуженном, завоеванном покое занялся научными исследованиями...

Кто сдал потайной ход? У кого из сотен горожан раскаленными щипцами вырвали признание?

… На костре Эрдиньо молился. Но молился он не мифическому богу и не разнообразным духам. Он молился людям, чтобы они выжили, чтобы справились. Он молился людям за людей.

… Когда боль достигла апогея и плавно сошла на нет, полуслепых глаз Эрдиньо коснулся ласковый свет.

Над ним раскинулось припорошенное далекими облачками небо. Давно не видел Эрдиньо такого неба, привык к затянутому гарью низкому своду Европы. Высокие, выше королевского дворца, дома-свечи подпирали чудное небо. Пахло дорожной пылью, свежей выпечкой и чем-то похожим на росный ладан. И — никакой гари. Никаких помой.

Эрдиньо сел. Он находился на маленькой лужайке, окруженной удивительно гладкой мостовой, во дворе высоченного дома. По широкой, как река, дороге мчались дивные кареты.

А люди шли без страха. Быстро, неспешно, мужчины, женщины, дети, старики… Одетые в красивую одежду, чистые, здоровые, счастливые.